-------------------------
— Ку-ка-ре-ку! — Громкая песня соседского петуха ворвалась под крышу дома и ударила по ушам, точно тяжёлый молот. Спавший на тюфяке светловолосый мальчик накрыл голову подушкой, однако тотчас распахнул заспанные глаза и бросился вниз, надеясь ещё застать там отца. — Отец? — Мальчик спустился по лестнице и замер посреди небольшой кухни. Отец уже сидел там и потягивал из кружки что-то похожее на пиво. Карлайл весь сжался. Хорошо бы он сегодня не напивался, а то будет до утра горланить непристойные песни да частушки, а то и побить может. Мальчик робко уселся на стул и быстро пододвинул к себе чашку с молоком и тарелку с хлебом, принимаясь за еду, украдкой смотря на отца, тяжёлый взор которого пробирал до костей. — Что… Сегодня делать будете? — тихо спросил ребёнок, прожевав кусок хлеба и вытерев рот салфеткой. — Поздно ли вас ждать? — Куда позднее, чем вчера, — холодно отозвался Артур, не глядя на сына. Густые брови над глазами сложились в покрытую волосками впадинку. — А что? — Да так… — Карлайл допил молоко, с тоской подумав, что настроение у отца уже плохое. — Ничего, что могло бы вас волновать. — Складка на лбу старого священника чуть разгладилась. — Ты хороший сын, Карлайл, — вдруг произнёс он. — В воскресенье едем на ярмарку. Карлайл от переизбытка чувств чуть не подавился куском хлеба. Ярмарка! Лучшее место во всем селе! Та, на пригорке, вдали от леса! С кучей разных развлечений, игр, песен! Быть может, отец даже разрешит ему позабавиться с фейерверками. — Х-хорошо, — тихо промолвил ребёнок, опустив глаза. Стоило замолкнуть сейчас же, если он не хочет получить что-то вроде удара по лицу. — Я могу идти? — спросил Карлайл, сжав тонкие руки и глядя на отца из-под блондинистой челки. — Можешь, — сухо ответил Артур и снова приложился к чашке с пивом.------------------
Наконец настало долгожданное воскресное утро. Всю неделю Карлайл вёл себя как нельзя лучше и теперь с замиранием сердца ожидал, пока отец объявит о готовности к выходу. Гнедая кобыла Калленов — красавица Гнедка, запряженная в телегу — нетерпеливо била копытом. Полупородистая, с блестящей шкурой, под которой переваливались упругие мышцы. Красавица… Карлайл тихо спрыгнул с кровати и встал перед тазом, полным ледяной воды. Которую, как обычно, налила нянька. Мальчик вздрогнул, когда холодная вода попала на лицо, но продолжал умывание а потом принялся водить мыльными руками по коже, стирая сон и грязь. Будь его воля, он бы так и потопал, но знал, что и отец, и нянька вступят против, ибо в воскресенье всем надлежит быть чистыми. Выехали они, когда совсем стемнело. Впереди, правя Гнедкой, сидел отец, рядом — нянька Хоуп, женщина в годах, но с всё ещё блестящими тёмными глазами, и он сам, скромно сложив руки на коленях. Дорога петляла через поле; далекие чёрные, а вблизи золотистые от света фонаря, колоски уходили далеко в небо, полное ярких звезд. Для ребёнка, почти всю жизнь проведшего в родной деревеньке, это выглядело сладостной сказкой, особенно когда они наконец прибыли. Ночная ярмарка в честь Ночи Гая Фокса пестрела всеми красками. Торговцы зазывали всех купить их, несомненно, лучший товар; толпились люди; маленькие дети кричали от восторга, наблюдая за взрывающимися фейерверками. Маленький Карлайл, всего шести лет от роду, с круглыми от удивления и искренней радости глазами брёл по украшенной улице, стараясь не быть затоптанным толпой. Оглядываясь по сторонам, он слонялся из стороны в сторону, разглядывая вкусности на прилавках, вдыхая ароматные запахи. В животе у него громко заурчало от голода, но шум толпы напрочь глушил любые звуки. Заглядевшись на один, особо большой и наверняка очень вкусный медовый пряник, дополнительно покрытый сверху цветной глазурью, Карлайл внезапно в кого-то врезался. Мальчишка едва доставал незнакомцу до пояса, и для того, чтобы заглянуть в лицо, Карлайлу потребовалось сделать на несколько крошечных шажков. Время как будто остановилось, даже извинение застряло в горле, стоило