Самое сложное в жизни — это знать, какой мост перейти, а какой сжечь

Сгорбившись, Андрей сидел за столом и бесцельно рассматривал пожелтевшую от времени скатерть. Рядом мама ела уже второй кусок торта «птичье молоко», Юля что-то весело рассказывала, не обращая внимания на измазанный в шоколаде рот, а Ирина Сергеевна — или Ирина, как Андрей называл ее мысленно, — едва заметно улыбалась, держа в руках наполовину пустую чашку чая. И вроде бы все было хорошо, как в тех сказках, где все заканчивалось пресловутым «и жили они долго и счастливо» — Андрей даже удивился тому, насколько мирно у него получилось сходить на рынок за тортом — но все равно что-то было не так. Счастливый финал его истории неестественно горчил и по ощущениям напоминал ту накипь, что скапливалась на дне чайника. Андрей сглотнул, опуская взгляд на недоеденный кусок торта в своей тарелке — тошнота комом подступила к краю горла, отчего он так и не смог доесть приторную сладость — и потянулся к чашке с остывшим чаем, через силу сделал глоток. Чай, любезно предложенный сотрудниками больницы, отдавал помоями. — Ты где так? — наклонившись, тихо спросила Ирина. Взглядом она указала на его руки, и Андрей рефлекторно посмотрел на них тоже. Ободранная кожа, покрасневшие костяшки пальцев. Конечно, Ирина подумала, что Андрей вновь с кем-то подрался или совершил что-то еще, относящееся в ее голове к «пацанским проступкам» — и не то чтобы она была не права — но все было слишком сложно, чтобы описать парой ничего не значащих слов. Андрей уже было открыл рот, чтобы соврать, но ложь так и не сорвалась с его губ. Не зря, у входа в больницу, держа в одной руке коробку с тортом, а в другой цветы, он пообещал себе, что действительно попробует завязать и с пацанскими делами, и со всем коснувшимся его криминалом. Не ради Ирины Сергеевны или него самого, а ради мамы и Юли. Они заслуживали и лучшего сына, и лучшего брата, и лучшей жизни. Прав был дядя Ильдар, когда сказал, что Андрей свел с ума маму своими поступками. Что в таком случае могло случиться с Юлей? — С Маратом подрались, — признался таким же тихим голосом Андрей. В груди обожгло, точно туда кто-то выстрелил или ударил ножом и прокрутил, не вынимая лезвие. Андрей знал, что в момент драки ненавидел Марата, и часть него ненавидела и сейчас: и за предательство Универсамовских, и за то, что он заманил его в группировку, а сам ушел, сжигая все мосты, но одновременно с тем… Его здесь не хватало — Марат был недостающей деталью финала новой, счастливой жизни Андрея. Андрей спрятал руки под стол, лишь бы не смотреть на покрасневшую кожу — напоминание об их последней встрече. Ирина прошептала, что они обязательно помирятся. От нее пахло чем-то сладким, и раньше Андрей бы насладился и ее близостью, и ароматом духов, но не сейчас. Сейчас в его голове возникли воспоминания о Марате. От него, например, всегда пахло табаком, и здесь он не съел бы кусок торта даже из вежливости — не любил он его — а вместо этого попросил бы сгущенку и умял целую банку. Марат бы улыбнулся так широко, что света всех ламп в больнице не хватило бы, чтобы затмить его улыбку, и потянул Юльку танцевать, а потом повернулся бы лицом к нему и позвал тоже… Но Марата здесь не было — и никогда не будет. Андрей обессиленно зажмурился, игнорируя боль в груди. Он был мне как брат. Он предал меня. Он — чушпан, а я — пацан. Нас обоих отшили, пусть со мной это и произошло номинально. Я ненавижу его. Я скучаю по нему. «Он был моим первым лучшим другом, — подумал Андрей перед сном, рассматривая потолок своей новой спальни, — но стал ли он моим первым врагом?» Ночью ему снилось их первое совместное воровство кепок в сеточку. Во сне погоня от продавщицы и ее праведного гнева растянулась на километры — Марат схватил его за руку и тащил за собой. Андрей проснулся на рассвете. Место, куда до него дотронулся ненастоящий Марат — жгло. За завтраком он молчал. Голова гудела, а в глаза будто кто-то насыпал горсть песка — Андрей растерянно моргал и пытался вспомнить, куда он подевал свою кепку. Должно быть, она осталась в старой квартире. Может, сходить туда, поискать?.. — Андрей! Андрей! — голос Ирины вывел его из оцепенения. — Ты что, еще спишь? — А, — он зевнул. — Что ты сказала? Андрей принципиально не хотел обращаться к ней на «вы» наедине — не такая уж и большая разница в возрасте была между ними. Да и теперь Ирина буквально воспитывала его сестру и пыталась воспитывать его. А это, если еще не упоминать все, что успело произойти за последнее время: поцелуй в щеку в больнице, приглашение на вечеринку, совместный (пусть и неудачный) поход в кино и много чего еще. И одновременно с этим Андрей понимал, что теперь все эти воспоминания, все отголоски чувств, что он испытывал к Ирине с их первой встречи, должны быть глубоко похоронены и забыты. Иначе жить вместе, навещать мать и гулять с повеселевшей, вновь широко улыбающейся Юлькой не получится. — Я сказала, что хочу перевести тебя в другую школу, — повторила Ирина, — если начинать жизнь заново, то менять все. Юль, будешь еще бутерброд? Андрей пожал плечами. Новая школа, так новая школа — какая ему разница? В старой, конечно, не обошлось бы без драк — хоть с тем же Искандером — но в новой… Может, и правда получится все начать с чистого листа. Пока Ирина намазывала Юле масло на хлеб, Андрей неожиданно вспомнил о шапке, подарке Марата, что он продал на рынке. Интересно, она все еще у того мужчины? И можно