***
Клаус молча стоял у окна и курил, медленно выпуская сигаретный дым изо рта, который туманом вился. Бесконечный круг жизни и обычные дела постоянно утомляют. Над морем красоты «идеальной Германии» каждый взмах серебряным крылом нацистского орла служил как жизнь под невольной птицей. Пускай эта клетка бела из серебра. Заметив, что Алёна возвращалась назад домой с Ральфом, он продолжал смотреть. Как интересно… Девчонка уже во дворе остановилась напротив солдата, что-то говоря и кивая головой, повернулась, чтобы пойти в дом. Клаус, не меняя выражения, продолжал сверлить ледяным, жестоким взглядом стекло окна, не пропуская ничего, кроме своих эмоций. Докурив, нацист затушил сигарету об пепельницу, и надевая на руки белые перчатки, сел за стол, снова поднимая документы, чтобы их подробно изучить. Отец уже раз сто писал и звонил, чтобы Клаус поторапливался и искал виноватых в теракте. Гельмут предлагал «пообщаться» с живущими людьми в доме сына более жестоким методом, но Клаус отказался. Он предпочёл моральное насилие физическому. Так было проще и интереснее, ломать человека словами и загонять его в угол умелыми фразами и движениями. К тому же – это партизаны. С них мало что можно выбить силой, нужно, чтобы они сами «исповедались» прямо открыто и без напряга. А для этого нужно время, которого у Вальца практически не было. Когда Алёна вошла в комнату Клауса, чтобы подать ему еду, немец писал письмо своему другу Вильгельму о встрече, желательно в каком-то ресторане. Девушка, как всегда, поставила поднос на стол и покорно склонила голову перед ним. Клаус совсем её не замечая, рисовал ей роль обычной статуи, но не человека. Не торопясь, чётно выводя буквы элегантным подчерком, мужчина переводил руку с одной линии на другую. Наконец, дописав посыл, он обязательно закрепил его подписью и странным знаком вроде звезды, над верхом которой был штрих. Это больше походило на то, что у Клауса соскочила рука, и он случайно оставил там этот штрих, но нет, это было сделано намеренно. Такой незаметный знак он использовал, чтобы в случае перехвата письма или предательства, Вильгельм понял, писал это Клаус или нет. Во время войны они придумали такой ход, чтобы не запутаться. Взглянув на девушку, немец задержал на ней своё внимание, опуская взгляд то вниз, то вверх. Рука нациста была у его подбородка, спокойно и медленно поглаживая свою кожу. Алёна чувствовала уверенное стремление паники и волнение, не понимая, почему он так медлит и до сих пор ничего не говорит. Она уже стала думать, когда успела накосячить, и может, где-то ошиблась. Возможно, из-за того, что она отказала Алоизу и ударила его? Но это было месяц назад, неужели тот, за всё это время, так ничего не рассказал? Глупо. Значит, что-то другое. Вальц вдохнул и поднялся со стула, слегка опираясь на руки. Он подошёл к ней, оставаясь верен своему молчанию. Она хотела посмотреть на него, но вовремя остановилась, успевая отректись от ошибки. Клаус смотрел на неё, продолжая и опять и опять молчать, словно ожидая, что та в чём-то признается. Алёна считала его дьяволом, самым настоящим. Пытка молчанием была волнительной, никогда нельзя было угадать, что он скажет дальше и к чему приговорит. – Hast du etwas herausgefunden? (Ты что-то узнала?) – неожиданно, очень спокойно и даже слегка тихо, спросил он. Девушка отрицательно покачала головой. – Ich muss antworten... wenn ich mit dir spreche (Отвечать надо… когда я с тобой говорю.) – очень концентрично сказал немец. – Tut mir leid... Nein, ich habe noch nichts herausgefunden. (Простите… Нет, я ничего