На заре моих чувств

- Риндо!.. Ран раскалённым воздухом поперхнулся, чуть не подскочил от неожиданности, пропуская пару ударов сердца. А брат его только и может, что ржать в голосину, да волосами своими мокрыми продолжает трясти нещадно. С них вода во все стороны брызжет, ледянющая до чёртиков. Как он сам не промёрз – без малого минут двадцать не выбирался из океана. Пока старший мягким полотенцем стирает с кипящего на солнцепёке тела воду солёную, малыш Рин как ни в чём ни бывало сёрф отстегнул и к молнии комбинезона уже тянется. Ран только зыркнул предупреждающе на братца, мол чего удумал, стриптиз тут устраивать. А за спиной младшего уже толпа школьниц глупо хихикает: переглядываются, шепчутся и на Риндо – в смысле на ЕГО Риндо – косятся. Выкусите, сучки, это красавчик уже занят. Читалось в глазах Рана. - Выдыхай. Не уведут, знаешь же. Ответил вслух Риндо. Ран только пуще прежнего заводится. Знать-то он знает, но от этого не меньше его желание посворачивать эти глупые симпатичные головки. И пусть что девчонки, нечего на его брата пялиться. Глазами раздевать, взглядами ощупывать это идеальное тело. Его бы воля – ни за что б не поехал на пляж! Мало того, что жарко, купаться сегодня в океане невозможно из-за волн, жаждущих как можно больше добропорядочных японских граждан потопить. Так ещё и зеваки разномастные то на него, то на малыша Рина засматриваются. Бесят! Но… Риндо хотел покататься на сёрфе. Ран хотел Риндо. Паззл сложился. Потому Ран как старший выпросил у отца ключи от крохотного домика в Фуджисаве, подхватил брата под руку, завёл свой байк и рванул к океану. Если Рин-Рин чего-то хочет, то кто вообще Ран такой, чтобы запретить ему? Желания младшего для него закон. Именно поэтому Ран полдня уже вялится под палящим солнцем. Кажется, даже не томится в собственном соку, а запекается до румяной корочки – лодыжки, из-под огромного пляжного зонта торчащие, вот уже краснее камелий, что по окончании каждой зимы в их саду зацветают. Ран – глупец, так гнал, выжимал максимум, что совершенно позабыл про солнцезащитный крем и собственную нелюбовь к людным местам. И это ещё одна причина быть недовольным – только широкие шорты скрывают его бешенное желание, ведь малыш Рин такой… - Может, домой, а? Хочу с тобой вдвоём побыть. …потрясающий! От пляжа Ран едва ли не в припрыжку бежал – схватил братову доску подмышку и понёсся галопом прямиком до дома. Не дал даже младшему переодеться. Я, говорит, лично с тебя этот блядский комбез стяну в душе! Риндо от такой прыти смутился, но виду, само собою, подавать не стал. К излишнему энтузиазму старшего он давно уже привык. Ран ведь только с виду чистой воды инфузория в туфельках, но если припечёт чего, то настолько активным становится, что Рин-Рин готов лично его вырубить на часок-другой, лишь бы передохнуть от создаваемой братом суеты. Вот и сейчас Ран не медлит ни минутки, кидает сёрф на веранде, дверь с ноги до крошащейся штукатурки в стену впечатывает и тянет брата за руку по направлению ванной. Так не терпится раздеть. Он часа четыре младшим на пляже любовался… Как тот из воды выходит с этой треклятой доской наперевес, волосы свои мокрые с одной стороны на другую перекидывает, ведёт пятернёй по лицу и ниже, к горловине комбинезона, за молнию хватается… А старший хватается за сердце от ебейшего желания отдаться брату пусть бы и на том же пляже! Совместный душ оборачивается поцелуями жадными, требовательными, вызывающе дерзкими. Дальше и вовсе в минет переходит – палмолив не так уж приятен на вкус, как на запах, – но Ран плевать хотел на маркетинговые ходы производителей бытовой химии: ласкает брата ртом, позволяя ему пальцами