Осколки

Зима была лютая. Снег шел с конца ноября, не собираясь останавливаться, кажется, ни на день. В полуразрушенной Конохе в этот год можно было с легкостью переломать все ноги и руки только выйдя за порог. И это случалось все чаще и чаще. Госпиталь был переполнен как никогда. Поток больных и раненых, казалось, не иссякал. В отделении терапии прием начинался с восьми и заканчивался в восемь. Принимать больных одиннадцать часов подряд, с часовым перерывом на обед, было, конечно, непросто. Но то была необходимость. Ниндзя медиков никогда не было много, а война сделала их небольшую профессиональную общность еще более маленькой. Многие погибли, выполняя долг – от полного истощения чакры ли или от когтей врагов, не имело уже значения. Факт был в том, что теперь не оставалось иного выбора. И оставшиеся в живых медики прекрасно это понимали. Оттого все они, несмотря на помощь добровольцев, вызвавшихся помочь, выглядели иссохшими, бледными, словно копиями самих себя некогда. Зима была тяжелая. И оттого Цунаде хотелось выпить сильнее обычного. Дело ведь было в том, что она, по сути, выполняла обязанности дайме. Последний же, уже как минимум столетие, выполнял функцию украшения на троне. Этот факт в последнее время почему-то ее злил все больше и больше. Она горбилась днями над проклятыми прошениями, докладами и финансовыми отчетностями, не понимая, нахрена когда-то старик Третий вообще взвалил на себя столько ответственности. Ведь куда проще было оставить то, что создал некогда ее дед – разделение на гражданскую и военную администрации. Цунаде в ярости отбросила свиток в сторону и поднялась с кресла. Немного прошлась по кабинету, пытаясь успокоиться, но поняв, что не выходит, направилась прочь. – Я в госпиталь, – уведомила она своего секретаря, пишущего что-то на бумаге. Тот, оторвавшись от дела, кивнул и вернулся к работе. Цунаде закатила глаза. От этих Нара не добьешься никаких эмоций. Она все еще не могла запомнить имя этого представителя клана, помогавшего ей сортировать письма и документы, но надеялась, что когда-нибудь ей вообще не придется запоминать хоть чьи-то имена вообще. На улице было чуть теплее, чем вчера. Небо нежной синей акварелью растекалось над головой, тут и там расцветая мягким пухом облаков. Но, как и в любой ясный зимний день, стоял жуткий мороз. Цунаде с досадой посмотрела на столбик термометра, висящий около главного входа, и заметила, что граница в минус четырнадцать градусов пересечена. Нельзя было сказать, что шиноби не были подвержены холоду. Были, и еще как. Но, конечно, гораздо меньше, чем гражданские. Очаг чакры не давал уж совсем замерзнуть. Потому и одежды на Цунаде было не то, чтобы много – только лишь длинное хаори с густым белым мехом на воротнике, да утепленные сапоги. Она не мерзла, однако противный колючий ветер, дующий ей в лицо, еще сильнее подпортил ей настроение. И в госпитале это заметили с первого ее шага в холле. Медсестры, встречающиеся на пути, расступались и молчаливо кланялись, боясь даже шелохнуться как-то не так. Цунаде от этого хождения на цыпочках еще больше озверела и с силой открыла дверь в комнату отдыха. Там, на ее удивление, кто-то был. – Сакура, – позвала Цунаде строго, – и чего это мы рыдаем? Ученица подняла на нее заплаканные зеленые глаза, а потом отвернулась, пытаясь успокоиться. Но у нее это никак не выходило. Цунаде поморщилась – определенно Учиха. Сакура получала страшные ранения, спала по три часа в сутки и училась до изнеможения, но несмотря на это, никогда не лила слезы. Тем более при посторонних. Это было не в ее натуре – плакать из-за трудностей. Но на каждую косу находит камень. И этим камнем для Сакуры стал Учиха Саске. И видеть сейчас как убивается Сакура, было для нее, как наставницы, непросто. Что тут скажешь? Какими словами успокоишь? А впрочем, не нужно ничего говорить. Цунаде подошла к девушке и, резко развернув, дала просто оглушительную пощечину. Голова Сакуры мотнулась в сторону, крашеные розовые волосы разметались, закрыли левую сторону лица. Всхлипы прекратились моментально. Ошеломленная Сакура смотрела на нее едва ли не испуганно. – Кажется, успокоилась, – констатировала Цунаде, и отошла к стулу, присела. – А теперь расскажи в чем дело, моя хорошая. Сакура убрала руку от правой щеки, которая сильно раскраснелась. В уголке губ виднелась кровь. Все же разбила, с неудовольствием отметила про себя Цунаде. – Ну? – поторопила она ученицу. – Я не хочу об этом говорить, – неожиданно твердо заявила Сакура, с силой скручивая разлохматившиеся волосы в пучок и закрепляя заколкой. – Как скажешь, – легко согласилась Цунаде, вставая, – пойду у него спрошу, что ты там ему сделала. Сакура, услышав ее, побледнела. – Не