пока не узнала.) Он снова молча смотрел на неё, одним кивком производя такое впечатление, словно был разочарован. – Irgendwie langsam. Hast du nicht daran gedacht, dich zu beeilen? (Как-то медленно. Не думала поторопиться?) – Ich hatte keine Zeit... Anton hat sich noch nicht wirklich erholt. Ich kann es nicht. (Я не успела… Антон ещё толком не поправился. Я не могу.) – она опять замотала головой. – Also... ich kann ihn nicht laden, er ist noch krank. (Так… Я не могу нагружать его, он ещё болен.) – Hier entscheide ich, wen ich einladen soll und wer nicht! (Здесь я решаю, кого нагружать, а кого нет!) – уже более серьёзно и грубо ответил он, перерывая её и так немного несмелую реплику. – Ich! Verstehst du? Es ist mir egal, dass er sich noch nicht erholt hat. Ich möchte das Ergebnis sehen! Er lebt nur, weil ich ihn brauche! Wenn sich herausstellt, dass er nicht beteiligt ist, werde ich leicht meine Pflicht gegenüber den Gesetzen des Reichs erfüllen und ihn für die Anschläge auf meinen Soldaten töten! (Я! Понимаешь? Мне всё равно, что он ещё не поправился. Я хочу видеть результат! Он живой лишь потому что нужен мне! Если окажется, что он не причастен, я запросто исполню свой долг перед законами Рейха и убью его за покушения на моего солдата!) – So... (Так…) – она неожиданно поняла, что Антону всё равно не выжить. Если он будет тот, кто заложил бомбу, то умрёт, и если не будет, то всё равно умрёт. Он обречён по ногам и рукам. – Er wird immer noch tot sein… (Он всё равно будет мёртв…) – Das weiß jeder, und nur du bist so ein naiver Dummkopf, dass du auf ein Wunder gehofft hast? (Это все знают, и лишь ты такая наивная дура, что надеялась на чудо?) – он усмехнулся. – Dachtest du, ich würde gegen Ehrgeiz und Verordnungen gehen? (Ты думала, я пойду против амбиций и указов?) Алёна хотела заплакать. Чёрт. Она снова проиграла, и теперь в смерти её друга, в любой ситуации, виновата она. Если она его сдаст, то он умрёт, а если нет, то из-за неё он взялся в этот чёртов барьер драк и зачем-то заступился за девушку, и теперь его ждёт могила, и в этом исключительно её вина. – Was? (Что?) – Вальц начал шагать вокруг неё. – Was versuchst du in diesem leeren Blatt der Illusionen zu finden? (Что ты пытаешься найти в этом пустом листе иллюзий?) – Ich... ich bin… (Я… я…) – единственное, что она поняла, так то, что была такой дурочкой, и Клаус был прав, она действительно наивна. Проще говоря, у неё ничего не получилось, что планировалось, а девушка сама оказалась в ловушке этой злокачественной идеи. – Was? (Что?) – Он, довольный своей работой, стал позади неё. – Sag mir, das ist ein Befehl! (Говори, это приказ!) – Ich habe mich hier geirrt (Я ошиблась) – опустошённым голосом ответила Алёна. Клаус поднял брови, ухмыляясь. Климова этого не видела, но точно ощущала. Служанка знала наверняка, что Вальц просто смеётся над ней, не больше. Он нагнулся близко к девичьей шеи, так чтобы его дыхание было ощутимо на её коже. Она вздрогнула, застывая на месте. Глаза от удивления расширились, а сердце застучалось быстрее. Почему-то паника, волнение, страх перемешались с определённо моральным чувствительным и внутренним удовольствием. Запах одеколона, что отделялся от одежды и тела Клауса, доносился до неё, окутывая туманом поднявшегося желания, а чувство рядом с собой его тепла быстро создавало открытую фантазию. Клаус, заметив её резкое изменение, даже не поменялся в лице. Он не дурак. Он знал, почему её так меняло, почему настрой казался перекинутый другой игравшейся плёнкой. – Du reagierst sehr interessant