ли ее как-нибудь вернуть? В новой школе, куда его перевела Ирина, дабы начать «жизнь хорошего законопослушного человека», учился Марат. Хорошо еще, что учились они в параллельных классах, иначе была бы драка — и так было неловко, когда их взгляды впервые пересеклись в столовой. Ну хоть Марат больше не бывал в музыкалке, где восстановился Андрей. Но это не мешало ему, перебирая клавиши на пианино, думать не об учебе, а, например, о проданной шапке. Мужчина запросил за ее возврат пятнадцать рублей вместо потраченных трех. Андрей едва сдержался, чтобы не выкрасть шапку — чертово обещание начать новую жизнь — и не избить продавца до полусмерти, заставив умолять о пощаде. Кулаки чесались, гнев красной пеленой застилал глаза, но Андрей сдержался, вспоминая об улыбке матери. Чем не повод для гордости? Андрей пытался узнать о том, что происходило у универсамовских. С Турбо, например, сняли обвинения за убийство Желтого, но за организацию группировки оставили — да и больше половины универсамовских отправили в колонию за многочисленные грехи, что они успели накопить за эти годы. Андрею чудом удалось избежать такой же судьбы. Ему было стыдно и за чувство облегчения, и за то, что он не сидел со своими в неволе, а находился на свободе. «Теперь я другой человек», — повторял по утрам Андрей, рассматривая себя в зеркале. Разбитые губы исцелялись, волосы постепенно отрастали, синяки медленно желтели и исчезали, а вот тяжелый взгляд и «льдинка в сердце», как выразилась однажды мама, — нет. Андрей не сразу узнал, что Адидас — Вова — мертв. Он даже сначала не поверил: как мог их старший, ветеран афганской войны, тот самый Вова, что учил скорлупу драться и вселял уверенность своими словами о пацанском благородстве и действиями!... Оказывается, мог. Первым делом Андрей подумал о Марате. Недавно тот потерял Айгуль, а тут еще и брат, так сильно им любимый — как Марат держался? «Он это заслужил за то, что сдал пацанов», — поднял голову в его сознании Пальто, которого новый, пытающийся исправиться Андрей старательно игнорировал. Не только потому что он сам пытался избавиться от пацанских понятий и правил, но и потому что за предательство одного не должны расплачиваться другие — особенно такие благородные и полные справедливости люди, как Вова. На похоронах Андрей стоял издали, не показываясь на глаза Марату и его семье. Слез не было, но внутри будто все замерзло и покрылось изморозью. Адидас не заслуживал такого конца… Да никто из них, если честно, не заслуживал того, что получил. Но Адидас гнил в земле, пока Андрей стоял живой и здоровый. Где чертова справедливость? Марат выглядел поникшим и смирившимся со всем происходящим дерьмом в его жизни — Андрей жадно следил за ним. Сердце при этом болело так, будто по нему ежесекундно били кувалдой — и как только оно могло продолжать так долго работать? Как Андрей мог так долго держаться без него? «Марат предал меня, — напомнил себе Андрей, сжав руки в кулаки, — он предал меня». В памяти, в противовес словам, возникли воспоминания о том, что они пережили: о всех улыбках, шутках и каверзах; даже о запретном, о том, что рассказать было бы зазорно: о скуренной на двоих сигарете, о переплетенных пальцах, о взглядах. Андрей следил за Маратом издали, просил — мысленно, конечно, — чтобы он посмотрел на него в ответ, взглянул хотя бы раз. Ему бесконечно сильно, несмотря на все, что произошло, по-прежнему, хотелось стать центром вселенной Марата, хотелось вновь стать для него важным — иначе к чему все эти мучительные в своем безмятежном счастье сны? — и Андрей, между тем, своим разумом, в отличие от жалкого сердца, этого не хотел. Совершенно. Вообще. Никак. От некоторых привычек избавляться тяжелее, чем от других. Андрей повесил куртку — Ирина вместо отданного Кащею пальто купила ему куртку — на крючок, как услышал грубый голос: — Жду до завтра два рубля, чушпан, — удар и глухой звук, будто кто-то из последних сил старался не заплакать, — иначе это будет повторяться, пока ты не принесешь деньги. Удивительно, что даже в этой правильной — как выразилась Ирина — школе были свои пацаны, будто весь их город заполнили уличные разборки и жестокость. Андрей знал, что должен промолчать и уйти, притворившись глухим, ведь он начал новую жизнь без насилия, разбитых носов, крови и драк, но… Но Андрей никогда не умел оставаться в стороне. — Обижаешь слабых? — он вышел из своего импровизированного укрытия, замечая уже ставшую обыденной картину: чушпан валялся на полу и держался руками за кровоточащий нос, а пацан стоял над ним и улыбался. В такие моменты Андрей вспоминал о словах Марата про то, что есть закон выше пацанского. Может, и в чуши, что произнес его рот тогда, была доля правды. Пацан обернулся к нему с воинственным видом. Нос у него был кривой, неправильно сросшийся, над бровью красовалась яркая, не успевшая зажить царапина. Пацан ответил не сразу — наверняка, не понимал, кто именно стоял перед ним. Андрей прекрасно осознавал его замешательство: одет он был, как примерный мальчик, пусть и без красного галстука, но взгляд сразу выдавал в нем не забитого чушпана: так смотрели только те, кто познал кровь и боль, кто вкусил жестокость и научился давать сдачи, кто не отворачивался от летящего кулака и упрямо вставал после каждого удара. — Ты кто? — А кто спрашивает? — дерзнул в ответ Андрей. В его крови начало бурлить предвкушение: как бы сильно он ни желал исправиться и исцелиться, нарваться