Весь видимый нам мир

      Под равнодушным светом гирлянд переливается снег: маленькую площадь, надрезанную парой сотен коньков, обтянуло серебристым льдом, как фольгой от подарочной шоколадки. Шоколадом — горьким, чёрным и нежным — тает зимний вечер, гонит день, серый, как голубиное крыло, прочь.       В самом сердце катка каскадом вспыхивают тёплые огоньки, теряются в густых ветвях новогодней ёлки. Юджи рассеянно провожает взглядом короткие всполохи лезвий, перечеркивающие лёд, мельтешащие спины в разноцветных куртках, ловит брызжущий бенгальскими огнями смех.       Коньков у него нет. Денег на прокат — тоже. Есть Мегуми, который, то и дело поправляя лямку рюкзака, стоит рядом у ёлочной ограды и не хочет кататься то ли из принципа, то ли потому что получил растяжение на физре.       Юджи топчется на месте, греет руки дыханием. В кармане дублёнки мокнут вырванный из дневника табель, наполовину троечный, и побывавшие в снегу шоколадные конфеты с вишнёвой начинкой — их подарили девятому «Б» на собранные с родителей деньги в последний учебный день перед каникулами; Юджи случайно выронил их в сугроб, пока ждал Мегуми у выхода из школы.       Юджи хочет предложить конфеты Мегуми — он из «А», им ничего не дарили — но слова неловко перекатываются на языке, застревают в горле карамельной тросточкой: сочится вишнёвый сироп, тепло, густое, как подтаявший шоколад, обволакивает язык, не давая вырваться голосу на свободу. Юджи молчит, пряча за подтруниваниями «Это елочная игрушка или рыба-шар? Прическа, прямо как у тебя» и «На себя посмотри, придурок» горячую, как слёзы, любовь.       Это с Юджи случилось давно. Как-то так вышло — проснулся однажды и понял, что собрал своё небо, молчаливое и угрюмое, из глубокого синего, как глаз ворона во тьме, взгляда, и понял — ближе сердцу больше ничего нет. Тёмные волосы, чёлка, торчащая в разные стороны, глаза — вся эта бездна угольной полночи, невероятно красивая, навсегда поселилась внутри. Признаться ему — страшно до чёртиков. Только и остаётся, что дружить да волочиться хвостиком, провожая из школы, чтобы потом в одиночестве брести домой и фантазировать, как однажды во всём признается, а Мегуми — не оттолкнёт, а сожмёт его руку в своей.       Но сегодня Юджи домой нельзя. Дома из-за оценок разозлится мать, отец молча и укоризненно покачает головой и наверняка лишит компьютера на месяц. Стоит только подумать об этом, мир стухает, как перегоревшая гирлянда — меркнет заляпанный мазками фонариков снег, стирается лаковый, леденцовый блеск игрушек, — и вспыхивает фейерверком заново с мыслью, что, если бы не Мегуми — слонялся бы сейчас по улицам совсем один.       Юджи хочется думать: в изнанку молчаливой поддержки вложен подтекст, такой же, как вишневая начинка в шоколадных конфетах, такой же, как его тайная любовь. Юджи страшно надеяться вхолостую, но надежда — назло — заводным пони из подарочной коробки выстреливает наружу в самый неподходящий момент; просачивается сквозь кожу, лезет волнением, отпечатывается дрожью на подушечках пальцев.       Юджи вовремя себя одёргивает: бред же. У Мегуми непростые отношения с отцом, наверняка есть свои причины не идти домой…       Ветер катит по льду белую крупу, несмело шепчет признания хрустальным перезвоном елочных игрушек. Юджи плотнее кутается в шарф. Становится холодно.       — Это что? — спрашивает Мегуми, кивая куда-то вверх — туда, где над их головами под протянутыми еловыми лапами переливаются круглые бока шаров.       Юджи вскидывает глаза. Рот сам по себе растягивается в торжествующей улыбке:       — Может, это глаз призрака, Мегуми.       