мальчику полностью увидеть мужчину. Карлайл так и застыл с открытым ртом, заворожённый его красотой. На вид мужчине было не более двадцати пяти. Длинные волосы, настолько белые, что и вовсе показались мальчику седыми, отсвечивая серебряным в свете луны, ниспадали водопадом на плечи, спину и грудь. Уже позже выросший Карлайл поймёт, что то не седина была, а альбинизм. Но маленькому мальчику это невдомёк, он стоял в смятении, не понимая, почему столь молодой сэр сед, будто древний старик. Кожа лица, без единого изъяна, молочно-белая, чуть ли не мерцала, когда тучи открывали луну и её свет падал на бодрствующих в поздний час горожан. А глаза… Глаза ярко-алые, выделявшиеся на лице более всего. Глаза, в которых Карлайл моментально утонул, очарованный их красотой. На носу небольшая горбинка, скулы сильно выделялись на узком лице, а губы пухлы, словно у прекрасной барышни. Остальное тело незнакомца было скрыто одеждой. На шее висел бордовый платок с узорами, чёрный дублет, подчеркивающий узость талии, скрывал под собой торс, а длинные и стройные ноги — брюки из чёрного сукна. На плечах незнакомца был плащ с алой подкладкой, всё того же чёрного цвета с внешней стороны. И кулон на груди, явно из золота, в виде большой буквы «V». Тело незнакомца было хорошо сложено: плечи чуть шире среднего (это чувствовалось даже под дублетом), талия узка, ноги длинные, что называется, «от ушей». Мужчина обладал приятной стройностью и невероятной внешней привлекательностью. Алые его глаза чуть заметным любопытством смотрели прямо на Карлайла. — Тебе идёт этот платок, брат, — раздался голос откуда-то позади незнакомца, и из-за его спины появились ещё двое. Незнакомец перевёл взгляд на говорившего. Им оказался мужчина примерно того же возраста, что и сам незнакомец, настолько же красивый. Волосы цвета самой тёмной ночи спускались каскадом до середины лопаток. Казалось, что они вобрали в себя все грязные желания людей и их пороки и оттого настолько темны. Но Карлайл, маленький мальчишка, замер от восхищения, глядя на отблески луны в волосах. Кожа второго незнакомца была бела столь же, сколь и у первого, вот только теперь на ум Карлайлу пришла ассоциация с луковой шелухой. Чуть надави острым ногтем, и кожа порвётся, тёмная кровь брызнет из ранки и будет медленно течь вниз, пока не достигнет земли. Темная, такая же, как и глаза у второго незнакомца — больше бордовые, чем алые, затянутые чем-то вроде полупрозрачной молочной пленки. Карлайл даже сначала подумал, что второй из незнакомцев слеп, однако. стоило чужим глазам посмотреть ему прямо в душу, как мальчик сразу же понял, что ошибся. Нос второго незнакомца был прямой, отсутствовали даже какие-либо намеки на горбинку, губы же были тонкими. Сами очертания лица были плавнее, чем у первого, а скулы выделялись не так сильно. Сам второй незнакомец тоже был высок, и все же уступал своему спутнику, был так же чуть коренастей, чем первый. Одеты все трое были одинаково, разве что только у первого был бордовый платок, второй имел золотую серьгу в правом ухе, а третий нёс плащ на сгибе локтя. Третий… Третий по счёту и второй из спутников первого незнакомца был, пожалуй, самый молодой, лет девятнадцати, и непримечательный из всех. Глаза просто красные, их нельзя было назвать ни алыми, ни бордовыми; лицо, по-юношески округлое; большой нос, губы тонкие. Он был ниже первого незнакомца и выше второго, худ, если не сказать даже тощ, но все равно излучал какую-то свою энергию и казался на этой ярмарке в освещении факелов и луны невероятно привлекательным. Все трое смотрели на него с нескрываемым любопытством, и создавалось ощущение, что это могло длиться вечность… И вдруг раздалось громкое урчание живота Карлайла, а затем вернулись и все остальные звуки: крики, зазывания, взрывы петард. Карлайл глубоко вдохнул, глядя на незнакомцев, которых как-то странно обтекала толпа со всех сторон и неосознанно потёр худой живот. Второй из незнакомцев, смотревший на него чуть склонив голову, вдруг