Судьба в руках времени

В детстве, просыпаясь каждый день на настоящей деревянной кровати, маленький Пак Чимин радовался новому началу дня. Он вставал с внутренним счастьем и предвкушением, когда его будили слуги, умывали, одевали, и даже до завтрака успевали поиграть с мальчиком. Часто слуги складывали из бумаги различные причудливые фигурки и Чимин, с настоящими звездочками в глазах, смотрел на прекрасных бумажных дракончиков или ящериц. Затем его отводили в специально отведенное помещение, где вся семья завтракала, обедала и ужинала. За большим столом обязательно сидел отец, мама, сам Чимин и две младшие сестренки-близняшки. Но в детстве Чимина те совсем крохи были. Не то, что сейчас. Сейчас Чимин вообще мало чему радуется в своей жизни. С тем, как парень рос и становился взрослее не только физически, но и морально — ему постепенно перестали нравится многие вещи. В их числе и явное присутствие прислуги в личной жизни. Конечно, когда ты родился в знатной семье, когда ты — сын высокопоставленного чиновника в небольшом городке, обходиться без слуг в своем окружении ты не просто не можешь — это неподобающе твоему статусу. Но Пак все равно старается максимально отгородить тех от того, что он итак может сделать сам.       — Молодой Господин Пак, — тихий стук в деревянную раздвижную дверь заставляет разлепить итак не сомкнувшиеся за прошедшую ночь глаза. — Приближается время завтрака. Вам пора вставать. Чимин шумно вздыхает, молча пялясь в расписную разными узорами стену перед собой. Ладонь под щекой, на которой Пак лежит уже долгое время, немного затекла, но парень не спешит ее убирать. Он вновь прикрывает красные глаза, хотя знает, что не уснет.       — Молодой Господин Пак, — вновь раздается юношеский голос. — Вам следует умыться и одеться. Будто бы Чимин сам этого не знает. Внутри поднимается толика раздражения, которую парень пытается подавить в зародыше. Нельзя нервничать на ни в чем неповинного мальчугана, который просто выполняет свои обязанности, только из-за того, что Пака донимает бессонница.       — Не волнуйся за меня, Кёнсу, я уже давно встал, — отвечает негромко Чимин, не рассчитывая на то, что молодой парень за дверью его расслышит.       — Но... Молодой Господин Пак, ваши вещи... — несмело произносит Кёнсу. — Я принес вам чистые вещи, чтобы вы оделись, — чуть громче говорит юноша. Чимин снова тяжело вздыхает. "Молодой Господин Пак", произнесенное уже три раза за такое короткое время, режет слух. Пак бы, честно, поморщился, но уважение к своей фамилии заставляет не совершать этого действия. Чимин принимает сидячее положение на деревянной кровати, босыми ногами дотрагиваясь до теплого пола. В этом году апрель довольно-таки жаркий, поэтому во всем доме не холодно. Парень проходит к двери и отворяет ее в сторону. Перед ним предстает невысокий юноша восемнадцати лет с миловидным лицом, словно у фарфоровой куклы. Кёнсу является сыном слуги отца, оттого и работает у четы Пак уже около года, прислуживая молодому Господину. Кёнсу частенько совершает маленькие проступки в силу своей неуверенности и рассеянности, но Чимин старается на него лишний раз не сетовать, ему откровенно жалко этого паренька. Пак смотрит на юношу сверху вниз пустым и уставшим взглядом. Тот стоит со сложенной чистой стопкой вещей в руках и слабо улыбается, обнажая яркие ямочки.       — Доброго вам утра, — Кёнсу низко кланяется.       — Доброго, — отвечает приглушенным голосом Чимин. Юноша старается не смотреть на спальное одеяние для сна, в которое сейчас одет Пак, слегка краснея. Чимин удерживается от того, чтобы не закатить глаза, ведь в спальном одеянии ничего "такого" нет, тем более, они оба мужчины. Пак натягивает слабую улыбку на лицо и произносит:       — Давай их сюда. Как только я оденусь и умоюсь, прибуду на завтрак. Можешь передать Господину и Госпоже Пак. Юноша глубоко кивает, и только Чимин хочет задвинуть дверь обратно, он вдруг подает голос:       — Молодой Господин Пак. Парень пропускает мимо ушей надоедливое с годами обращение и поднимает взгляд на юношу:       — Говори.       — М-может, помочь вам одеться? Все-таки, это наша обязанность, — "нашей" обязанностью Кёнсу называет одной из тех работ, которую должна выполнять прислуга — помогать одеваться.       — Нет, Кёнсу, спасибо, я сам, — и закрывает, наконец, дверь. Чимина одевали в детстве, одевали в те времена, когда ему было четырнадцать-семнадцать лет. Но по исполнению восемнадцати два года назад, Пак приказал своей прислуге больше этого с ним не делать. Не присутствовать, когда он моется в бане, не помогать одеваться, ни что-либо еще. Чимину хочется самостоятельности. Самостоятельности, которой у него априори с рождения нет, ведь, являясь сыном благородного чиновника, его судьба уже определена... Пак смотрит на ханбок* в своих руках, ткань которого приятно ласкает гладкие ладони. В очередной раз шумно вздыхает и поднимает взгляд на деревянную стену по левую сторону от себя. Глаза цепляют лунный календарь с расписанными от руки протекающими месяцами и днями. На завтрашние лунные сутки выпадает Уэкю**, праздник, на котором в центре города будет шумно и празднично, на котором обязана присутствовать чета Пак в нарядных ханбоках, как и другие представители благородных семей. Ярмарка, радость, смех, веселье. Для обычных людей. Для Чимина же это суета, шум, излишняя яркость и все те же "богатые" лица, которые с годами, будто, совсем не меняются. Пак проходит с одеждой в руках к другой части комнаты, раздвигает еще одну дверь, которая ведет из его покоев в личную купальню. Парень сам нагревает себе воду в специальной печи, сам подготавливает деревянную ванну, подливает в воду ароматические травы и капли для ухода за кожей и волосами. Неспеша опускается в приятную горячую "емкость". Выдыхает и прикрывает глаза. Отец до сих пор иногда сетует на то, чтобы Чимин, все же, пользовался прислугой, особенно, при подготовках к водным процедурам. Но Пак эту часть своей жизни считает уж слишком личной. И он в состоянии справиться с такой мелочью сам. Тем более, что он не любит шум, предпочитает одиночество и спокойствие. По его же мнению, если обстановка вокруг наполнена безмятежностью — то мысли всегда будут чистыми и бесстрастными. Что он сам же и ценит в людях. Приняв ванну, Чимин одевается. Сегодня на нем его любимый ханбок — небесно-голубой, со светлыми вставками. Подняв серебряное небольшое зеркальце за длинную ручку, парень смотрится в отражение и поправляет на голове влажные волосы. Так как на улице уже давно довольно-таки тепло, волосы высохнут на воздухе. Чимин выходит из своей спальной комнаты, закрыв за собой дверь. Чтобы перейти к кухонному помещению для принятия пищи для хозяев дома, нужно пройти через внутренний дворик к другому "крылу" большого и многокомнатного дома, огороженного красивыми, расписными и бордовыми воротами от человеческих глаз. Пак огибает в центре двора каменный фонтанчик с небольшими зацветшими кустиками, здоровается с некоторой прислугой, которая, в ответ, кланяется, и заходит в помещение, раздвинув дверь.       — Отец, — Чимин с порога кланяется мужчине, который уже сидит во главе накрытого стола. — Мама, — затем кланяется женщине, сидящей по левую руку от мужчины. — Доброго вам утра.       — Доброго, сынок, присаживайся и приступай к пище, рис с рыбой сейчас остынут, — мягко проговаривает мама. Пак коротко кивает и присаживается, занимая место по правую руку от отца. Тот, в свою очередь, кидает на сына серьезный взгляд из-под бровей.       — Почему так долго? Разве Кёнсу не разбудил тебя раньше? — серьезный тон Пак Джусона, отца Чимина, заставляет выпрямить спину.       — Извини, отец, я просто был в купальне, — отвечает Чимин, взяв палочки для еды.       — И что, если был в купальне? Ты что-ж, девица какая-то, чтобы проводить там больше нужного времени?       — Джусон-а, — за руку мужчину берет Пак Сумин, мама Чимина. — Оставь его в покое, наш сын просто любит выглядеть и пахнуть опрятно, в этом ничего такого нет, — она мягко улыбается, поглаживая чужую ладонь по тыльной стороне. Джусон не сдерживается и улыбается жене в ответ, ответив короткое:       — Ладно, Чимин, ешь спокойно. Пак-младший опускает голову, слабо улыбнувшись. Мама на отца действует всегда словно волшебная и опьяняющая настойка на травах. Почти всегда принимая сторону своего сына, Сумин отводит злость и недовольство мужа в другое русло, оставляя, тем самым, Чимина в покое. Две младшие сестренки-близняшки, которым уже исполнилось десять лет в прошлом лунном месяце, сидят чуть подальше за столом, а рядом с ними — две женщины-слуги. Те не кушают вместе с хозяевами, нет. Они кормят девочек, вытирая им рот, и помогают избавить рыбу от косточек. Пак ловит взгляд одной из добродушных сестричек, Миён, и она улыбается ему ярко-ярко, с некоторыми зернышками риса на щеках. Чимин улыбается широкой улыбкой в ответ. Пожалуй, это единственные люди в его жизни, которых он искренне любит и ценит. Ну и мама, конечно же. Отец… Дела с ним обстоят немного труднее в силу его характера. Но Чимин его все равно любит…       — Не забыл, что завтра за праздник? — голос отца звучит уже более добродушно.       — Уэкю, — прожевав рисовый шарик, отвечает Чимин. — Помню. Мы снова выходим в город всей семьей?       — Конечно, — кивает отец, делая глоток зеленого травяного чая, собранного на плантациях в соседнем поселении. — Нарядный ханбок обязателен, — как-бы невзначай напоминает Джусон то, что Чимин итак знает. Пак лишь кивает в ответ, вновь отправляя в рот уже другой рисовый шарик. Их небольшой городок в большом Когурё, одном из трех государств Кореи, всегда устраивает целые фестивали с ярмарками в честь подобных праздников. Пак Джусон, как представитель местного органа управления их города, в обязанности которого входит управление территорией, сбор налогов, выполнение указов правительства, а также — что немаловажно — организация праздников и различных церемоний, обязан присутствовать на таком долгожданном многими людьми празднике. И вся семья, конечно же, вместе с ним. А также слуги для двух сестер-близняшек, личная прислуга самого Джусона и Сумин, а у Чимина… У Чимина есть Кёнсу. Тот следует всегда лишь тенью за своим молодым Господином, боясь поднять глаза. Хотя Пак к нему плохо не относится. Это отец может позволить себе дать оплеуху слуге, но не Чимин. Никогда не поднимет руки. Поэтому поведение Кёнсу иногда настораживает: тот часто краснеет, боится смотреть в глаза, иногда даже заикается… Бедняга, одним словом.       — …а ты что думаешь? Чимин выныривает из своих мыслей, подняв глаза на отца, который, очевидно, ожидает какого-то ответа.       — Извини, отец, я прослушал, — говорит честно парень, ожидая от Джусона легкого подзатыльника после таких слов. Но тот, к удивлению Чимина, лишь тяжело выдыхает:       — Ну точно творческий человек, как говорит твой учитель по каллиграфии — вечно где-то мыслями "не здесь". Чимин лишь поджимает губы. Ему нечего на это сказать. Его учитель по каллиграфии — мужчина в возрасте — с детства говорил маленькому Паку, что у того дар красиво выводить иероглифы. Тогда родители наняли сыну еще и учителя по изобразительному искусству. Оказалось, что парень рисует кистями из натуральных волос белки, используя тушь из древесного угля по тонкой и прочной бумаге, очень красиво. Все в один голос говорили "талант". И Чимину в детстве это приносило неописуемое удовольствие — рисовать пейзажи и натюрморты, а потом бегать по всему постоялому двору, показывать каждому слуге, затем маме и папе, и слышать, как у него хорошо получается. Но с возрастом рисование превратилось лишь в редкую "терапию" собственной головы от ненужного шума, и иногда злости. Кисть в руках, которой Пак водил по бумаге, успокаивала. Сам процесс рисования будто забирал на себя всю негативную энергию. Удивительно волшебное чувство, которое ни с чем другим не сравнится.       — Я говорил о том, что в последнее время в городе слухи пошли, — начинает отец. — Хворь какая-то нечистая появилась.       — Хворь?.. — тяжело проглотив кусочек рыбы, переспрашивает Чимин, взглянув на Джусона.       — Болезнь какая-то, — по-простому объясняет мама. — Я тоже слышала от женщин на рынке. Якобы болезнь эта смертельная, от нее скот умирает.       — Скот скотом, но когда я был в столице на собрании пару дней назад, совет от правительства заявил, что зараза эта распространяется медленно, но эффективно. Есть случаи заражения у людей. Правда, пока только в соседнем государстве Пэкче. И то, их там малое количество… Кхм, но все же предупредили и попросили быть внимательными. С бездомными не водиться рядом, к скоту без специальной одежды не подходить, и почаще умываться, — рассказывает отец. Чимин слушает молча, вся еда в один момент резко перестала быть вкусной. Аппетит в целом… пропадает.       — Поэтому я и спросил тебя, — вновь говорит Джусон, обращаясь к сыну. — Что ты думаешь? Может, слышал что-нибудь об этом?..       — Нет, отец, — прокашливаясь, отвечает Чимин. — Впервые слышу.       — Понятно, — кивнув, ответил со вздохом Джусон. Этот тяжелый вздох Чимину не понравился. Он опустил глаза на палочки, затем снова поднял на отца:       — А какие симптомы?.. И вообще, откуда?.. Обращаются ли те люди в больницы?.. Джусон вновь делает глоток чая:       — Я мало чего знаю об этом, сын. Вроде бы, кашель, помутнение рассудка, головокружение… Может, еще что-то. Но откуда это пришло в наши края — неизвестно. Обращаются ли в больницы? Конечно, да. Иначе как бы власть об этом узнала? — говорит, как само собой разумеющееся, мужчина. — Я узнавал, и в наших больницах пока обращений с подобными симптомами не было. Чимин вновь молча кивает и делает первый глоток своего травяного чая. Внезапно голос подает мама:       — Ты вчера мне что-то говорил про каких-то врачей, дорогой.       — Ах, точно! Спасибо, любимая. Чтобы убить, так сказать, хворь эту нечистую в зародыше, правительством было решено отправить в такие небольшие города, как, например, наш, хороших врачей.       — Чем им "наши" не врачи? — возмущается Чимин, изогнув брови.       — Якобы у наших мало познаний в традиционной медицине. Отправляют на каждый город по двух врачей из самой столицы, — отец поднимает указательный палец в воздух. — Те опытные, серьезные, умные, и еще тысяча прилагательных, которые озвучивал главный советник. Пак усмехается:       — Кто-ж тогда в столице лечить людей будет?       — Кто-ж их знает-то, — пожимает плечами Джусон, отвечая в той же манере, что и сын. — Было сказано, что врачей много, их хватит на всех. В городки поменьше отправят одного. В средние, как наш, отправят двух. В города побольше — от трех врачей, — перечисляет отец. Чимин коротко шмыгает носом и гипнотизирует взглядом палочки, которые он сжимает в пальцах.       — Госпожа Пак, — маму отвлекает, вдруг, женщина — одна из тех прислуг, что сестер кормила. — Девочки наелись. Мама посмотрела на довольных детей, слабо улыбнулась им и уже без улыбки обратилась к женщине:       — Тогда подготовь малышек к прогулке: умой им лица, причеши и приодень. Как только я закончу трапезу, прогуляюсь с ними.       — Да, Госпожа, — та кланяется и возвращается к близняшкам. Чимин крутит палочки в руках. В рот действительно больше ничего класть не хочется — то ли парень правда наелся, то ли так прочно в его голове засело то, что поведал отец. Болезнь... Что вообще Чимин об этих болезнях знает? Пак бывал много раз в семейной библиотеке, особенно, когда занимался со своими учителями. Будучи сыном достопочтенного господина-чиновника, парень имел абсолютно не вяжущуюся с этим статусом черту характера — отшельничество. И пока другие дети и подростки гуляли в центральных парках и покупали на рынках и ярмарках яркие декоративные украшения, Чимин уединялся в библиотеке, где он читал много всего, не обходя стороной книги и переплеты на медицинскую тему. И не в одной из них он не замечал информации о болезни, которая бы... Убивала. Конечно, скот часто умирает от поражения какой-нибудь заразой. Но люди?..       — Безопасно ли проводить праздник в таком случае? — подает голос Чимин, смотря пустым взглядом в какую-то точку на столе. — Раз мы ничего не знаем о том, что это за хворь такая дивная...       — Не думаю, — отвечает Джусон. — Но никакого приказа об отмене Уэкю мне не поступало. Да и, тем более, наоборот — было сказано заверить этим праздником народ о том, что все хорошо. И что все эти слухи про смертность от болячки — всего лишь слухи.       — Но скот же дохнет, — Чимин переводит осторожный взгляд на мужчину.       — Скот всегда дохнет, сынок, — строго говорит отец. — И мало ли от чего. Пока люди у нас живы и здоровы — нечего панику сеять среди народа. Вон, и так те женщины на рынках много треплются... Языки их непослушные. И больше в этот день они к негативному разговору не возвращаются. Остаток дня Чимин проводит с учителями, вечером ему впервые за долгое время хочется рисовать — и он это делает. Его не покидают мысли о появившейся болячке в их мире. Совсем рядом — соседнее государство. Возможно, еще ближе — скот ведь умирает...

***

В праздничные дни на улицах всегда было шумнее, громче, ярче. Люди вышли из своих домов, украсили ворота и деревья, развесив на них обереги и бумажные фонарики. Отовсюду льется смех и громкие веселые голоса. Чимин рассматривает людей в красивых ханбоках — чуть попроще тканями, нежели у представителей знатных кровей — но все же не менее красивых и ярких. Семья Пак, как и все остальные благородные семьи, доезжает до центра города на открытой колеснице с привязанными к ней двумя конями, которыми управляет кучер в возрасте. Главный чиновник города в это время машет проходящим мимо людям, те его встречают с теплой улыбкой на лице, добираясь до главной площади пешим ходом. Госпожа Пак не отстает от мужа, тоже помахивая рукой. Только на ее коленях также расположилась одна из близняшек, которая счастливо улыбается всем подряд — Миён. У отца на коленях сидит Ханыль, другая сестренка. Их часто путают друг с другом, но Чимин различает их, как никто другой. Миён более открытая и смелая, и людей не боится. В отличии от Ханыль — более отчужденной, и более спокойной на эмоции. Они обе больше похожи на отца внешне, но Миён характером — в маму, а вот Ханыль — разрази гром это чертово небо, но Чимин готов поклясться, что она в него. Такая же спокойная, терпеливая, усидчивая и холодная порой на эмоции. Поэтому, видимо, он близок с ней больше, чем с Миён... Когда чета Пак спускается с колесницы, отца тут же окружают такие же "знатные" люди — более мелкие чиновники, владельцы