«Снова и снова возвращаясь мыслями к тому дню, я осознал, что моё сердце уже тогда начало увязать в нём»
***
Чопорный старик в продуктовой лавке подпортил Джею всё настроение, торгуясь с ним в цене сигарет. Видимо, его зоркий глаз заметил, что Пак был приезжим, либо же сказывалась речь с лёгким акцентом — в Швейцарии мужчина разговаривал исключительно на французском, что не могло пройти бесследно. Английский хоть и был для него родным, но за одиннадцать лет он заново учился перекатывать полузнакомые слова на языке, точно карамельную конфету. Они нашли компромисс, и Джей покинул лавку, чувствуя слабое раздражение. Он бросал курить, но делал это не сразу, постепенно снижая дозу никотина. Вчера Пак выкурил последнюю папиросу. Он добрался до центра Гейнсвилла вместе с Сонхуном на автомобиле. Яну нужно было в город по делам, а Джей остался неспеша прогуливаться вдоль улиц: одновременно таких знакомых, но вместе с этим и нет. Близ каменных тротуаров стояли невысокие здания девятнадцатого века — аккуратные, невычурные и яркие, — разглядывать которые спустя долгое время было приятно. По другую сторону от них росли пышные пальмы, что по своей высоте едва ли не перегоняли эти архитектурные сооружения. Как ни крути, Гейнсвилл — город, в котором Джей родился и вырос, оттого он и был более приятен сердцу, нежели скучная Женева. Чтобы скоротать время в ожидании Сонхуна, Пак зашёл в антикварную лавку. Покупать он ничего не собирался, явно не надеясь на многогранность вещей в пыльном помещении. Джей разглядывал различные женские шкатулки, дорогие детские игрушки, книги, глобусы и часы. Всё находилось в идеальном состоянии, но цена кусалась — немудрено, ведь предметы были точно из другой эпохи. Взгляд лениво скользнул вниз на витрину с ювелирными украшениями, в которых отчётливо виднелась помпезность прошлого: колье с нагромождениями камней, тяжёлые перстни и такие же увесистые серьги. Удивительно, как Джей в этой куче слепящего великолепия зацепился за что-то миниатюрное. Паутинка золотой цепочки отблёскивала под солнечным светом, а алый камень в форме капли был обрамлён тонкой россыпью бело-прозрачных камней — словно пятно крови в осколках стекла. Кулон был размером с ноготь на большом пальце — крайне минималистично, учитывая размах всего остального, — из-за чего украшение манило к себе. — Извините, сэр, — точно одурманенный, Джей повернулся к пожилому мужчине за прилавком. — Можно узнать об этой подвеске? — Конечно, месье, — продавец вытянул цепочку пальцами и положил её на свою ладонь. Кулон стал сверкать ярче без защитной толщи мутной витрины. — Цепочка — чистое золото, а кулон сделан из граната и огранён топазами. — Какого он года? — Дама приобрела его ещё во время «депрессии» и на прошлой неделе принесла нам. По предположениям нашего ювелира, месье, оно сделано в конце девятнадцатого века. Джей не знал, почему всё его нутро кричало о том, что он должен купить эту подвеску. В ювелирных безделушках он не смыслил, как и в аксессуарах в целом — исключением, разве что, могли стать любимые им наручные часы. Он не носил кулонов, но именно этот его зацепил и не желал отпускать взгляд Джея от себя. — Я беру его.***