на хорошую драку все равно хотелось. В насилии все просто: нет ни серости, ни сложных нравственных вопросов, ни дилемм. — Гвоздь, Чайники. Андрей так и не сказал привычное: «Пальто, Универсам». Не было больше ни пацана с кличкой Пальто, ни группировки Универсам. Был только он. Но Андрей не был чушпаном — не после всего, что с ним произошло. — А я человек, — ответил Андрей, невольно вспомнив первую встречу с Маратом, — который не любит, когда обижают слабых. Гвоздь предпочел не отвечать, но Андрей первым бросился на него — правила улицы про то, что нужно бить первым, он усвоил еще в первую неделю пришивания. В драке Андрей вышел победителем. Когда он встал, перед глазами все кружилось и болели руки — но ничего, главное, что нос был не сломан. А на синяки можно не обращать внимания… Только бы придумать, как объясниться перед Ириной и постараться при этом не соврать. — Скажешь мне, если он еще раз будет требовать с тебя, — посоветовал чушпану Андрей. Он бросил последний взгляд на проигравшего пацана: Гвоздь лежал на полу и вытирал рукавом пиджака кровь, сочащуюся из сломанного носа. В груди возникло приятное чувство удовлетворения, и Андрей не стал его подавлять — в конце концов, эта драка была в некоторой мере даже благородной. Он пошатнулся и накинул на плечо портфель, пошел в класс. По пути понял, что уже безнадежно опоздал на урок, и свернул в сторону туалета. Лучше умыться и зрительно оценить причиненный ущерб. Чушпан оказался рядом. — Тебе помочь? — миролюбиво предложил он. Раньше Андрей отказался — негоже принимать помощь от чушпанов — но теперь только кивнул. Чушпана звали Дима, он учился в том же классе, что и Марат, и отлично умел врать. Последнее Андрей узнал, когда они обратились к медсестре с придуманной Димой историей, что Андрей упал с лестницы. Удивительно, но пожилая женщина им поверила. Дима даже подсел к нему в столовой. Андрей приподнял брови, заметив, что примерный школьник и наверняка будущий — или даже нынешний — комсомолец поставил поднос рядом с ним. Но на самом деле он не был против. Быть одному в некоторой мере оказалось мучительно, особенно если учесть, сколько времени Андрей провел в мыслях, пытаясь сломать свои прежние убеждения и переосмыслить все произошедшее. Так что такая компания, пусть и раздражающая, была как глоток свежего воздуха. Дима видел в нем то ли героя, спасшего от ужасного монстра, то ли правильного парня, умеющего махать кулаками, — Андрею в принципе было все равно. Он слушал его вполуха, обратив внимание только когда услышал в нудном рассказе заветное имя. — Марат учится с тобой? — Да, — незамедлительно ответил Дима, запихнув в рот ложку разваренного картофельного пюре, — недавно перевелся. Про него слухи разные ходили, что он в группировке состоял и все такое, но ничего, оказался комсомолом, даже преступника помог задержать, хоть там ситуация какая-то мутная, на мой взгляд. А что? — Да ничего, — ответил Андрей, но решил все-таки признаться, — мы были друзьями. — Да? А почему больше не общаетесь? — Жизнь развела, — горько хмыкнул Андрей, давясь компотом. И правда — жизнь и ее хитросплетения. — Я с ним не общался, — доверительно сообщил Дима, наклоняясь к нему, — но Марат кажется… очень шумным. Андрей фыркнул. О, да, он понял это еще в первый день их общения. Вот только для Андрея это стало приятным откровением. Он бросил взгляд за стол, за которым сидел Марат со своей новой компанией — счастливым он не выглядел, но и несчастным тоже. — Он такой, — согласился Андрей, вспоминая, насколько ярким был для него Марат. Как солнце. После школы Андрей свернул к своей старой квартире. Прийти сюда оказалось легче, чем он представлял — пусть и пришлось пролезать через окно, как какой-то вор. Дома было все так же, как он и помнил, почти ничего не изменилось, разве что на поверхностях тумбочек и полок появилась пыль да холодильник не гудел уютно-знакомо. Кепка нашлась там же, где Андрей ее перепрятал от бдительного ока матери. Тогда он еще не знал, что символ его первого воровства положит начало его новой жизни. Но стоила ли эта новая жизнь всей той цены, что Андрею пришлось отдать за нее? Он прижал кепку к себе — она была яркой и оттого нелепой, под стать Марату — всхлипнул неловко, так, как начинали плакать только те, кто совсем разучился это делать, и сморгнул горячую влагу с ресниц. Это было похоже на скорбь, на тоску, на оплакивание прошлого себя, на все то, что произошло хорошего и плохого. Вынужденное репетиторство круто поменяло жизнь Андрея — ведь тогда он впервые ощутил всю яркость и живость жизни, что не замечал прежде. По чему скучал сейчас. Андрей уткнулся лицом в кепку, заглушая всхлипы. Он оплакивал и наивного себя, который думал, что пришивание к группировке закончит дорогу боли и унижения в его жизни, и всю боль, что произошла на этом пути, и все ошибки, что он успел совершить. И Марата. Марата, который выдерживал его тяжелый взгляд в коридоре, Марата, что ни разу не кивнул ему, делая вид, что они незнакомы, Марата, что привычно курил за школой, несмотря на свой новый статус комсомольца. Марата, которого он никак не мог отпустить. Теперь в музыкальной школе Андрей занимался с другим преподавателем. В отличие от прошлой строгой учительницы, что ненавидела отклонения от нормы и отчитывала Андрея даже за одну расстегнутую пуговицу на рубашке, этот преподаватель был спокойнее и довольнее жизнью. Иногда он даже разрешал играть песни, не