как быть?

Лёше неловко. Он смотрит на здание, обвешанное гирляндами и объявлениями, и никак не может осознать происходящее. Сейчас Губанов стоит перед незнакомым гей-клубом в незнакомой стране и на него заигрывающе смотрят незнакомые проститутки и проституты. Сердце быстро билось, а живот скрутило так, что невозможно разогнуться. Но выбора у него нет. Губанов попал в Германию два дня назад. Двадцативосьмилетний юноша купил билеты несколько месяцев назад, когда друг по переписки, с которым они общались год, пригласил его к себе — в страну, «где таких, как Лёша, не осуждают». Незапланированный отпуск так манил Лёшу, что, не раздумывая ни секунды, он сразу побежал отпрашиваться у начальника. Валерий Юрьевич первое время отказывал, но после Лешиного обещания привезти дорогущий немецкий ликер — отпустил. А дальше билеты. Чемоданы. Аэропорт. Перелет. Дорогое такси до отеля, где Алексей должен встретиться с Йонасом. Губанов смотрел на приятные улочки, на таких же ухоженных и красивых людей и думал о предстоящей встрече с волнением. Он вспоминал их первое знакомство в подвальном русском гей-клубе, где воняло куревом и крепким алкоголем. Тогда Йонас сиял: его милые веснушки то появлялись, то пропадали под клубным светом; губы расплывались в улыбке; взгляд метался от одного посетителя до другого. Когда парень в скинни джинсах заметил Губанова, тот сидел в углу и без стеснения пялился на незнакомца. Для Лёши Йонас казался пришельцем из другого мира: Губанов не понимал, как он может так открыто флиртовать с мужчинами, не стесняясь себя. Он с восхищением и одновременно отвращением смотрел на смеющегося мужчину, пока внутри бушевало неприятие. Желание смешалось со страхом. Алексей не мог оторвать взгляд от обтягивающих джинсов. Он чувствовал себя грязным от одних мыслей, что он хочет мужчину. А точнее он хочет Йонаса, который, словно злонамеренно, вдруг подсел к нему. Коктейль за коктейлем, намек за намеком, и вот они вдвоём целуются в тесной кабинке туалета. Йонас приятно постанывал, когда Алексей целовал его шею, и со смешным, но возбуждающим акцентом говорил его имя. Когда дело пошло дальше прелюдий, у Губанова снесло крышу и он, схватив незнакомца за руку, предложил поехать в отель. Нервные от желания, они заказали убер и резко оказались в номере дешевого хостела. Дальше всё как в тумане. Лёша помнит тот вечер отрывками не только потому, что был пьян, а из-за собственного нежелания признавать факт секса с мужчиной. Пускай он был волшебный, страстный, Губанов не хотел принять это. На следующее утро он встал первым, оделся и, посмотрев на мирно спящего Йонаса, оставил записку с действующей почтой и извинительной запиской на английском за уход первым. Сообщение на почту он получил во второй половине дня, когда воспоминания о ночи не покидали его голову. В коротком ответе был тег телеграмма и фраза, видимо переведенная в гугл переводчике: «Общаться на почте трудно. Напиши в телеграмме. Йонас». Алексей, прочитав имейл, сразу бросился к телефону, вбил нужный тег и раскраснелся — с экрана телефона на него смотрел улыбающийся Йонас в красивом черном костюме. Столь деловой образ не вязался с воспоминаниями из клуба, поэтому первое, что написал Губанов, было: «Тебе очень идет костюм». После этого они начали общаться каждый день. Йонас даже предлагал созвониться по видеозвонку, но Губанов отказывался. Он стеснялся видеть немца, потому что в голове то и дело всплывал тот клуб, та ночь, тот секс. Алексей много раз думал прекратить общение с парнем, но что-то внутри не давало. Наоборот, оно хотело, чтобы Йонас был рядом. Внутреннее отвращение к самому себе никуда не делось. Губанов всё ещё считал себя «странным», называл «извращенцем» и заимел привычку опускать руки в кипяток, чтобы заглушить пошлые мысли о друге по переписке. Но слова Йонаса о том, что он нормальный, на время делали лучше. Как оказалось, немец ездил в Россию по делам. Он — модель, чье лицо известно по всему миру. Его имя сразу высвечивается в поисковике, когда люди вводят «популярные немецкие модели». В клубе он отдыхал после подписания какого-то важного контракта с русским агентством и специально искал того, с кем можно расслабиться. Когда он приедет в следующий раз — неизвестно, так как сделка вступит в силу только через два года. Сам Йонас увлекается танцами, предпочитает толстовки рубашкам, имеет четкий график и очень манерен. Последнее проявлялось в привычках, которые свойственны скорее женщинам, чем мужчинам: Йонас слишком импульсивен и любит утрировать жесты, мимику, речь. Как он рассказывал, в Германии люди более терпимы к лгбт сообществу, что очень раскрепощает. Губанов