зарываться в мокрые волосы, притягивать ближе, буквально насаживать до рвотных позывов и саднящего горла. Риндо его уже практически трахнул, но Рану всё мало. Он с удовлетворённой миной проглатывает сперму брата, с колен поднимается и целует – сам попробуй, насколько ты вкусный. За что получает тычок в рёбра и лишь заливается смехом своим, привычно звонким, девчачьим. Дом этот маленький, в нём всего пару комнат – одна из них бывшая детская с кроватями, не способными двух мужчин уместить. А потому родительская спальня кажется Рану вариантом наиболее уместным. - Там кровать шире. Плюёт старший на моральные устои и возмущения брата. Ведёт уверенно за руку и к вышеупомянутой кровати подталкивает, мол не робей, чего как маленький-то? А за окнами солнце уже к горизонту клонится, последними своими лучами окрашивая небо в пунцово-розовый. Как те мамины гортензии во дворе, что вымахали и распустились пышными шарами цветочными, так и норовя в окно постучаться. Ран к брату прижимается, ровно как эти цветы к прогретому за день стеклу. Льнёт, вьётся вокруг него и так, и эдак. Напрашивается. Риндо сдаётся. Мокрые ласки доходчивее любых слов объявляют о безоговорочной капитуляции брата. Мокрые и такие… - Ах… Ран забывает, как дышать. Риндо разрабатывает долго, со знанием дела будто бы – где только научился – Ран от одних лишь пальцев готов вот-вот кончить. Так хорошо… Боже, как же Риндо неебически хорош, как же он… Волосы влажные рановы со спины откидывает, горячими поцелуями покрывает шею, касается мягко, нежно, невесомо совсем. Ран плавится от этих ленивых ласк, бёдрами ведёт навстречу умелым пальцам, сгорая от желания… - Глубже, малыш! Младший смеётся негромко и в противовес просьбе брата вынимает пальцы. Ран едва не заскулил от досады, пока не почувствовал головку, приставленную несмело ко входу. Риндо медлит. По трясущимся рукам ясно – волнуется. Боится даже. Но Ран не торопит, ждёт покорно. За что младший благодарен. Настолько, что толкается неуверенно и замирает, едва ли войдя даже на треть. Ран вздыхает глубоко. Ему не страшно – он весь в предвкушении. И малыш Рин оправдывает все его ожидания. Заполняет собой постепенно, позволяя привыкнуть к этому новому ощущению. Ран будто только его полжизни и ждал. Ему уже не сдержаться. Ему всегда хотелось большего – больше Рина, больше его ласк, больше этих тёплых пальцев, крепко сжимающих талию, больше его нежности, больше лю… - Я люблю тебя, малыш. У Риндо планку срывает окончательно от этого хриплого голоса, в тишине заката едва различимого, но родного и столь желанного. Небо за окнами алеет. Вспыхивает всеми оттенками красного – от кроваво-багряного, как засосы на шее младшего, до цвета полыхающих рановых щёк, когда брат его в родительскую постель вдалбливает, втрахивает буквально. И ему было бы хоть капельку стыдно, если б не было так фантастически поебать сейчас на всё. На всё, кроме… Кроме члена Риндо, что вбивается, проходится по самой чувствительной точке – Ран выгибается неестественно, глотает ртом воздух, шумно выдыхает через влажные от поцелуев губы. Кроме пальцев Риндо, что обхватывают его, надрачивают так смело, уверенно – не в первый же раз. Ран сжимается, в нём всё тугой струною натягивается, замирает. Ещё немного. Совсем уже близко… Кроме губ Риндо, что впиваются аккурат в момент, когда из ранова горла готов был вырваться всхлип, жалкий, надломленный, в скулёж и тихие рыдания переходящий. Ран кончает, изливается полностью в братову ладонь и замирает, ощущая, как следом за ним не сдерживается сам малыш Рин. Он вытирает руку о простыни, притягивает брата к себе и звонко целует в висок. - И я тебя люблю, Ран.