широко улыбнулся и буквально исчез; двое же остались. Карлайл потешно завращал головой из стороны в сторону, пытаясь понять, куда же делся странный человек, а когда повернулся, перед его лицом возник тот самый огромный медовый пряник, протянутый рукой в чёрной кожаной перчатке. Второй незнакомец сидел на корточках перед ним с тем самым вкусным лакомством в руках и подносил его Карлайлу! Последний несмело взял из чужой руки сладость и надкусил его. Глаза мальчишки наполнились счастьем, и он начал жадно есть под одобрительный смешок второго из незнакомцев. — Смотрите, он точно голодный зверёнок… — усмехнулся тот, кто угостил пряником. Голос у него был спокойный и тягучий, словно мёд, с хрипотцой, в которой можно было увязнуть, точно муха в смоле. — Ишь как жадно ест. И совершенно нас не боится. — В этом ты прав, — пробормотал первый, тряхнув белоснежными волосами и склоняясь над Карлайлом. Карлайл грыз пряник, робко глядя из-под тёмных ресниц на незнакомца с белыми, как снег, волосами. У этого человека голос был другим, громким, резким и звонким, но Карлайлу он нравился. Какой-то родной звук. — Тут не страх, брат... Скорее, любопытство. — Любопытство сгубило кошку, — в кои-то веки подал голос третий, и мальчику не слишком нравилось, как он говорил. Третий вообще терялся на фоне первых двух, как внешностью, так и голосом. У него голос звучал так, словно где-то рядом долго и упорно кололи дрова. Он был чрезвычайно сухим, безжизненным и медленным. — Мой дорогой брат, зачем же столь грубо? Это всего лишь ребёнок. Ребёнок, которому попросту любопытно, — возразил брюнет и, протянув руку, потрепал Карлайла по голове. Карлайл догрыз пряник и застыл, не зная, как реагировать на подобную ласку. Незнакомец подался чуть вперёд, и мальчишка внезапно оказался прижат к груди. Карлайл застыл. От незнакомца пахло мёдом, вином и чем-то ещё, вроде бы пылью, как на нянюшкином чердаке. Кожа у него была холодная — он чувствовал это даже через одежду — такая холодная, точно перед ним находился не человек, а кусок льда. Два других незнакомца молча склонились над мальчиком, который еле заметно вздрагивал, прижавшись к холодному телу. В следующую секунду его жестоко оторвали. — Ах ты, сволочь! Демоны проклятые! Изыдите! Не троньте его! — Первый раз в жизни Карлайл не был рад видеть отца. Артур Каллен, одновременно зелёный от выпитого алкоголя и красный от гнева, рванул сына за руку да так, что ребенок отлетел и рухнул в грязь, а затем, брызжа слюной и размахивая руками, точно полоумный, пошел на тех трех, держа в одной руке кружку недопитого пива, в другой — крест. — Изыди! — Трое переглянулись. Угостивший пряником и беловолосый, похожий на фею из волшебных сказок, перевели взгляды на Карлайла и растворились в ночи. — Ах ты, маленький, мерзкий… — Тяжёлая отцовская ладонь обрушилась на лицо мальчика. Звонкая пощёчина, от которой Карлайл всхлипнул, и удар по челюсти, отчего рот сразу наполнился кровью... В грязь упали два белых зуба. Карлайл тихо шмыгнул носом и весь сжался, умоляюще глядя на отца. Артур усмехнулся, схватил Карлайла за шкирку, как слепого котёнка, и швырнул в телегу, где сидела нянюшка. Ребёнок больно ударился щекой и затих, зарывшись с головой в мягкое сено. Где-то там слышались пьяные крики отца, хлопанье, ржание Гнедки, которую отец в ярости хлестнул кнутом. Карлайл сжался и тихо-тихо, так, чтоб не слышали ни отец, ни нянюшка, заплакал. Он всё думал о тех трёх добрых незнакомцах и ласке в глазах темноволосого… И об отце, который, как всегда, всё испортил…----------------