долгое время не мог понять что он испытывает к Йонасу. Сначала это была страсть и постыдное желание переспать, после — отрицание и отвращение, а через год общения они породнились так, что Алексей уже считал немца своим лучшим другом. Он рассказывал ему всё, что мог, также делал Йонас. Они даже пару раз созванивались по скайпу, разговаривая то на ломаном русском, то на ломаном английском. Ночь в клубе они никогда не обсуждали. Вместо этого Йонас делился своей личной жизнью, в которой за несколько месяцев появился Джон — нынешний парень — и собака по кличке Найта. Влажные сны сменились обычным желанием побыть рядом. Спонтанный секс вылился в дружбу. Йонас и Лёша часто разговаривали о внутренней гомофобии последнего. Губанов, даже спустя год, всё ещё не мог принять, что переспал с мужчиной. Он постоянно ловил себя на том, что смотрит на мужские задницы, и чувство вины пожирало его. С детства все говорили, что он больной, что такие, как он, должны гореть в аду. Говорили подобное не только друзья, которые казались ему хорошими людьми, но и родители. Во влечении к своему полу Губанов признался ещё в семнадцать, будучи пьяным. Тогда его выставили из дома с чемоданом вещей, сказали пожить пару дней у родственников, а потом, когда Губанов вернулся, записали к психиатру. После этого мысль о том, что он больной, засела в Лешиной голове навсегда. Он помнит, как пытался ходить к врачу; как его заставляли дрочить на женские фотографии; как он задыхался и его рвало от препаратов, которые ему давали. В гей-клубе он также оказался по совету лечащего врача с блокнотом и ручкой. Психиатр требовал написать список того, что ему противно в «пидарастах», а потом вернуться с этим на сеанс. Но всё вышло наоборот. Сейчас же Алексей едет в гости к Йонасу. В голове целый рой вопросов: как себя вести? Что говорить? Что делать? Не хотелось, чтобы образ в голове, выверенный Губановым, словно скульптором, разрушился. Йонас для Лёши всё тот же, что был год назад — искренний и прямолинейный; он знает, чего хочет, и обязательно этого добьётся. А ещё он открытый гей. Губанов не знал как представиться парню Йонаса и знает ли Джон о том, что Йонас и Лёша переспали в не таком уж далеком 2010. А если знает, будет ли он относится к нему предвзято? Все волнения были напрасны. Таксист привёз Губанова к роскошному отелю, возле которого, уткнувшись телефон, стоял Йонас в привычных скинни джинсах. Заметив машину, он засунул телефон в карман и дождался, пока из такси выйдет друг. В тот день Лёша принарядился: на нём были классические брюки, специально купленные перед приездом в Германию, черная обтягивающая водолазка и такого же цвета строгий пиджак. Красив, умен и заботлив — жаль, что гей. — Привет! — Йонас не подошёл, а подбежал. Лёша не успел забрать чемодан из багажника, как его крепко обняли и в нос ударил приятный аромат мускуса. Йонас улыбнулся, сильно сжал Алексея в руках и, постояв так с минуту, отпустил. Он оглянул новоприбывшего с ног до головы и на английском заявил: — Совсем не изменился! Губанов скромно улыбнулся. Пусть он не умеет говорить по-английски, но понимать мог. Забрав чемодан, они отправились в отель, где получили ключи от уже забронированного Йонасом номера. Комната за сорок евро встретила их мягкой кроватью и приятным запахом дуба. Некоторое время они молчали. Алексей начал разбирать вещи, как его схватили за руку и попросили не торопиться. Неловкость, висящую в воздухе, испытывали оба, но рассказ как прошёл полет помог сбавить её градус. — Лёша, — тот же смешной акцент, что и год назад. Губанов хихикнул, но Йонас не заметил. Он нахмурился, когда рассказ про путешествие был окончен, и начал быстро говорить, перескакивая с языка на язык, — Слушай, поехали ко мне. Отель — это, конечно, хорошо, удобно, но я хочу показать тебе Бахарах, познакомить с Джоном и Найтой. Я понимаю, что тебе может быть неловко, но я настаиваю. В конце концов, это же твой долгожданный отпуск! Зачем тогда ютиться в отеле. В чём-то Йонас был прав. Губанов не любил отельную жизнь, хотел посмотреть Германию с её величественной архитектурой, национальной кухней и, конечно же, пивом. Но его тревожило их прошлое. Мысли, которые крутились в голове в такси, вновь заполнили голову. Не выстаив под их натиском, Лёша прямо спросил: — Джон знает, что было между нами? Немец поднял бровь. Следом вторую. Потом задумчиво посмотрел на Губанова и рассмеялся так, как никогда до этого не смеялся. Вытирая слезы, он объяснил, что его парень всё знает и ничего против не имеет, а если и имеет, то лишь в шутку. Йонас не раз рассказывал Джону про Лёшу, про ту ночь и что ничего к