***
Клаус вместе со своей правой рукой – Вильгельмом, прибыл в Равенсбрюк, находившийся в 90 километрах к северу от Берлина. Его отец немедленно позвонил ему и сказал, чтобы тот посетил это место смерти и тяжких работ. Все объяснения ждут его там. Подъехав туда, ему тут же открыли двери, чтобы генерал-лейтенант вместе со своим первым помощником мог выйти на улицу. Их встретила старшая надзирательница –Хойана Йодль. Рядом с ней Клаус невольно заметил и Вильду. Она, как всегда, наряженная в лучшем образе и с камерой в руках, стояла, улыбаясь. Клаус с упорством вздохнул, отводя взгляд на местность. Вдали гавкали немецкие овчарки, которых часто натравливали на людей, чтобы те либо живьём съедали, либо срывали кожу и загрызали. Большой забор с металлической проволокой возвышался в суровом виде. Равенсбрюк был самым большим женским лагерем в Третьем рейхе. Через него прошло более ста двадцати тысяч узниц со всей Европы. Среди них были как борцы Сопротивления и противники гитлеровского режима из самой Германии, так и женщины, которых нацисты считали ненужными для общества: еврейки, лесбиянки, проститутки и бездомные. Били, мучили и убивали женщины-надзирательницы. Некоторым из них заключённые давали клички вроде "Кровавая Бригида" и "Анна-револьвер". Архивы Равенсбрюка подтверждают, что многие новенькие увольнялись, увидев, чем им предстоит заниматься. Никто их не удерживал, и никаких отрицательных последствий для них это не имело, что подталкивало на мысль: «Люди, работающие в этом месте, только рады своим занятиям». Встретив важных гостей, надзиратели отвели их на территорию лагеря, где уже была выстроена небольшая часть женщин. Все они были худые, грязные и больные на вид. Лица их бледные, щёки сильно опущенные, под глазами у кого-то виднелись синяки, а у кого-то мешки. Было ясно, что тяжёлые работы, издевательства, голод и ранний подъём никого не красят. Жуткий вид заключённых привёл бы в ужас любого, кто проходил бы мимо. У всех один и тот же взгляд, окутанный грустью и смирением. Эскапизм реальности покрывался смятением, переносящим мысли в другой, более хороший мир, но без качественной победы зима в судьбе каждого заключённого. Клаус сразу догадался, что происходит. Он взглянул на довольную Вильду. – Kannst du mir erklären, was genau du hier machst? (Может, объяснишь, что именно ты тут делаешь?) – акцент его слов был на слове «ты». Женщина, счастливо улыбаясь, покрутилась по сторонам, пока фотоаппарат висел у неё на шее. – Ich habe es mit deinem Vater vereinbart, also musst du, Klaus, mich jetzt unterstützen und unterstützen. (Я договорилась с твоим отцом, так что ты, Клаус, теперь вынужден меня поддерживать и помогать.) Вальц закатил глаза, отворачиваясь. И снова отец, и снова его «любезные» вмешательства в дела сына. Клауса это очень сильно раздражало, хотелось устроить своему батюшке скандал, ведь тот как бесконечная тень, вечно со своими учениями за спиной сына. Запалённая злость, обида и язвительное раздражение кипели внутри него именно потому, что им крутят как чёртовой куклой-марионеткой. – Wilda... warum kletterst du? ( Вильда… зачем ты лезешь?) — весьма спокойно, но серьёзно спросил Клаус. – Was habe ich dir gesagt? (Я тебе что говорил?) – Es ist nicht meine Schuld, dass du, mein lieber Freund, nur äußerlich so ein "Chef" bist» (Я не виновата, что ты, мой дорогой друг, лишь внешне такой весь из себя «главный») – она усмехнулась. – Ich brauche eine Sensation. Und dringend. (Мне нужна сенсация. И в срочном порядке.) – добавила она уже с излишней гордыней в голосе. Небо затянуло протяжной пеленой, а ветер скулил протяжным воем. Клаус повернулся к Вильгельму за дружеской поддержкой, но тот лишь