рынков, лавок, ярмарок и тому подобное. Чимин поклоном приветствует их всех разом. Затем берет за маленькие ручки обеих сестриц. И когда подъезжает колесница с прислугой — передает девочек в руки женщине, которая проводит с ними больше всех времени. Далее Пак итак знает, что будет — речь отца, открытие праздника... Мама должна будет везде его сопровождать. О маленьких близняшках позаботится прислуга. А вот Чимин, по идее, должен быть в обществе таких же "наследников", как и он. Только вот у Пака настоящих друзей среди них нет. Поддерживать светский разговор он умеет, благодаря урокам этикета для мужчин. Но искреннего желания в общении со своими ровесниками он не испытывает. Поэтому, взяв с собой Кёнсу, Чимин ушел с эпицентра концентрации народа и пошел рассматривать различные лавочки. Буквально в каждом уголке организованы ярмарки, где торговцы громко зазывают и предлагают различные товары, угощения, ремесленные изделия или атрибуты, связанные с праздником Уэкю: различные амулеты в виде солнца, украшения в уши, даже тиары...       — Кёнсу, — говорит Чимин и юноша подходит к нему ближе.       — Слушаю, молодой Господин, — раздается невысокий голос.       — Может, ты чего-нибудь хочешь? Смотри, есть обереги в виде солнца, — Чимин останавливается возле одной лавки и указывает пальцем на выложенные атрибуты. Торговец оживляется, увидев сына знатного человека и подскакивает ближе к Господину, принимая "готовность" ответить на все интересующие вопросы. Пак внимания на него не обращает. Кёнсу теряется, тут же краснея:       — В-вы что, молодой Господин Пак, не стоит... Я же... Я же прислужник. Вы не имеете права...       — Кёнсу, — Чимин оборачивается на него с серьезным видом и строго чеканит: — Сейчас я решаю, на что имею права, а на что — нет. Чимин редко прибегает к такому стилю общения... И вообще, никогда не пользуется своим положением. Но рядом стоящий... Мальчик — по-другому его назвать язык не повернется, хоть тот всего-лишь на два года младше — вызывает необъяснимую жалость внутри. Паку кажется, что тот вечно ходит понурый и запуганный. Так почему бы его просто не порадовать?..       — Господин, — Чимин обращается к мужчине в возрасте. — Сколько у тебя стоит этот дивной красоты амулет? — парень указывает на один из медальонов в виде яркого солнца на длинной коричневой веревочке.       — Так как же... Бесплатно, молодой Господин Пак, — тот весело ухмыляется, дернув усами.       — Не-ет, ты давай честно говори, — Чимин усмехается. — Я, что-ж, не человек, что-ли? Называй цену.       — Эх, молодой Господин, вы — весь в отца! Такой же близкий к народу, честный и искренний! Пак сдерживается, чтобы не закатить глаза от лестных слов, которые он слышит довольно часто.       — Три монеты, Господин, — отвечает мужик, кинув короткий взгляд на стоящего рядом с Паком притихшего Кёнсу. Пак роется в широком кармане своего праздничного, черно-белого, расписанного золотыми узорами, ханбока. Достает три медные монеты и передает в протянутую руку. Торговец снимает с прилавка амулет и передает в руки парня.       — Здоровья, вам, молодой Господин! И пусть сам Будда*** пошлет вашей семье прелестного урожая и процветания во всех жизненных сферах! Чимин коротко благодарит мужчину, разворачивается к прислуге и протягивает ему медальон. Юноша краснеет пуще прежнего, принимает подарок и глубоко кланяется.       — Спасибо, молодой Господин Пак, вы очень добродушны ко мне...       — Оставь это, Кёнсу, — Чимин взмахивает рукой в воздухе и молча следует дальше, сцепив руки за спиной. Паренек стискивает в руках амулет, слабо улыбается и кладет в карман своих штанов. Затем поспевает за отошедшим Паком. Чимин смотрит по сторонам, ото всюду льется разная музыка. В каких-то уголках площади уже вовсю вели хороводы, на небольших деревянных сценах велись музыкальные выступления, представления с масками и костюмами, изображающие различных персонажей и сцены из мифов и легенд. Чимин здоровается с некоторыми горожанами, улыбается девушкам и следует еще дальше. Замечает деревянную скамейку под большим деревом в тени — она находится довольно отдаленно от площади. Рядом с буддистским храмом. Возле этого храма уже вовсю торговцы продавали подношения Будде — шелковые ткани, алкоголь, свечи, травы, дорогие украшения, а также мелкий живой скот. Чимин, дойдя до скамейки в тени, опускается на нее, тихо выдохнув.       — Не стой над душой, присаживайся рядом, — говорит Пак слуге. Тот лишь коротко кивает и садится на скамейку, соблюдая расстояние с Господином. Чимин издалека любуется храмом, тем, как его красиво украсили в этот вечер. Рассматривает то, что продают торговцы, замечает, что люди, в основном, берут церемониальные свечи и травы. Пак бы тоже сделал подношение Богу — взял бы живую курицу и вошел внутрь, где произвел бы дальнейшие действия над ней, чтобы окропить алтарь с живыми цветами кровью. Так, говорят, год будет удачным, и болеть в семье никто не будет. Да только пачкаться не хочется...       — А это, — Чимин указывает кивком головы на стоящих у лавки с живым скотом, людей. — Кто? Кёнсу прослеживает за взглядом Господина и переспрашивает:       — Вы про тех, кто разодет в темно-синее одеяние с узорами?       — Да.       — Не могу утверждать точно, но, кажется, я краем уха слышал, что вчера прибыли врачи из столицы... Как? Уже? Почему отец не предупредил?.. Но Пак не высказывает удивления вслух. Столичные врачи отличаются своим одеянием от здешних лишь малостью. У местных нет таких узоров в виде маленьких золотых змеек на рукавах, и одежда у столичных будет темно-синего цвета, нежели темно-зеленого. Чимин подобным цветом обычно рисует ночные пейзажи в картинах. А золотистые змейки можно увидеть даже издалека. Красивые... Пак поднимает от одежды взгляд выше. Двое молодых парней, покупающие куриц и траву. Неудивительно, что именно врачи выбирают делать подношение Богу кровью — говорят, Будда, таким способом, будет покровительствовать всей медицине. И это специалисты? Совсем молодые парни. Не сильно старше Чимина, поди... Да у местных и то больше опыта будет! Но Пак проглатывает все возмущения и поворачивается к затихшему Кёнсу:       — Принесешь мне праздничного напитка?       — Какой желаете, молодой Господин? — тут же оживляется слуга.       — На твое усмотрение, — натягивая слабую улыбку, отвечает Чимин. Он достает из кармана три монеты и протягивает их юноше. — Держи, этого должно хватить. Кёнсу коротко кивает и удаляется от скамеечки. Чимин возвращает взгляд на высоких лекарей. Красивых лекарей. Но один привлек его внимание куда больше... Черные, будто смола, волосы, красивые длинные пальцы, ровная и белоснежная улыбка... Пак поддается вперед, когда чувствует, что из носа быстро бежит... Кровь. Глянув на собственную ладонь, Чимин широко раскрывает глаза. Он обратно зажимает нос своими пальцами и смотрит бегло по сторонам. Замечает буквально недалеко от скамейки маленький каменный фонтанчик, из которого струится холодная вода. Он подбегает к нему и наклоняется, умывая лицо. Вода не оставляет кровавых разводов на камне. Чимин часто и тяжело дышит. Вновь поднимает мелко дрожащую руку к лицу и ошарашенно пялится на нее. Только вот... Что он хочет там увидеть? Пак стискивает ладонь в кулак и быстро оглядывается по сторонам. На него никто не обращает внимание — все заняты своим делом. Парень поднимает взгляд туда, где видел двух красивых лекарей — но их след уже простыл...