ГЕРМИОНА
Что заставляет вас
чувствовать себя живым?
поцелуи Драко Малфоя
книги, определено, книги
Дорогой Годрик, если ты меня слышишь, помоги, потому что я не справляюсь. Я совершенно, черт возьми, не справляюсь со взбесившимися, будто не моими, чувствами, бесконечными мыслительными процессами, отчего-то крайне заторможенной в последние дни реакцией, и что самое страшное — неестественно возбужденным телом. Как я могла так облажаться? Идиотка… Я все испортила. Оглушительно провалила собственное же требование оставаться друзьями и теперь без сомнения могу присоединиться к многочисленной колонне недалеких фанаток, шагающих ровным строем под развевающиеся флаги и громкие лозунги обожания самого популярного в Хогвартсе ловца. Так низко я еще не падала. Даже в тот год, когда неверно сварила оборотное, став чертовой кошкой, я была крайне далека от уровня навалившегося на меня в настоящий момент позора. Лучше быть кошкой, тогда уж точно не пришлось бы с утра предпринимать крайне неубедительные попытки соврать Джинни о том, что мне плохо из-за выпитого накануне пунша, на самом деле скрывая тошнотворную правду и жгучее желание самоуничтожиться в громадном мыльном пузыре позора и унижения, вместо посещения трансфигурации, совмещенной с факультетом Слизерин. И почему мне кажется, что нет ничего странного в том, что причина моего прогула впервые за семь лет обучения кроется совершенно не в болезни, а в человеке, которого я знаю с одиннадцати лет. Будто это само собой разумеющийся факт. Правило, не облагающееся исключениями. Проклятье... Я хочу остаться в стенах этой комнаты навечно. В изоляции и смятении. Без еды и воды. Без разницы! Главное больше никогда не видеть тот самый пронзительный взгляд Драко, который творит со мной совершенно абсурдные вещи. Какого черта это было так волнующе?! У меня огромные проблемы, Годрик. Проблемы ростом около шести футов, с ослепительно-нахальной улыбкой и платиновыми волосами, постоянно лезущими в глаза их владельца. Кошмар. На выдохе переворачиваюсь на живот и, поплотнее уткнувшись головой в подушку, кричу до хрипоты, напрочь срывая голос, совсем не позаботившись о том, чтобы накинуть хотя бы элементарное силенцио на свою кровать, плотно зашторенную балдахинами. Я прижимаюсь лицом к хлопковой обивке, зажмурив глаза до черных плывущих перед ними расплывчатых пятен, ровно до того момента, пока не начинаю задыхаться, и только поэтому с громких вдохом переворачиваюсь на спину, наслаждаясь тишиной и жжением в легких. Пара непроизвольных капель, выступивших в уголках глаз, медленно скатываются по вискам, опадая и растворяясь в мягком одеяле, а обжигающая внутренности боль наконец заставляет чувствовать что-то кроме фантомных прикосновений горячих губ, медленно скользящих по моей коже в густом полумраке. Что-то кроме широкой крупной груди, прижимающейся к моей. Что-то кроме скопившегося внизу моего живота напряжения, когда он... От бессилия перед собственной неудержимой, испачканной нелепым желанием фантазией, я по-идиотски хихикаю, прикрыв рот запястьем, и кажется медленно, но уверенно приближаюсь к тотальному сумасшествию. Глупо. Это все так чертовски глупо. И лишь на полпроцента иронично. После того поцелуя, случившегося уже больше года назад на астрономической башне, я так сильно пыталась уверить себя в том, что мы действительно только друзья и ни на фунт больше, что совсем не заметила, как постепенно увязала в глубоком болоте все более и более непозволительных чувств. Непростительных. Опасных. Я упустила момент, когда взглянула на Малфоя по-другому. Не как на мальчика из поезда, что передал мне упавший на пол фолиант, а как на парня, мужчину, которого хотела для себя. О, черт… Годрик, ты меня вообще слышишь?! С энтузиазмом смертника из Азкабана, идущего на первое