По приезде на виллу Сонхун торопливо извинился перед Паком и закрылся в своём кабинете, погружаясь в неотложную работу по делу одного из своих клиентов. Джей, в общем-то, был совсем не против остаться в одиночестве и побродить по владениям Яна в полнейшей тишине. Поднявшись на второй этаж, он зашёл в гостевую спальню, которая на некоторое время теперь принадлежала ему. В комнате преобладали оттенки белого — как и во всём доме, — но помимо этого имелся тёмно-зелёный цвет в виде плотных штор и навеса над изголовьем кровати. Также в спальне пестрели пятна бордового: подушки, кресла и банкетка. Интерьер был Паку по душе, поскольку золотой в остальных частях виллы приелся взору. Он вытащил из чемодана книгу, которую не успел дочитать в Швейцарии, и собирался было выйти в коридор, но вспомнил о своей необычной покупке. Бархатная коробочка с подвеской оттягивала карман песочных брюк, и Джей аккуратно положил её в полку прикроватной тумбы. Гуляя по саду и погружаясь в пение и крики птиц, мужчина нашёл беседку. Густота местной растительности отделяла её от всего остального мира, пряча от чужих глаз и посторонних звуков. На диване под навесом лежала книга и куча конфетных фантиков, а на столе — три персиковые косточки. — Что ты тут делаешь? Джей обернулся и увидел Чонвона с двумя персиками в руке. Поначалу тот выглядел растерянно, но после в глазах с кошачьим разрезом появилась некая враждебность — словно был недоволен тем, что его потревожили. Может, так оно и было. — Извини, видимо, тут занято. Я хотел почитать. — Можешь читать здесь. Мне-то что? — юноша повёл плечами и уселся на своё место. Он глянул на разбросанные фантики, а потом на Джея с каплей затравленности. — Только не говори отцу, что я ел конфеты. — Я и не хотел. А можно узнать, почему? — Пак присел рядом, на другой конец небольшого дивана. — Он запрещает мне есть шоколад. Так ты не скажешь? — Чонвон говорил выжидающе и недоверчиво, словно был готов к тому, что мужчина тут же понесётся в дом, докладывая об этом пустяке. — Не скажу. Обещаю. Будучи удовлетворённым ответом, Ян отвернулся и раскрыл свою книгу, а Джей позволил себе слабость в виде короткого любования чужим профилем. Волнистые каштановые волосы ниспадали на лоб и брови, глаза с густыми ресницами начали скользить по строчкам, а влажные губы были приоткрыты. Лёгкий ветер трепал чёлку и ворот батистовой рубашки, своим дуновением долетая до Джея и принося сладкий цветочный запах. Прошли лишь считанные секунды, но Паку казалось, что он смотрел слишком долго. Непозволительно долго. Он раскрыл собственную книгу и попытался погрузиться в чтение, однако же вечно на что-то отвлекался. То утопал в мыслях и читал только глазами, то шуршание подгоняемых ветром фантиков было крайне шумным, то взор сам собой тянулся к другому концу дивана. Некоторое время спустя Джей заметил, что шелеста чужих страниц не звучало слишком долго — впрочем, как и у него самого. Повернув голову вправо, он пересёкся взглядом с Чонвоном, который тут же отвернулся. — Твоя книга… она на французском? — Ян смотрел на страницу перед собой, но глаза по строкам не бегали. — Да. Это Виктор Гюго — «Собор Парижской Богоматери». — Ты француз? — удивлённо спросил Чонвон, всё ещё не отрываясь от книги. Очаровательно. — Я родился и жил в Гейнсвилле до двадцати одного года, — Джей развернулся корпусом к юноше и отложил роман на диван. Всё равно пытаться читать сейчас — бесполезное дело. — Потом мы с отцом и братом переехали в Швейцарию. Ян старался строить из себя незаинтересованного, но выходило плохо. В итоге он тоже закрыл книгу и положил её поверх джеевой, сев с ногами на диван, лицом к мужчине. — А почему вы переехали? — былая враждебность скрылась за искренним любопытством, а может, и растаяла вовсе. — У моего отца были огромные финансовые трудности из-за «Великой депрессии». Нам пришлось распродать всё имущество во Флориде и переехать к родственникам в Женеве на время. Однако же они помогли отцу с открытием бизнеса в Швейцарии, поэтому мы остались там. — Я тоже хочу переехать отсюда… — прошептал он и внезапно замолк, выглядя донельзя испуганно и махнув руками. — Не говори об этом отцу! Забудь. Джея вводили в ступор подобные перепады настроения: от раздражения к дружелюбной