другу по переписке не испытывает. На душе резко стало спокойнее. Алексей, воодушевившись новостью, сказал Йонасу, что согласен, но перед выездом обязательно сходит в душ — не хотелось появляться перед парнем лучшего друга в таком виде. Немец, кивнув, потащил чемодан в свою машину. Как оказалось, ехать им придется долго. От Берлина до Бахараха — маленького города с населением в две тысячи человек — шесть часов езды. Прав у Лёши не было, поэтому вести машину Йонасу придётся без смены. Выехали в девять утра с расчетом приехать в город в четыре часа. Улочки Берлина Губанов успел увидеть лишь мельком. Старинные здания с миниатюрными вывесками, величественные соборы и церкви сменились чистыми полями, которые подготавливали к посевам. То тут, то там виднелись ветреные вышки, катались тракторы. Всё казалось игрушечным, миниатюрным. Лешин глаз, привыкший видеть сталинки, брежневки и хрущевки, не воспринимал такое количество цветов. В Германии даже пахло по-другому: в городе — свежеиспеченными претцелями, корицей, горячим шоколадом и ванилью; за его пределами — душистыми соснами, сухой соломой и пылью. Губанов смотрел на чистое весеннее небо, на остатки снега и улыбался. Почти всю дорогу они молчали. Йонас иногда говорил удивительные факты, связанные с Германией. Например, когда они проезжали по мосту, немец с гордостью сказал: «Ты знаешь, что в Германии мостов больше, чем в Венеции?». Конечно Губанов не знал, поэтому, любуясь видом из окна, смог только кивнуть в ответ. Осознание, что Леша сейчас за тысячи километров от дома, разжигало любопытство. Хотелось узнать всё про чужую страну, где так отличаются люди и их стиль жизни. Йонас отвечал на все вопросы, которые ему задавал восхищенный Алексей. Но казалось, что даже этого мало. Спустя четыре часа дороги захотелось спать. Глаза смыкались, взгляд замыливался. Губанова хватило ещё на час, а потом он резко заснул. Проснулся он от толчка в бог и улыбающегося Йонаса, кивком показывающего на синий домик. Губанов вышел из машины, тут же открылась дверь и из дома выбежал золотой ретривер. — Найта! — послышался строгий мужской голос и в дверном проеме показался высокий, широкоплечий мужчина. Короткие темные волосы, смешная оправа очков, футболка с металлистом группы Iron Meiden и взгляд, полный беспокойства. Джон, увидев гостя, смягчил тон, вышел из дома и вытянул руку, — Джон. Добро пожаловать в наш дом. Мы рады любому гостю. Губанов молча ответил на рукопожатие. Мужчина нахмурился, но когда Йонас объяснил, что Алексей не так уж хорош в немецком, по-доброму улыбнулся и с акцентом повторил уже на английском: — Добро пожаловать! На это Губанов бросил короткое «thanks» и забрал чемодан из багажника. Найта, до этого крутившаяся под ногами и даже запрыгнувшая в машину, побежала в дом. Следом за ней отправились хозяева, что-то обсуждающие на немецком, и уставший после полета Леша. Дом у Йонаса и Джона был маленьким, но уютным. Внутри все ещё висели рождественские украшения, хотя весна уже на пороге, стояла искусственная елка, обвешенная игрушками и гирляндами. В комнатах приятно пахло новой мебелью. Весеннее солнце пробиралось через большие окна и освещало весь дом. В зале шумел телевизор, показывающий футбольный матч, и еле слышно работал кондиционер. В доме кипела жизнь. Мужчине досталась комната в самом углу дома. Неприметная спальня для гостей оказалась очень удобной и весьма милой: на стенах висели фотографии парочки, их родителей и близких. Но самое главное — почти в центре стояло пыльное черное фортепиано. Леша открыл крышку, нажал на клавишу и убедился, что прав — инструмент расстроен. Губанов грустно вздохнул. Он любил фортепиано, пытался научиться играть самостоятельно, но так и не смог — стукнуло семнадцать, а потом времени на игру попросту не было. Он помнил, как расслаблялся за игрой, каким счастливым чувствовал себя за «сочинением» музыки. Но он упустил шанс и теперь жалеет об этом. Преступление, что такая красота стоит в одной из комнат, а не в достаточно просторной гостевой. Разложив вещи по полкам шкафа, Алексей упал на кровать. Как же ему хотелось спать. Он закрыл глаза, помассировал переносицу и заулыбался. Встреча с другом прошла лучше, чем он представлял, Джон — довольно приятный парень, а Германия намного лучше, чем на открытках. Всё складывалось как нельзя лучше. Губанов пусть и чувствовал усталость, но она была приятной, не такой, какую раньше он испытывал день ото дня. Теперь ему можно расслабиться и не бояться, что его уличат «педиком» и засмеют или, не дай бог, побьют. Тут дышать легче. В дверь постучали. Йонас уже в домашней одежде позвал Губанова к