Судьба в руках времени

Чимин еще никогда не чувствовал себя настолько растерянным... Не то, чтобы он боялся крови или каких-то болей — нет. Беспокойство вызывал тот факт, что эта кровь была его. И причины ее возникновения неизвестны. Одно дело — когда человек поранился, а тут... Почему кровь вообще пошла из носа? Чимину всегда была интересна медицина, и он прекрасно осведомлен, что кровь действительно может пойти из носа даже просто так — от банальной усталости и недосыпа. Может, поэтому это произошло? Тем более, у парня уже около двух лунных месяцев большие проблемы со сном...       — Молодой Господин, не отвлекайся. Пак возвращает расфокусированный было взгляд на стоящего рядом мужчину — Ким Сокджина, учителя каллиграфии.       — Простите, сонги*, — говорит негромко Чимин, прокрутив деревянную кисточку в руках. Он макает ее в чернила и приступает выводить другой иероглиф. Мужчина перестает медленно вышагивать рядом со склонившимся над бумагой Господином, останавливается чуть позади и невесомо кладет руку на чужую спину:       — Не сутулься. Пак выпрямляется и поджимает губы от легкого ощущения стыда перед достопочтенным человеком. Сокджин является учителем уже довольно-таки долго, обучая разных детей из знатных семей. Ким даже преподавал в столице какое-то время, когда ему предложили улучшить свои навыки и поучиться правильному преподаванию совсем маленьких детей у лучших мастеров и учителей со всего Когурё. Чимин глубоко уважает этого мужчину за его редкую, но искреннюю заботу и спокойную ауру. Поэтому он всегда обращается к Сокджину уважительно, позволяя тому обращаться с Чимином иногда совсем без формальностей.       — Твой отец устроил, как всегда, великолепный праздник вчера, — вновь подает голос Ким, показывается на виду и присаживается напротив. — Но ему я уже выразил свою благодарность. Я лишь хотел уже лично у тебя поинтересоваться — где ты пропадал, молодой Господин? Чимин тяжело сглатывает слюну, перестает выводить кистью черные мазки, сжимает деревянную палочку в пальцах чуть крепче и поднимает осторожный взгляд на учителя:       — Мне казалось, мы виделись вчера с вами, сонги.       — Лишь в самом начале празднества, — спокойно отвечает Сокджин и подпирает голову рукой, смотря в глаза парня. — Под конец фестиваля все прощались с твоими родителями и даже младшими сестрами. А тебя не было рядом с ними. Библиотека, обычно расслабляя своей тишиной, в данный момент времени лишь неприятно сжимает виски. Чимин подавляет в себе вопрос: «а почему вы такой наблюдательный», понимая, что это непозволительное неуважение. Отец итак вчера устроил взбучку. Когда Кёнсу с напитком в руках вернулся к скамейке — Пак старался вести себя бесстрастно, но его спокойствие было нарушено и ему тяжело было себя совсем уж контролировать. Слуга это заметил, но Чимин отмахнулся, предложил выпить принесенный напиток самому Кёнсу, а сам сослался на плохое самочувствие и наказал не следовать за ним по пятам. В разгаре танцев и веселья Пак поспешил скрыться — он запрыгнул в колесницу, пока родители были заняты выступлением с речью. Кучер не смел его ослушаться, когда он приказал следовать обратно домой. И только когда Чимин послал кучера возвращаться обратно, и ступил за знакомые ворота — облегченно выдохнул, привалившись спиной к бордовой «крепости», отделявшей внутренний двор от украшенной улочки, где проходили редкие люди в сторону площади. Чимин вел себя так, будто его кто-то преследовал по пятам, чем вызвал беспокойство у некоторой прислуги, оставшейся присматривать за домом. Но молодому Господину вопросы не задавали. Хотя Пак уверен — они потом обсуждали поведение Чимина между собой в кухонной зоне, отведенной для прислуги. Но это все ему абсолютно неважно. Когда прибыли родители с сестрами и основной прислугой, Джусон вызвал сына на серьезный разговор в летний сад. Несмотря на полную луну на небе — отец, даже не переодеваясь, зашел в комнату Чимина не стучась, и приказал следовать за собой уже переодетого в ночное одеяние парня, который упорно пытался уснуть с закрытыми глазами. Пак-младший заранее знал, что его ждет. Ведь совершать такие поступки человеку его статуса категорически непозволительно. "      — Ты хоть понимаешь, в каком свете ты выставил нашу семью? — хмурясь, строго чеканил каждое слово Джусон, присев на скамейку возле ухоженных кустов с розами. Масляная лампа, стоящая на круглом деревянном столике возле скамейки, освещала недовольное лицо мужчины. На Чимина тоже попадал теплый свет, только вот парень не сидел, а стоял на ногах напротив главы семейства, сцепив руки в замок.       — Что за бредни я услышал про «плохое самочувствие» от Кёнсу?       — Это не бредни, отец, — пытается вставить свое слово тихим голосом Чимин.       — Да? А что, потрудись объяснить, — тяжело дыша от злости, говорит Джусон.       — У меня...       — Говори громче, молодой Господин, — выплевывая последнее словосочетание, сурово приказывает мужчина.       — У меня кровь из носа текла. Мне правда было очень плохо, — принимая более устойчивый тон голоса, отвечает Пак, подняв голову и выпрямив спину.       — Это не повод так уходить от празднества, никого не предупредив! Ты оскверняешь Будду! — Джусон громко стучит кулаком по столику, отчего свет, исходящий от лампы, волнительно вздрагивает. — Есть только одна уважительная причина покидать такие праздники в честь Бога — смерть! Чимин не дергается от громкого стука, привыкнув за многие годы к нраву отца. Он лишь крепче сжимает пальцы, переплетенные между собой, до натянутой кожи на костяшках, и сжимает зубы. Отец, чуть погодя, тяжело выдыхает и сердито проговаривает:       — Скажи спасибо, что никто особого внимания на твой уход не обратил... Пришлось лишь в конце фестиваля некоторым личностям пояснить, что мой сын, бедняга, с лихорадкой присутствовал ради народа, и держался до последнего, но, увы, не выдержал тягости болячки, и ушел. Но он очень "раскаивался" за это. Пак, кусая щеку изнутри до крови и отрезвляющей боли, низко кланяется:       — Искренне благодарю, отец. Чимин стоит так вплоть до того момента, пока мужчина не поднимается со скамьи и подходит к сыну ближе. Кладет широкую и теплую ладонь на плечо парня, заставляя того выпрямиться.       — Время порки прошло — ты уже не ребенок, — говорит Джусон. Если бы не его сжимающее плечо рука — Чимин бы подумал, что отец успокоился. — Друзей у тебя нормальных нет. Наказывать тебя отменой развлечений не имеет никакого смысла — ты даже на гулянки не ходишь. Наказывать помощью какому-нибудь слуге? Так и это не расплата для тебя — ты только рад будешь помогать, сердобольный юноша. Пак ощущает вместе с тем, как все крепче сжимается рука отца, не физическую боль — а умственную, моральную, что ли. Джусон произносит обидные слова. Обидные, потому что он никогда не будет гордиться тем, что его наследник — слишком отчужденный от этого мира, слишком жалостливый к тем, к кому не стоит быть таковым, слишком спокойный и безразличный ко многим вещам. Но Чимин, возможно, не был бы таким, если бы ему позволили заниматься тем, чем он хочет... Тяжело вздохнув, отец произносит низким голосом:       — Ступай в свои покои. Пак глупо моргает, когда отец отпускает, наконец, его плечо. Мужчина сцепляет руки в замок за спиной и отворачивается в сторону красивых кустов. Чимин не видит выражения его лица, и даже не догадывается, о чем Джусон думает в этот момент.       — А... Наказание? — тихо спрашивает парень.       — К завтрашнему дню я что-нибудь придумаю. Сейчас ступай. Это так не похоже на мужчину, тот всегда придумывает все наказания сразу. А тут... Неужели Чимин настолько провинился? Настолько, что отец даже лишнее время тратить на него не хочет?       — Доброй ночи, Господин, — Чимин низко кланяется спине мужчине и удаляется из летнего сада."       — Мне было плохо, сонги, — отвечает, наконец, Пак учителю.       — Да, твой отец что-то говорил про лихорадку, — задумчиво проговаривает Сокджин. — Но правда ли это главная причина твоего ухода с праздника? Сколько себя помню — ты всегда присутствовал. Плохо-ни плохо… Ты даже подношения любил делать… Да и выглядел ты вчера, когда мы встретились в самом начале, весьма бодро. Чимин долго смотрит в красивые глаза напротив, с кончика кисти падает небольшая капля темного чернила на лист бумаги, но парень делает вид, что не замечает этого. Непонятная… злость захлестывает его сердце по полной. Пак не хочет злиться, правда. Сокджин ни в чем не виноват. Но ненужная в данный момент забота, которую Чимин ценит, не приносит былой радости и теплоты на душе.       — Учитель, мне было плохо. Я посчитал нужным уйти — и сделал это. Слова выходят изо рта немного жесткими в своем тоне. Чимин даже опускает уважительное обращение, назвав Сокджина "учителем". Ему, конечно, было не настолько сильно плохо, чтобы покинуть фестиваль. Но Паку было это необходимо на каком-то другом уровне. Словно внутри скопилась негативная энергия и надо было срочно уйти. Видит Будда, Чимин даже помолился в извинениях перед Богом вчера после купания, до возвращения семьи домой. И что же теперь, оправдываться перед каждым человеком? Будто Пак совершил что-то непоправимое. Все вокруг просто раздувают огромную проблему там, где ей совершенно нет места. Сокджин слабо и беззлобно ухмыляется:       — Извини, молодой Господин, я лезу туда, куда мне не стоит. Чимин осекается, перестает стискивать деревянную кисть в руке, хочет извиниться, но не делает этого. Лишь поджимает губы, кусая внутри ту же щеку, которую крепко сжимал зубами вчера, при разговоре с отцом. Чувствует привкус железа во рту. Неприятная боль его будто успокаивает, Пак делает глубокий вздох. Боль всегда отлично отрезвляет — это как выпить травяной настой после принятия алкоголя. Сокджин поднимается с места:       — Продолжай писать, молодой Господин. Чимин несмело кивает, перехватывает кисть поудобней и макает ее в угольные чернила.

***

      — Молодой Господин, вас зовет к себе Господин Пак. Отец не заставил долго ждать — после утренних занятий каллиграфией с Сокджином, Джусон послал через Кёнсу приказ Чимину явиться в личные отцовские рабочие покои.       — Кёнсу, тебе необязательно следовать за мной, — говорит парень, завязывая белый джокори** с черными узорами на себе. Сказав это, Пак остановился и обернулся на шедшего за ним юношу. Они оказались уже в узком коридорчике с отделанными массивными колоннами из дерева, которые разделяли внутренний двор от стен дома.       — Я просто п-подумал... — мальчишка будто совсем растерялся от взгляда Чимина. Молодой Господин на секунду отворачивает голову в сторону, вздыхает, и поворачивается обратно. Он мягко кладет руку на плечо Кёнсу и немного наклоняется, чтобы быть со слугой на одном уровне глаз. От взгляда Пака не уходит висящий на чужой тонкой шее медальон, купленный вчера на фестивале.       — Кёнсу, у тебя какие-то проблемы со здоровьем? Юноша широко раскрывает глаза от действий своего Господина, Чимину даже кажется в какой-то миг, что чужие зрачки расширяются, как и ускоряется чужое сердцебиение.       — Нет, — заторможено отвечает слуга.       — Или я тебя как-то обижаю? — продолжает Чимин, ощущая под своими пальцами тонкое и будто хрупкое плечо. Кажется, если чуть-чуть надавить — оно сломается. — Ты не скрывай, говори, как есть.       — Да в-вы что, молодой Господин Пак... Да как же..? Нет, никогда не обижаете. Вы наоборот — слишком хорошо ко мне относитесь. Чимин убирает руку с плеча и выпрямляется, смотря на юношу сверху вниз:       — Тогда в чем дело? Почему ты то заикаешься, то краснеешь, будто девица, и взгляд отводишь? Боишься меня? Тогда из-за чего-ж? По внутреннему двору проходят двое слуг со стопками вещей в руках и косятся в сторону открытого коридорчика, где разговаривают молодые люди. Пак это замечает и кидает вопросительный взор на них. Те только кланяются, отводят взгляд и поспешно удаляются, пойманные за рассмотрением Господина.       — Ни в чем, — отвечает тихо Кёнсу. — Все хорошо, молодой Господин, я вас ни в коем разе не боюсь и, более того, уважаю. Чимин выгибает одну бровь, не испытывая особых эмоций внутри себя по отношению к сказанному. Он смотрит на слугу, как на ребенка, который, очевидно, не скажет правды. Пак слабо вертит головой и разворачивается обратно — к намеченному пути в покои отца.       — Ступай и занимайся своими делами, — бросает Чимин.       — Молодой Господин Пак! — кричит Кёнсу, когда парень оказывается уже на небольших ступенях, которые ведут с коридорчика во внутренний двор. Чимин с легким удивлением оборачивается:       — Говори.       — Это же... Не из-за подаренного вами мне амулета? — чуть несмело спрашивает юноша. Пак хмурит брови:       — Что ты имеешь в виду?       — Ну... Господин Пак вас вызывает не из-за... Этого? — Кёнсу теребит край своей рубашки. — Вы не подумайте, я никому ничего не говорил! И при… Господине Пак я его скрываю, честно! — последние слова юноша буквально тараторит. Лёгкое удивление сходит на «нет», и Чимин слабо хмыкает. Этот паренек его буквально поражает. То он боится взгляд прямой поднять, то предлагает помочь одеться. То краснеет, как девка на развлекательных мероприятиях, то задает такие вопросы прямо в лоб. Любому другому слуге Пак бы такое, наверное, не спустил, но Кёнсу... Он отличается, что ли. Совсем ребенок своим мышлением.       — Нет, не из-за этого, — слабо улыбнувшись, отвечает Пак любопытному юноше. — Ступай. Чимин быстро преодолевает оставшееся расстояние до покоев старшего Господина, коротко стучит в раздвижную деревянную дверь и, услышав короткое: «входи», заходит. Пак кланяется с порога сидящему на дорогом стуле мужчине, затем замечает возле него маму, которая перестает обнимать плечи своего мужа, кланяется ей и улыбается.       — Так, ладно, я пойду, — говорит нежным голосом Сумин и, поцеловав напоследок щеку Джусона, подходит к Чимину. — Сыночек, — женщина берет лицо парня в свои нежные, и приятно пахнущие ароматными маслами, руки. — Что бы ты не сделал — я люблю и всегда буду любить тебя, помнишь? Чимин расплывается в, наконец-то, яркой и искренней улыбке. Что еще может так придать духа, если не вера любимых людей в тебя?       — Я тоже люблю тебя, мама, — Пак берет руку Сумин в свою и целует тыльную сторону. Женщина широко улыбается, поправляет челку сына и покидает рабочее место Джусона, тихо задвинув за собой дверь.       — Присаживайся, — говорит мужчина, указав Чимину на стул перед столом. Интересно, отец до сих пор также злится, как и вчера? По его вечно суровому и серьезному лицу никогда не понять, в каком он настроении. Лишь когда поблизости находится его верная жена — Пак Джусон чуть ли не тем самым масляным фонарем светится изнутри. Вообще, как и говорят многие сплетники в их городе — чета Пак, а, в особенности, двое супругов — чуть ли не эталон настоящей любви и преданности друг другу, которые Господин и Госпожа проносят с собой годами. По сути, так и есть. Чимину, как и двум младшим сестренкам, невероятно повезло родиться в настоящей любви. Ведь в их мире, где главенствуют браки по расчету у знатных людей, любовь — редкая и ценная награда. Но Джусону и Сумин правда повезло. Он — из небогатой семьи, но за заслуги перед государством, смолоду является чиновником, она — из семьи знатного торговца. Их брак был предопределен ее родителями, но по удачным стечениям обстоятельств, либо же сам Будда свел чужие сердца воедино — они сильно полюбили друг друга. Чимин, честно, восхищается ими. Восхищается их чувствами друг к другу. И иногда он задумывается — ведь ему тоже придется на ком-то женится. Вероятно, по соглашению своего отца с каким-то другим богатеем. У Джусона — сын, наследник. У того «другого» — вероятно, какая-нибудь молодая дочь. Эти мысли всегда загоняют в некую... Апатию. Потому что это не то, чего хочет Пак. Это не то, что его привлекает во всех смыслах этих слов.       — Сын, — начинает говорить мужчина. — Я хорошенько поразмыслил над нашим с тобой вчерашним разговором... Чимин незаметно и слабо хмыкает. «Разговором» тяжело назвать вчерашний, практически, монолог Джусона, адресованный парню.       — ...И пришел к следующему выводу-наказанию для тебя. Хотя, зная твой нрав, навряд-ли это будет для тебя расплатой за совершенное действие. Пак внимательно смотрит на отца, сцепив руки в замок на своих коленях.       — Раз уж ты такой отстраненный от светской жизни парень — не гуляешь с ровесниками других богатых семей, часто холоден на проявление эмоций... Но начитанный, эрудированный во многих областях, и готовый прийти на помощь любому, что, несомненно, заставляет лишь восхищаться тобою, — последние слова Джусон произносит с гордостью, что вызывает удивление в глазах парня. Чимин, тем временем, перебирает варианты «наказаний» в голове. Переписать все книги в библиотеке? Вымыть стены комнат дома? Постирать за слуг всю одежду на лунный месяц вперед?       — Ты будешь работать в больнице. Пак не сдерживается и расширяет глаза от удивления. Внутри сердце заходится в бешеном ритме. Больница?.. То, о чем он так давно мечтает? То, чего он так неистово и давно желает?       — Отец, если ты так глумишься надо мной, то лучше скажи сразу, — чуть нервно проговаривает Пак, бегая взглядом по лицу мужчины.       — Ты что это про меня думаешь, а? Я похож на шута, который выступает на развлекательных мероприятиях? — изогнув возмущенно бровь, спрашивает отец.       — Нет-нет, ты не о том подумал, старший Господин, — Пак подается чуть вперед. — Просто сколько бы я не просил у тебя разрешения пойти в больницу работать — ты всегда отказывал. Поэтому... Я допустил мысль, что ты просто шутки говоришь сейчас.       — Никаких шуток, Чимин, — отвечает Джусон. — Из дома ты с возрастом стал редко выходить, вот я и подумал, что, пора бы тебе, наверное, развеяться, в себя прийти. Уж больно твое поведение настораживает. Скоро вообще со своими покоями сольешься в одном цвете... Пак старается пропустить мимо колкие и неприятные слова о своем образе жизни. Нравится ему так, поделать с собой ничего не может...       — В больнице хоть люди разные, разговоры, новые лица, — перечисляет Джусон. — К тому же, работа — престижная. Чимину хочется прямо сейчас сорваться с места и отметить этот день в лунном календаре красными чернилами. Потому что ему не верится в услышанное. За долгое время высушенной серости внутри, парень, наконец, чувствует распустившийся бутон ярко-красной розы. Алой, свежей, пахучей розы радости.       — Предупрежу сразу — ты будешь лишь помогать опытным лекарям. А они уже решат, что тебе там делать — напрямую раны лечить или настои какие-нибудь варить. Я в этом все равно ничего не понимаю… Пак предвкушено закусывает губы, не сдерживается — и подскакивает со своего места. Под удивленный взгляд отца Чимин обходит стол и опускается на колени возле мужчины. Берет чужую руку — и прикладывается к ней губами.       — Спасибо тебе, отец!       — О, Великий Будда, что ты делаешь? — ошарашенно спрашивает Господин. — Встань немедленно, Чимин. Пак вскакивает на ноги, не отпуская руку мужчины:       — Спасибо тебе. Кажется, в один момент внутри действительно что-то загорается. Чимин последний раз испытывал подобные ощущения, когда в детстве все хвалили его рисунки. В глазах — мерцающие звезды в ночном небе, в душе — летающие белые бабочки, символизирующие воскрешение. А на губах — широкая улыбка. Хочется взлететь, подняться ввысь. Потому что ему, наконец-то, разрешили. То, что ему всегда было интересно. Зачитывая взахлеб привезенные отцом из столицы рукописи на медицинскую тематику — Чимин мечтал. Тихо, скромно, глубоко в себе. Мечтал стать лекарем. Тем, кто лечит, тем, кто помогает другим людям в тяжелых ситуациях.       — Я не подведу тебя, отец.       — Знаю, сын, знаю, — говорит Джусон, немного растаяв от увиденных искренних эмоций любимого ребенка. Он сжимает на короткий миг молодую руку в своих.       — Когда я могу приступить?       — Приказ в нашу больницу о том, что там будешь работать ты, я выслал сегодня. Ты заступаешь завтра. Чимин отпускает чужую руку и низко кланяется.       — Ну все, хватит, — проговаривает быстро мужчина. — Я уже понял, что ты благодарен. Все, ступай, у меня работы полно... Пак сдерживается от того, чтобы не покинуть чужое рабочее место вприпрыжку. Лишь у самой двери Чимин оборачивается:       — Я правильно понял, что уже прибыли те самые лекари из столицы? В голове возникают образы двух высоких парней, коих Пак смел лицезреть на вчерашнем празднике.       — Да, — Джусон кивает. — Им ты помогать и будешь.       — А как же... Другие помощники?       — А что, их кто-то освобождал от своих прямых обязанностей? — отец выгибает бровь. — Они помогают — и ты будешь вместе с ними. Больных людей там всегда хватает, поверь. И лишними «новые руки» точно не будут. Чимин коротко кивает и, попрощавшись с отцом до обеденного времени, покидает чужие покои. Впервые парень ощущает явное желание рисовать не от злости или грусти, а от положительных, светлых и ярких эмоций...

