ДРАКО
Что заставляет вас
чувствовать себя живым? она
— Расскажешь о чем ты так усердно думала за ужином? — Не понимаю о чем ты. Ну, конечно. Все еще верит в то, что умеет врать. — Я о том… — проглотив смешок, трепыхающийся под ребрами, как сраная бабочка, делаю шаг в сторону крошечной девчонки, слишком сосредоточено сейчас изучающей хорошо знакомый ей с детства интерьер моей комнаты в мэноре. — Как Нарцисса спросила, нашли ли мы в библиотеке необходимые книги для подготовки к ЖАБА, — растягивая движения и слова, подхожу все ближе и ближе. — А ты вместо ответа покраснела в тон своего горячо любимого факультета и подавилась тыквенным супом, очевидно решив умереть молодой и красивой. — Я не… — Вспоминала, как целовал тебя днем? — не дав Гермионе закончить, наконец встаю вплотную, цепляя своей рубашкой ее часто вздымающуюся грудь, и слышу, как девчонка шумно выдыхает дрожа всем телом. — Как прижимал к полкам и прикасался, — запускаю пальцы в ее собраные над затылком волосы, и утыкаюсь своим горячим лбом в ее, рассматривая карие радужки поблескивающих от смущения глаз. — Здесь… — медленно скольжу рукой по узкой талии. — И здесь, — оглаживаю мягкие изгибы, спускаясь все ниже и ниже к бедрам. — Драко… — Признайся, малышка Грейнджер, — шепчу на ухо и сразу же прикусываю изящную мочку. — Ты же придумывала, чем оправдать свое новое увлечение, так стремительно потеснившее пыльные книжки столетней давности? — Что… — она будто захлебывается нетерпением и раздражением одновременно. — И что же это за новое увлечение по-твоему? — Я. — Мерлин… Для твоего эго должна существовать отдельная орбита, знаешь ли, — стараясь говорить серьезно, Гермиона все же пропускает легкую улыбку наружу и я чувствую такой блядски сильный прилив любви, что кажется вот-вот разнесет на мелкие куски, оставив грязные отпечатки на стенах, выкрашенных в пепельно-серый. — Невероятно огромная, — продолжает дрожащий голос в миллиметре от моего лица. — Чтобы не затмевать другие объекты солнечной системы и… И разум закрывается от всего кроме ощущений, потому что я жадно впиваюсь в абсолютно трогательно приоткрытые розовые губы, чувствуя гребаный восторг и примерно тысячу сраных импульсов наслаждения за раз, что щиплются под кожей от одного лишь ее присутствия. Обрывок фразы мажется в поцелуе. Снова и снова стирается языком, резкими вздохами и еле слышным мычанием, налипающим на кожу сладкой прозрачной пленкой. Проклятье. Каждый раз, абсолютно, мать его, каждый, касаясь ее губ своими я ощущаю сумасшедший трепет, как гребаный малолетний девственник, что позорно кончит от одной лишь мысли. Изменится ли это когда-нибудь? Пройдет ли однажды стороной вот этот хренов ураган, закручивающийся острой спиралью глубоко внутри и крошащий сердечные мышцы в жалкий песок? Будет ли рубеж, за которым обжигающие будто солнце прикосновения станут привычными? В ответ вместе с пульсом истерично бьется — нет. Орет во весь голос громким отказом в сопровождении ярко-красных вспышек, потому что относиться к Грейнджер, как к чему-то посредственному и само собой разумеющемуся — просто невозможно. С того самого дня в гриффиндорской башне, когда перед словом друзья, появилась частица «не», а правильнее сказать — «больше чем», мой мозг находится в постоянном противостоянии реальности и блядской сказки. И даже сейчас, когда я обвиваю руками ее маленькую задницу, чтобы приподнять и побыстрее донести до кровати — происходящее кажется чертовым сном. — Чувствуешь, Грейнджер, — рычу в самые губы, толкаясь своими напряженными бедрами ближе к ее. — Чувствуешь, что ты делаешь со мной одним лишь взглядом. Она, как послушная маленькая девочка, кивает утвердительные вверх-вниз, хотя вопрос скорее риторический, и между рваными поцелуями и совершенно восхитительными всхлипами, прикрывает глаза, остервенело впиваясь ногтями в спину, вызывая тем самым головокружение, когда я наконец опускаю ее на темные покрывала. Задранная до талии юбка короткого джинсового сарафана открывает потрясающий вид на загорелые, широко разведенные в стороны ноги и — блядский боже — милые трусики розового цвета с крошечным бантиком посередине. — Да ты издеваешься… — покачивая головой, неразборчиво шепчу под нос самому себе. То, как она почти до крови закусывает губы в ожидании моих дальнейших действий — должно быть запрещено на законодательном уровне. Я пойду работать в чертов Визенгамот, лишь бы протолкнуть эту идею о купировании оружия массового поражения. Встав одним коленом у изножья кровати, чувствую как член нетерпеливо дергается и болезненно пульсирует в ожидании. Я, конечно же не отрывая глаз от раскрасневшегося лица Гермионы, сжимаю его одной рукой сквозь плотную ткань брюк, а после резко притягиваю девчонку на самый край и сразу же скольжу ладонью по мягким бедрам, быстро достигая ее уже напрочь промокшего