столу. Леша, предвкушая вкусную еду, из вежливости подождал несколько минут и вышел. С маленькой кухни доносилось скворчание масла. Пахло мясом и тертым сыром. Два парня, толкая друг друга и смеясь, готовили ужин. Наблюдая за ними, Губанов испытывал белую зависть. Он хотел такого же: жить с любимым человеком, не боясь обсуждения общества и собственных чувств. Облокотившись об стену, Леша думал как славно любить и быть любимым. Но внутри все ещё неприятно жгло. Как же он устал. — Что готовите? — два парня обернулись. Йонас помахал лопаткой, приглашая принять участие, но Губанов отказался. В готовке он полный профан. С помощью гугл переводчика языковой барьер перестал быть проблемой. Болтали обо всем и ни о чем: Леша рассказывал о жизни в России, о своем настоящем, парни — о жизни в Германии и планах на жизнь. Оказалось, что Джон — не коренной немец, а канадец, переехавший сюда по работе. Он — фотограф, который когда-то устроил съемку Йонасу. Так и познакомились. Когда Йонас отошел из-за телефонного звонка, Джон признался, что собирается сделать парню предложение. «Активисты борются за права меньшинств, поэтому я верю, что мы когда-нибудь заключим брак» — сказал фотограф шепотом, чтобы ненаглядный не услышал. Губанов удивился так, что на лбу появились новые складки. Права меньшинств? Брак между мужчиной и мужчиной? Может Джон шутит, издевается над ним? Но канадец был абсолютно серьезен. Он смотрел на Йонаса так влюбленно, что Губанов не верил что можно так сильно любить другого человека. Разговор за тарелкой карбонары прошёл легко и непринужденно. После него осталось сладко-кислое послевкусие, словно Губанова сначала окунули в чашу с теплой водой, а следом в ледяной омут. Только Найта, подставляющая мохнатый животик, успокаивала нервы. Хозяева часто говорили, что их собака не любит незнакомцев, однако к Леше тянулась и даже просила погладить. Поглаживая Найту, Губанов думал как тяжело будет возвращаться в Россию после Германии, ведь там нет того, кто понимает. После обеда все перешли в зал, где разговор зашёл про пианино. На вопрос «кто владелец» Йонас поменялся в лице, а Джон, подбирая слова, ответил: — Это пианино его матери. Когда-то она ещё могла играть. Алексей пожалел, что спросил. Он пытался перевести тему на что-то другое, но до конца вечера Йонас ходил без лица. Он всё также смеялся и болтал, но из вежливости. Губанов решил, что больше спрашивать об этом не следует, но вдруг, почти перед отходом ко сну, Йонас сказал: — Я ненавижу это фортепиано, а выкинуть не могу. В конце концов, это память. Мама обожала играть на нём. Всю жизнь она была пианисткой, а потом ей поставили рак легких. С каждым новым днем её веселые мелодии сменялись музыкой, наполненной отчаянием и тоской. Она перестала сочинять. Пару месяцев назад мама умерла: мы вывезли вещи — некоторые продали, некоторые раздали, — убрали фотографии, но фортепиано не смогли вывезти. Я всё ещё надеюсь услышать знакомые ноты из комнаты. После этого все отправились спать, а Губанов думал о том, что, наверное, он слишком сентиментален.

***

На следующее утро Леша проснулся от приятного запаха готовой еды. На секунду ему показалось, что он очутился в детстве, когда ему было только четырнадцать лет и мама готовит ему завтрак перед школой. Часы показывали девять часов утра. За окном во всю пели птицы, светило солнце и пахло свежестью. Понежившись в кровати несколько минут, Губанов умылся и пошёл на кухню. За плитой стоял Йонас, орудуя ножом. Заметив друга, он приветливо улыбнулся. — Доброе утро, — пробубнил Алексей, предвкушая вкусный завтрак. — Как спалось? — не отвлекаясь от готовки, спросил немец. — Спал как новорожденный. Не помню как в кровать лёг. Друг кивнул. Он нарезал салат с овощами, пока на плите готовилась грудка и варился рис. — А где Джон? — Ушёл на съемки. Появилась одна срочная, поэтому он вернется домой только завтра с утра, — отчеканил Йонас, чем-то взволнованный. — Всё нормально? Немец остановился. Он убрал нож в сторону, поднял глаза и строго спросил: — Леш, ты все ещё не принимаешь себя? В смысле что тебе мужчины нравятся. «Действительно доброе утро» — подумал Алексей. Он отвел глаза в сторону, но даже это не помогло — всем телом он чувствовал на себе пристальный взгляд друга. Тот склонил голову в ожидании ответа. Парень долгое время молчал. Конечно, сейчас ситуация лучше: он понимает, что ему больше по душе мужчины, чем женщины, но принять это до сих пор сложно. Сеансы с психотерапевтом Лёша прекратил год назад, сразу после той ночи в гей-клубе. Об этом прошлом он не рассказывал даже Йонасу. — Не знаю. Всё сложно. А что? Друг нахмурил брови. Он снова