auf deinen Feind. (Ты очень интересно реагируешь на своего врага) – средним по громкости тембром сказал он, поднимая свои глаза на неё и отстраняясь от шеи девушки. – Reagierst du so auf die deutsche Uniform? (Ты так на немецкую форму клюёшь?) – Клаус усмехнулся, продолжая наблюдать за служанкой. – Antworte! (Отвечай!) Алёна бесшумно захныкала, поджимая свои губы, не понимая, что он от неё хочет? Роль в этой истории немец ей отписал, насиловать, судя по всему, не собирается, иначе бы уже давно сделал, так почему ему нравится играть с нею? Будто доводить людей до истерики было хобби этого человека. – Sie sind einfach sehr nahe gekommen. (Просто вы подошли очень близко) – откашливаясь, чтобы добиться прежнего голоса, ответила она. – So ist es? (Вот как?) – не поверив ни единому её лживому слову, немец обошёл её, чтобы стать напротив. Видя опустошённый взгляд девушки, он не мог не положить свою руку ей на подбородок и силой поднять её голову. Алёна от резкости очень тихо вскрикнула, но не сдвинулась с места, скорее, внутри неё бушевал пожар, который сжигал все пути адекватности и правильности на пути. – Aber aus irgendeinem Grund glaube ich dir nicht... Ich frage mich... ich weiß nicht, warum das so ist. (Но почему-то я тебе не верю… Интересно… не знаешь, из-за чего именно так?) Она, сглатывая слюну, чтобы смочить горло, мелким кивком дала понять, что не знает. Ткань на его перчатках, которая мягким прикосновением прижималась к её коже, растворяла мысли Алёны о том, что правильно и что неправильно. Грубое отношение, но деликатные касания были как магнит или свет в тёмном лесу. Но шла она явно не на тот свет. Клаус усмехнулся, и опустив свою руку, сделал шаг назад. – Wenn ich das Gefühl habe, dass es dir Freude bereitet... nicht spielen, Mädchen. ( Чувствуя я, что тебе это приносит усладу… Не заигрывайся, девочка.) – чуть властнее проговорил он свою последнюю фразу. – Verschwinde von hier! (Пошла от сюда!) Алёна резко спустилась с небес на землю. Она словно побыла сразу в горячей, а потом в холодной воде, и каждая температура водяной стихии оставила свой след, но не только на нежном теле. Климова усугубляла своё разочарование в себе. Она кивнула, и подарив немцу поклон, развернулась, быстро покидая стены этой магнитной, но глумящейся комнаты.***
Получив письмо от своего товарища и друга Вильгельм сразу же ответил тому взаимностью на встречу. Быть постоянно занятым человеком – это, конечно, хорошо, ведь чем больше дел и высшее качество работы, тем лучше любой офицер выглядит в глазах общества. Клаус и Вильгельм встретились в одном из своих любимых мест в Берлине. Столы стояли в три ряда, на них белая скатерть, и сверху флаги нацисткой Германии – не обошли походу любое заведение, раз они восходя украшали местность и вызывали такую гордость у зашедших в этот ресторан людей. Запахи вкусно приготовленной еды смело нагружали всех тех, кто сюда заходил – то ли с целью, чтобы посетители вышли отсюда сытыми, то ли с целью, чтобы они оставили тут как можно больше денег – так или иначе исхода было два. Друзья сели за один из столиков, попутно кладя салфетки себе на колени. Они заказали по горячему на первое блюдо и салаты, а чтобы запить всё, выбрали вино. – Guter Platz, Klaus. (Хорошее место, Клаус.) – усмехнулся Вильгельм. – Schön… (Красиво…) – Ja, gut, aber ich habe dich hierher gebeten, das Restaurant nicht zu bewerten, sondern geschäftlich. (Да, хорошее… Но я сюда тебя позвал не оценивать ресторан, а по делу.) – Оh, natürlich. Ich höre (Да, конечно. Я слушаю.) – немец сразу вернул