***

Ночью Чимин действительно творил. Он рисовал пестрые цветы в огромной расписной узорами вазе, которая находится у него в комнате на полу. Затем он попытался уснуть, но практически не сомкнул глаз. Лишь когда в его покои стал пробиваться ранний утренний свет сквозь бамбуковые окна, занавешенные чонгсонг*** — Пак стал засыпать. Но, по ощущениям, долго он не проспал. Вскоре его разбудил Кёнсу, передал одежду и удалился. Сегодня Чимин уже не в обычном ханбоке. А в медицинском. Его бахн**** были светло-зеленого, приятного цвета. Шелковый джокори и пояс были чуток темнее. Позанимавшись ранним утром каллиграфией с Сокджином, парень не стал терять времени. Выйдя за пределы своего дома, он поздоровался с некоторыми мимо проходящими горожанами, те, видно было, оценили его вид по-разному, но спрашивать ничего не стали. Колесница уже была подготовлена. Чимин взобрался на нее и отправился в недалекий путь. Небольшую больницу Чимин уже имел честь наблюдать и даже пару раз побывать — но только в качестве пациента. А вот… Помощником лекаря он еще ни разу не был в своей жизни. Помощник лекаря — звучит-то как благородно! Войдя в совсем невысокое кирпичное здание, в нос тут же ударил запах каких-то лечебных трав, воска и чего-то едва уловимого, незнакомого... Взгляд сразу упал на сидящих людей на деревянных скамейках прямо у входа в больницу, у стен. Люди сразу же склонились в поклонах, приветствуя молодого Господина. Тот поклонился в ответ.       — Молодой Господин Пак, случилось-чего с вами? — спрашивает женщина в возрасте, сидящая у стены.       — Язык как помело твой, Суён, честное слово! — отвечает ей рядом сидящий мужчина. — Не видно тебе, что ли, ханбока, надетого на молодого Господина? Чимин коротко кланяется:       — Я теперь здесь в качестве помощника врачей. На лицах горожан проскальзывает искреннее удивление, но больше никто и ничего не говорит. По крайней мере, на глазах у парня. Чимин проходит дальше по коридорчику — мимо закрытых деревянных дверей. На каждой из них выгравированы символы. Чимин, завидев первый из них, внутренне изумляется — он видел этот знак в книге. Как и последующие. Вот первая дверь — изображена пчела. Здесь проводят траволечение. Пак проходит чуть дальше. Вторая дверь — цветок лотоса. Здесь проводят медитации. Третья дверь — Дхармачакра*****. Здесь проводят лечебные ритуалы и церемонии. Еще одна, четвертая дверь, без единого символа на ней. Чимин просто останавливается напротив нее, но осматривает остальное «убранство». Вот у входа сидят ожидающие помощи люди, которые изредка косятся в сторону младшего Господина. В помещениях под знаковыми символами, вероятно, уже есть какие-то пациенты, которым эту помощь оказывают. Оттого и врачей в поле зрения не мелькает от слова совсем. Еще дальше есть заворот направо по коридору. Чимин знает — там помещения для более сложных пациентов. Тех, кто лечится здесь, кому нельзя домой. Из того же заворота, вдруг, появляется человек. Точнее, молодая девушка, одетая, как и Чимин — значит, она одна из помощников здесь. Девушка с какими-то бумагами в руках, вдруг замирает на месте, завидев Чимина. Потом подходит ближе и низко кланяется:       — Молодой Господин Пак, приветствую. Вы кого-то ожидаете? Пак, бегло рассмотрев девушку, спокойно отвечает:       — Здравствуй. Я, как ты видишь, — указывая головой на свой ханбок. — Теперь работаю здесь.       — Да, молодой Господин, я знаю, — девушка слабо улыбается. — Меня зовут Ынсу. Вы кого-то ожидаете?.. — повторяет она свой вопрос. — Я имею в виду, что… Вам же, наверняка, надо переговорить с кем-то здесь, прежде чем приступить к своим обязанностям? Пак чувствует, как маленький укол стыда неприятно отзывается в районе желудка. Из-за внутреннего непонятного волнения, он не понял сразу истинного смысла вопроса девушки. Чимин лишь поджимает губы, натягивает на себя вымученную улыбку и кивает.       — Да, Ынсу, ты права. Мне надо с кем-то поговорить. Девушка теперь улыбается шире:       — Конечно. Я сейчас позову доктора. Пак складывает руки за спиной, провожает взглядом невысокую Ынсу, которая заворачивает обратно туда, откуда вышла. Затем парень замечает напротив того, где он стоит, еще две раздвижные двери. Но значения символов, изображенных на них, он уже не знает. «Змея» — возможно, тоже олицетворяет какой-то вид исцеления. А вот «полумесяц» Чимин не припомнит абсолютно нигде — ни в одной из медицинских книг про этот знак сказано не было. Возможно, символ тоже как-то относится к исцелениям людей, которые «проповедовал» Будда, согласно легендам. Дверь позади, возле которой остановился Чимин, внезапно раздвигается. Пак поворачивает голову назад и чуть ли не отшатывается. Перед ним предстает один из тех столичных врачей. Симпатичный, высокий… Пак, оказывается, ниже.       — Вы..? — раздаётся практически басом голос незнакомого человека. Высокий парень-врач, коротко осмотрев Пака с ног до головы, продолжает говорить:       — Ах, да, — его губы растягиваются в какой-то странной слабой улыбке. — Сын богатого отца-чиновника. В голове будто что-то разбивается, отчего Чимину хочется поморщиться. Но внешне он лишь изгибает бровь и отвечает:       — Прости?..       — Это же о тебе приказ нам поступил вчера от главного чиновника этого города? Судя по твоей одежде — это правда ты. Ибо больше лишних работников к нам не должно прибавиться, — хмыкает парень. Пак захлопывает рот от неуважения, сквозящего в чужом голосе. Лекарь не то, что обратился неформально, так позволяет себе еще и… Наглеть?       — Да как ты себе позволяешь? — наконец, высказывает недовольно Чимин. Видимо, шум в голове — это разбившаяся картинка хорошего человека напротив. С закрытым ртом и издалека этот невежа выглядел куда лучше на празднике. — Прояви хоть каплю уважения.       — Слушай, парень, — лекарь приваливается плечом к открытой двери, сложив руки на груди. — Если ты думаешь, что, запустив твой отец тебя сюда, ты заслуживаешь уважения… То спешу огорчить. Ты — не врач. Ты просто… Сын своих знатных родителей, — ухмыляясь, произносит парень. — Не думай о том, что, придя сюда, ты станешь великим лекарем. Ты просто помогаешь, запомни это. Чимин, испытывая ярое возмущение внутри себя, которое неистово бьется о грудную клетку раненной птицей, даже не знает, что ответить. Его покой, его надежды, его мечты будто сейчас взяли — и растоптали на месте. Пак сжимает кулаки, старается спокойно дышать и прийти к внутреннему равновесию. Нельзя моральному балансу нарушаться. Иначе злость захлестнет с головой. А ей в жизни Чимина не место.       — Эй, Тэхён, — раздаётся другой мужской голос. Пак оборачивается в сторону заворота, где, неловко переминаясь с ноги на ногу, стоит Ынсу, а рядом с ней — столичный лекарь. Тот, другой, который привлек внимание Чимина на фестивале куда больше, чем этот… Тэхён.       — Отстань от человека, — продолжает парень с нахмуренными бровями.       — А то что? — ухмыляется недобро Тэхён, посмотрев на другого врача. — Он папе пожалуется?       — Перестань, — выдыхает его коллега.       — Перестать? — Тэхён отталкивается от двери, принимая более устойчивую позицию на ногах. — Да он хоть что-то в медицине смыслит? — невежливо указав пальцем на Чимина, раздраженно спрашивает парень. — Готов поспорить на деньги, что нет.       — Ким Тэхён, — доктор приобретает более строгие нотки в голосе. — Не перегибай палку. Иди работай. Громко хмыкнув, Тэхён прикрывает за собой дверь, шагнув прямо. Чимин, все еще прибывая в шоке от развернувшейся картины, делает шаг назад. Неприятный Ким Тэхён кидает полный презрения взгляд на Пака.       — Ынсу, за мной, — говорит он замершей девушке и удаляется в сторону сидящих пациентов. Те резко выпрямляются и переводят взгляд в сторону, якобы они не наблюдали за небольшой стычкой. Чимин провожает Тэхёна взглядом, пока в голове быстро пробегает мысль о том, что люди теперь об этой «сцене» в больнице будут судачить на каждом шагу.       — Я — Чон Чонгук, — другой врач возвращает внимание к себе, подойдя к Паку ближе. — Извините его… Молодой Господин. Он чутка вспыльчивый там, где не нужно, — Чонгук поджимает губы. Чимин стискивает зубы, делает глубокий вздох, разжимает кулаки и отвечает:       — Да уж… Я бы сказал даже погрубее… Злость хочет вырваться наружу. Чимин злится и на себя тоже — за заторможенность. Тэхён — явно наглый тип. Но Пак не побежит жаловаться на него отцу, как тот тип об этом сказал. Не все богатые — разбалованные. И доносить на такую небольшую проблему Пак не станет. Никогда так не делал и не будет. Это одно из его жизненных правил.       — Молодой Господин, — Чонгук вновь возвращает потерянное внимание Пака к себе. — Вы обучались медицине где-то? Или, может, хотя бы имеете какие-то общие понятия?       — Меня никто не обучал, — отвечает Чимин, прикрыв на секунду глаза. — Но я читал много рукописей и книг на эту тематику, общие понятия тоже знаю.       — Неплохо. То, что вы еще и читать умеете — еще лучше. Пак кивает. Ему бы улыбнуться Чонгуку хотелось, да только новоявленный Ким Тэхён всё настроение испоганил. У Чимина даже голова заболела в районе затылка. То, что Чон Чонгук оказался нормальным и адекватным, очень радует. Если бы таких, как Тэхён, было двое — Чимин бы развернулся и покинул это место. Пак снова глубоко вздыхает. Таких кадров в своей жизни он еще не встречал. Он, конечно, представлял, что столичные люди, а уж, тем более, «благородной профессии» люди — знают себе цену… Но чтобы настолько наглым быть…       — Молодой Господин, давайте я вам расскажу подробнее о том, что вам предстоит здесь делать, и дальше я уже решу, кому вы будете здесь помогать и чем… — проговаривает Чонгук, как-то странно всматриваясь в лицо Чимина, чуть наклонив голову вбок. Молодой Господин слегка теряется от непонятного пронзительного «черного» взгляда, но никак внешне это не показывает. Лишь незаметно прикусывает итак страдающую от собственных зубов щеку. С силой стискивает зубы на мягкой плоти, вновь чувствует привкус железа, и незаметно выдыхает облегченный воздух из носа. Вот так легче. Вот так и злость уходит, и самообладание над разумом возвращается.       — Ты здесь главный, да, Господин? — обращается Пак, ощущая боль в щеке при разговоре.       — Можно сказать и так, — беззлобно хмыкает Чонгук. — Пойдемте. И удаляется к двери напротив — та, что с символом «полумесяца». Отворяет дверь в сторону и заходит внутрь. Открытый проход в новое помещение приглашает Чимина последовать за врачом. Молодой Господин в который раз за это утро выдыхает, затем кидает быстрый взгляд на пациентов, возле которых все еще стоят Тэхён и Ынсу. И заходит следом за Чонгуком…