Мегуми в ответ хмыкает:       — Призраков не существует.       — Ага, — кивает Юджи. — Хочешь, достану его тебе?       — Да зачем…       — Да давай заберём?       Они припадают к ограде вплотную. Один — воодушевленно, второй — от скуки. Юджи оглядывается по сторонам, подбирает забытую кем-то хоккейную клюшку и пытается дотянуться до кривой спирали — странной игрушки-сосульки, при взгляде на которую кажется: когда она кружится, то — ещё чуть-чуть и засосёт в себя, как в подзорную трубу из магазина детских игрушек. Или проткнёт, как палец фантастического существа.       — Мегуми, — шутливо говорит Юджи. — Что, если он появился здесь специально для нас? Что, если эта спираль — дыра, ведущая в другое измерение?       — В смысле? — Мегуми прячет замёрзшие руки в карманы, устало склоняет голову набок.       Так он походит на терпеливого волка, чей взгляд секунду назад уносился вдаль на многие километры, но волей случая замер на чём-то, что попало прямо в его лапы.       Юджи смущённо прячет глаза.       — Просто представь, что для каждого человека существует вход в другое измерение, а этот появился специально для нас.       — Для меня и тебя?       — Ага. Для меня и тебя, — нервно веселится Юджи. — Что, если мы существуем не только здесь, но и в другом месте? Все наши прошлые воплощения, прошлые жизни в других измерениях, которые сцепились вместе, преодолели время и пространство, пролетели сквозь чудовищно огромный космос и теперь превратились в эту сосульку. Может быть, это совсем игрушка никакая, а просто мы? — шепчет Юджи.       Ветер лижет окоченевшие от холода пальцы, качается на еловых лапах, стряхивает снежную пудру за шиворот и уносится вглубь улиц. Юджи ёжится. Эхо его голоса катится вслед за ветром — сдувает белую пыль с сугробов, спотыкается о неожиданно серьёзный взгляд Мегуми и…       — Я и ты? — спрашивает Мегуми.       …и падает ниц.       Юджи сглатывает — в сложном внимании улавливается незнакомый, тайный, как прикосновение в темноте, как вишневая начинка в конфете, смысл. Хочется заглянуть под хрупкую фольгу в поисках разгадки, но Юджи безошибочно чувствует — так просто ответов он не найдёт, только новые и новые слои. Сколько не перелистывай их, не вороши, как страницы книги — сорвёшь один слой, под ним обнаружится новый.       Капли горячего чёрного шоколада, обведённые сливочным кольцом. Взгляд Мегуми, ночной, нечитаемый, срывает с сердца предохранители.       — Я и ты? — повторяет он.       Три торопливых удара вжимают сердце в рёбра. Юджи хочется вырезать из него ломтик и подвесить вместо ёлочной игрушки.       — Просто мысль. — Он коротко пожимает плечами, быстро отворачивается, но не выдерживает — снова оглядывается на Мегуми. Рукам холодно, голова горит, под сердцем вздувается шёлковая волна. — Но только представь, Мегуми. В любой момент мы могли бы взять и попасть в другой мир.       Слова, детские и неуместные, теряют смысл, взрываются, точно хлопушка — падают под ноги разноцветным конфетти. Юджи не отрывает от Мегуми взгляда: его лицо невозможно красивое — отсверк огоньков проливает на губы вишнёво-розовый, на скулы — персиковый, — стрелой впивается в грудь, гортань и правое лёгкое.       Юджи забывает, о чём они говорили пару секунд назад.       — Вместе? — удивляется Мегуми, скрестив руки на груди. — В один?       Уголок его губ дёргается, превращая ровную линию рта в угольный разрез. Угольный разрез полосует Юджи грудь, дотягивается до волокон, до молочных завитков мозга. Становится больно, горько и стыдно за надежду и любовь, роящихся в голове сонмом ангельских голосов.       