good boy

— Вы как всегда, в своём репертуаре, Гето-сенсей, — цедит сквозь зубы Сатору, подперев щеку кулаком, пока нахальный его взгляд оценивающе проходится по чужой фигуре.   Губы Сугуру трогает снисходительная улыбка. Он проходит вглубь комнаты, торопливо вытаскивает тетрадь и учебники из сумки — они тут же оказываются на Саторовом столе, аккуратной стопкой располагаясь в углу. Сатору прикусывает внутреннюю сторону щеки — даже книжки Гето складывает безукоризненно ровно, раздражает до дрожи. Он не просто перфекционист, думает Сатору, он конченый психопат, и всё тут.   — Что Вы имеете в виду, Сатору? — спокойно спрашивает он, устраиваясь на стуле напротив. Перекидывает ногу на ногу и поправляет очки в тонкой оправе — Годжо скрипит зубами, и этот звук, кажется, слышен на весь просторный зал, что служит им двоим в качестве учебной комнаты.   — Как всегда, одеты с иголочки, — скучающим тоном поясняет он, перекатывая ручку между пальцев. — Выглаженный костюм, накрахмаленный воротник. Аккуратная причёска. К Вам не придраться.   Сугуру наклоняет голову вбок, и его взгляд становится насмешливым.   — Это моя работа, Сатору. Вас не устраивает мой внешний вид? — произносит он с вежливой улыбкой на лице, и Сатору хочется приложить это самое лицо о поверхность стола, желательно несколько раз, чтобы наверняка.   — Отнюдь. Это всего лишь мои наблюдения.   Знакомство у них сразу не задалось.   Сатору крайне избалованный ребёнок. Сугуру таких, вообще-то, терпеть не может, но приходится как-то мириться — он вынужден работать с таким контингентом. Сугуру отличный преподаватель. Он отлично знает материал и умеет доступно его объяснять, его манеры безупречны, доведены до автоматизма. Какое-то время ему приходилось проходить практику в школах и университетах, но эта работа не для него. Таких учителей, как Гето, единицы, и он это прекрасно понимает. Мама Сатору, словом, милейшая женщина, понимает это тоже — оттого так отчаянно уговаривала Сугуру выкроить в его расписании хотя бы несколько часов в неделе — чтобы обучить её незадачливого отпрыска. Сугуру, после долгих уговоров, конечно, согласился. В его положении отказывать настолько обеспеченной семье было бы, как минимум, глупо — мать Сатору предложила оплату вдвое больше изначального ценника. Сатору, по её словам, ребёнок несколько проблемный. С ним трудно сладить, и на контакт он идёт непросто — тщеславие и гордость мальчишки превышает все допустимые пределы. В школе он заметно проседает по некоторым предметам, особенно по английскому языку — свою школьную учительницу Годжо отчего-то сильно недолюбливает.   Гето не придал словам женщины большого значения — сначала. Но позже убедился сам — белобрысый мальчишка стал одним из самых трудных учеников, с которыми Сугуру доводилось заниматься.   В первую их встречу Сатору вёл себя настолько нагло и надменно, что Гето едва ли смог с собой совладать — вены вздулись под кожей лишь после нескольких колких фраз, отпущенных младшим Годжо. Но он сумел сдержать свой гнев — деньги есть деньги, да и к тому же опыт бесценный, едва ли он ещё хоть раз столкнётся с настолько противным учеником. Постепенно Сатору стал учиться прилежнее, ведь Сугуру умел быть строгим. Умел найти нужный подход — к своему же удивлению, даже к самым проблемным ребятам.   Сатору не просто проблемный мальчик, он — ходячая катастрофа, гремучая смесь яда, спеси и подросткового максимализма в худшем его проявлении. Но что-то в Сугуру есть такое, что способно подчинить и поставить на колени любого — то ли дело в его холодном, строгом взгляде, то ли в ледяном тоне его голоса, то ли в манере преподавания. Он умеет делать свой предмет интересным, преподносить его таковым. Умеет привлечь внимание.   Хоть и внимание Сатору порой ускользает от английской грамматики и приковывается к чужим губам.   Сугуру не грузит его тонной домашней работы, не просит невозможного, наоборот, даёт интересные задания и рассказывает материал так, что английский перестаёт казаться чем-то далёким и недоступным, он становится... Понятным.   Сатору нравится отрабатывать произношение. Это легче, чем пытаться запомнить множество правил, исключений или кучу разнообразной лексики. Можно расслабиться и слушать чужой голос, отточенный британский акцент, почти как из документалки от BBC — Сугуру владеет им безупречно. В моменты, когда у Сатору не получается правильно произнести какой-то затейливый звук, Гето придвигается поближе, рассматривает чужое лицо с особой внимательностью и подсказывает, как правильно расположить язык так, чтобы звук вышел гармоничным.   Сатору ловит себя на дурацких мыслях — всё чаще и чаще, и это начинает напрягать.   — Ты читал теорию, что я задавал тебе на выходные? — голос Сугуру ровный и не сквозит раздражением, с удовольствием и некоторым облегчением подмечает Годжо. Значит, он не злится. Просто интересуется.   — Если честно, нет, — Сатору не может сдержать глупой улыбки. Сугуру бы подумал, что тому стыдно, если бы не знал своего ученика слишком хорошо.   — Ты неправильно используешь свой язык, — Гето отрывает взгляд от страниц учебника и смотрит на Годжо поверх очков — строго и холодно.   Сатору ёрзает на стуле — мягкая обивка врезается в кости, становится жарко и некомфортно.   — Извините, — выдыхает он с нервной усмешкой. Выходит криво. — Постараюсь использовать его по назначению.   Сугуру смеряет его долгим взглядом, прежде чем вернуться к страницам учебника.   — Язык назад и вниз. Звук долгий, а значит?   — Напряжённый, — произносит Сатору, морщинки собираются на его лбу. Он пытается не улыбаться, потому что мысли в его глупой, юной голове уходят в другом направлении, и, чёрт, Сугуру это замечает — судя по строгому, сконцентрированному выражению его лица.   — Умница, — говорит он, откидываясь на спинку стула, и скрещивает руки на широкой груди. — Реализуй.   Сатору любит занятия фонетикой, потому что слушать Гето приятно — его голос спокойный и ровный, он разговаривает понятно и уверенно, идеально произносит каждый звук и каждый тон, и у него хочется учиться.   Сатору всё ещё раздражает его перфекционизм, его манерность и вычурность, раздражает эта идеальность, раздражают гладко выглаженные учительские рубашки и отполированные стёкла его очков, раздражает туго затянутый галстук на Сугуровой шее и то, как он оточенными движениями складывает учебники в идеально ровную стопку в углу стола.   Сатору хочется разрушить этот идеальный образ, что Сугуру, должно быть, строил годами. Хочется найти хоть один изъян. Но, чёрт возьми, не получается.   Сатору дурной. От него всегда пахнет порошком для белья и клубничными леденцами, и в его хитрых глазах всегда отражается этот недобрый, нахальный блеск, его губы всегда искривлены в надменной ухмылке — Сугуру часто ловит себя на мысли, как сильно ему хочется заставить лицо Сатору исказиться в испуге, в смятении, смущении и негодовании, как хочется стереть эту дурную усмешку с чужих уст, потому что Сатору ужасно невыносим, просто до чёртиков. Сугуру хочется показать наглецу его место — он, в конце концов, обычный мальчишка, такой же, как и все, только на его счету на несколько нулей больше, чем у обычных детей, и это никак не является поводом для столь неприкрытого нахальства.   Сатору пахнет приятно, и его белоснежные волосы всегда растрёпаны в исключительно мальчишеской очаровательной манере, одевается он всегда просто, но стильно — Сатору не бесцельно цепляет на себя дорогие тряпки, у него есть вкус. Сугуру понимает это и тогда, когда они вдруг затрагивают тему музыки — их взгляды во многом похожи, и это не может не цеплять.   