своё серьезное лицо и придвинулся ближе. – Was ist das? (Что такое?) – Ich möchte eine Sache tun, aber nur, damit mein Vater es nicht herausfindet… (Хочу сделать одно дело, но только так, чтобы мой отец про это не узнал…) – видя заинтересованное лицо напротив, мужчина продолжил диктовать свои желания наполовину вслух. – Erinnerst du dich daran, dass wir das Tagebuch dieser sowjetischen Radfahrerin hatten? (Помнишь, у нас оставался дневник той советской радистки?) – получив кивок от Вильгельма, Клаус заговорил дальше. – Ist er jetzt bei dir, oder? Du kannst es mir zur Überarbeitung geben. Ich brauche es wirklich. (Он ведь у тебя сейчас, так? Можешь мне его передать на пересмотр. Мне очень надо.) – Wozu? (Зачем?) – удивлённо спросил тот. Обычно такие вещи использовались для изъятия улик, или наоборот, предъявления обвинений. – Ich habe eine Kopie der Dokumente in Richtung Kursk. Ich möchte den sogenannten technischen Ansatz, wie die Partisanen ihn "Tod" nannten, besser studieren. Im Tagebuch ist alles detailliert bemalt. (У меня есть копия документов по Курскому направлению. Я хочу получше изучить так называемый технический подход, как его называли партизаны "Смерть". В дневнике расписано всё подробно.) – ...es ist klar. (…ясно.) – слегка отстранённо ответил Вильгельм. – Warum willst du nicht, dass dein Vater davon weiß? (А почему не хочешь, чтобы твой отец знал про это?) – Ich werde ohne Übersetzer arbeiten. Weißt du, ich habe kein schlechtes Russisch, aber mein Vater möchte, dass ich nach dem Krieg mein ganzes Leben lang ausschließlich Deutsch spreche. Er hat ein ziemlich großes Dach, also formt er eine Marionettenpuppe aus mir. Du weißt, wie er sich behandelt hat, als ich die Dokumentationen alleine übersetzte. (Я буду работать без переводчика. Ты же знаешь, у меня не плохо с русским, но мой отец хотел бы, чтобы я после войны всю жизнь говорил исключительно на немецком. У него совсем крыша поехала, вот он и лепит из меня куклу-марионетку. Ты же знаешь, как он относился, когда я переводил документальные письма в одиночку.) – Ja, ja... Ich erinnere mich. "Klaus! Wage es nicht einmal, in der Sprache der unteren Rassen zu denken." Wie kann man so etwas vergessen? (Да-да… Помню. "Клаус! Не смей даже думать на языке низших рас". Как такое забыть?) – саркастически усмехнулся Вильгельм и кивнул головой официантке, которая принесла им еду. – Okay. Ich gebe dir dieses verdammte Tagebuch. Aber arbeite nicht lange mit ihm. (Ладно. Я передам тебе этот чёртов дневник. Только не долго с ним работай.) Поначалу дневник должен был находиться у Клауса, но чисто из-за языка отец-генерал настоял на том, чтобы его сын не прикасался к таким вещам без специально обученного переводчика. Клаус хотел заниматься своей работой, но Гельмут Вальц очень давил на него в переносном смысле, заставляя порой делать то, что не входило в его обязанности, и при этом острекать от сына его прямую работу. Это касалось и солдат. Гельмут уж очень любил вмешиваться в чужие дела, чтобы руководить Клаусом. Но крутить сыном не получалось, Вальца младшего хотели женить, и эта попытка с треском провалилась. Мужчина предпочитал отдаваться работе. – Was machen wir mit der Explosion? Die Presse verfolgt diesen Vorfall, wie zum Teufel weiß was! (А что будем делать с взрывом? Пресса следит за этим происшествием, как за чёрт знает чем!) – осуждающе окликнул Вильгельм, слегка поднимая руку вверх. – Wir müssen uns beeilen. Oben ist es sehr interessant, warum diese Zeit vergangen ist und du immer noch mit Nachforschungen beschäftigt