надо, – сказала она тихо, – я сама… Цунаде, уже взявшаяся за ручку двери, развернулась, готовая выслушать все, о чем ей расскажут. – И? – Я его поцеловала, – выпалила Сакура, от стыда не смея посмотреть ей в глаза. – Точнее, попыталась… – Что? – Цунаде не верила своим ушам, – с чего ты вообще решила, что у тебя это выйдет? – Я думала, что он еще в коме, – еще тише проговорила Сакура, – пришла проведать его и… – Идиотка, – недовольно процедила Цунаде, – зачем ты вообще туда полезла? Я запретила тебе. Его лечением занимается Шизуне, не ты. Тебе напомнить, почему так? Сакура вся сжалась, опустила голову, но теперь не было распущенных волос, которые могли бы закрыть обзор, и Цунаде могла заметить, что глаза ее полны тщательно сдерживаемых слез. Это уже надоедало. – Не нужно, госпожа, – слабо ответила Сакура, – я…всего лишь хотела навестить его. – В прошлый раз было то же самое, и в тот раз мы чуть не потеряли его, – сказала Цунаде раздраженно, а потом протяжно вздохнула. Сакура молчала. А что ей было сказать? Что ее одержимость перешла всякие разумные рамки? Что одно прикосновение Саске настолько вывело ее из равновесия, что она как дурочка забыла пол литровый раствор перекиси на столе и ушла? Она в полной мере осознавала свою ненормальность. Цунаде сжала губы в тонкую полосочку. Это нужно было заканчивать. – Я помогу тебе, – произнесла, наконец, Цунаде и встала. – Поможете? – растерянно повторила Сакура, наконец поднимая на нее глаза. – Да. Я отправляю тебя в Страну Молний. Побудешь там некоторое время, поможешь нашим союзникам в реабилитации шиноби. – Но… – Замолчи, Сакура. Думаешь, мне легко далось это решение? Выгляни за дверь. Ты и сама отлично знаешь, что медиков не хватает. Ради тебя я отказываю нашим людям в лечении. Чтобы ты, наконец, смогла избавиться от этой гребаной…одержимости. Цунаде, наконец, сказала вслух это слово. Одержимость. Ничем иным это не было. Удивительным было лишь то, что проявилась она сразу у двоих членов команды семь. И наиболее сильно у ее ученицы. Сакура, услышав слова наставницы, потрясенно уставилась на нее. – Что? Не согласна с чем-то? – Это любовь, госпожа, – тонко пролепетала Сакура, сплетая от волнения пальцы рук перед собой. – Ох, только давай без этого. Я знаю, что такое любовь, а ты – нет. Посмотри на себя. Бегала за ним годами напролет, кричала о своих чувствах, забыв о гордости. В любви нет страха. Он же нес тебе страх и смерть в любую вашу встречу. А ты? Посмотри на себя. Навязываешься любыми способами. На это больно смотреть, Сакура. Не хочу видеть тебя жалкой. Цунаде была с ней как никогда искренна. Смотреть на бледное, усталое лицо Сакуры, полное какой-то неизбывной, горькой тоски, было невыносимо. Невыносимо было смотреть, как она боролась с собой, пытаясь лишний раз не касаться Саске во время планового осмотра, как сникала, выходя из его палаты и как снова радовалась, если находился повод вновь его навестить. – Я понимаю, учитель, – проговорила Сакура спустя некоторое время. Голос у нее был хриплый, очень слабый. В потускневших зеленых глазах отображалось смирение. Цунаде кивнула. Ей было жаль девочку, но какой еще выход? Нужно было хотя бы попытаться. – Хорошо. Через пару дней я пришлю за тобой, готовься. Иди. Сакура коротко поклонилась и вышла, тихо притворив дверь. И так дерьмовый день стал еще хуже. Даром, что не лил дождь, не грохотал гром и не свирепствовала метель. Было бы вполне к душевному состоянию. Но небольшая комната отдыха с нежно-голубыми стенами, парой кроватей и несколькими столами и стульями, утопала в прозрачном свете и солнечных зайчиках, отображавшихся от небольшого ручного зеркальца, кем-то оставленного на столе. Цунаде сняла хаори и повесила в шкаф, переобулась, а потом так же, как и Сакура ранее, вышла. Шизуне принимала в отделении терапии, и она решила направиться туда. Коридоры были полны ожидающих своей очереди, порой где-то возникали чуть ли не потасовки из-за очередей. Лишняя помощь явно была не лишней. Да и ей нужно было немного отвлечься от рутинной работы в офисе. – Ну как дела, Шизуне? – поинтересовалась она, входя в кабинет. Последняя, только отошедшая от очередного пациента, неопределенно махнула рукой, показывая этим буквально все – и усталость, и злость, и такое себе настроение. Цунаде хмыкнула. В этом аду дела шли как всегда плохо. Все это было настолько привычно, что даже ностальгия заворочалась где-то глубоко внутри, распрямляя чешуйки. – Тогда я в соседний, – указала она большим пальцем в стену. Кабинет рядом был и вправду не занят. Вскоре медсестра принесла ключи и Цунаде начала прием. Ничего нового. Сопли, кашель и понос – любимая триада терапевтов, присутствовали в восьмидесяти случаев посещения. Остальных