и последнее свидание с дементором, я вымучено свешиваю босые ноги на пол и через минуту педантичного изучения образовавшихся за тысячелетия на полу микротрещин, наконец встаю с постели, круговыми движениями растирая ноющие от неопределенности и перенапряжения виски. — Ладно, Грейнджер, возьми себя в руки, — бормочу я себе под нос, вытаскивая пару махровых полотенец из шкафа. — Ты справишься. Ты всегда справляешься. Ты научилась летать на метле, боясь высоты. Ты молодец. Разве поговорить с другом о незначительном инциденте будет сложнее полета на высоте чертовой кучи километров над уровнем моря? Ради Мерлина… Как бы там ни было, я не планирую пропускать больше ни одного занятия и поэтому, собрав волю в совсем неуверенно сжатый кулак, тащусь в ванную, где принимаю по собственным меркам слишком долгий душ. Прозрачные капли на протяжении как минимум часа остервенело бьются о кожу, пока я, кажется, в сотый раз втираю ванильный гель для душа в верхний слой эпидермиса, но запах Драко, так и не смывается с шеи, ключиц, талии, бедер — всех тех мест, что он вчера заклеймил своими руками. Несмотря на то, что пару минут назад я сменила температуру воды с кипятка на уровень вечной мерзлоты, горячий румянец смущающих воспоминаний все равно поднимается выше и выше, быстро расползаясь по щекам, и я, злобно дернув вентиль, прекращаю бесполезную процедуру, что раньше отлично способствовала концентрации. Наспех высушив волосы заклинанием, хотя после этого кудри и выглядят неукротимо-буйными, натягиваю юбку, что Джинни в этом году укоротила нам обеим до абсурдно короткой длины, запретив что-либо менять без ее первоначального одобрения. В тот момент, как последняя глянцевая пуговица школьной рубашки занимает свое законное место, я слышу голос, который определенно точно не должен звучать так близко. И так приятно. — Так и знал, что ты не заболела, Грейнджер, — усмехается Драко. — Почему ты никогда не стучишь?! — как обычно вздрогнув от неожиданности, отвечаю незваному гостю, недовольно захлопывая дверцу шкафа со встроенным внутрь зеркалом. — У меня болит горло. Наверное, сезонный грипп, так что я как раз собираюсь к мадам Помфри за бодроперцовым. — Или это просто вранье застряло где-то там внутри, малышка Грейнджер. Слышал, так бывает. Невысказанные слова, обиды и все такое… Не поднимая глаз на Драко, я плотно сжимаю зубы, не боясь раскрошить их до состояния мятного отбеливающего порошка, и стараюсь изо всех сил представить, что остроумного слизеринца и вовсе нет в этой комнате. — Это не смешно, Малфой, — шиплю под нос, абсолютно хаотично двигаясь по комнате. — Лучше уходи, чтоб не заразиться. Кинув ранее подготовленную сумку на пол, решаю надеть вязаную жилетку, учитывая, что за окном сегодня льет, как из ведра. «Это погода плачет по твоему напрочь утраченному самоконтролю, Гермиона», — плывет бегущей строкой голос собственного подсознания, пока я вновь направляюсь к шкафу, считая в уме до успокаивающих десяти. Раз. Два. Три. — Видишь ли, — как обычно проигнорировав мою просьбу и грозную казалось бы интонацию, начинает Малфой. — Вероятно, я уже болен. — Четыре. Пять. — Ведь, знаешь… — выдерживает он очередную драматичную паузу, упираясь широкой ладонью в дверцу над моей головой, тем самым не позволяя достать оттуда необходимую вещь. — Мой язык побывал у тебя во рту менее десяти часов назад. — Я хочу умереть. — не выдержав его шепота над ухом, я с грохотом и обреченностью утыкаюсь лбом в платяной шкаф, слыша, как низкий гортанный смешок вырывается из груди Драко. Шесть. Семь. Восемь. — Посмотри на меня, Гермиона. — он опускает свою руку ниже, царапая деревянную поверхность и мою пошатнувшуюся силу воли, едва касается заледеневших от волнения рук, запуская тысячи крупных мурашек гулять вдоль позвоночника. — Гермиона, — уже