предусмотренные учебной программой, чтобы настроить их занятия «на продуктивный лад». Самое ужасное — и прекрасное в некотором смысле — было то, что Андрей машинально в такие моменты начинал играть «Седую ночь». И вместо ожидаемой «продуктивности» он чувствовал только увеличивающуюся в груди дыру, точно тоска поглощала его органы изнутри. Единственным вариантом легально заработать деньги была подработка. Ирина не сразу приняла его идею, особенно когда услышала причину про «какую-то там шапку» — она все еще боялась, что Андрей скрывал за невинной причиной повод вернуться к прежней пацанской жизни, и, как бы Андрей не хотел этого признавать, ее беспокойство было оправдано. Но он выслушал Ирину и вновь привел свои доводы. Раз за разом. В какой-то момент Андрею даже пришлось признаться о настоящей причине одержимости возвращением именно этой шапки. — Это подарок Марата, — объяснил он, неожиданно чувствуя стеснение, ведь вышло так, будто он, Андрей, признался в каком-то сокровенном секрете. Но эти слова неожиданно смягчили Ирину, и она наконец согласилась, пусть и пообещала появляться на его подработке и проверять, чтобы он действительно работал, а не занимался сомнительными делами. Андрей, который ожидал намного больше условий — наученный горьким опытом со своей параноидальной матерью — был рад и этому. Заставить чушпанов приносить деньги было бы более прибыльным делом и помогло бы быстрее собрать нужную сумму денег, но данное самому себе обещание заставляло Андрея действовать правильно. В конце концов, как сказал ему однажды кое-кто очень важный, есть законы выше пацанского — так почему не отнести такое обещание к ним? Так что Андрей ходил несколько раз в неделю после школы в магазин: переносил коробки, подметал пол и протирал полки, даже подсчитывал сумму проданного за день. Монотонная работа утомляла — зато хорошо спалось (и никаких снов). Иногда Андрей думал, что заслужил все плохое в своей жизни, начиная с пришивания в группировку и заканчивая тоской в сердце по тому, чего не вернешь, — нужно было думать головой, когда он принимал судьбоносное решение. Но он и сейчас нечасто ей думал. Отыскать Кащея было несложно — где он мог быть, кроме спортзала? Андрей догадывался, что его присутствию не обрадуются, ведь в прошлый раз довольно улыбающийся Кащей сказал, что всех их отшивает — и Андрей осознал с пугающим ощущением бессилия, кто на самом деле остался у дел. Но ему была нужна цель, нужно было хоть что-то, что смогло бы уничтожить щемящую тоску в груди. Андрей успел привыкнуть к улице и ее правилам, но пришиваться к другим группировкам не хотел — преданность к уже не существующему Универсаму резала по сердцу тупым лезвием ножа. Вернуться в спортзал было легко. Андрей и сам не до конца осознавал причины своих действий, не понимал, что именно он хотел там найти: утешение или ярость, тугой бинт для своей вывернутой наизнанку грудной клетки, или драку со сломанным носом и приятной пустотой в голове? — Пришел отдать сто рублей, малой? — протянул Кащей, увидев его. Он был константой уличного мира: вечно пьяный, пропахший табаком воровской авторитет. Худшая, извращенная версия Адидаса, и, может, поэтому Вова гнил в земле, а Кащей еще жил. — Нет, — ответил Андрей. Он не боялся, что Кащей попробует забрать его деньги — в карманах было копеек тридцать, не больше. Да и куртку Андрей специально для встречи надел похуже, помня о том, что случилось с его пальто. — А нахера тогда приперся? — Кащей выдохнул ему в лицо струю дыма, и Андрей по привычке, взращенной улицей, не отвернулся. Пацаны не отворачиваются даже от летящего в их сторону кулака. Андрей не знал, что ответить. Признаться, что хотел вернуться к старому, несмотря на обещание, было тяжело самому себе, что уж говорить об этом змее-искусителе. — Соскучился по пацанской жизни? — догадался проницательный Кащей. Гласные он издевательски тянул, точно жевательную резинку. Кащей хлопнул его по спине — Андрей пошатнулся, но удержался на месте — и улыбнулся, только вот в улыбке его не было ни грамма теплоты. Андрей, однако, все еще лелеял надежду, что сегодня его не будут бить. — Знаешь, Новый Год закончился, а подарок ты мне так и не подарил, — сказал Кащей, панибратски обнимая Андрея за плечи. Он даже вырваться не пытался, знал, что плохая идея. Как и вернуться сюда и попытаться что-то изменить. Не стоило приходить. Но вся жизнь Андрея — глубокая пропасть, в которую он все падал и падал бесконечно-долго и также невыносимо, потому что ни крыльев, способных поднять его, ни рук, которые могли бы спасти, — не было. Была только вязкая темнота, в которую он однажды погрузится окончательно, где и пропадет. — И меня очень огорчает, что ты не хочешь вернуть сто рублей. — Ты уже забрал мое пальто и шапку мамы, — напомнил Андрей. Он не боялся — страх за свою жизнь исчез еще в первую неделю пришивания. — Ах да, совсем забыл, — растянул губы в улыбке Кащей. Андрею его мимика всегда казалась неестественной, напоминающей выражение лиц кукол-марионеток: лживой и притворной. Может, потому Универсам и отшил его — они-то жили настоящим. «И где вы все оказались?» — раздался голос в голове, до боли напоминающий мамин, такой знакомый, надрывно-поучительный, будто она в шаге от того, чтобы заплакать. — В этот раз за отсутствие запоздалого подарка прощаю, — Кащей захотел потрепать его за щеки, но Андрей отпрянул, — ути, какой злой. Но, знаешь, вот что: мне все равно не нравится, что