Мы лили вино миллионами тон По кресту, и, вкушая сакральную плоть Из посуды в крови, я не понял Где связь между верой и каннибализмом. pyrokinesis — ave maria.
С самого утра всем Демьяном овладевало мерзейшее, царапающие нетерпение. Крыски слухов царапали его неверно ожившую плоть. Сперва служанки, готовя завтрак, шелестели об убийстве. Потом мужики, чиня крышу бани, сдувшуюся сильным бураном, продолжили разжевывать это же известие. Погибла, молодушка. Три денька полежит — а там и все… Надежа, что хоть отмолят… А с чего бы и не отмолят? Так а это… Держи ровнее, куда скосил-то, барскую ж кладем… Так она ж, говорят, сынка наблудила. Сынка?.. Ну. С пузом была ж. А муженек… Ну не в силах был. Недели три оставалось дитятке… Эх… День Демьян ждал. Утром второго, едва узнав о том, что мертвая восстала и ее задумали хоронить в срочном порядке, пошел к хозяину — ломать колени и лоб об пол и истошно умолять, брызгая слюной, слезами и возгрями. Хозяин разбил нос, но разрешил.*
Демьян старательно вырыл могилу, вытащил кроб, навесив веревки к одной стороне, вскрыл крышку и обомлел — слишком сильным стало нахлынувшее чувство голода. Он сковал разум густым туманом. Демьян впился в холодную руку. Замерзшая кожа едва поддалась его тупым зубам. Клыки помогли дорваться до замерзших мышц, тонкой жировой прослойки, загустевшей крови. Демьян, как пес, дернул головой, повелеваясь голоду. Выдранный кусок плоти растекся по рту. Не свежее — а где взять горячую плоть? Проглотив кусок, Демьян решил не мучить себя понапрасну и перегрыз мертвячке шею. Добрался до шейных позвонков и выдрал кусок кожи, артерий и сухожилий, обнажая белве кости. Утолив голод мертвой плотью, Демьян сытыми и блестящими от довольства глазами взглянул на мертвую. При жизни она была красива — и аппетитна. Горячее сердце билось, разгоняя ручейки крови по членам. Румянец пылал на щеках. Пахло жизнью от губ, потом от грудей, терпкостью от горячей плоти между широких бедер. Демьян задумался, позабыв об осторожности. Мало ли, кому ночью могло понадобиться кладбище. Бледные пальцы развязали узел, сковывающий запястья мертвой девушки. Вынули образок из-под ладоней. Расставили руки вдоль бездыханного тела. Расстегнули блузку. Отогнули ткань, чтобы луна плеснула сиянием по ключицам и украшению с камнями, ложбинке, по застывшим грудям с твердыми навершиями. Склонившись над ними, Демьян впился зубами в замерзшую грудь и с утробным мурчанием откусил от нее кусок, заскулив от жалости. Почему, почему же она не досталась ему раньше? Почему она не успела родить ребенка, чтобы груди налились молоком?.. Горько поплакав над трупом, Демьян стал возвращать все на свои места… Луна охватила сиянием бледно-голубую кожу, и девушка распахнула глаза. Демьян не успел даже испугаться, даже обругать себя за неаккуратность — скрюченные, сильные пальцы впились в его шею. Когти пробурили борозды на коже, когда Демьян отодрал ее руки от себя и вдавил их в края гроба по обе стороны от скованного злобой лица. Он склонился над стервой. Та забилась, как пущенный по сильному ветру шарф, выгнулась, вопя, и разом выдохнула, расслабилась, будто само ее рвение к жизни зараз иссякло, не найдя будущего в этих бесплотных потугах. И тут Демьян услышал возню, отпустил ее руки. Увидел, что меж ее развернутых, согнутых ног покоится шевеление. Теплое, с бьющейся жизнью. Отогнув юбку, Демьян увидел испачканного младенца, тут же залившегося громким, первым в своей жизни плачем.