Сатору наглец и подонок, но иногда, в редкие мгновения, он кажется обычным мальчишкой, что любит хорошее кино и музыку, что собирает старые пластинки не ради понтов, а просто потому что ему действительно это нравится. Морщинки на его лице разглаживаются, когда он говорит о своём любимом фильме, его глаза блестят радостью и умилительным юношеским задором, когда у него наконец получается произнести фразу в нужной интонации, и он искренне радуется хорошей оценке за контрольную, после того как они вдвоём подолгу пытались разобрать трудную тему по грамматике — в такие моменты Сатору кажется абсолютно очаровательным парнем, лишённым привычной спеси и самодовольства.   Но Сатору всё ещё абсолютно невыносим, и с этим приходится мириться. Например, когда с его рта срывается что-то вроде:   Гето-сенсей, Вы поменяли парфюм? Гето-сенсей, у Вас такой красивый голос. Гето-сенсей, а что означает edging? Да так, увидел где-то в интернете.   Иногда это идиотские шутки, иногда — завуалированный флирт, иногда Сатору откровенно издевается, проверяя нервы учителя на прочность, и с каждым разом становится всё сложнее держать себя в руках.   Но Сугуру не сдаётся так просто, он не школьник, что легко ведётся на подобные провокации. А потому — натягивает вежливую улыбку и отвечает на каждый идиотский вопрос — с выверенной стойкостью.   И в какой-то момент Сатору осознаёт, что угодил в свою ловушку сам. Потому что Сугуру непреклонен. Потому что его красивые руки всегда красиво сжимают ручку, пока он аккуратным, красивым почерком оставляет заметки в Саторовой тетради. Потому что мышцы на его спине перекатываются под тканью выглаженной рубашки, пока он закрывает за собой дверь, и очки соскальзывают на кончик его носа, когда он наклоняется поближе, чтобы показать что-то в учебнике. И Сатору нравится тонкий шлейф дорогого парфюма, что Сугуру оставляет за собой после каждого занятия.   Сугуру всегда ставит точки в конце предложений, когда пишет Сатору с просьбой перенести урок на час позже — он всегда отвечает кратко и по делу и лишь изредка позволяет себе этот дурацкий смайлик в сообщениях, когда Сатору кидает ему забавные картинки в ответ.   Сатору, не забудь посмотреть этот фильм на выходных, на следующем занятии обсудим. ;)   Сатору прикусывает нижнюю губу, потому что Сугуру идеальный, безупречный, строгий и привлекательный, и он нравится ему больше, чем учитель должен нравиться ученику.   И он, чёрт возьми, даже делает всю домашку, потому что Сугуру, блядь, попросил — а Сатору не может его разочаровать.   — Как обычно, превосходно выглядите, Гето-сенсей, — улыбается он, развалившись на спинке стула, когда Сугуру заходит в зал и прикрывает за собой дверь. — В чём секрет вашего идеального образа?   — Я не идеален, Сатору, — спокойно отвечает он, располагаясь напротив. Вытаскивает ручку, учебники, тетрадь — и смотрит снисходительно-насмешливо. Как и всегда. — Никто не идеален. Даже учителя.   — И в чём же заключается Ваше несовершенство? — интересуется Сатору, взглядом очерчивая границу учительского воротника, белый цвет которого ярко контрастирует с песочной кожей его шеи.   Сугуру откладывает сумку в сторону и укладывает локти на поверхности стола. Его глаза внимательно и сосредоточенно вглядываются в синеву глаз напротив. Он молчит какое-то время, прежде чем ответить:   — У меня слабая сила воли.   — Мне казалось, Вы всегда себя во всём ограничиваете, — в голосе Годжо сквозит искреннее удивление, и его брови изумлённо дёргаются вверх. — И вполне успешно, должен сказать.   Сугуру улыбается уголками губ, прядь его волос выбивается из аккуратной причёски и спадает на лоб.   — Я рад, что произвожу на тебя такое впечатление, Сатору, но ты ошибаешься, — отвечает он, пересиливая себя, чтобы не отвести взгляда от чужих глаз и не спуститься к тонким ключицам, что выглядывают из-под воротника свитера. — Мне приходится себя ограничивать. И мне не всегда это удаётся.   — Тогда перестаньте ограничивать себя во всём, — Сатору откидывает голову на спинку стула, смотрит сверху вниз хитро и насмешливо. — И жить станет проще.   Сугуру думает о том, что в Сатору есть что-то дьявольское, что-то искушающее, что-то запретное — и со стыдом отмечает, как сильно его это привлекает.   Оттого ограничивать себя становится всё сложнее.   — Тебе легко говорить, Сатору, — усмешка выходит скомканной и нервной, и Гето чувствует, как воздух в комнате становится тяжёлым и разряжённым, ощущается искрами на кончиках пальцев.   — Я не понял свою ошибку в последней контрольной, — беззаботно заявляет Годжо, и его лицо приобретает невинное выражение. Напускное, разумеется. Сугуру знает, что в мальчишке нет ни грамма невинности. — Можете объяснить?   — Конечно, показывай.   Сатору протягивает ему чуть помятый листок. Сугуру поправляет очки и берёт его в руки, отчаянно пытаясь сконцентрировать всё своё внимание на чужих каракулях, перечёркнутых красной пастой.   — Что конкретно ты не понял, Сатору? — Сугуру начинает паниковать, когда Годжо резко поднимается с насиженного места, огибает угол письменного стола и встаёт рядом, наклоняясь поближе — от него снова пахнет порошком и леденцами, и он словно бы нарочно прижимается к учительскому плечу, задумчиво хмурится и перечитывает свои же строки.   — Вот здесь, — он наклоняется ближе, его лицо на одном уровне с лицом Сугуру, и его палец указывает на подчёркнутое красным слово в тексте. — Что здесь не так, Гето-сенсей? Я ведь использовал правило.   Гето-сенсей срывается с его губ так просто и незамысловато, как и тысяча раз до этого — но сегодня, нет, сегодня точно что-то не так. Сегодня всё по-другому.   — Какое время используется в изначальном предложении? — спрашивает Сугуру запоздало и отмечает то, как глухо звучит его голос, совсем не свойственно привычной его манере речи.   Сатору задумчиво мычит, одной рукой упираясь в столешницу — его бок всё ещё прижимается к чужому плечу, и Гето может почувствовать запах шампуня, исходящий от белых волос — настолько близко они находятся друг к другу.   — Прошедшее, — несколько неуверенно отвечает он, слегка поворачивая лицо в сторону лица Сугуру. — Но я ведь и так использовал второй тип.   — Когда мы имеем дело с прошедшим временем, — Сугуру игнорирует тепло чужого тела на своём плече. — Мы используем не второй тип.   Сатору протягивает запоздалое "а-а-а", вновь переводя взгляд на листок бумаги. Сердце стучит набатом, загнанно трясётся в груди — Сугуру так близко, что перехватывает дыхание, но он старается, он так старается вести себя непринуждённо.   — Значит, третий? — спрашивает он, кусая нижнюю губу, и снова переводит внимание на чужое лицо, не тронутое даже намёком на румянец.   — Конечно, третий, — Сугуру не поднимает глаз с листка, наспех вырванного из тетради и исписанного вдоль и поперёк. — Ещё остались вопросы?   Сатору наклоняется ближе и носом ведёт по горячей коже Сугуровой шеи, скользит от загривка до области за ухом — по телу Гето проходится табун мурашек, и сердце болезненно сдавливает — он почти роняет неосторожный вздох.   — Мне нравится Ваш парфюм, — голос Годжо становится ниже и интимнее, почти переходит на шёпот. Он тихо выдыхает, дурея от собственной храбрости, близость с учителем кружит ему голову. — Приятный древесный аромат. Где Вы его брали? Сугуру прикрывает глаза, пытаясь совладать с собой, пытаясь выиграть в битве, что изначально была обречена на поражение.   — Благодарю, Сатору. Мне его подарили.   — Надеюсь, не Ваша возлюбленная? — шёпот обжигает мочку уха, и Сугуру проглатывает нервный вздох. Сатору находится так близко, что жар его тела почти неотличим от жара, исходящего от самого Сугуру. Он не знает, чей пульс стучит в его ушах — Сатору или его собственный.   — Нет, Сатору, — он выжимает из себя вежливую усмешку. — У меня нет возлюбленной.   — Рад слышать, — язык Годжо проходится по кромке чужого уха, горячий и мокрый. — Гето-сенсей.   — Это всё, что ты хотел узнать? — Сугуру не узнает собственный голос, он звучит хрипло и надрывно, почти что отчаянно. Он чувствует, как жар медленно заполняет его лёгкие — они сдавленно сжимаются, словно в них проникла раскалённая лава — и движется вниз, в сторону живота.   — Не задержитесь сегодня ещё на час? — мурлычет Годжо где-то в районе затылка, зарываясь кончиком носа в чёрные пряди Сугуровых волос. — Хочу повторить эту тему. Я сегодня плохо подготовился, — жалобно протягивает он, прилегая всем телом к чужой спине — мышцы Сугуру натянуты под тонкой тканью выглаженной рубашки.   — Почему ты не выучил то, что я задавал? — Сугуру не замечает, как и сам переходит на полушёпот — всё его тело пылает под чужими прикосновениями, когда ладонь Сатору касается его лопаток и оглаживает предплечье.   — Хотел, чтобы Вы меня наказали, — ухмыляется Сатору, оставляя мокрый поцелуй на смуглой шее, льнёт и ластится, как просящая любви кошка. Сугуру облизывает пересохшие губы и тихо выдыхает — кончики его пальцев покалывает током.   — Хочешь, чтобы я тебя наказал? — переспрашивает он, потому что доверять своим ушам сейчас бессмысленно.   — Да, пожалуйста, — Сатору ноет, как ребёнок, умоляющий купить ему новую игрушку, и низ живота Сугуру накрывает опаляющим жаром от этого сравнения. — Пожалуйста, Гето-сенсей, накажите меня.   — Это неправильно, Сатору, — шепчет он, невольно поддаваясь чужим ласкам, наклоняется назад и выгибается, подставляясь поцелуям. — Я твой преподаватель. Так нельзя. И твои родители могут узнать, и тогда...   — Но я так хочу, чтобы Вы наказали меня, сенсей, — жалобно стонет Сатору, находит ладонь Сугуру своею рукой и прижимает её к собственному паху, туда, где штаны натягиваются от выступающего напряжения. Сугуру роняет удивлённый вздох — член Сатору такой твёрдый, что чувствуется даже через жёсткую ткань джинсовых брюк, что донельзя привлекательно обтягивают его бёдра. — Чувствуете, сенсей? Я плохо подготовился и заслужил наказания.   — Сатору, — шепчет он на грани слышимости, потому что уши закладывает от возбуждения — Годжо трётся о его ладонь и вымученно скулит.   — Пожалуйста, сенсей, — он прикусывает Сугурову мочку и тут же облизывает её, извиняясь. — Я больше не могу терпеть, сенсей, обещаю, никто не узнает.   Сугуру резко хватает его за руку, отнимая чужое тело от себя. Сатору хлопает глазами, как испуганный оленёнок, и на его лице читается недоумение вперемешку со стыдом. Сугуру вскакивает с места, стремительно направляется к выходу и запирает дверь изнутри. Его сердце стучит так сильно, что, кажется, отдаётся эхом во всём теле — он с позором осознает, что брюки его почти до боли сжимают вставший член, и это так ужасно, просто непростительно, неправильно, грязно и стыдно.   — Так нельзя, Сатору, это неправильно, мы не должны этого делать, — он говорит это тихо и торопливо, не оборачиваясь, пока Сатору всё ещё пытается прийти в себя. — Если кто-то узнает, мне конец, ты это понимаешь?   — Я никому не расскажу, — осторожно произносит он, упираясь задом в край стола. — Обещаю, Гето-сенсей, даю слово, никто не узнает. Я клянусь.   Сугуру оборачивается, мрачным взглядом обводя чужую фигуру, изучая чужое лицо, покрытое очаровательным юношеским румянцем.   — Это делает меня плохим человеком? — его шёпот разрезает тишину. — Если я поддамся своей слабости? Если поверю тебе?   — Я не стал бы Вам лгать, — Сатору говорит серьёзно, что совершенно ему несвойственно и что звучит донельзя абсурдно сейчас, когда его лицо горит от смущения, и его член оттягивает ткань брюк.   Сугуру поджимает губы и смотрит на него задумчиво, наконец, отнимая пальцы от ручки двери.   — Пожалуйста, сенсей, — Годжо усаживается на край стола, призывно раздвигая ноги. Его хитрые глаза застланы дымкой, он смотрит насмешливо-игриво, и всё это кажется Гето дурным сном, провидением. — Я сделаю всё, что угодно.   Сугуру оттягивает тугой галстук и подходит ближе, его рука скользит по чужому бедру, и он едва ли может отдавать себе отчёт в дальнейших действиях, потому что Сатору выглядит дьявольски хорошо, восседая на краю письменного стола, сминая своей тощей задницей бумаги и учебники, растрёпанная белая чёлка спадает на его лоб, и он смотрит с нежностью и обожанием, что так резко контрастирует с его привычным образом зазнавшегося нахала и наглеца.   — Что угодно? — повторяет Гето, устраиваясь между юношеских бёдер. Его руки оглаживают стройное податливое тело — Сатору мелко дрожит от каждого прикосновения.   — Я плохо себя вёл, — улыбается Сатору, но улыбка его грязная, похотливая и порочная. — И должен быть наказан так строго, как только возможно.   Гето задирает подбородок, изучая румяное лицо напротив с лёгкой усмешкой.   — Испорченный мальчишка.   Сатору пододвигается ближе, потираясь чувствительным местом об учительский пах.   — Даже не представляете насколько, Гето-сенсей.   — Понимаешь, что творишь сейчас?   — Да, сенсей, — Сатору вдавливает ладони в поверхность стола, откидываясь назад. — Я устал терпеть, сенсей, сделайте что-нибудь с этим...   Сугуру мажет масленым взглядом по чужому телу, изучает каждый сантиметр, каждый участок молочной кожи, что выглядывает из-под ткани растянутого свитера — Гето отмечает, что материал настолько тонкий, что просвечивает Саторовы соски, и от этой мысли ему сносит крышу. Сатору откидывается назад, расположив локти на задней части стола, смотрит открыто и развязно и двигает бёдрами, в попытке потереться о чужое напряжение — на его покусанных губах расцветает самодовольная ухмылка каждый раз, когда Гето роняет неосторожный стон.   — Я не могу поступить так с тобой, — шепчет Сугуру, пока его руки изучают мальчишеские бёдра, обтянутые тканью узких джинсов, пока его пальцы скользят по Саторовым бокам, задирая этот несчастный свитер, и останавливаются в районе, где находятся соски — Годжо сдавленно мычит, отвечая на чужие прикосновения, всё его тело, как натянутая струна, и чувствительность на пределе.   — Хотите, чтобы я Вас умолял? — Сатору хихикает, замечая то, как напряжённо хмурится Гето, как бесконтрольно облизывает пересохшие губы и совершенно бессознательно толкается навстречу — потому что член ноет от мучительного возбуждения.   — Может быть, — выдыхает Сугуру хрипло, и его сердце словно бы увеличивается в размере, заполняет всю его грудную клетку, и острые рёбра впиваются в него, заставляя хлынуть горячую кровь — Сугуру так хочет овладеть этим податливым юным телом, хочет подчинить его себе, хочет прижаться к чужой коже своею и слиться в одну субстанцию и никогда, никогда не отпускать. Сапфиры в Саторовых глазах излучают слабый свет и потрясающей красотой отливают на солнце — в обычное время. Но сейчас они блестят призывно и пошло, как блестит чешуя морских сирен, увлекая нерадивых моряков за собой, как блестит гора золота в проклятой гробнице, с целью искусить жадного путешественника — Сатору притягивает к себе, и этому невозможно противиться, как если бы он наложил на Сугуру любовное проклятие, как если бы привязал его к себе магическими путами, которые уже вовек не разорвать.   И Сатору улыбается своей наглой и самодовольной улыбкой, легко отталкивает преподавателя в сторону и соскальзывает с края стола.   — Тогда устраивайтесь поудобнее, Гето-сенсей, — теперь они меняются местами: задница Сугуру вжимается в край столешницы, пока Сатору опускается перед ним на колени, устроив собственные ладони на чужих бёдрах. — И трахните мой рот так, как я этого заслуживаю.   Тонкие угловатые пальцы Сатору быстро расправляются с ширинкой на учительских брюках — глаза Сугуру становятся шире после этих слов, и в низу его живота упрямо тянет. В голове у него воет сирена и бегущая строка со словами «ТРЕВОГА!» заполняет все его мысли, он хочет остановить чужие руки, хочет оттолкнуть мальчишку от себя — но его тело не слушается и, по правде говоря, Сугуру сам позволяет этому случиться.   