сюда могут так спокойно приходить чушпаны, как к себе домой. Надо преподать тебе урок. Кащей отпустил его и щелкнул пальцами, подзывая своих людей. Андрей вздохнул, приготовившись к неизбежному — бить его все-таки будут. — Ты где так подрался? — обеспокоенно спросила Ирина. Она уже даже не пыталась приложить ватку к разбитой губе, благо, что принесла лед из морозилки для шишки на голове. — Опять за старое взялся? Андрею бы прислониться к стене и сползти на холодную плитку, положить голову на ворсистый коврик у ванны, но он на одном упрямстве и силе воли заставил себя остаться на месте. Несколько раз моргнул, так и не придумав, как ответить на вопрос Ирины, не соврав — с одной стороны, ничего старого из желания прийти и присоединиться к Кащею он никогда не делал, но, с другой, Андрей хотел заново пришиться — и как унять головную боль. Умело его били: знали, как сделать больно, но не сломать окончательно. — Нет. Не знаю, — поправил сам себя Андрей, взглянув на нервную, взвинченную Ирину. Хорошо еще, что Юля была в садике и не видела, в каком состоянии он ввалился в квартиру, — я встретил нашего бывшего старшего и… так вышло. — И что, теперь тебя все группировщики бить будут? — Не знаю, — пожал плечами Андрей. С одной стороны, они имели право — по факту, Андрей стал чушпаном. Но с другой… Его до сих пор никто не трогал, да хотя бы за спасение Димы от добровольно-принудительного сбора денег. Может, потому что самой процедуры отшивания не было, и Универсам однажды просто исчез? И Андрей так и не прекратил быть пацаном. Это Марата должны были выслеживать хотя бы бывшие универсамовские за предательство. Но это тоже никто не делал — в первую очередь, сам Андрей. Ирина сложила руки на груди и начала расхаживать по крохотной ванной. Она нервничала из-за него — и это вызывало внутри Андрея привычное чувство стыда, как когда из-за него нервничала мама. И чувство страха вызывало тоже — что Ирина однажды могла подобно матери сойти с ума. Но, как раньше, нежности и тоски в том самом, сугубо романтичном плане по отношению к ней, Андрей не чувствовал. Может, потому что теперь Ирина пыталась стать для него авторитетной фигурой и даже воспитывать, может, потому что Андрей сам понимал всю степень обреченности их невозможных отношений. — Может нам переехать? — предложила Ирина, и эти слова напомнили Андрею разговор с матерью, когда он только пришился и надеялся, что жизнь с того момента будет только налаживаться. А мама уже тогда знала, чем все закончится. И почему он ее не послушал? — Нет, — тут же ответил Андрей. Столько изменений в жизни ни он, ни Юля не перенесли бы, — это больше не повторится. К Кащею он больше не пойдет. И так понял, что это гиблое дело — возвращаться туда, где тебя не ждут. — Ты не можешь быть в этом уверен. — Могу. Ирина поджала губы — она не верила его словам. Андрей и сам себе не верил. — Если это еще раз повторится, то я снова подниму этот вопрос, — решила она с тяжелым вздохом, — оставайся дома и приводи себя в порядок, мне пора Юльку из садика забирать. Андрей только кивнул и наконец прислонился к стене, прикрывая глаза. Легче не стало — но и хуже тоже. Он и сам не знал, почему решил прогулять музыкалку и прийти сюда, к могиле Вовы. То ли после встречи с Кащеем ему хотелось обратиться к тому, кто всегда понимал, поддерживал и заставлял на себя равняться, то ли Андрей не знал, где еще мог найти утешение. Юлька бы не поняла в силу возраста, Ирина — из-за разных взглядов на мир. Он положил две жалкие гвоздики рядом с большим букетом ромашек. Андрей догадывался, что цветы Вове носила медсестра Наташа — их любовь была яркой, но, увы, скоротечной. Андрей смотрел на могилу и не знал, что делать дальше. Может, сказать что-нибудь? Да зачем? Взгляд зацепился за буквы, высеченные на камне: Суворов Владимир Кириллович. Звучало так важно и одновременно с тем пусто и безызвестно, потому что через несколько десятков лет никто о нем уже не вспомнит. — Скучаешь по нему, а? — знакомый голос вырвал Андрея из тягостных мыслей, и он резко обернулся, — расслабься, чушпан, это я. Кащей хлопнул его по плечу — Андрей со свистом втянул воздух, стараясь игнорировать вспышку боли из-за незаживших синяков, — и тоже подошел к могиле. В руке у него была извечная дымящаяся сигарета. — Я всегда знал, что из нас двоих Адидас уйдет первым, — зачем-то решил рассказать Кащей, будто их прошлый разговор в качалке не имел значения, — он был… Как сейчас молодежь говорит? Идейным. Благородным. Как, сука, рыцарь, творящий справедливость на улице. Кащей поставил у могилы бутылку самогона. Андрей мог бы сказать, что Вова всегда отказывался от алкоголя, говорил, что спортсмен и что им всем следовало бы думать о своем здоровье, а не травиться — но молчит. — Такие всегда дохнут первыми, — Кащей потушил сигарету о могильный камень, и в его голосе Андрею почудилась горечь. Может, он тоже скучал по Адидасу, только по-своему, как мог скучать такой человек, как Кащей. Но когда Кащей обернулся к нему, в его глазах не было даже тени печали — только привычное ехидство и расслабленность, точно он знал все на свете и был готов наебать людей благодаря своему знанию. Андрей насторожился, пусть и старался не подавать виду — не будет же Кащей бить его у могилы Вовы. — Я покумекал о нашей последней встрече, — сказал Кащей, поправив косо сидящую на голове шапку, — может, ты еще сможешь мне пригодиться. Если надумаешь, то ты знаешь, куда