bist. (Нужно торопиться. Наверху очень интересно, почему прошёл такой период времени, а ты со сих пор тянешь с выяснениями.) – Erinnerst du dich an all die Untergrundpartisanen, die gefangen wurden? Sie wurden gefoltert, was nützt es? Sie schweigen wie Fische im Wasser und sterben entweder vor Hunger oder vor körperlichem Schmerz. Sie verstehen, dass alle ihre Pläne und ihre Zukunft von ihrem Schweigen abhängen. Daher ist hier ein schlauer Ansatz erforderlich… (Помнишь всех тех подпольных партизан, которых поймали? Их пытали, а что толку? Они молчат как рыба в воде и мрут, или от голода, или от физической боли. Они понимают, что от их молчания зависят все их планы и будущее. Поэтому тут нужен более хитрый подход…) Вильгельм усмехнулся. – Diese Magd? Glaubst du, es ist gut für sie? Ein Monat ist vergangen, und sie schweigt. Vielleicht ist sie selbst mit ihnen zusammen? (Та служанка? Думаешь, есть толк от неё? Уже месяц прошёл, а она молчит. Может, она сама с ними заодно?) – Nein, nein! (Нет! нет!) – отмахнулся Клаус, как от пустой, ненужной вещицы. – Sie ist so dumm, dass sie sich sofort spalten würde. Dort sind die Menschen viel mutiger und riskanter. Und diese... Idiotin. (Она такая дура, что сразу бы раскололась. Там люди куда смелее и рискованнее. А эта… Идиотка.)***
Алёна продолжала делать свою работу по дому и думать о том, что было в комнате Клауса. Она всё время была в своих мыслях, и даже когда Майа спросила, что с нею, девушка пожала плечами, бросая это всё на якобы начало месячных и плохое самочувствие. Но на самом деле проблема была куда глубже, и она не могла это обсудить с полячкой, хотя так хотелось. Встреча снова с Ральфом немного её удивила. Климовой казалось, что солдат следит за нею, и это пугало, если честно. – Hältst. (Держи.) – он быстро сунул ей в карман белого фартука маленькую шоколадку. – Iss es später. (Съешь потом.) – Was ist das? (Что это?) – её рука полезла туда, но была тут же остановлена немцем. – Nicht! Nicht jetzt. Es ist besser, wenn du allein bist. (Не надо! Не сейчас. Лучше, когда будешь одна.) Климова согласно кивнула и убрала свою руку куда подальше. Она понимала, что Ральф очень рискует, даря ей шоколад, но совсем не понимала, зачем парню это. – Wofür? (Для чего?) – спросила она. – Was gibt dir das? (Что тебе это даёт?) – Ich habe nur Mitleid mit dir. Alena, meine Gedanken sind rein, ich versichere dir… (Я просто тебе сочувствую. Алёна, мои помыслы чисты, уверяю тебя…) Девушка стояла, глядя на него, не знала, верить ли или нет, может быть стоит вспомнить, что он немец и в какой именно армии служит. Но ведь и Клаус тоже немец, он так вообще офицер, но её же это не смущало, когда она придумала, что хочет быть его любовницей. Эти две полосы делили её, как лицемерку, поэтому Алёна с благодарностью приняла шоколад и приветливо улыбнулась Ральфу, обклеивая его поступок смелостью. Лишь одна маленькая деталь, которую заметил немец, всё испортила. Оля, ставящая позади, заметила Алёну с Ральфом вместе, вроде бы заклятые враги, а по общению и не скажешь. Климова сразу повернула голову назад, пугаясь смены во взгляде её собеседника. Образ Ольги поставил девушку в очень нескладное состояние. Она клялась, что с немцами не имеет ничего общего, а сейчас вот такая не красочная картина… Неизвестно, сколько всего в целом видела украинка и как долго тут стояла. – Оль… Это не то, что ты думаешь, – забыв о правилах не говорить на родном, Алёна нарушила их, ведь в момент переполненным стрессом мозг как-то забывает о том, о чём всё же надобно было помнить.