настойчивей повторяет он, когда я высчитываю дурацкие девять. — Вы гриффиндорцы вечно треплетесь о храбрости, но что я вижу… Какой же придурок! Я резко отворачиваюсь, отталкиваю его от себя со всей силы, что еще осталась в теле и, проговорив про себя последние чертовы десять, усаживаюсь на высокую кровать, складывая руки под грудью, и по-настоящему зло смотрю в его глаза, опасно поблескивающие в комнате, окутанной туманными тенями. — Давай поговорим, — его шаг на встречу и я проклинаю себя за то, что снова дергаюсь, будто он уже касается меня. Будто одно лишь присутствие пронзает током, скопившемся в загрубевших от квиддичных тренировках подушечках. — Это же я, — дышать медленнее становится невозможным, как только его колени упираются в мои. — Это всего лишь я, малышка Грейнджер. Малфой медленно цепляет длинными пальцами мой опущенный подбородок, аккуратно закидывая кверху, и как и вчера тянет руку к волосам, заправляя растрепавшиеся локоны мне за ухо. — В том то и дело… — не сдержав слов, выдыхаю правду я. — Это ты, Драко. И мы не должны были… Ты не должен был целовать меня. И я не должна была. И все это не должно было быть так… так… ТАК! — уже не в силах остановиться, повышаю голос и безболезненно тычу в напряженные грудные мышцы пальцем. — Я не хочу терять нас. Не хочу терять шутки и легкость. Наши каникулы, посиделки в библиотеке, когда ты засыпаешь, еще не успеваю я добраться и до середины главы. Я не хочу терять лето в мэноре. Не хочу терять День Святого Патрика в Лондоне, что тебя так бесит. — Ты должна согласиться, это самый идиотский праздник, придуманный маглами. — Драко! — Ты ничего не потеряешь, — быстро став предельно серьезным, шепчет он, обрывая мою бессистемную эмоциональную тираду. Его руки нежно скользят по, уверена, уже ало-красным щекам, и искушение потереться о них, словно кошка, такое сильное, что становится физически больно. — Мы ничего никому не должны, Гермиона. И если мы станем кем-то большим, это не значит, что мы потеряем все то, что создали за эти несколько лет. Его полный уверенности голос всегда успокаивает. Баюкает своим размеренным тембром. Дребезжит и резонирует между раскаленными нервными окончаниями всего моего существа. Его голос расслабляет, заставляя впервые за день по-настоящему вдохнуть полной грудью, получая чуть больше пары жалких капель кислорода про запас. — Мне страшно, Драко. Страшно, что все закончится однажды утром. Что ты полюбишь другую, перестав смотреть на меня своими серыми заинтересованными глазами, как сейчас. Страшно быть забытой и остаться лишь черно-белой колдографией. Страшно в итоге остаться без тебя. — Ты же знаешь, что можешь мне доверять, Грейнджер, — он усаживается на кровать, и я, подобрав ноги под себя, разворачиваюсь к нему всем телом, за долгое время смотря открыто и прямо. Не утаивая собственных эмоций, а наоборот показывая. — Это же я. Да. Это ты. Моя, без сомнения, чертова первая любовь, в которой я боялась признаться даже самой себе. Моя ревность. Особенно к Паркинсон, а, если честно, и ко всем остальным, что до сих пор ежедневно пытаются откусить, оторвать, украсть кусочек времени, им не положенного. Он — мои беспокойные сны. Часто счастливые и крайне редко тревожные. Мои, неизвестные никому, непристойные мечты и мысли, снующие в сознании мелкими жужжащими мошками. Всегда только он, и потому я опасливо и медленно, но в тоже время решительно, тянусь своими дрожащими руками к бледному лицу, вычерчивая невидимые контуры. Линии. Сечения. Я изучаю. Запоминаю на ощупь холодную красоту и полностью отпускаю живущий в мозгу длинный список за и против, который так старательно составлялся мною все эти годы. Система списков, пунктов и убористых строчек не дала сбоя, на самом деле, я просто не смогла найти достаточно