Он слишком слаб, чтобы противиться настолько сильным чарам, а потому — собирает белые пряди в кулак и вжимает покрасневшее Саторово лицо в область, где напряжение оттягивает ткань трусов. Сатору рвано выдыхает, рот и нос его оказываются у основания чужого члена и, недолго думая, он проводит по этому месту языком — широким и влажным движением. Сугуру сдерживает стон, превращая его в протяжное мычание, и узнаёт картину, что предстаёт сейчас перед ним — Годжо на коленях покорно вылизывает его стояк через тонкую ткань трусов — подобная сцена снилась ему бесчисленное количество раз. Но сейчас всё по-настоящему, всё это реально — Гето с трудом укладывает в голове эту мысль, потому что взгляд его плывёт, уши и шея горят, и на его щеках расползается горячий румянец.   — Не выражайся, — Сугуру с горем пополам удаётся сохранить хотя бы каплю строгости и осознанности в голосе, но в ответ на это Сатору лишь усмехается.   — Разве Вы ещё не поняли, сенсей? Сегодня я очень плохо себя веду и заслуживаю самого строгого наказания, — глаза Годжо смотрят снизу вверх, распахнутые в каком-то покорном обожании, скрывающие за собой детскую невинность и взрослую развязность, пошлость, раскрепощённость, и Сугуру не может понять, что из этого правда, а что — умелый фарс.   Сатору медленно стягивает чужие боксёры, что облегают накачанные бёдра, и Сугуру позволяет себе громкий облегчённый вздох. Брови Сатору ползут наверх, пока глаза его жадно рассматривают налитый кровью член, что призывно покачивается в воздухе — не слишком длинный, но широкий, покрытый переплетением вен, с красной головкой, влажной от выступающей смазки — Сатору обжигает чужой орган горячим дыханием, восхищённо замирая, и пальцами, на пробу, проводит по всей его длине.   — Вы так вкусно пахнете, Гето-сенсей, — шепчет он самозабвенно, чувствуя, как рот наполняется слюной. Взгляд его, наконец, ползёт вверх, к учительскому лицу, замеревшему от напряжения. — Я буду очень стараться.   — Открой рот, — тихо произносит Сугуру, ослабляя хватку на чужой макушке. Сатору слушается незамедлительно, открывает рот, высовывая язык, покрытый вязкой слюной — Сугуру задыхается от того, как Сатору смотрит на него сейчас, словно верный пёс, готовый на всё ради своего хозяина. — Расслабь горло и дыши через нос.   Брови Сатору отчаянно ползут на лоб, когда рот его заполняется чужим членом — медленно и аккуратно, от головки до половины ствола. Запах чужих выделений ударяет в нос, но Сатору не противно. Как и ожидалось, Гето строго следит за собственной гигиеной. Но дышать становится трудно, и мозг Годжо начинает паниковать, хоть он и пытается следовать учительскому совету, и потому Сугуру выходит, позволяя мальчишке отдышаться. Его член мокрый и блестящий от слюны — Сугуру слабо отдаёт себе отчёт в действиях, когда берет его в руку и мажет им по чужой щеке. Головка скользит по красным Саторовым губам и утыкается в щёку, обводит скулы и то и дело пропадает за крайней плотью, когда Сугуру делает несколько бессознательных фрикций, потираясь о мальчишеское лицо.   — Извините, Гето-сенсей, я постараюсь лучше, — Годжо сверкает глазами, снова высовывая мокрый язык — головка учительского члена незамедлительно потирается и о него. Сугуру тихо стонет, чувствуя, как по лбу скатывается капля пота, пропадая где-то в районе виска. Ему невыносимо жарко, и белоснежная рубашка прилипает к его взмокшей коже — Сугуру бы её снял, если бы не рот Сатору, принимающий его член всё глубже и глубже, не давая возможности думать о чём-либо другом.   — Постарайся, Сатору, — шепчет он, осторожно толкаясь в чужой рот. В уголках Саторовых глаз выступают слёзы, что несмело бегут по раскрасневшимся щекам, и тогда Сугуру снова останавливается. — У тебя получится, Сатору, я это знаю. Годжо влажно дышит, пытаясь привести дыхание в норму, ладони его всё ещё покоятся на чужих бёдрах, и пальцы вдавливаются в смуглую кожу Сугуровых ног. Гето сжимает член у основания и шлёпает им пару раз по Саторовой щеке, потирается о кончик его носа — и улыбается хищной, самодовольной ухмылкой. Сатору высовывает язык, вылизывая гладко выбритые яйца, пока весь ствол потирается о его лоб — Сугуру сдавленно стонет, когда понимает, что сдерживаться уже невозможно.   Головка его члена тычется в полураскрытые Саторовы губы, Гето надавливает на чужой затылок, зарывая пальцы в белые пряди мальчишеских волос — его член входит в Саторов рот, резко и грубо. Сатору давится, его губы плотно обхватывают влажную плоть — он неровно выдыхает через нос и расслабляет глотку. Сугуру слышит, как слюна степенно капает на пол, пачкая дорогой паркет, и, движимый каким-то неизвестным порывом, толкается ещё глубже, да так, что у Годжо перехватывает дух.   Сатору сосёт неуверенно и осторожно, боится сделать лишнее движение и очень следит за собственными зубами, дабы ненароком не пройтись ими по чувствительной плоти. Сугуру умиляет такая забота, такая внимательность к деталям. Пальцы его нежно оглаживают чужой белоснежный затылок, когда он задумчиво произносит:   — Ты к этому готовился вместо домашнего задания?   Сатору отстраняется от влажного члена с громким мокрым звуком и хитро улыбается.   — Я рад, что Вы заметили.   Сугуру смотрит на него долгим взглядом, прежде чем отнять руку от чужих волос и легонько толкнуть в чужую грудь носком ботинка. Сатору теряет равновесие, заваливаясь на спину, и хлопает глазами пораженно.   — Вы чего?! — возмущённо произносит он, сводя брови к переносице, пока Сугуру подходит ближе, с удовольствием оглядывая предмет своего вожделения.   — Думал, я закрою на это глаза? — тон Сугуру холодный, почти ледяной — Годжо пугается, тут же поджимая губы. — Ты сам сказал, что заслуживаешь наказания.   Сугуру мягко наступает на чужой стояк, отчаянно оттягивающий брюки — Сатору задыхается и неосторожно стонет. Туфли Гето начищены до блеска, и сейчас одна из них оглаживает Саторов член, утыкаясь носком куда-то в область, где находится его основание.   — С-сенсей, — шепчет Годжо, пряча вздохи за тыльной стороной ладони. — Сенсей, прошу Вас, я так виноват...   — Ты невоспитанный, избалованный, грязный мальчишка, — размеренным тоном произносит Гето, оглаживая собственный член рукой. — В тебе нет ни грамма сожаления. Уж я-то знаю.   Сатору тихо смеётся, и смех его звучит, как нежный шелест горного ручья. Его щёки покрыты красными пятнами — Гето, право, удивляется тому, как стойко держится этот мальчишка, ещё ни разу не кончив.   — Ну так воспитайте меня, как подобает.   Сугуру вжимает подошву туфли в чужой пах, и Сатору сдавленно стонет, откидывая голову назад.   — Посмотри на себя, — шепчет Сугуру на грани слышимости. — Похож на побитого пса. Разлёгся тут, как распутная девка. Тебе не стыдно, Сатору? — подошва его обуви вдруг мягко прижимается к Саторовой шее — и тот испуганно выдыхает.   — Очень стыдно, с-сенсей. Но я хочу быть Вашим псом, — его рука ложится на Сугурову щиколотку, аккуратно отодвигая чужую ступню от шеи — адамово яблоко перекатывается под кожей, стоит ему тяжело сглотнуть. — Хочу, чтобы Вы меня приручили и держали на поводке.   Сугуру смотрит на него растерянно и удивлённо, с позором отмечая, как отчаянно ноет его член от этих слов.   Носком ботинка он цепляет Саторов подбородок, смотрит тому в глаза долго и насмешливо.   — Тогда погавкай, пёсик, — выделяя последнее слово, шепчет он. Белые ресницы Сатору дрожат от переизбытка эмоций, и белые его брови выгнуты вверх, придавая его лицу отчаянный, униженный вид.   — С-сенсей...   — Сделай это ради меня, — Сугуру улыбается хищно, как акула, что готовится проглотить свою добычу. Ногой снова давит на выпуклую область в районе Саторового паха — и тот нетерпеливо стонет. — Не вой, Сатору. Погавкай для меня.   Глаза Годжо бегают по чужому лицу — своей фигурой Гето заслоняет источник света, дорогую люстру, подвешенную под потолком, и оттого его лицо выглядит тёмным и несколько устрашающим.   Сатору вымученно выдыхает, прежде чем негромко полаять пару раз, и чувствует, как смущение и стыд парализуют всё его тело, от кончиков ушей до самых пят.   Сугуру расплывается в насмешливой улыбке — кажется, Сатору никогда не видел его довольным настолько. Сугуру нравится наблюдать за тем, как лицо Годжо искажается стыдом, как отчаянно заламываются его тонкие брови, как дрожат его пушистые ресницы, и скулы горят алым цветом — он мечтал об этом сотню, нет, тысячу раз.   Потому что богатенький зазнавшийся мальчишка, у которого эго превышает все допустимые пределы, сейчас протирает пол своей дорогущей одеждой, стонет от ощущения чужой ноги на собственном члене и лает — почти как настоящая псина, девять из десяти за выдающуюся актёрскую игру, Сатору.   Годжо скулит, когда подошва Сугуровой туфли перемещается к его лицу и надавливает на щёку — несильно, но достаточно, чтобы все внутренности перевернулись в порыве страха, смешанного с возбуждением.   — Неплохо, — улыбка на лице Сугуру такая не к месту нежная и мягкая, что Сатору невольно застывает в оцепенении. — Но мне больше нравятся твои стоны.   Скулы Сатору рдеют ещё сильнее — он отводит смущённый взгляд, плотно сжав губы, и Гето невольно поражается тому, как в этом распущенном мальчишке остаётся ещё хотя бы толика стеснения.   Сугуру отнимает туфлю от раскрасневшегося лица и усаживается сверху, чуть придавливая Саторову грудную клетку. Он ставит одну руку сбоку от юношеского лица, пока другой цепляет его подбородок, разглядывая аккуратные, угловатые черты.   Сатору не простой мальчишка, наконец приходит к выводу Гето. Он не просто какой-то там юнец, полный высокомерия и жестокости, он — венец природы, самое прекрасное создание, вылепленное заботливой божественной рукой. Сатору — искусство в чистом её проявлении, и это не подлежит сомнению — Сатору мог бы превзойти даже самого Аполлона или, чёрт бы с ней, какую-нибудь Афродиту, потому что юная, цветущая, подобно цветам сирени, красота скрывается за тонкими его чертами, за аккуратным, точёным изгибом носа, за острыми его скулами и за линией его мягких, раскрасневшихся губ.   — Вы что, влюбились в меня, Гето-сенсей? — шепчет он ядовито, пытаясь устроиться поудобнее, пока задница Сугуру упирается в его живот.   Сугуру ухмыляется и легонько хлопает того по покрасневшей щеке, на которой красуется расцветающий след от его обуви.   — Глотай, Сатору, — брови Годжо ползут наверх, когда Гето силой заставляет его открыть рот и плюёт. Сатору высовывает язык почти инстинктивно, не в силах отвести взгляда от чужого лица, от учительских губ, с которых тянется тонкая ниточка слюны. Сугуру аккуратно вытирает уголки губ кончиками пальцев, а затем проталкивает эти самые пальцы в Саторов рот. Последний протестующе мычит, но после нескольких попыток осознаёт, что кисти его рук сцеплены кольцом Сугуровых пальцев — прямо над его головой. Сатору чувствует, как член упрямо дёргается в штанах, потому что Гето трахает его рот всего лишь двумя пальцами, и этого становится достаточно, чтобы возжелать эти пальцы в себе. Годжо хнычет, пытаясь найти источник удовольствия, безуспешно двигает бёдрами — Сугуру довольно улыбается, вынимает мокрые пальцы и размазывает вязкую слюну по Саторовым опухшим губам.   — Умница, Сатору. Ты готов, — Сатору открывает рот, чтобы запоздало поинтересоваться, к чему, тогда как Сугуру двигается ближе и толкается членом внутрь, протяжно выдыхая. Он всё ещё сжимает Саторовы кисти одной рукой, и у Годжо мутнеет рассудок при виде Гето, рубашка которого плотно прилипает к мокрому телу, растянутый галстук болтается на его покрытой венами шее и волосы, обычно собранные в аккуратный пучок, сейчас безвольно струятся по его широким плечам. Сатору позволяет ему толкнуться глубже, и кончик его языка скользит вокруг ствола, вырисовывая на влажной коже замысловатые круги. Сугуру задыхается, размеренно двигая бёдрами, и ему стоит большой выдержки, чтобы не ускорить темп, не войти в чужой рот полностью до самого, блядь, основания — вытрахать его быстро, грязно и не сдерживаясь. Потому что горячий, влажный рот Сатору принимает его со всем трепетом и отчаянием, на которое он только способен, потому что Сатору так жадно обхватывает его головку губами и втягивает щёки, и грязные, грязные звуки срываются с его рта — потому что он так чертовски сильно хочет доставить ему удовольствие, что срывает крышу. Но Сугуру знает, знает наверняка — Сатору самое эгоистичное существо на планете, и всё, что он делает, он делает с какой-то личной целью. И его руки дёргаются в попытке вырваться и погладить вставший член, что настойчиво упирается в ткань джинсовых брюк, но Сугуру не позволяет.   Нет, Сатору, ты ещё не заслужил. Он сдавленно мычит, погружаясь внутрь юношеского рта полностью, двигает своими охуенно сексуальными бёдрами, охуенно красиво постанывает и охуенно крепко сжимает затёкшие кисти Саторовых рук своими. Сугуру излучает ауру такой великой силы, власти, жестокости, такой статности и величия, и его чёрные волосы донельзя красиво обрамляют его порозовевшие скулы, пока он прикусывает нижнюю губу и довольно шипит — Сатору хочет припасть к его ногам и вылизать каждый сантиметр его обуви, Сатору бессовестно жадно желает Сугуру в себе, хочет оказаться связанным в его сильных, больших руках и быть его личным, покорным слугой. И это всё ему настолько не свойственно, что он не может не стыдиться собственных мыслей, потому что Сатору Годжо, чёрт возьми, не такой, он не жалкий, униженный раб чьих-то там сильных рук, он не должен млеть от прикосновений своего блядского репетитора, не должен думать о его накачанных бёдрах перед сном или искать его фотографии в сети, чтобы потом сохранить каждую на телефон и пересматривать в те моменты, когда сердце скучает особенно сильно. Сатору Годжо самовлюблённый, наглый, уверенный в себе наследник целой корпорации, он может получить всё, что хочет, по одному лишь щелчку пальцев и, по правде говоря, Сугуру в качестве репетитора выбрал тоже он — потому что у него «симпатичное лицо», в первую очередь, во вторую — потому что мать настойчиво рекомендовала выбрать именно его.   — Очень жаль, что твоя прелестная матушка платит такие деньги только за то, чтобы я оттрахал тебя в твой грязный рот, — голос Гето становится низким и хриплым, он победно усмехается, заметив растерянность и раздражение в синих глазах. Сатору сокрушается, винит себя, стыдится — и за этим донельзя приятно наблюдать.   Мать Сатору, между делом, сегодня находится дома — гремит посудой где-то на кухне, и от этих мыслей Сатору вновь начинает извиваться, прося хотя бы какой-то ласки. Он сосёт у своего репетитора, пока его ничего не подозревающая мама возится на кухне, а ведь она возлагает на него такие надежды, такие... Думает, наверное, как продуктивно они проводят урок — Сатору сильно вырос в английском с момента начала их занятий, и его матушка ужасно сильно им гордится, то и дело треплется об успехах сына со своими подругами.   — Гето-сенсей, — шепчет он между жадными вдохами, когда Сугуру, наконец, позволяет ему перевести дух. Головка его члена тычется в Саторову щёку — он замечает, как мальчишка жмурится от удовольствия, неосознанно подставляется под ласку, и ресницы на его глазах с трепетом дрожат. — Гето-сенсей, пожалуйста, я схожу с ума, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста...    — Что такое, Сатору? — мурлычет Сугуру, обхватывая член рукой и медленно надрачивая. Голова кружится от возбуждения — он так неприлично опьянён зрелищем, что предстаёт перед ним — Сатору почти инстинктивно высовывает язык и облизывает мокрую головку, его щёки горят от смущения, и на небесно-голубых глазах застывают хрустальные слёзы.   — Хочу Вас внутри, Г-гето-сенсей.   — Попроси правильно, — выдыхает Сугуру, увеличивая темп, и неосторожные, нервные вздохи срываются с его губ.   — Вставьте мне, Гето-сенсей, я хочу Ваш член внутри, — жалобно просит Годжо, всё ещё пытаясь обхватить чужую головку губами.   Сугуру набирает в лёгкие воздуха, плотно сжимает губы и низко стонет, изливаясь на Саторово лицо — тонкими струями сперма стекает по зардевшимся щекам, а несколько капель даже попадают на его белоснежные волосы. Ладонь, плотно сжимающая основание члена, заметно ослабевает — Сугуру опрокидывает голову назад, лихорадочным взглядом бегая по потолку в попытке выровнять дыхание.   — К четвергу выучишь весь материал, — выдыхает он, неспешно поднимаясь на ноги. Прячет чуть упавший член в боксёры и так же неспешно застёгивает ширинку на брюках. Сатору хлопает глазами, разминая затёкшие руки.   — Что?   — Это твоё наказание, Сатору, — Гето тянется к сумке за влажными салфетками и едва заметно ухмыляется, заметив смятение на чужом лице. — В следующий раз подготовишься лучше.   — Но Гето-сенсей, а как же...   — Продолжим занятие в следующий раз, — тот достаёт упаковку салфеток и вытирает влажные руки. — На, тебе пригодится. Сегодня продуктивного занятия у нас уже не выйдет.   Сатору ловит упаковку салфеток с запахом алое вера и провожает рослую фигуру расфокусированным взглядом. Сугуру собирает волосы в аккуратный пучок, поправляет расслабленный галстук и накидывает на плечи выглаженный пиджак. А после — уходит. Оставляет Сатору одного — наедине с нетронутым возбуждением, что пачкает ткань дорогих брюк. И это, чёрт возьми, в высшей степени жестоко, даже для него.

***

— Можем перенести занятие на вторник, после обеда. Скажем, часа в четыре, Вас устроит? — пальцы Сугуру, длинные и изящные, погружаются внутрь почти до конца. Невинные стоны Сатору пропадают где-то в районе Сугуровой шеи — мальчишка ёрзает на чужих коленях, и его зубы оставляют на коже Гето красные следы. Сугуру прижимает телефон к уху плечом, тогда как одна его рука покоится на чужой талии, а вторая — растягивает Саторову дырку с особой осторожностью и нежностью — такой Сугуру несвойственной и непривычной. Не то чтобы Сугуру всегда грубый и жестокий, он умеет быть нежным и ласковым, правда умеет, и это получается у него потрясающе. Но наедине с Сатору трудно оставаться таким — наглый юнец то и дело подставляет щёки под опаляющие удары и бесстыдно стонет, когда пальцы Сугуру сжимают его шею.   Сатору нравится, когда с ним обращаются вот так, хоть и никогда не признается в этом за пределами их с Сугуру комнаты для утех, всё же, ему нужно сохранять образ. Гето нравится думать, что Сатору такой только с ним, только ему он позволяет все эти грязные слова в собственный адрес, только его он умоляет о порке, только ему, Сугуру, дозволено видеть его таким — раскрасневшимся, смущённым и униженным. Сугуру, сам того не осознавая, стал для Годжо кем-то настолько важным и великим, могущественной фигурой, идолом, богом и кумиром, достойным безоговорочного поклонения. Он имеет такую власть, какую не имеет больше никто, в нём заключается такая сила и мощь, что у Сатору перехватывает дух от одной только мысли.   — М-м, нет, в шесть у меня назначено занятие с другим учеником, — задумчиво тянет Сугуру, пока пальцы его вновь толкаются внутрь и разводятся в форме «ножниц» — Сатору задыхается, и перед его глазами пляшут звёзды на фоне бесконечного тёмного неба. — Да, можно и в два. А что насчёт пятницы?   Сатору несдержанно стонет, когда дырочка сжимается в отсутствии чужих пальцев и наполняется ими вновь — резко и без предупреждения. Сугуру незамедлительно шлёпает его по ягодице свободной рукой, как бы намекая сохранять тишину. Женский голос неразборчиво гудит из динамиков его телефона, и Сатору прикусывает губу, стараясь сдержать неприличные звуки, что постоянно вырываются со дна его лёгких.   — Отлично, тогда в пятницу в три, — Сугуру позволяет себе нежную усмешку — Сатору так отчаянно сжимается, и стенки его ануса обхватывают мокрые пальцы Гето с бесконечной жадностью и голодом. Тот отнимает руку от покрасневшей Саторовой задницы и тянется к письменному столу за бумажкой и ручкой, пока бормочет что-то вроде «да, подождите буквально минуту». Размашисто чиркает что-то в углу исписанной вдоль и поперёк бумажки, произносит выученные наизусть любезности и сохраняет при этом целомудренную улыбку на губах — Сатору не перестаёт удивляться тому, как Гето сочетает в себе несочетаемое, как изящно лавирует от одного образа к другому, как искусно меняет маски на лице. Потому что сейчас он, чёрт возьми, растягивает Саторову дырку, и при этом весьма успешно умудряется отвечать очередной озабоченной оценками сына мамаше — со всей вежливостью и любезностью, что только в нём есть. — Договорились, всего доброго, буду ждать.   Сатору облегчённо выдыхает, когда Сугуру наконец отнимает голову от зажатого между ухом и плечом телефона. Ему больше не придётся сдерживаться — сегодня дома лишь они вдвоём, отец уехал куда-то по работе, мать отлучилась по срочным делам, прислуга успела разбежаться сразу после ужина. А это значит, что Сатору может не ограничиваться лишь шёпотом и сдавленными вздохами, он наконец может позволить протяжным стонам сорваться с его губ.   — Не больно? — как бы ради приличия спрашивает Сугуру, откладывая телефон куда-то в сторону, пока его пальцы постепенно увеличивают темп, вбиваясь в мягкую Саторову задницу.   — Н-нет, сенсей, пожалуйста, не останавливайтесь, — его горячее дыхание опаляет Сугурово ухо, и Сатору наконец позволяет себе осторожный стон, когда искусные пальцы его учителя задевают чувствительную точку. — Мне так хорошо, сенсей, мне с Вами очень хорошо.   — Ты выполнил домашнее задание? — холодно спрашивает Сугуру, как если бы они действительно были просто преподавателем и учеником, но это совершенно не про них, больше нет.   Взмокший член Сатору пачкает смазкой ткань Сугуровой рубашки, и тот будет ругаться, точно будет, но это всё так неважно и незначительно сейчас, потому что его пальцы толкаются внутрь и выгибаются, оглаживая Саторовы стенки — последний роняет вымученный стон, прежде чем упереться лбом в угол между учительской шеей и плечом.   — Д-да, я-мх-х, я всё сделал, — хнычет он в ответ, чувствуя, как мокрая чёлка прилипает ко лбу.   Сугуру довольно урчит, и его ладонь вновь сжимает юношескую ягодицу.   — Умница, хороший мальчик.   Сатору тает каждый раз, стоит этим заветным словам прозвучать прямо у чувствительного уха — голос Сугуру похож на тягучий мёд, сладкий настолько, что горчит где-то на кончике языка. Голос Сугуру учтив, мягок и притягателен и вместе с тем таит такую безусловную власть, что Сатору бросился бы с обрыва, стоило учителю только об этом попросить. Он бы вообще сделал что угодно, только бы увидеть довольную улыбку на чужих устах, только бы услышать редкие слова похвалы, на которые Гето так часто скупится — специально или неумышленно, уже не сообразить.   — Сенсей, я ревную Вас к другим ученикам, — честно признаётся Сатору, двигая бёдрами и усаживаясь на чужие пальцы до самого основания. — Я хочу, чтобы Вы занимались только со мной.   — Боюсь, даже денег твоей матушки не хватит, чтобы покрыть все мои расходы полностью, Сатору, — усмехается он, добавляя третий палец, и Сатору сдавленно шипит. — К тому же, у нас с тобой совершенно особенные отношения. Ты не просто мой ученик.   — Тогда кто я для Вас? — шепчет Годжо на одном дыхании, наконец, отстраняясь от Сугуровой шеи. Смотрит глаза в глаза — пытливо, выжидающе. Гето выдерживает этот взгляд стойко, и уголки его губ вновь дёргаются в едва заметной улыбке.   — Любовник, Сатору. И мой самый любимый ученик.   — Правда? — восторженно шепчет он, и глаза его блестят тысячей ярких звёзд. Сугуру проталкивает все три пальца внутрь, растягивает чужую дырку настолько потрясающе умело, что Сатору не сдерживает сиплого стона, очаровательно морщась.   — Конечно, — мурлычет Сугуру, припадая губами к молочной коже Саторовой шеи. — Хоть ты и абсолютно чудовищно невыносим.   У них всё ещё ни разу не было полноценного секса, даже несмотря на то, что первый их сексуальный опыт случился вот уже месяц назад. Сатору не раз задавался вопросом, к чему такая осторожность и вообще, вдруг это с ним что-то не так? Сугуру всегда выражал несогласие, хоть ни разу так и не дал вразумительного ответа. Это злило. Подзадоривало. Это заставляло желать секса с ним ещё больше — Сатору безусловно нравилось то, как проходили их занятия, но отчаянно хотелось большего, и эти мысли почти сводили с ума.   Сугуру продолжал проводить уроки в их первоначальном формате — хоть и нередко обсуждения очередной темы по грамматике заканчивались тем, что Сатору устраивался между его ног, прямо под столом, и влажно, жадно отсасывал. Но это был вопрос профессионализма, и Сугуру не позволял себе уйти слишком далеко, в самые дебри их запретной, дурманящей любви. Он всё ещё оставался учителем — строгим и знающим своё дело слишком хорошо, чтобы позволить мальчишке в расцвете пубертата срывать его занятия. Сугуру сохранял рассудок, по крайней мере, очень старался, и это то, что отличало его от безбашенного Сатору, готового на всё и даже больше, лишь бы получить ещё один так отчаянно желаемый оргазм.   — С-сенсей, — жалобно протягивает он, устраивая руки на чужих широких плечах. — Я уже готов принять Ваш член, — произносит он в своей привычной игривой манере — знает и знает прекрасно, как всё переворачивается внутри Сугуру от таких откровенных слов.   — Ты всё ещё слишком тугой, — спокойно отвечает Гето, откидываясь на спинку стула. — Хоть и заметно подготовился накануне.   — Я думал о Вас всё время, сенсей, — пальцы Сатору цепляют Сугурову чёрную прядь, закручивая её в тонкий жгут. — Пока трахал себя там. Сугуру насмешливо приподнимает бровь, продолжая разглядывать румяное лицо внимательным взглядом. Сатору никогда не отличался особой скромностью, но за последний месяц он стал настолько откровенен, словно единственные рамки приличия наконец стёрлись, словно толстые цепи наконец рухнули с его ног. Сатору говорил вещи абсолютно постыдные, грязные, почти что животные, но таким невинным тоном, будто они с Сугуру обсуждали погоду за окном — да-а, сегодня необычайно тепло для декабря, почти плюс шестнадцать, сенсей, представляете, я всю ночь думал о Вашем члене, всё никак не мог сомкнуть глаз от возбуждения.   — Сенсе-ей, — Сатору укладывается щекой о Сугурово плечо, жалобно заглядывая в чужие глаза, пока задница его всё ещё с особым нетерпением насаживается на длинные, влажные от смазки пальцы. — Моя мама скоро вернётся, нам стоит поторопиться.   — Хм-м? Боишься, что мать застанет тебя за такими грязными вещами? — Сугуру переносит ладонь на Саторову шею, ласково поглаживая платиновую макушку. — Зайдёт и увидит, как ты тут умоляешь учителя тебя трахнуть.   Ах-х, сенсей, Вы такой невыносимый, такой жестокий, такой—   — Сен— ах, сенсей, пожалуйста, ну пожалуйста...   — Что такое, Сатору, неужели тебе стыдно? — мурлычет Сугуру, утыкаясь кончиком носа куда-то в шею, где кожа Сатору горит и вспыхивает тысячей искр от одного лишь прикосновения. — Как же ты объяснишь это своей матушке?   — Скажу, что это Вы меня совратили, а теперь пользуетесь мною в своих грязных целях!   — Ах вот как, — Сугуру тихо смеётся, его рука перестаёт двигаться, лишь пальцы внутри Сатору смыкаются и размыкаются, выбивая всё больше и больше измученных стонов. — Но, кажется, ты совсем не против?   — Сенсей, прошу—   — Тебе ведь нравится, что я тебя использую, Сатору?   — Да, сенсей, — произносит он на выдохе, двигая бёдрами в попытке потереться изнывающим членом о ткань учительской рубашки. Сугуру недовольно цокает, и его пальцы неспешно выходят, оставляя Годжо незаполненным и неудовлетворённым. Сатору замирает в предвкушении, возбуждение так затуманивает его разум, что он не может придумать ни одну глупую издёвку.   — Не торопись, Сатору, — наставническим тоном произносит Гето, стягивая с шеи отпаренный чёрный галстук. Голова Сатору всё ещё покоится на его плече — он то и дело размеренно дышит, жадно хватая ртом воздух, пока его щёки и уши горят от возбуждения.   Сугуру убирает Саторовы руки со своей талии и фиксирует их за его обнажённой спиной — выверенными движениями оборачивает расправленный галстук вокруг его кистей, туго завязывая. Сатору набирает в лёгкие воздуха и тут же испуганно оборачивается, заворожённо наблюдая за тем, как руки Сугуру возятся с узлом.   — С-сенсей?   — Чтобы не было соблазна себя трогать, — поясняет Сугуру, хищный оскал трогает его губы. Сатору открывает рот, чтобы сказать хоть что-то в свою защиту, в то время как Гето неспешно расстёгивает пуговицу на брюках и расправляется с ширинкой. Живот Сатору наполняется сладкой истомой в волнительном предвкушении — не может быть, неужели это случится, неужели сенсей наконец— Сугуру легко подхватывает его за талию и усаживает поудобнее, наконец, освобождая себя от тесных трусов — тянется к карману пиджака за презервативом и, неторопливо его натягивая, учтиво произносит: — Скажи, когда станет больно.   Когда — думает Сатору — а не если.   Сердце в его груди стучит как при тяжёлой лихорадке. Сатору распахивает глаза, когда головка члена медленно входит в его задницу, погружается медленно и осторожно, пока Сугуру заботливо придерживает его за ягодицы, раздвигая.   — Всё в порядке? — шепчет Сугуру, и бездонный омут его глаз темнеет всё больше с каждой секундой. Он выглядит таким аккуратным, таким чистым и опрятным даже сейчас, когда творит с Сатору такое.   — Д-да, да, ах—   Сугуру медленно толкается внутрь, заполняет собою его всего, полностью и без остатка — искры летят с Саторовых глаз, и в голове становится так пусто и так хорошо, словно из воздуха выкачали весь кислород и дали вдохнуть его вновь, словно вселенная сжалась до одной крохотной точки и разрослась внутри, заполняя всё его тело до кончиков пальцев. Его парализует от внезапной резкой, тянущей боли — Сатору жадно хватает воздух ртом, и его брови ползут на лоб. Сугуру ловит изменения в чужом настроении и останавливается внутри, позволяя Годжо привыкнуть. Проходит несколько секунд, прежде чем Сатору неуверенно двигает бёдрами, тут же срываясь на протяжный стон.   Ох, чёртчёртчёрт, это и правда больно, но так хорошо, боже, как хорошо, о боже мой—   Сугуру погружает член ещё глубже, неосознанно прикрывая глаза — его пальцы дрожат, вжимаясь в мягкую кожу Саторовой задницы и оставляя на ней розовые следы.   — Сенсей! — вскрикивает Сатору, чувствуя, как по собственному члену стекает капля смазки, и, о боже, он так возбуждён, просто до безумия. Сугуру хрипло выдыхает, делая ещё один толчок, зажмуривая глаза до белых пятен под веками в попытке не сорваться, не толкнуться глубже, не вдолбиться внутрь до желанной разрядки. Сатору на его коленях дрожит, как осиновый лист, по его виску скатывается капля пота, и весь он такой горячий, взмокший, красный от смущения, и белые пряди его чёлки прилипают ко лбу — Сугуру хочется сделать с ним страшные, животные вещи.   