взял нож в руки и продолжил готовку. — Сегодня ты идёшь со мной в гей-бар. Губанов опешил. Аппетит резко пропал, а сердце запрыгало от тревоги. Он? В гей-бар? После той ночи он больше не возвращался в подобные заведения и не планировал. В России они всегда казались ему грязными, ассоциировались только с проституцией и мерзкими прикосновениями. — Слушай, я понимаю, что ты не в восторге, — продолжил Йонас, — Но я хочу показать тебе, что тут не так, как в России. Люди намного приятнее, отзывчивее и откровеннее. Никто тебя не тронет и не начнет драку, — Он поднял взгляд и посмотрел на собеседника, — Доверься мне, я не подведу. Не хотелось ничего говорить. Мужчину накрыла паника только от одной мысли, что он будет там, среди таких же, как он; там, куда входить можно только ночью и выходить, оглядываясь; там, где к тебе пристают с просьбой оплатить напиток. По коже пробежались мурашки. — Я понимаю, что тебе тяжело. Я прошу тебя, как друг, — он тяжело вздохнул, — Я знаю многих из этого клуба. Представляешь, там даже есть русский. Он такой же, как ты, но более… — Йонас посмотрел на друга. В его взгляде читалось замешательство, — Раскрепощенный. Скажем так. Ну, скажи же, что тебе интересно! Услышав новость о «раскрепощенном русском», воображение Губанова рисовало не очень приятную картину. Наверняка это мужчина лет тридцати, разочаровавшийся в жизни после развода с женой и запивающий горе в баре. А может это извращенец, любящий переодеваться в женскую одежду. От одного образа Леше стало противно. Но как же его съедало любопытство. — Ты с ним знаком? — Пожалуй, — воодушевился немец, услышав не отрицательный ответ, — Он хороший человек, музыкант. Больше ничего не скажу! Лучше сам с ним познакомься. Алексей протер глаза. Голова гудела. К ногам подбежала Найта и начала скулить в ожидании утренних объятий. А что он теряет? Он в незнакомой стране, где всем всё равно друг на друга. За прошлый вечер Леша не раз убедился из рассказов друзей, что люди не стесняются проявлять себя и уважают других. В конце концов, он уедет через пару дней в страну, где подобное отношение — редкость. Может попробовать побороть свой страх? Тем более, этот русский — музыкант, они точно найдут о чем поговорить. — Хорошо, во сколько? Йонас округлил глаза и Губанов засмеялся. Он ожидал подобной реакции. — Обычно мы с Джоном выходим в десять. До этого времени можно прогуляться по городку, я проведу тебе экскурсию! — Замечательная идея, — улыбнулся Леша и друг засветился ярче весеннего солнца. Готовили и завтракали они за обсуждением будущего приключения. Йонас советовал, что нужно надеть, чтобы привлечь внимание мужчин, а Леша вспоминал какие вещи он привез с собой. Время пролетело так незаметно, что спустя мгновения Йонас уже надевал на Найту бежевый ошейник, а Губанов готовился к приятной прогулке. И она действительно оказалась приятной. Бахарах — замечательный город. Как только парни вышли из дома, им помахала женщина с соседнего двора и что-то крикнула на немецком. Йонас улыбнулся, тоже что-то ответил, а потом перевел для Губанова сказанное: — Женщина сказала, чтобы я не смел изменять Джону. А то она испортит наш газон, — засмеялся немец, видимо привыкший к подобному. К Лешиному удивлению, город оказался уж слишком маленьким. Парням хватило два часа, чтобы обойти весь Бахарах. Первое, что бросилось в глаза — это фахверные домики в цветах. Леше казалось, что он попал в одну из сказок братьев Гримм: вот-вот появятся бременские уличные музыканты, пробежит под ногами мальчик-с-пальчик и запоет песню из окна дома одинокая Рапунцель. Средневековый город, окруженный виноградниками со всех сторон, манил. Городские стены, сохранившееся до сих пор, восхищали своим величием. Губанов представлял, как здорово было бы прогуляться внутри. Над Бахарахом безмолвным стражем возвышался замок Штальэк. У Губанова перехватило дыхание, когда они шли по раньше разводному мосту. Он смотрел, как прыгают солнечные лучи по реке Рейн; как люди прогуливаются по набережной и улыбаются так искренне, так счастливо. Поднимаясь на 160-метровый утес, Алексей понимал почему «неприступный замок на утёсе» является достоянием города. Замок величественно осматривал свои владения, наблюдая за жителями города. Чем ближе парни подходили к Штальэку, тем более грозным и прекрасным он казался. По словам Йонаса, на данный момент этот замок — молодежный хостель. И пускай Губанов слегка расстроился после этой новости, восхищение быстро перекрыло это чувство. Да, Виктор Гюго был прав. Бахарах — «самый очаровательный город в мире». После прогулки Леша ещё долго не мог отойти после увиденного. Счастливый