убедительных отговорок, чтобы в конечном итоге не шагнуть за край. Сейчас я не хочу сомневаться. Просто не могу, когда запах яблок, сигарет и мяты окутывает со всех сторон, и поэтому, неожиданно даже для себя самой, я перекидываю ногу через бедра Драко, усаживаясь сверху под оглушительные удары пульса. Тук. Тук. Тук. Его руки, его чертовы руки, моментально опускаются мне на талию как будто были там всегда. Словно им там самое место. Они аккуратно ощупывают узкий пояс школьной юбки, массируют кожу сквозь форменную ткань, пока я воском таю прямо на пол, касаясь щекой острых скул и угловатой челюсти. — Привет, малышка Грейнджер, — выдыхая улыбку, шепчет Драко и заглядывает в мои полуприкрытые глаза. — Привет, — отвечаю на вдохе, задерживая ощущение звенящего восторга в легких. Мы будто знакомимся заново. Переходим на новый этап, где еще не понятно как существовать, но очень хочется поскорее попробовать это сделать. Его пальцы неторопливо спускаются ниже, гладят мои голые бедра, и после пары совместных сердечных циклов, он наконец оставляет короткий и такой долгожданный поцелуй. Сначала на шее, прямо там, у истерично пульсирующей синеватой жилки, а после — в уголке потрескавшихся губ. Тело помнит вчерашний вечер, молниеносно реагируя на жизненно важный телесный контакт. Тело горит. Я растворяюсь в чувствах. И в нем. Впитываю желание, как губка и от нетерпения чего-то абсолютно нового, хватаюсь за воротник его привычно расстегнутой на верхние пуговицы рубашки, в попытках удержать равновесие и себя на этой чертовой планете. Мне хочется разозлиться от того, что он победил, а я стремительно падаю, так чертовски быстро, что реальность стирается перед глазами, словно при движении Хогвартс-Экспресса. Мне хочется разлететься на миллион неровных кусков, потому что он победил не сейчас, и даже не вчера, а еще очень давно — скорее всего, в ту ночь во время снегопада, когда впервые заявил о своих намерениях, и сам того не зная, поселил в моем беспокойном мозгу мысль о больше, чем дружбе. — Сейчас самое время окончательно передумать, если сомневаешься, Гриффиндор, — напряжно проговаривает Драко, тяжело дыша мне в самые губы. — Я не собираюсь бежать. — Я, черт возьми, надеялся на это, — будто у меня бы получилось скрыться. Сегодня не он, а я краду оставшиеся сантиметры, жадно впиваясь своими губами в его. Сегодня я вырываю из груди Малфоя низкий рокочущий звук, после которого он теснее прижимает меня к собственному телу, отвечая со всей страстью, о существовании которой я и не подозревала. Горячие влажные губы больше не спрашивают разрешения, они требуют и сразу же берут, пока руки торопливо исследуют, испытывают, испепеляют кожу, заползая глубже под скомканный подол юбки. Мерлин… Чертовы книги не предупреждали о подобном. Я отпускаю воротник, что служил мне опорой, и, не опасаясь свалиться из-за возникшего пьянящего головокружения, тянусь руками к горячей шее слизеринца, проводя пальцами по идеально-гладкой коже, что покрывается мурашками даже от невесомых прикосновений. Предвкушение колется острыми иголками внизу живота, а безрассудное желание принадлежать ему одному — пугает. Все так быстро и так медленно одновременно, что кажется, между взмахами ресниц я успеваю застыть безмолвным каменным изваянием, проваливаясь в совершенно ненужные сейчас размышления, но новый поцелуй отлично вышибает из головы все лишнее, одаривая невесомостью и блаженной пустотой. Годрик, помоги мне не потеряться в нем, потому что, кажется, я утопаю. — Драко… — успеваю вздохнуть в тот момент, когда он подтягивает меня к себе вплотную, заставляя потереться о грубую брючную ткань своими голыми бедрами и, к моему стыду, уже насквозь промокшим нижним бельем. Дыхание больше не поддается контролю, и в окружающем сумбуре я чувствую