нижнего белья. — Сними… — шепчет она ерзая на постели, когда я несколько раз провожу наэлектризованными подушечками пальцев по хлопковой ткани, намеренно цепляя клитор. Дыхание застревает в горле, а сердце ударяется о реберные стенки с такой силой, что кажется могут остаться гематомы, и я нетерпеливо подцепляю, тяну, стаскиваю бесполезный предмет гардероба прямо вниз к тонким щиколоткам, оставляя ее предо мной идеально обнаженной и открытой. Твою мать. Твою, блядь, мать! Склоняюсь над ней, обеими руками сжимая талию, и прикасаюсь губами к разгоряченной коже, прокладывая невидимую дорожку из поцелуев от пупка до тонких изящных подвздошных косточек и ниже, а потом обратно, снова и снова, совершенно нагло игнорируя пульсирующую плоть, требующую внимания. — Драко, я больше не м…. О, чееерт, — стонет она, не успев договорить, потому что я нежно скользнув носом по внутренней стороне бедра, аккуратно, но все же требовательно впиваюсь в ее клитор губами: облизывая и посасывая пару раз, как будто впервые экспериментируя с реакциями податливого тела. — Что-то хотела сказать, Грейнджер? — немного отстранившись, усмехаюсь, а потом еще раз, совсем легко ударяю языком по скоплению нервных окончаний, отчего Гермиона лишь сильнее прогибается в спине, дыша абсолютно загнанно. — Я могу остановиться, — говорю севшим голосом, оставляя несколько деликатных укусов. — Я люблю слушать тебя. — Нет! Нет... Не останавливайся, — давится она собственными словами. — Сделай так еще раз… — Вот так? — смотрю на нее сквозь плотный туман желания и медленно вырисовываю беспорядочные влажные узоры поверх маленьких собственнических отметок. — Черт, нет… Оближи… Салазар! Она, мать твою, просит трахнуть ее языком и даже мой развратный рассудок поднимает белый флаг капитуляции и окончательно плывёт, как после травки, что постоянно заимствовал Блейз у пуффендуйцев. Напряжение достигает своего предела, стреляет в голову и мышцы так сильно, что вновь приходится пару раз погладить свой член упирающийся в гребаную жесткую ширинку, чтоб хоть как-то унять дрожь в теле, а после склониться и наконец-то дать малышке Грейнджер то, о чем она так сильно просит. Удар. Удар. Удар. Неторопливо обвожу языком все пульсирующие точки, играю, надавливаю и постепенно ускоряю ритм, подстраиваясь под ее сбитые сердечные сокращения. — Боже… — выдыхает Гермиона и начинает подмахивать бедрами, проезжаясь все сильнее и сильнее по моему языку. Теснее. Развязнее. Она до смешного близка к оргазму и будь я хоть немного менее возбужденным — заставил бы ее помучиться подольше, я бы заставил просить и задыхаться в агонии, но терпение на грани и даже пара минут ощущается как сраная бесконечность. Давай, Грейнджер. Забирай свой оргазм. Она тянет меня за волосы, смешивая боль с удовольствием и я, собрав немного смазки с ее потрясающей кожи, добавляю к своим ласкам пару пальцев, сразу же чувствуя, как Гермиона содрогается всем телом и с громкими стонами начинает сжиматься вокруг них почти плача. На секунду мир исчезает от восторга подаренных ей ощущений, но со следующим вздохом я оставляю пару прощальных поцелуев на бедрах и сразу же притягиваю девчонку к себе, отчаянно впиваясь в ее пересохшие от частых дыхательных циклов губы. Хочу, что бы она попробовала свой собственный вкус. Сладкий. Такой чертовски сладкий... — Я с тобой еще не закончил. Перевернись на живот, малышка Грейнджер. Ее глаза распахиваются и в них нет ничего кроме всепоглощающего желания.________
Кажется проходит час — может больше — после моего слишком раннего для выходного дня пробуждения. Солнце уже начинает заливать спальню Малфой-Мэнора и медленно скользить теплыми бликами по обнаженной спине Гермионы, мирно посапывающей под шелковыми простынями, сбившимися у талии. Эти пасхальные каникулы стали чертовски прекрасными по множеству причин. Звезды на небе сошлись в те самые нужные рисунки, Макгонагалл впервые за все семь лет не задала эссе с количеством знаков приравненных к километражу маршрута Лондон-Хогвартс, но самое главное, малышка Грейнджер, была рядом. Мерлин, помоги мне, потому что мое помешательство кажется пробило новый уровень безумия и я просто не могу оторваться от этих изящных линий тела, что она с таким желанием и страстью отдает мне без остатка. За последние полгода вид спящей девчонки стал моим самым любимым. Самым ценным и редким, потому что в Хогвартсе, чтобы спать вместе нам буквально приходится нарушать сотню законов и правил, лишь только подумав об этом. Оттого видеть ее сейчас такой — наивысшая форма наслаждения. — Я люблю тебя, Грейнджер, — произношу в тишину еле различимо и почти невесомо крадусь пальцами по родинкам над лопатками. Сегодня утром я считал крохотные точки пока не стукнула сотня. — Знаю, ты еще не готова это услышать, но скоро это случится. Совсем скоро, Гермиона.