и вдохновленный, он вдруг захотел сыграть на фортепиано; прикоснуться пальцами к ранее любимым клавишам и начать играть десятую сонату Бетховена. Лирическое настроение сопровождало парня за обедом и ужином. Он всё время хотел открыть крышку инструмента, но понимал, что это будет невежливо и пошло, поэтому желание лишь осталось желанием. Может ему полегчает, когда он познакомится с «тем самым» человеком? Оставшееся время до похода в клуб Леша коротал за беседой с Йонасом. Последний выбирал наряд на вечеринку, пока Губанов, редко отрываясь от привезенной с собой книги, комментировал его выбор. Остановились на яркой кофте и синих джинсах, на удивление не скинни. Леша не стал долго думать и одел то же, в чем приехал, но без пиджака. Йонас подмигнул и сказал, что ему очень идет, на что Губанов ответил, что пожалуется Джону. Наступило десять часов вечера. Весь сияющий и явно довольный настоящим Йонас звякнул ключами от белой Кио Рио и крикнул другу выходить. Леша, стоя напротив зеркала, удивлялся с самого себя. Он все ещё не осознавал, что едет туда, куда обещал не возвращаться. Но поток мыслей прервал рев мотора, гудок автомобиля и Йонас, что-то кричащий на немецком и указывающий на время. Вдохнув, Мужчина сел в машину, и они поехали в город побольше, находящийся в сорока минутах езды. Приятные улочки Бахараха исчезли в темноте. Но под песни Викенда время летело слишком быстро, и вот Губанов стоит перед неприметным, казалось бы, домиком, возле которого обнимаются однополые пары и курят одиночки. Вдруг вернулась тревога. Сердце быстро билось, а живот скрутило так, что невозможно разогнуться. Но выбора у него нет. Он обещал, они приехали. Не время отступать. Йонас толкнул друга в плечо, мол «не паникуй» и скользнул внутрь. Губанов потерял его сразу же, как зашел сам. Ступеньки вели наверх. Широкий проход был заполнен разными людьми: кто-то стоял в костюме и разговаривал по телефону, а кто-то ходил в женской одежде, накрашенный и в парике. Несколько ступенек привели Губанова к пропускному пункту, где Йохан уже расплачивался за них двоих. Два здоровых мужика в обычной одежде приветливо улыбались, что совсем не вязалось с их внешностью. «Улыбаются — значит добрые» — подумал Леша и подошел ближе. Один из амбалов попытался с ним заговорить, но тут же подоспел Йонас и начал лепетать на немецком. Незнакомец кивнул и открыл дверь, ведущую в клуб. В нос сразу же ударил запах алкоголя, но не такой, как в российском клубе — тут он был смешан с приятными нотками цитруса. Свет сафитов — единственное, что освещало помещение, поэтому в некоторых углах было темно и там постоянно кто-то зажимался. Впереди виднелась стойка с приятным барменом, который успевал общаться с каждым посетителем. Слева от него — диджейский столик, за которым стоял молодой парнишка в смешной футболке. Справа, Леша не верил своим глазам, стояло фортепиано — дорогое, новое, блестящее. Такое, как в музыкальной школе. Губанов расстроился, что сейчас там никто не играл, и подошел к Йонасу, который уже с кем-то здоровался. На вопрос откуда тут фортепиано, немец ответил: — Это гей-бар только ночью. Утром и днем это обычное кафе. Но Леша не мог в это поверить. Он оглядел всех вокруг — в основном люди сидели по парам или в компании. Поэтому, подсмотрев себе место в углу и предупредив друга, Губанов сел прям возле фортепиано. Он смотрел на открытую крышку и не мог оторвать взгляд. Чугунная рама скрывала за собой молоточки, которые хотелось заставить дрожать; на пюпитр хотелось поставить ноты, а до лир прикоснуться. Величественный черный корпус отражал больше неинтересных ему людей. Как люди могут слушать клубняк, когда тут стоит целое произведение искусства, только и ждущее пианиста? Музыка действительно давила на уши. Губанов оглянулся в поисках друга. Йонас общался с группой неформалов и попивал коктейль. Границы он не переходил — только он один сидел на отдельном месте, пока другие обнимались и чуть ли не лежали друг на друге. Алексей вдруг почувствовал гордость за друга. Леше наскучило сидеть трезвым в одиночестве спустя час. Поэтому он решил, что будет сидеть пьяным в одиночестве. Губанов подошел к стойке, улыбнулся бармену и минут пять пытался объяснить что хочет обычный виски. После одного глотка ушли мысли о неловкости, спустя два — мужчина захотел вернуться к другу, но передумал. Разговор с барменом и официантом тоже не задался — не было никого, кто знал русский или хотя бы понимал полупьяный английский. Леша так давно не пил, что почувствовал легкость в теле почти сразу. — Чего один пьешь? — послышалось позади. Йонас! — Я тебе друга привел, как и обещал. Леша