заинтересованности, а потом — к страху. Чонвон был похож на уличного кота, что остерегался всех прохожих как огня. Был похож на пугливого котёнка. К тому же эти затравленные просьбы молчать не наводили на хорошие мысли. — Почему ты думаешь, что я что-то расскажу? Я не доносчик, и у меня никогда не было склонностей к ябедничеству. — Все друзья моего отца любят жаловаться на меня, — с неохотой выдавил из себя Чонвон, всё ещё прощупывая почву дозволенного: что говорить можно, а что — нельзя. — И мне из-за них прилетало, хоть я и старался с ними вообще не разговаривать. Да и они редко водили со мной беседы. Ты тоже можешь не болтать со мной, я тебя не заставляю. Просто мне на секунду стало интересно, — будто оправдывался он. Юноша кусал губу и разглядывал подгоняемые ветром фантики на полу. Смирение умирающего сочилось из его голоса, точно он давно свыкся с подобным положением дел. Чонвон был готов даже к наихудшему исходу событий — всё явно проглядывалось у него на лице. Джей ощутил стойкое желание утешить подавленного подростка. — Я не буду на тебя жаловаться, Чонвон, — максимально мягко произнёс Пак и немного склонил голову вбок, заглядывая в чарующие глаза. — Мне приятно, что ты интересуешься, и ты можешь поговорить со мной в любой момент. Честное слово. Наступила тишина. Только птицы пели на макушках деревьев, слегка заглушаемые шелестом листвы. Волосы лезли Чонвону в глаза, но он всё равно поддерживал зрительный контакт с мужчиной, кажется, пытаясь прочесть на дне чёрных зрачков ложь — не доверял. Джей бы тоже себе не доверился, понимая, что заслужить это чувство вмиг невозможно, но мягко улыбнулся Яну напоследок и встал со своего места. — Джей! Вот ты где. Я тебя обыскался. Идём скорее, я закончил с делами. К ним быстрым шагом приближался Сонхун. Чонвон резко опустил взор на конфетные фантики, что служили причиной для отцовского скандала, и умоляюще посмотрел на Джея. — Иду! — Пак поспешно вышел к другу навстречу и преградил путь к беседке. — А я тебя заждался. Пойдём же. Покидая глубины сада, Джей успел обернуться на юношу, который провожал их долгим задумчивым взглядом.***
Вечерело, и обжигающие лучи солнца больше не мучали людей вокруг. Утомлённые бумажной волокитой мужчины сидели за уличным обеденным столом, ожидая, когда Роуз принесёт ужин, и раскуривали сигареты. В случае Джея сигарета была только одна. — Поутру съездим к моему знакомому юристу. Посоветуемся ещё и с ним, — Сонхун оттряхнул папиросу в позолоченной пепельнице. — Завтра, конечно, выходной, но с него не убудет. Джей молча кивнул. Табак был почти полностью выкурен, рискуя обжечь пальцы, но он голодно хотел заполучить весь никотин. Одна сигарета — поддразнивание самого себя, учитывая, сколько пачек он растрачивал раньше. Роуз торопливо накрывала стол, раскладывая приборы и принося еду. Основным блюдом было запечённое мясо с овощами, а также свежий хлеб с неотъемлемой частью каждого приёма пищи — фруктовой корзиной. Пахло просто восхитительно, а на вечернем воздухе аппетит разыгрывался ещё больше. Накрыли на троих человек. Чонвон пришёл минут пять спустя и уселся рядом с Сонхуном, почти напротив Джея. Он не проронил ни слова, совсем не глядя на отца, зато сполна рассмотрев Пака. От такого любопытного взгляда взволнованный Джей разом подрастерял всё желание есть. Сам он старался всеми силами не пялиться на юношу. — Когда вы начнёте уроки фортепиано? — Сонхун погрузил кусочек мяса себе в рот. — Когда угодно. Можно и завтра, — Пак вопросительно покосился на Чонвона, но тот молча пил апельсиновый сок. — Стало быть, Джей станет временной заменой твоего никчёмного учителя, Чонвон, — а потом мужчина обратился к Джею. — Я не могу найти нормального