она направляла к другим узким специалистам. Инструментальные обследования проходили быстро, еще быстрее расспросы и выписка бланков с препаратами. В целом, было терпимо. И если уж сравнивать с ненавистной работой в башне, то и вовсе в радость. К шести часам поток пациентов иссяк, и они с Шизуне, прикупив чего поесть в магазинчике неподалеку, решили немного посидеть в комнате отдыха. Та по-прежнему пустовала. – Вы сегодня обеспечили мне сон на пару часов длительнее, – со смешком произнесла Шизуне, разделяя палочки. – Не благодари, – саркастично пробурчала Цунаде, открывая упаковку заварного рамена. На несколько минут между ними установилась тишина. – Ты в курсе того, что сегодня сделала Сакура? – спросила Цунаде, закончив есть. – Что? – Попыталась его поцеловать. Шизуне, пригубившая, было, бутылку морса, поперхнулась. – Она с ума сошла? – Я решила отправить ее в Кумо. Пусть немного придет в себя. Шизуне покачала головой. – Без нее в хирургии будет непросто… – Так и есть, но нам ведь нужно о ней позаботиться, не так ли? Шизуне печально кивнула. У них было одинаковое мнение насчет больных чувств Сакуры. – А как он сам? Не нужно было уточнять, ведь «он» в госпитале был один. Речь была про Учиху, который лежал в изолированной палате вот уже третий месяц и восстанавливался. – Как раз вчера вывели из сна, вроде потихоньку идет на поправку. Уже пятый курс оксигенации проводим, сами знаете, у него газовая эмболия развилась. Думаю, еще три курса и все придет в норму. – Отлично. Значит, на суде будет стоять на своих двоих. Дверь хлопнула. На пороге появилась взъерошенная медсестра. – Госпожа Шизуне, там Учиха снова попытался… – Боги. Что на этот раз? – она подскочила, оставляя все как есть. Цунаде последовала за ней. – Он пытался осколком себя заколоть, – тараторила медсестра, провожая их к палате. – Его проводили в душ, а там он каким-то образом отколупал стеклянную панель из перегородки… Цунаде выругалась. Этот бесконечный день никак не мог закончиться хорошо, ведь так? Когда они пришли, в палате уже сидел медик и заканчивал работу. Учиха лежал неподвижно, прижатый к постели руками охраны. Шизуне облегченно вздохнула. – Что с ним, Мэй? – спросила она. – Так, задел сонную, но я уже успела срастить. Крови вытекло не так много, переливание не потребуется, думаю. Цунаде взглянула на Саске. Тот был в сознании, однако ни на кого не смотрел, скорее видя всех, но никого, в частности. – Выйдите все, – твердо приказала Цунаде, – Шизуне, и ты тоже. Когда комната опустела, она села на стул, закинув ногу на ногу. – Иногда я задумываюсь над тем, что зря поддалась Наруто, – задумчиво произнесла Цунаде, – может, было бы лучше, умри ты тогда, не приходя в сознание. По крайней мере тогда это было бы не столь чувствительно, как сейчас. Саске впился в нее взглядом, полным откровенного безразличия. – И что же мешает сейчас? – саркастически прохрипел он. – Сам знаешь, не маленький, – отрезала она. – О да, конечно. Коноха, как всегда, готовится к войне. – Все готовятся, – флегматично заметила Цунаде, демонстративно осматривая свои ногти. – Какая прелесть, – неприятно усмехнулся Саске, – ничего не поменялось. Очередной период мира минует, и вы снова вцепитесь друг другу в глотки. – Классика, – скучно ответила Цунаде, по-прежнему не отрываясь от ногтей, – один философ говорил, что в истории все происходит дважды. Первый раз в виде трагедии, а второй раз в виде фарса. Будем считать, что наш мир просто цирк, который дает представление из раза в раз. Саске глухо фыркнул. – Как жаль, что я не хочу быть вашим дрессированным псом, – сказал он, приподнимаясь на подушках. – Придется. Так сказать, плата за то, чтобы не попасть в руки психопатичного райкаге. – За все-то мне приходится платить, – горько скривил он губы, – только Коноха ни за что не платит. Не хочет ли деревня отплатить мне за двести тридцать восемь тел в братской могиле за рекой? Цунаде медленно выпрямилась. – И как ты хочешь, чтобы деревня тебе отплатила? – Хочу стать двести тридцать девятым, – спокойно произнес Саске. Цунаде мягко покачала головой. Разве кто-то мог позволить ему такую роскошь? Даже она сама не могла себе позволить того же. – Нет. Ты, как и каждый наш ниндзя, должен. Если не этой деревне, то этому государству. Служи верно, и быть может, в один прекрасный день ты получишь освобождение. Цунаде поднялась. От этого разговора камень на шее, который обычно не чувствовался, вдруг стал до ужаса тяжелым, придавливая массой все, каждую частичку души. Она ведь была такой же, ничем от него не отличалась. Каждый из них был последним осколком прежнего величия Сенджу и Учиха. Одиноким, переломанным, истертым по краям в крошку, осколком. Но…по прежнему смертоносным.