пожал плечами и улыбнулся. Вальц понял, что только он один не сильно хотел глазеть на это зрелище. Вильда на радостях ожидала, пока тот отдаст приказ. Клаус глянул на заключённых женщин: их было человек десять, и лишь одна из них была совсем юной, лет пятнадцати не больше. Её светлые волосы были растрёпаны и торчали из-под платка. Жалость или совесть? Он не хотел убивать этих людей, они не солдаты. Немец держал руки за спиной, и стоя с гордо поднятой головой, переводил ледяной взгляд от заключённых к стене, от стены на бараки, не решаясь сказать заветное «огонь». Вильгельм начал немного паниковать. Все на них смотрели, а офицер, как статуя, был максимально неподвижен. Он подошёл к своему другу, пытаясь выдавить улыбку. – Klaus. (Клаус.) – тихо заговорил он, глядя на надзирательниц, а потом снова на друга. – Was machst du? (Ты чего?) – Bist du sicher, dass es für den Artikel notwendig ist? (Ты уверен, что это надо ради статьи?) – так же очень тихо спросил он у Вильгельма. Майер на пару секунд замолчал, приоткрыв рот и раздумывая о действиях Клауса, но всё же кивнул. Казалось, что он сам на какое-то время пришёл в ступор, начал проясняться в этом творящем ужасе, но нет, Вильгельм был просто слегка шокирован тем, что Вальц не торопился подчиняться приказу отца, и поставил под удар идеологию. – Ja... ja! (Да… да!) – уверенно ответил Вильгельм Майер. – Was für ein Kindergarten? Was machst du? (Что за детский сад? Что ты делаешь?) Вальц заглянул в глаза собеседнику и кивнул. Он понимал, что пути назад нет, хоть это дело из неприятных. Он часто думал, что их на вершине никто не осудит, но сколько костей и крови под ними? И это лишь те случаи, которые Клаус знал лично, а сколько их было за всю историю, одному Богу известно. Клаус развернулся и посмотрел на Вильду. Та вроде оставалась в настроении, но в глазах Заммер было недопонимание и приторможённое время. Она словно о чём-то догадывалась, но молчала. Оставив в стороне свои размышления о стихии бурь, немец всё же отдал приказ на расстрел этих людей. Прозвучали выстрелы и крики. Тела убитых быстро попадали на землю, а их кровь стекала на уже так привыкшую к трупам землю. Та девочка со светлыми волосами даже не закрыла глаза, так и легла, её платочек был не сильно завязан на голове, поэтому он свалился рядом. Клаус сглотнул, сдерживая комок в горле. Раньше он убивал, но ему приходилось расправляться с мужчинами, партизанами, солдатами и врагами, а не с беззащитными женщинами и детьми. Он быстро заморгал глазами, отводя взгляд в сторону. Белокурая девочка – вот кто больше всех запомнился ему в памяти. Вильда сразу издала весьма весёлый звук радости, прежде чем подойти к расстрелянным для фотографий. – Klaus! Wilhelm! Kommt schon, steh hier auf! (Клаус! Вильгельм! Давайте, встаньте вот здесь!) – попросила она, указывая на места, где валялись эти девушки. Майер не долго думал. Он улыбнулся женщине и подошёл к ней чуть ближе, перешагивая через один из валявшихся трупов, пиная его ногой. Клаус, глядя на это, не моргая, пропускал удары опустошения сквозь собственное сердце. Он посмотрел на девочку: у неё такая ангельская внешность и такой испуганный взгляд… Немец сам не понимал, откуда у него такая жалость именно к ней, но она лишь… одна из немногих таких же? Можно спасти кого-то, но не спастись от совести. Развернувшись, он вдохнул ртом. Как в невесомости над миром злости, приходится обычно выбирать между двумя параллелями. – Klaus! (Клаус!) – не унималась нетерпеливая Вильда. – Wie lange soll ich auf dich warten? Komm zu uns! (Сколько тебя ждать? Иди к нам!) Вальц только сейчас сдвинулся с мёртвой точки. Он не в силах смотреть в глаза девочки, аккуратно подошёл к