приходить, Пальто. Андрея будто ударили электричеством. Пальто — так его не называли уже достаточно давно, и чувство ностальгии пошатнуло хрупкие нервы. Может, это был тот самый поворотный момент, последняя попытка встать на старую дорожку и вернуться к пацанской жизни? Андрей почувствовал воодушевление и тут же устыдился собственных чувств — ему показалось, что и Вова с фотографии на могильном камне неодобрительно смотрел на него. На следующий день после занятий в музыкальной школе Андрей попрощался с учителем и медленно спустился по лестнице в гардероб, оделся и вышел на улицу. Суровый январь противным морозом пробирался сквозь теплую куртку и шарф, и Андрей, поёжившись, пошел домой. На ступеньках у входа сидел Марат в своей привычной синей куртке — яркое пятно в этом блеклом мире — и курил. Андрей застыл, встретившись с ним взглядом, — иногда он забывал, насколько притягательная темнота таилась в его глазах — отвернулся, заставляя себя шагать дальше. Не важно, почему Марат сидел здесь и курил. Айгуль больше не было, чтобы он околачивался у музыкальной школы, но Андрей все равно привычно попытался вспомнить всех, кто, кроме него, занимался так поздно — кого еще мог ждать его бывший друг? — Что Кащей от тебя хотел? — раздался знакомый голос. Андрей повернул голову — надо же, Марат решил пойти за ним. Сердце тут же ускорило свой ритм — Андрей мысленно проклял реакцию своего тела. «Он предал меня, предал нас всех», — напомнил сам себе. «А как ты бы поступил на его месте?» — раздался голос матери в его голове. — Тебе какая разница? — грубо спросил Андрей, решив не интересоваться, откуда Марат узнал о встрече с Кащеем. Наверняка, увидел их у могилы Вовы. — Просто интересно, — преувеличенно расслабленно ответил Марат. — Что, решил опять пришиться? — он обогнал Андрея и преградил ему путь, вынудив остановиться. — А казалось бы, только стал меняться, в музыкалку вот ходишь, мальчишек защищаешь, а тут вот те на те, вернешься к старому? Андрей нахмурился. Это напоминало сюжет откровенно плохой комедии: они подрались и расстались заклятыми врагами, не разговаривали больше месяца и даже старались не смотреть друг на друга, чтобы что… Марат просто подошел к нему и устроил допрос? И все это время у музыкалки он, что, ждал его? — Я повторюсь, тебе какая разница? — спросил Андрей. — Подожди, ты следил за мной? Откуда Марат тогда бы знал о музыкалке и Диме? Марат хмыкнул — его лицо не украшали ни синяки, ни шрамы, и это выглядело так непривычно, — ответил: — Ну да. Как всегда наглый, дерзкий и прямолинейный. — И зачем? — Почему бы и нет? — пожал плечами Марат. — Чем еще заняться честному и ответственному комсомольцу? — И очень скромному, — закатил глаза Андрей. — Ага, — улыбнулся Марат, и Андрей понял, с какой легкостью он попался на его уловку. Потому что в груди все еще болело — привычно и так знакомо — и, между тем, легкость, появившаяся в животе, никуда не исчезла. Андрею казалось, что у него выросли крылья на спине, что его схватили за руки и потянули вверх, к свету, прочь от пропасти, куда он падал так долго — и это чувство мешало даже пытаться ненавидеть Марата. «Но так нельзя», — возразил внутренний голос Пальто, пацана, что отдал драгоценную шапку за три рубля и чуть не избил человека до смерти. Голос того, кого Андрей пообещал себе не слушать. — Ты не ответил на вопрос, — напомнил Марат, — про Кащея. В памяти Андрея возникла тоска, слабая улыбка матери, смех Юли, тревога в глазах Ирины, почти ощутимое неодобрение Вовы, даже ноющая боль от еще не сошедших синяков — и он ответил: — Не буду я пришиваться. Уже напришивался — на всю жизнь хватит последствий расхлебывать. Андрей обошел Марата и устремился домой. Заметил мельком, прежде чем заставить себя уйти, что Марат улыбнулся — будто на улице одновременно загорелись все фонари. На следующий день Марат поймал его после уроков — Андрей как раз шел на свою подработку в магазин. Он смог накопить уже больше половины оговоренной суммы и размышлял, успокоится ли его сердце, вернув заветную шапку? — Ты куда сейчас? У тебя вроде нет сегодня музыкалки, может, прогуляемся? — предложил Марат так буднично, будто между ними никогда не было ни ссор, ни разногласий. Андрей не нашел в себе смелости спросить, что Марат здесь делал — а еще называл себя пацаном — боялся, что тот развернется и уйдет. — На подработку, — ответил он. Из рта вырвалось облачко пара. И почему в такой холод Марат продолжал ходить с расстегнутой курткой? Может, молния сломалась? — На подработку? — удивленно спросил Марат. Он даже споткнулся, и Андрей подавил улыбку, лезущую на лицо. Еще чего, улыбаться ему. — Да. Знаешь, это такое место, где можно законно заработать деньги. — Да ты что, — протянул все еще удивленный Марат. — И к чему тебе это? — Деньги нужны, — ответил Андрей, не желая рассказывать о желании вернуть шапку, и, предвидев следующий вопрос, категорично произнес: — и я больше не шакалю. Марат хмыкнул, но разочарованным он не выглядел, скорее, задумчивым. Он даже согласился подождать, пока Андрей занимался делами. В этот раз монотонная работа не приносила такого покоя, как обычно — Андрей нервничал, думая о Марате и причинах, почему тот решил предложить ему прогуляться. Его даже отпустили пораньше. Пухлая женщина с темными кудрями на прощание сказала, что рада, что у Андрея есть друзья и он не «одинокий молчаливый мальчик». Мда, какая же репутация складывалась у него теперь. Андрей