Год. Целый год минул с той ярмарки. И весь год Карлайл просидел дома. Вначале отец не пускал его никуда. Карлайл сидел один в комнате около двух недель, и лишь потом, когда мальчик почти на коленях приполз к отцу, умоляя найти ему дело, Артур разрешил ему спускаться, готовить, убирать и так далее. Нянюшка больше не приходила, хотя Карлайл много раз видел её за окном: то она убиралась, то стирала белье в большом корыте, то ещё что... Мало-помалу Карлайл взрослел; в доме появились учителя, совсем не похожие на нянюшку, а более строгие, требовательные, злые… Отец стал пьянствовать больше, а на сына едва ли обращал хоть какое-то внимание, только если у того были плохие оценки. Вот тогда он доставал откуда-то ремень, и горе ребёнку, если он не успевал скрыться. Друзей у юного Каллена так и не завелось — может, из-за слухов, а, может, из-за отца. Во всяком случае, само слово "друг" мальчик видел лишь в сказках, названия которых потом практически не помнил. Правда… Бывали, однако, очень редкие дни, когда у отца было хорошее настроение, особенно если клиентов было мало и не связаны они были с детьми ночи, столь не любимыми и презираемыми Артуром Калленом. Карлайл рано научился распознавать такие деньки. Отец тогда не прикладывался к бутылке пива, а размешивал в кружке чай своей любимой серебряной ложкой, и тогда они могли посидеть немного вместе, пока Карлайлу не надо было идти спать. В ту ночь Карлайл лежал без сна и думал. Думал о том, что хорошо бы завтра учителя меньше на него ругались, чтобы у отца было поменьше клиентов и ещё, хотя бы разок, увидеть тех незнакомцев, как вдруг в окно спальни кто-то начал скрестить. Первой мыслью ребенка было то. что это соседская кошка или просто ветер, но проверить стоило, хотя бы для спокойного сна. Ох, лучше бы он этого не делал!.. Ночной гость оказался вовсе не кошкой и не ветром. Это была тень! Яркие, красные, даже скорее кровавые глаза, бледное, матовое лицо заблестело под лучами луны… Из-под тонких, сухих губ выглядывали чуть белёсые клыки. В руках она держала такое, что Карлайл чуть не лишился чувств при виде этого. Нянюшка! Бледная, неподвижная, мёртвая нянюшка с окровавленной шеей лежала на руках тени. В лунном свете ярко блестели её чёрные, тронутые сединой волосы. Карлайл отшатнулся от окна с криком. Тень оскалилась, усмехнулась и бросилась на стекло, однако остановилась, сверля мальчишку тёмными глазами цвета крови. Вероятно, наслаждалась его страхом, болью и недоверием. Карлайл закричал, захлопнул окно и закрыл лицо руками, лишь бы не видеть этого кошмара. Тень захохотала, громко и жутко, а тело несчастной нянюшки покоилось на её руках, пачкая их кровью. Слёзы хлынули из глаз мальчика; он бросился прочь, прячась за кроватью и стискивая покрепче зубы, лишь бы кровососущая тварь не услышала его. Сердце бешено ухало где-то в груди. — Отойди от него! — Отец появился в дверях, спокойный и сильный, как всегда, размахивая крестом. — Сгинь, нечисть! Ребёнок закусил губу, наблюдая, как отец бросился на тёмную тень, которая ухмылялась, стоя на деревянном подоконнике. Почему-то ему подумалось, что её это не прогонит, а, наоборот, только насмешит или разозлит. Отец взмахнул крестом, попав по оконной раме. Тень даже бровью не повела, а нянюшка на её руках закачалась, словно сломанная игрушка. Отец распахнул окно и громко крикнул: — Изыди! Не тронь его! — Тень громко рассмеялась жутким, глуховатым смехом и бросилась в атаку; тело няньки отлетело в сторону и, упав со второго этажа, рухнуло вниз, где осталось лежать, изломанное и избитое. Жуткая смерть... Отец взмахнул крестом ещё раз, и тень завыла, затряслась и, кинувшись к окну, скрылась в ночи. Артур Каллен повернулся к сыну. Его бледное в лунном свете лицо покрылось каплями пота, серовато-голубые глаза расширились от ужаса, беспокойно бегая по телу Карлайла, кому даже на миг померещилось, что тот хочет его обнять. Однако… Этого не случилось. Вместо этого отец повернулся к Каллену-младшему спиной и флегматично объяснил: — Теперь ты понимаешь, почему я не выпускал тебя несколько недель из дома? Детей ночи в округе развелось намного больше, нежели прежде, и я не могу тобой рисковать. Однажды ты, Карлайл, вырастешь, и меня уже не будет рядом для защиты. Однажды тебе самому придётся гонять этих тварей, понимаешь меня? — Карлайл быстро кивнул и вытер рукой слёзы — только их сейчас не хватало. Отец даже не обернулся, спускаясь по лестнице вниз.