обернулся и увидел того самого «раскрепощенного русского». Молодой парень чуть младше Губанова смотрел с интересом и его глаза сверкали звездочками. Ну или Алексей просто пьян. Незнакомец был одет просто — зеленая толстовка и черный джинсы. На фоне остальных он не выделялся, а, наоборот, казался серой мышью. Но в нём Губанов увидел родной русский взгляд, которого так не хватало, и услышал грубую русскую речь: — Ну здравствуй, другалек. Голос грубый и нежный одновременно. Улыбка в уголок губ и сощуренные глаза. Незнакомец протянул руку и Губанов сжал ее так, будто он тонул и ему срочно нужна была помощь. Ладонь оказалась на удивление мягкой, а пальцы длинными. Однако хватка такая же, как на родине — сильная и «мужественная». О боже, оказывается, Леша даже соскучился по такому. — Общайтесь. Я пошел, — сказал Йонас и, подмигнув другу, побежал обратно в компанию. Вот негодник! Незнакомец сел за стойку, позвал бармена и объяснил что закажет на чистейшем немецком. Алексей никогда не думал, что этот язык может звучать так привлекательно. Спустя минуту перед новоиспеченным товарищем стоял стакан коньяка со льдом. — Рассказывай кто, откуда, что тут делаешь, — без стеснения начал незнакомец. — Я Алексей. Приехал сюда к другу, ты уже с ним знаком, на пару дней. В клуб пришел тоже по его воле. Человек улыбнулся и кивнул. — А меня Володей звать. Йонаса я знаю с того момента, как сюда приехал. Хороший парень. Губанов не согласиться не мог. Йонас для него сейчас самый близкий человек, и он надеялся, что так будет всегда. Дружба с ним — отдушина. — Приятно познакомиться, Володь. А когда ты приехал? — В году восьмом, уже точно не помню, — Парень выпил половину стакана и зажмурился, — Крепкое какое. Так вот, приехал по работе, а в итоге остался надолго. Третий год как тут живу и уезжать не планирую. — А в бар зачем пришел? — спросил Губанов, допив уже свой второй виски. В горле жгло. Надо было взять закуску. — Так я тут работаю. Леша замолчал и даже спросил правильно ли он всё услышал. Володя рассказал, что он — пианист этого кафе, а по ночам редко подрабатывает официантом. Сегодня не вышел на смену, потому что коллега попросила выйти вместо него, а ему это на руку — днем звонил Йонас, предложил отдохнуть и кое с кем познакомить. Незнакомец засмеялся, сказал, что русских тут почти не встретишь, и их встречу определенно надо отметить, а Губанов всё не мог отойти. Подождав, пока Володя закончит свою речь, он серьезно спросил: — Получается это твое фортепиано? Незнакомец улыбнулся и кивнул. Увидев в глазах другого интерес, смешанные с приятным удивлением, спросил: — А что, нравится? — Безумно. И Леша опять засмотрелся на шикарный корпус, ножки и белоснежные клавиши. Собеседник, заметив с какой любовью новоиспеченный товарищ смотрит на фортепиано, предложил: — Хочешь сыграю? Губанов только успел рот открыть, как Володя уже куда-то исчез. Ожидание было томительным и на секунду парень подумал, что его бросили, не попрощавшись, но тут музыка утихла и диджей объявил о заказе. Из двери рядом с фортепиано вышел Володя — в той же толстовке и джинсах, но с стопкой нот в руках. Он сел за фортепиано, улыбнулся в зал и начал играть. Сначала зазвучала беглая, звучная мазурка. Быстрые пальцы словно отбивали ритм, за ними было сложно проследить. Пианист улыбался, погруженный в музыку, и не обращал на зал никакого внимания. Казалось, что он танцует мазурку, а не играет её. Его ноги то и дело стучали по полу в такт. Алексей мог лишь завороженно наблюдать, как недавно молчавший инструмент заговорил, запел, ожил. Следом за мазуркой — менуэт, резко поменявший настроение игры. Живая мелодия сменилась ровной, где-то тревожной, но не менее прекрасной. Володя с каждым нажатием на клавишу качал головой. После зазвучал вальс, и Алексей узнал его — «Маскарад» Хачатуряна. Сердце с нарастающей мелодией стучало ей в такт. Если до вальса кто-то разговаривал и шутил, то сейчас все замолчали. Началась вторая партия. Лешины руки чесались, он не мог дышать и не мог оторвать взгляд от Володи, который растворился в музыке полностью. Он смотрел на ровный стан, руки, играющие любимую мелодию, и будто сходил с ума. Глаза смотрели только на Володю. Уши слушали только его игру. А в сердце что-то странно кололо. Щеки горели. Губанов слышал духовые, видел перед собой дирижера и смотрел, не моргая. Играть Володя закончил под аплодисменты. Поклонившись, пианист вышел из инструмента и исчез. Диджей ещё пару минут не ставил музыку, чтобы не портить впечатление. Губанов заказал пару шотов. — Понравилось? — послышалось справа, когда Леша опрокинул первый. Володя вернулся. Он выглядел