преподавателя по фортепиано. От полуглухих гувернёров нет никакого толку. — Почему же? Чонвон уже очень хорошо обучен. — Не стоит попусту его нахваливать, — сказал Сонхун, и Пак заметил, как Чонвон сжал вилку до побеления пальцев. Они были почти одного цвета с белоснежной скатертью. — В общем, одна надежда на тебя. Сонхун был слеп и глух к объяснениям Джея, считая истинной только свою точку зрения. Видимо, принижение стараний своего сына для него стало обыденностью, равно как и вечернее выкуривание папирос. Меж тем старший Ян продолжил говорить. — Чонвон, завтра воскресенье. — Я не пойду в церковь! — воскликнул юноша с недовольством. — Грешный мальчишка, тебя никто не спрашивал, — процедил Сонхун, так же сжимая вилку — похоже, что это у них было семейное. Однако же мужчина, кажется, максимально старался умерить свой пыл в присутствии гостя. — Ты пойдёшь, это не обсуждается. — Не пойду! Чонвон подскочил со стула и, вытерев рот салфеткой, побежал в дом. Его тарелка была опустошена разве что на четверть, а мясо и вовсе осталось нетронутым. — Господи, за что мне это наказание, — устало выдохнул Сонхун сквозь зубы. — Он всегда так — чуть что, сразу убегает. — Он же молод, Сонхун. Разве мы были не такими же? — Нас почти не воспитывали, поэтому неудивительно, — отмахнулся Ян. — Я же хочу, чтобы он вырос прилежным. По окончании ужина утомлённый Сонхун закрылся в своей спальне, а Джей направился в комнату Чонвона, что находилась чуть левее, чем его собственная. Три стука по дубовой двери, но ответа не последовало. Подождав секунд десять, он так же встретился с глухой тишиной, поэтому дёрнул ручку на себя. Разворошенная серо-голубая постель была пуста, как и рабочий стол с раскиданными нотами и книгами. Всё, что хоть как-то оживляло замершую картину — колышущаяся у открытого окна тюль. Спальня была в белых и голубых тонах, но по обстановке почти такая же, как комната Джея. Посчитав, что вход внутрь без присутствия Чонвона станет плохим тоном, он тихо прикрыл дверь. Раздумывая, где бы мог находиться юноша, Пак спустился на первый этаж и завернул под полутёмную лестницу — на стене горела только одинокая жёлтая лампа. Он зашёл в освещённую библиотеку, сразу натыкаясь на Чонвона, который лежал на маленьком диване с закрытыми глазами. Однако же присутствие постороннего растормошило Яна, поэтому он незамедлительно принял сидячее положение. — Тебя подослал отец? — Нет, я сам пришёл, — Джей опустился на изумрудную обивку. — Я не люблю ходить в церковь, — Чонвон положил ноги на диван и уткнулся подбородком в колени. — Есть какая-то причина? — мужчина мазал взглядом по подавленному лицу и книжным полкам позади. — Он вечно молится за моё благополучие, преподнося всё в крайне негативном ключе, словно я какой-то преступник, не меньше. И заставляет меня делать то же самое. — Я поговорил с ним. Ты можешь остаться завтра дома, — успокаивающе сказал Джей. — Но с условием, что мы весь день будем заниматься фортепиано. Согласен? Чонвон ошеломлённо поднял голову, точно не веря произнесённому. В глазах постепенно зарождалась радость, поначалу отдающая скромными искрами, а после перерастающая в полноценный огонь. Не пожар, а пламя свечи — робкое, маленькое счастье. — Правда? Конечно, я согласен, Джей! — ладонь юноши сжала кисть мужчины, покоящуюся на спинке дивана. Джей впервые увидел его улыбку: светлую, искреннюю и по-мальчишески невинную. Он сделал всего ничего, просто убедив Сонхуна в необходимости начала скорых музыкальных занятий, но дивная реакция Чонвона на это слепила глаза. Как же мало нужно израненной молодой душе для счастья, и от осознания этого болело сердце. Изгиб клубничных губ был таким же тёплым, как и рука, лежащая поверх костяшек Джея.