Юджи пытается себя отвлечь: отводит глаза, подцепляет сосульку-спираль — потревоженная игрушка соскальзывает на кончик ветки, застревает в иголочках, но не падает.       — Да всё, успокойся, не в один, — отзывается Юджи. Клюшка выскальзывает из задеревеневших рук, падает под ноги. — Я же шучу просто. Какая разница…       Какая разница, какая разница — разницы-то, в общем, никакой. Вот ерунда же в голову лезет — параллельные миры какие-то, сказки… Хотелось ведь сказать важное, вложить между строк невысказанное, как прячут обручальное колечко в рождественском кексе или как подарок по ёлкой — но не вышло, не поняли.       Юджи давится от обиды и горечи, опускает глаза, греет сложенные в горсть ладони дыханием: пальцы замерзли, покраснели — даже в карманах не погреешь… Сдалось ему спасать из снега конфеты — всё равно Мегуми их уже не предложишь, а теперь всё внутри промокло и заледенело.       — Большая, — в тон огрызается Мегуми. — Да спрячь ты руки в карман.       — Не могу. Там конфеты эти… промокли. Со снегом зачерпнул.       Мегуми коротко вздыхает. Что-то далекое, как ласковый домашний кролик, нежно толкается в грудную клетку, и в следующий миг ладони Мегуми, чуть теплые, но по ощущениям — раскалённые, накрывают его руки, и, кажется, — трогают самое сердце.       Юджи цепенеет, не знает, куда деться от внимательных глаз напротив — страшно, очень страшно, от прикосновения всё внутри переворачивается. Юджи смотрит куда угодно, но не на Мегуми. Вдруг прочтут в отражении обнаженные, уязвимые грани? Вдруг поступок Мегуми — не ответное движение сердца, а просто дружеский жест?..       Новогодняя площадь кружится каруселью пьяных огней; царапины и ссадины на льду — как раны на чьём-то теле. Юджи хочется оттянуть момент, чтобы ещё секунду прожить в убежище неведения, но не выходит: тепло от кончиков пальцев покалывает, прочищает себе путь до солнечного сплетения, разливается кисло-сладким сиропом по венам, бурлит в горле, как пузырьки лимонада.       Спустя удар сердца по обтянутым кожей костяшкам прокатывается тепло чужого дыхания, и Юджи не выдерживает, неуверенно косится и попадает под волчий прицел взгляда Мегуми. Тонкие губы чуть приоткрыты — он только что пытался согреть руки Юджи, а теперь ветер крадёт его выдохи, превращая пар в крохотные кристаллики льда. Зрачки — чёрные, объятые синим бархатом, как ночь, полная тайн и признаний, распахиваются откровением — и Юджи безошибочно читает в них отражение собственных чувств.       Оказывается, это так же просто, как новогоднее чудо, как вишнёвый соус, сочащийся сквозь хрупкие ломтики шоколада.       — Чтоб никуда не смел без меня уходить… — вполголоса шепчет Мегуми, и Юджи обнаруживает, что его губы находятся на расстоянии вдоха. В теле становится жарко и тесно, всего заливает искристая радость, сердце захлёбывается. — Даже в другой мир.       Воздух вспарывает звон. Осколки сосульки-спирали бросаются под ноги, пустое дно шарика лоснится жидким перламутром, как внутренности глубоководной ракушки — стеклянные брызги, точно волшебная пыль, рассыпаются по снегу, но никто этого уже не замечает. Мир не сходит с рельс — не переплетаются и не спутываются нити времени — всё вокруг становится простым и лёгким, как блёстки с крыльев рождественских ангелов, как шорох мишуры и перелив гирлянд на ёлочных игрушках.       Мир не рушится, не содрогается, пока ветер шепчет признания в спину, пока где-то авансом исполняются сокровенные желания, пока открывается шампанское, сыпется с еловых веток снежная пыльца и тают в кармане шоколадные конфеты.       Пока Юджи целует Мегуми, а Мегуми целует Юджи.