лишь скольжение длинных пальцев, что касаются границ нижнего белья и сразу же отступают. Малфой умело дразнит. Играет. И естественно получает реакцию. Он разжигает внутри меня огонь, который я точно не способна самостоятельно потушить. — Остановимся, когда захочешь, — слышится его тяжелое дыхание, давно смешавшееся с моим. — Не хочу останавливаться. — Блядь… Захлебываясь все новыми и новыми поцелуями, я медленно умираю от невыносимой, доводящей до иступления пульсации между ног, и впервые экспериментально раскачиваю бедрами вперед-назад, безрассудно поддавшись примитивным животным инстинктам. — Твою мать, — выгибаю спину и захожусь в протяжном стоне, не успев прикусить губы, из-за того, насколько восхитительным оказывается даже самое легкое трение. — Впервые слышу, как ты ругаешься, — рычит он сквозь стиснутые зубы. — Не делай так при других, потому что это блядски горячо. Все, что захочешь. Я чувствую, как его сильное тело уже плохо справляется с напряжением, как руки периодически вздрагивают, но все равно не прекращают старательно помогать мне двигаться, удерживая и направляя. Я слышу его загнанное дыхание прямо в губы и вижу заволоченные похотью серые глаза, ставшие из-за расширившихся зрачков почти черными, и не могу скрыть торжествующей улыбки. Мой. Поймав свой собственный ритм и идеальный угол соприкосновения с уже ощутимо твердой эрекцией, я принимаюсь двигаться с большим нажимом, преследуя ту самую необходимую точку блаженства. Стеснение отходит на второй план, а движения бедрами становятся недостаточными и я, в полубессознательном состояния, хватаюсь за широкую ладонь Драко, стискиваю до побеления костяшек в своей маленькой и резко, даже неряшливо направляю между нашими телами. В момент, когда его пальцы касаются отчаянно пульсирующей плоти, скрытой за влажной хлопковой тканью, мы оба стонем друг другу в губы и, кажется, желание так сильно ударяет в голову, что на секунду я теряю сознание. Жарко, словно в Аду. Цветные вспышки, плывущие перед глазами, накатывают горячими волнами, а удовольствие начинает заполнять каждую клеточку тела. До боли напряженные соски болезненно трутся о кружевной лиф и рубашку, все еще застегнутую под самое горло. Я чувствую, как бесстыдно теку ему на пальцы, манжеты белой рубашки, и это заводит меня еще больше. Это натурально сводит с ума. Вот же черт. — Так приятно… — вырывается не моим голосом. — Верно, Грейнджер, — хрипит мне в ответ Драко и нетерпеливо дергает своими бедрами вверх навстречу моим, одновременно с тем продолжая поглаживать клитор сквозь нижнее белье. Мы сдались. Растворились. Происходящее казалось бы сном, фантазией, галлюцинацией, если бы не губы Малфоя без остановки утверждающие о реальности происходящего. Он оставляет укусы, а после зализывает их с неимоверным упорством, пока я в полном забвении продолжаю раскачиваться на его коленях, с каждым толчком приближая себя к рубежу, что раньше испытывала лишь пару раз от собственных прикосновений. Сильные руки крепко хватают меня за волосы у затылка, фиксируя голову так, чтобы заметить каждую реакцию, скользнувшую по моему лицу. Невыносимо. Это невыносимо приятно и мне хочется получить освобождение так же сильно, как и продолжать это вечно. — Драко… — тихо всхлипываю я, когда он неожиданно ускоряет ритм, но слова застревают в горле вместе с воздухом, и слизеринец быстро слизывает мой стон своим языком. — Кончи для меня, Гермиона, — с дерзкой улыбкой шепчет он и это конец. Каждый нерв в теле, что был напряжен, вспыхивает, заставляя распадаться на искрящиеся части в его руках. Оргазм накрывает с головой, отдавая сковывающими мышцы судорогами. Оглушительно и прекрасно — вот, как это ощущается. Правильно — как и должно быть. Без малейшей тени сожалений о том, что мы теперь не просто друзья.