Сугуру переносит ладони на его талию, сжимает её до красных пятен и двигается вновь — увереннее и жёстче, вырывая со дна Саторовых лёгких рваный стон. Его тело ещё не сформировалось до конца, оно тощее и угловатое, местами по-подростковому нескладное и нелепое, но оттого такое желанное, такое притягательное и сексуальное, и Гето чувствует себя очень, очень плохим человеком, задумываясь о таких вещах. Но Сатору хорош не потому что он молод и юн, не потому что он по юношески глуп и невинен, совсем нет, он хорош, потому что он Сатору Годжо, потому что только он один и никто больше обладает таким сумасшедшим магнетизмом, такой сногсшибательной харизмой и красотой, таким наглым, дерзким очарованием, перед которым не устоит никто. Сугуру не выдерживает и стонет, когда член входит почти что полностью в юное податливое тело — внутри Сатору так тесно, жарко и мокро, его стенки так сладко сжимают Сугуров член, и он молит всех богов, чтобы этот момент не заканчивался никогда, он бы продал душу за то, чтобы переживать его снова и снова, чтобы остаться внутри навечно, чтобы чувствовать это удовольствие до тех пор, пока его мозг не откажет.   — Ты такой узкий, — шепчет Гето восхищённо, и по телу Сатору проходит разряд тока. Их тела, горячие и мокрые от пота, вжимаются друг в друга, и этот жар сближает их, делает почти что одним целым. Боль медленно отступает, и Сатору чувствует, как низ его живота нещадно печёт от яркого, пламенного возбуждения. Он чувствует себя таким заполненным, таким целым, что не представляет, как он раньше жил без этого важного чувства, как он мог существовать без этого члена внутри, как он мог смотреть на своего учителя во время каждого их совместного занятия и не мечтать о том, чтобы оказаться на его коленях. Он двигает бёдрами вновь, уже увереннее и нетерпеливее, потом ещё и ещё, и его лёгкие сжимаются от нехватки кислорода, его сердце дрожит и заходится в бешеном ритме.   В голову Сугуру, затуманенную возбуждением, проскальзывает мысль о том, что это было его страшнейшей ошибкой и одновременно лучшим решением в жизни — влюбляться в собственного ученика. Это рок, что останется с ним до конца дней, это обрекло его сознание на вечные муки и вечное наслаждение — теперь он вынужден жить одними лишь мыслями о нахальном, богатеньком мальчишке, и ничто другое не сможет захватить его разум более, чем он. Ничто и никто не сможет зажечь его сердце так, как это сделал он — юное создание с белоснежными волосами, с глазами цвета неба, с телом Аполлона. Это трагедия — думает Сугуру — я обречён.   Я обречён, я обречён, я обречён.   Сатору утыкается лицом в чужую шею и в забвении шепчет «глубже, глубже, пожалуйста, сенсей, глубже», и Сугуру сжимает губы в тонкую полоску, толкаясь сильнее, выбивая сладкие стоны один за другим. Он сжимает чужие бока в ладонях и насаживает Сатору на свой член почти что силой — тот стонет так громко, что все остальные звуки больше не имеют для Сугуру смысла. Он подмахивает бёдрами, и кончик его члена тычется в самую чувствительную точку Саторового тела — Годжо думает, что на этом свете нет более величайшего удовольствия, чем это. Его размазывает таким ярким наслаждением, и живот сводит сладкой истомой, и всё, о чём он может сейчас думать — это член Сугуру, что растягивает его дырку.   — Сенсей, я люблю Вас, — шепчет он отчаянно. — Я люблю Вас, я так Вас люблю, сенсей, сенсей, ах-х, пожалуйста, сенсей, скажите, что любите меня, я прошу—   — Я тебя люблю, — Гето откидывает голову, утыкаясь затылком в спинку стула. Его тело дрожит от сказанных слов, от переизбытка эмоций, что накрывают его огромной волной. Зрачки в его глазах расширяются и заполняют почти всю радужку, он цепляется взглядом за потолок, за дорогую люстру, переливающуюся светом, но потолок плывёт, весь мир плывёт перед его глазами, и он не может сконцентрироваться ни на чём.   Он слышит стук в дверь, и кровь застывает в его жилах, страх сковывает конечности.   — Ребята, вы ещё не закончили? — слышится женский голос за дверью. Сатору подскакивает, отрываясь от чужой шеи, оборачивается испуганно, и всё его тело вмиг содрогается от ужаса.   Дверь остаётся закрытой — Сугуру вдруг вспоминает, что забыл её запереть, и его губы разлепляются в испуге.   — Н-нет, мам, не входи, мы ещё занимаемся! — голос Сатору звучит глухо и сипло, словно тот пробежал марафон.   — Всё в порядке, может, мне принести что-нибудь перекусить? — после недолгой паузы спрашивает голос за дверью, и Сатору оборачивается, смотря на Сугуру со смесью неподдельного ужаса и искреннего страха.   — Всё хорошо, у нас сейчас контрольная, — Сугуру находит в себе силы вмешаться в разговор, и Сатору наконец позволяет себе вздохнуть. Голос за дверью замолкает, и Гето неожиданно толкается внутрь, заставляя юношеское тело содрогнуться. Годжо раскрывает рот, его глаза расширяются — Сугуру толкается снова, и снова, и снова, и снова — в таком быстром темпе, что Сатору не успевает вздохнуть.   — Ой, не буду тогда вам мешать! — ласково произносит женщина, и за дверью слышатся приглушённые шаги.   — Что Вы делаете! — возмущённо шепчет Сатору, и Сугуру ухмыляется в ответ.   — Трахаю тебя, разве не ясно? Ты ведь сам просил.   — Но моя мама— мх-х!   Сугуру зажимает чужой рот ладонью и смотрит с укором — Сатору замирает с широко раскрытыми глазами, чувствуя ещё один грубый толчок.   — Лучше бы нам поторопиться, пока она не заподозрила что-то неладное, — шепчет Сугуру тихо, вновь двигая бёдрами. — Дверь не заперта. Давай-ка, подвигайся сам.   Сатору приподнимается и опускается на член с громким, мокрым звуком удара кожи о кожу — Сугуру сжимает зубы и шипит, в попытке сдержать стон. Сатору двигается рвано и быстро, позволяя члену внутри растянуть его стенки — в уголках его глаз выступают крохотные слёзы, и он отчаянно старается дышать через нос, потому что ко рту всё ещё прижимается горячая ладонь.   — Давай, хороший мальчик, сделай это ради меня.   Сатору насаживается вновь, до самого основания — его ресницы дрожат, и он так отчаянно хочет прикоснуться к себе, но его руки завязаны за спиной, и это так мучительно. Сугуру подмахивает бёдрами и устраивает свободную руку на чужом члене — обхватывает его пальцами и быстро дрочит, размазывая смазку по всей длине. Сатору всхлипывает и кончает — вязкой струёй сперма пачкает учительскую рубашку и его собственный живот — какой позор, он кончил от одного лишь прикосновения. Гето наконец отнимает влажную ладонь от чужого лица, пока Сатору громко дышит, распахивая глаза. Его тело тут же обмякает, расслабляясь — он перестаёт двигаться, стараясь перевести дыхание.   — Хочу кончить тебе на лицо, — шепчет Сугуру, побуждая Годжо медленно встать с его колен. Ноги Сатору дрожат, и тот обессиленно падает на пол, устраиваясь между Сугуровых ног.   — Сенсей...   — Высунь язык.   Сатору послушно открывает рот, и Сугуру протяжно выдыхает, лаская собственный член — боже мой, это лучшая работа на свете, как он мог жить раньше без этого малолетнего искусителя. Ткань его рубашки противно прилипает к телу, и он чувствует, как она впитывает капли Саторовой спермы. Он делает несколько движений, обводя пальцем мокрую головку, и всё его тело содрогается в оргазме — перед его глазами вспышками расползаются искры, руки и ноги сводит от наслаждения, и он загнанно выдыхает протяжное «бля-я-ять», изливаясь на раскрасневшееся Саторово лицо.   Проходит несколько секунд, может быть, минут или вечностей, прежде чем его наконец отпускает — он отнимает голову от спинки стула и обводит комнату взглядом — отлично, матери Сатору всё ещё нет, значит, работы он пока не лишился.   — Всё хорошо? — шепчет он, улыбаясь — Сатору облизывает уголок губ, испачканный спермой. — Подай мне салфетки.   — Мои руки всё ещё связаны, сенсей, — напоминает Сатору раздражённо — Сугуру мягко смеётся, медленно поднимаясь.   — Ах, да. Точно.   Кажется, контрольную всё-таки придётся отложить.