присоединился к Марату на ступеньках магазина — тот опять курил, задумчиво всматриваясь в безмятежное синее небо. И выглядел он как картина, написанная талантливым художником: разве мог кто-то еще курить и при этом выглядеть так хорошо? — Ты и правда изменился, — весомо проговорил Марат, даже не посмотрев в его сторону. Только протянул открытую пачку сигарет. — Будешь? Андрей не стал отказываться. Пусть он и не курил, не желая, чтобы Ирина учуяла запах табака от него, но часто хотелось до ломки. Как сейчас: дым заполнил рот и горло, проник в легкие, отравляя и успокаивая одновременно. Сигареты у Марата теперь были крепче, да и выглядели по-другому. Видно, что не из дешевых, которые покупаешь в ларьке или выпрашиваешь у пацанов постарше. — Комсомольцы подогнали, — объяснил Марат, заметив, как Андрей рассматривал сигарету, прежде чем сделать еще одну затяжку. Андрей ничего не ответил, только почувствовал необъяснимую горечь на языке. И как он мог забыть, что перед ним сидел уважаемый комсомолец, что смог нейтрализовать опасного преступника? — Почему никто из Универсама тебе не мстит? Андрей знал, что из них мало кого выпустили, и тот же Лампа вряд ли совладал бы с Маратом, но… Его так легко простили? «Ты же простил», — сказал самому себе. «Нет». «Если бы ты не простил, то не сидел бы и не курил вместе». — Не знаю, — Марат сплюнул на землю, отвлекая Андрея от сложных моральных вопросов, — может, решили, что смерти Вовы достаточно для наказания. Голос его звучал равнодушно и бесцветно, напоминая темные зимние вечера, пропитанные одиночеством, и Андрей вдруг явно почувствовал холод, несмотря на куртку и вязаную кофту. — Я соболезную, — искренне сказал он, — Вова был хорошим пацан… — Да не был он хорошим пацаном, — перебил его Марат, — и братом хорошим не был. Даже сына из него хорошего не вышло, отец до сих пор о нем говорить отказывается. — Но человеком хорошим он был. — Да, — согласился Марат. Он поднял голову, и чернота его глаз показалась Андрею бездонной дырой, — был. Они больше друг другу ничего не сказали, только сидели рядом и курили. Андрей не знал, от чего его крыло больше: от табака, которого он не пробовал больше месяца, или от присутствия Марата. Раньше, давным-давно, казалось бы, в прошлой жизни, они делили одну сигарету на двоих. Андрей до сих пор помнил, каким теплым был у нее фильтр после губ Марата. Почти поцелуй. Уходили от магазина они тоже вместе. На следующий день Марат сел с ним в столовой. И потом тоже. Это не было похоже на дружбу, что была раньше — больше напоминало смесь необходимости быть рядом и невозможности нормально поговорить и разрешить все недосказанности, что были между ними. Дима даже спросил, не подружился ли он обратно с Маратом? Андрей ответил отказом, но потом долго думал. Дружбой назвать это было сложно, но подобрать какое-то слово стоило. Вот только не получалось. — Он тобой восхищается, — произнес Марат, указывая на Диму. Они сидели на подоконнике на перемене и делали вид, что оказались здесь друг с другом совершенно случайно, — недавно один из старшаков сказал про тебя что-то плохое, так он полез тебя защищать. Андрей покачал головой. Еще такого защитника ему не хватало. — Дебил, — сказал он, жалея, что не мог сейчас затянуться сигаретой. — Почему? — спросил Марат с усмешкой на лице. Он посмеивался и дразнил, но беззлобно, по-дружески, и Андрей хотел растянуть этот момент до времени, равной вечности, — благородный мать его рыцарь спасает бедного чушпана, который в благодарность делает его своим примером для подражания. — Ну да, не то, что правильные комсомольцы, — фыркнул в ответ Андрей. Марат не возразил, но и не согласился, просто пожал плечами. За его показательным равнодушием к комсомольцам очевидно что-то скрывалось. — Ему повезло с тобой, — перевел тему Марат, и Андрей нахмурился. Марат нечасто так себя вел, еще реже не желал говорить и неумело соскакивал с темы, слишком он был для этого прямолинеен и дерзок, слишком естественен. Но они не были друзьями, чтобы Андрей переспросил или настоял. — Мне в свое время нет, — вместо этого сказал он, все еще раздосадованный осознанием того, что у Марата появились тайны, которые Андрей не имел права знать. Марат повернулся в его сторону. Глаза у него были привычно притягательные и темные, вот только такой тяжести в них раньше не было — и куда делась вся легкость? Куда делись они, юные и безмятежные? Андрей помнил их знакомство, помнил, как попался на очарование Марата, как рыбка на крючок, помнил, как шел за ним следом, точно верный пес. Даже сейчас, превратившись из безобидной болонки в суровую бойцовскую гончую, он продолжал мысленно скулить, умоляя Марата остаться рядом, принять его и не покидать. Иногда Андрей ненавидел себя за такие чувства и мысли, за слабость по отношению к Марату — но никогда не отрицал. — Ты винишь меня, — протянул Марат, и Андрей не понял, что это было: вопрос или утверждение. Он успел разучиться его читать: время, проведенное порознь, изменило их. Извратило. Андрей мог бы согласиться, мог бы сказать, что Марат виноват во всем, что это он показал ему новый мир, полный жестокости, распахнул двери и разве что не постелил дорожку, но это не было правдой. — У меня была своя голова на плечах. — Тогда зачем ты это говоришь? — спросил Марат. Нахмурившись, он наклонился вперед, и Андрей забеспокоился, что он разозлился — Марат всегда вспыхивал, как спичка. Гас он так же быстро. Андрей