так, словно ничего не случилось, пока Губанов с глазами по пять копеек смотрел как тот с него смеется, — Без второй руки, конечно, не то, но тоже пойдет. Он сказал «пойдет»? Да Леша игры лучше нигде не слышал! Боже, да что же это с ним… — Ты прекрасный пианист, — сказал Губанов с полной серьезностью. Незнакомец улыбнулся, сказал короткое «спасибо», а потом замолчал. Они долгое время сидели в тишине, пока Володя не сказал: — Был бы «прекрасным» — не застрял бы тут. На его лице показалась тоска. Он, наблюдая за кубиком льда в стакане, секунду помолчал, а потом продолжил: — Я только и могу, что в кафешках и барах играть. На большее я не способен. В большем я уже «средний» Может так подействовал алкоголь, но Леша хлопнул незнакомца по плечу и ответил: — Мне нравится как ты играешь. Вон какие у тебя пальцы ловкие, — он взял Володю за руку, а потом, осознав что сделал, отпустил, — Ты крут. Я с удовольствием послушаю твою игру ещё раз. Сыграешь для меня? Губанов сказал это от чистого сердца. Он не знал как его слова звучат для других и могут быть неправильно поняты. Ему хотелось доказать, что Володина игра — это не просто музыка, которую можно послушать на фоне. Володина игра — это искусство. Володя — это искусство. Собеседник улыбнулся и, схватив Алексея за руку, спросил: — Флиртуешь со мной? Странно, но мужчина не чувствовал отвращения. Он смотрел, как в серых, словно небо перед грозой, глазах отражается он сам; как его руку крепко сжимают и как чужие губы оказались на его губах. Как же всё так вышло? Горький от коньяка поцелуй не заканчивался. Володя запустил одну из рук Леше в волосы. С влажным причмокиванием они целовались и целовались, пока их не одернул бармен — все смотрели на них. Леша почувствовал себя неловко, в отличие от Володи: он возобновил поцелуй, но на этот раз он был коротким и быстрым. Губанов поймал себя на мысли, что хочет ещё. — Может и флиртую, — протянул Губанов, завороженно смотря на чужое лицо. Ехидная улыбка и лисий взгляд вызывали в душе то, от чего Алексей хотел избавиться. — Забавный ты. — Какой есть. Оставшийся вечер они разговаривали обо всем. Казалось, что времени слишком мало. Леше не хотелось, чтобы день заканчивался и наступал новый, ведь там не будет Володиной игры. Там не будет его мазурки и вальса. Оказалось, что Вова тоже из Москвы. Он рос в обычной семье со средним достатком, закончил музыкальную школу с отличием и долго выступал в местном оркестре. Потом его позвали в Германию. Ему пришлось бросить родителей и идти дальше, отринув прошлое, но жизнь не так проста. Он переехал в Берлин, где долгое время также играл в оркестре. Денег было хоть отбавляй, действительность казалась сказкой, а потом всё вдруг надоело. Володе надоело играть чужие произведения, он захотел писать свои, но разочаровался и потерял работу. Теперь он тут, в маленьком городишке, подрабатывает в кафешках и ресторанах. — Я не скажу, что это плохо. Мне нравится, что я не обязан играть то, что не хочу. Но я до сих пор не придумал ничего лучше простых мелодий, отдаленно напоминающих великих классиков. Чувство, что я лишен индивидуальности, съедает меня заживо. Понимаешь? Леша понимал. Он ведь раньше тоже играл. Когда он поделился этим с Володей, то чужие глаза засияли. — Всё же ты такой забавный! — Я бы послушал то, что ты сочинил. Ну, знаешь, как пианист пианиста. Хотя меня навряд-ли назовешь таковым, но… — Да с удовольствием! Да я своим ушам не верю. Что за удача! — перебил его Володя, радостный и уже предвкушающий их совместное времяпровождение, — Давай прям завтра? Я свободен! Губанов согласился. Послушать Володину игру для него как глоток свежего воздуха. Они ещё пару минут пообщались, а потом новоиспеченный друг ушел, оставив свой номер телефона. Записку с контактами Леша положил под чехол, а значит под сердце. Ещё минут десять он сидел, осознавая произошедшее. Он. Поцеловался. С. Мужчиной. И при этом не почувствовал отвращения! Это все потому, что Володя так хорошо целуется? Йонас уже сидел один. Он засыпал на диване, редко проверяя телефон на сообщения от Джона. Губанов разбудил друга и тот, с ехидной интонацией, спросил про Володю. Губанов ничего не ответил, сказал, что нужно собираться, и на всякий случай проверил записку в чехле. А то вдруг ещё потеряется. Ехали в Бахару в тишине. Йонас прекрасно понимал, что сейчас не время для разговоров и сам не хотел вести диалог. По радио крутили Cigarettes After Sex. Время — два часа ночи. В домах не горел свет, большинство окон были зашторены, а магазины давно закрыты. На душе — спокойствие, и только горящие губы с привкусом коньяка напоминали что произошло этой ночью.