и сам был не рад, что сказал это — сидели же спокойно. — Ты тогда отказался впрягаться за меня, помнишь? — правда все равно прорвалась наружу, точно из застарелой раны лился гной вперемешку с кровью. Андрей помнил то чувство обиды, охватившее его, но он тогда убедил себя, что ему все равно — врал он всегда хорошо, даже самому себе. Сейчас, увы, врать себе не получалось. — Почему я должен был помогать чушпану? — небрежно ответил Марат, и внутри Андрея что-то сжалось от этих слов. Горькая правда, как всегда, была жестока, и даже ему, так часто сталкивающемуся с жестокостью, оказалось больно. Андрей мог бы сказать и о дружбе, что связывала их в те счастливые дни, и о порядочности, о которой Марат всегда помнил, но именно в тот момент позабыл, да много о чем. Андрей молчал — сил копаться в прошлом у него уже не было. — Звонок скоро прозвенит, я пойду, — сказал вместо этого и спрыгнул с подоконника. Ноги ощущались чугунными, и уходить, несмотря на ворох противоречивых чувств в груди, все равно не хотелось. Бойцовская собака, что жалкой болонкой скулила у ног хозяина — вот кем он был. Марат резко поймал его за руку, не давая уйти. Он выглядел угрюмо-решительным, как в тот момент, когда Андрей навестил его после отшивания — тогда в полумраке лестничной клетки его глаза напоминали тлеющие угли — и взгляд Андрея сам по себе упал на его ладонь. — Я не говорю, что я тогда был прав, — твердо произнес Марат, и признавать свои ошибки — чертовски сильный поступок. Андрей, вот, до сих пор с трудом это делал. Костяшки пальцев Марата покраснели — содранная кожа на бледном полотне без родинок. Доказательство того, что ему тоже было не все равно, раз уж обидчики Андрея ходили с разукрашенными лицами. Видимо, не только Дима горел желанием защищать честь одного недопацана. — Мы все совершали всякое дерьмо, — согласился Андрей. — И не говори, — Марат отпустил его руку, но голос его звучал мягче, подобно тяжелому одеялу, под которым можно было спрятаться от всех тревог и волнений. Андрей машинально дернул уголками губ вверх. Это, конечно, не было прощением с его стороны — потому что в такие моменты Андрею казалось, что и нечего прощать. — Зачем все это? — спросил в один из дней Андрей. Они подошли к его подъезду, потому что Марату, видите ли, было скучно, и он решил его проводить. Глупость какая. Андрей сегодня был необычайно взвинчен: всю ночь ему снилось, как они вчетвером (и почему Марат всегда был в его снах?) играли в лото: мама улыбалась, Юлька смеялась, и счастье теплым сгустком скапливалось в животе. Проснуться после такого сна было особенно паршиво. — Что «это»? — спросил Марат. Он действительно не понимал, что имел в виду Андрей. Не притворялся — из него притворщик выходил хуже, чем из Кащея балерина. — Зачем ты ходишь со мной? — уточнил Андрей, пряча руки в карманы. Если честно, ему хотелось спрятаться целиком: и от боли, и от Марата тоже (и с ним вместе). — Зачем гуляешь и разговариваешь, ждешь после уроков? Мы все уже решили, когда ты стал комсомольцем, зачем начинать все заново? Марат его убивал почти, мучил и своими улыбками, и словами, но Андрей знал, что если он ушел, все было бы хуже. Ведь тогда Андрей с лестницы бы навернулся или из окна выпрыгнул. Марат смотрел на него прямо, спокойно и уверенно — но в глазах его искрились смешинки, будто ему было смешно от мысли, что Андрей действительно не понимает. Это должно было раздражать, и Андрей должен был сосредоточиться на этом раздражении, но — он успел позабыть, какой Марат красивый, даже здесь, в полумраке подъезда. — Может, я скучал по тебе, — честно ответил Марат. Это будто удар под дых, апперкот, финишная прямая, после которой темнело в глазах — Андрею на секунду стало нечем дышать. Это было нечестно. Нечестно, что Марат вываливал правду на него вот так. «Оттолкни его, — приказал голос Пальто в его голове, — помазкам нет места в нашем мире». А где этот, наш мир? И чем он мог отличаться от любого другого мира? — Даже после всего, что произошло? — уточнил Андрей, стараясь даже голосом не показать, насколько его сокрушили слова Марата. «Помнишь, — хотел он спросить, — как мы переплетали мизинцы, прячась в толпе, помнишь, как на дискотеке смотрели друг на друга, помнишь то время до Айгуль?» Или как Андрей однажды уткнулся носом в его шею, а Марат только вздрогнул, но не отстранился. Сколько длилось это мгновение? Вечность? — Даже после этого, — ответил непривычно серьезный Марат. Не думая, Андрей протянул к нему руку. Их пальцы столкнулись — точно сражались, и в прикосновении этом не было ни капли нежности — Андрей крепко стиснул его ладонь. Ему казалось, что его тянули вверх, к свету, к надежде, к жизни — вон из пропасти, из тьмы — потому что Марат положил другую ладонь сверху их сплетения пальцев и смотрел так упрямо и нежно-знакомо, как мог только он. — Пойдем ко мне, — предложил Андрей, не зная, как выразить словами всю ту бурю чувств, что пургой поднималась в его груди, — хоть Юльку увидишь. Она спрашивала о тебе. — А можно? Тебе все можно. — Ирина Сергеевна не будет против. Даже когда Марат отпустил руки, Андрей удержал его ладонь, переплел их пальцы и потянул за собой. Кожу жгло, но, если было бы возможно, он бы вечно терпел это жжение — лишь бы Марат остался рядом. Прежде чем позвонить в звонок, Андрей сказал: — Я тоже скучал. Марат улыбнулся так ярко, что Андрею показалось, что в их старом подъезде заработали все лампочки одновременно.