своим друзьям. Заммер наконец-то смогла получить, что хотела. У неё были фотографии, и теперь осталось лишь написать статью. – So ist es! Noch ein paar Mal... (Вот так! Ещё пару раз...) – она щёлкнула снова. – Klaus! Nun, lächle wenigstens! (Клаус! Ну, улыбнись хотя бы!) Немцу было не до улыбок, поэтому он остался неподвижным. Свою работу он выполнил, что ещё от него требовалось? Вильда приспустила от глаз фотоаппарат, и поняв, что достучаться до друга ей не удастся, сделала и такие фотографии. – Klar… (Понятно…) – единственное, как она прокомментировала упрямство Клауса. После кровавой фотосессии на костях Вильда обняла и Вильгельма, и Клауса по очереди, но лишь Вальцу она решила уделить больше внимания. Женщина предложила отметить этот «чудесный» момент в ресторане. А как ещё? Клаус сначала отнекивался, он не хотел, но Вильда и Вильгельм всё же его уговорили, и он, кое-как, но поехал с ними. Именно по инициативе Вильгельма он дал Заммер выбор, чтобы она остановила своё решение на том ресторане, который ей больше понравится. Всю оплату он брал на себя. Поэтому, девушка не долго думая, выбрала достаточно дорогой ресторан. Майер ещё засмеялся, подчёркивая её чудесный и тонкий вкус. В помещении было благородное освещение, и стоял невероятно приятный запах свежести. Вильда сняла шляпку, и хвастаясь своими идеально блестящими волосами, как самая настоящая дама высшего света, села за стол. – Oh... es riecht wenigstens besser als in diesem Schweinestall. (Ой… тут хотя бы запах поприятнее, чем в том свинарнике.) – отозвалась она, явно комментируя не концлагерь, а тех, кто там живёт. Клаус покачал головой, понимая, что этот, как выразилась Вильда, «свинарник» создали как раз-таки именно они. – Nun, was willst du? (Ну что ты хочешь?) – усмехнулся Вильгельм. – Du solltest dort weniger sein. Immer noch kein Platz für eine zarte Dame. (Тебе бы там поменьше бывать. Всё-таки место не для нежной дамы.) – мужчина заказал себе вино и салат. Вильда остановила свой выбор на супе из грибов, вине и салате из белых шампиньонов. И лишь Клаус предпочёл просто выпить чего-то покрепче, например, коньяка, чтобы залить свои нервы. – Ich bin nur scheinbar sanft. (Я только с виду нежная.) – ответила девушка после своего заказа. – Aber das bedeutet nicht, dass ich schwach bin... Mädchen, weißt du, sehr… (Но это не значит, что я слабая… Девушки, знаешь, очень…) – она ухмыльнулась, кокетливо закатывая глаза. – Sehr heimtückische Kreaturen. (Очень коварные существа.) – Ich habe keinen Zweifel… (Не сомневаюсь…) – Klaus! (Клаус!) – Вильда теперь обратилась к офицеру, который до этого вообще молчал. Она слегка подтянулась к нему и опустила свою руку близ его. – Und was denkst du? Darüber. (А что ты думаешь? На этот… счёт.) Вальц, заметив её расслабленное поведение, держал себя. Он словно надел на себя панцирь, не позволяя пробить его. – Ich habe dir doch gesagt, dass ich dir nicht helfen möchte. Ich habe viel zu tun, Wilda. Und du störst mich ab. (Я же говорил, что не хочу тебе помогать. У меня полно работы, Вильда. А ты меня отвлекаешь.) Она хмыкнула и села ровно, опираясь на спинку стула, при этом закидывая ногу на ногу. – Komm schon, das ist auch Teil deiner Arbeit. Du bist ein Offizier. Und Offiziere dienen drei Punkten. (Да брось ты… это тоже часть твоей работы. Ты – офицер. А офицеры служат трём пунктам.) – она подняла руку вверх, чтобы начать загибать пальцы. – Der Heimat, den Befehlen und den höheren Vorgesetzten. Und du hast es gut gemacht. Ich habe alles bis ins kleinste Detail ausgeführt. (Родине, приказам и вышестоящему начальству. И ты – молодец. Выполнял всё до мелочей.) То, что он это выполнил, ему и не нравилось. После отдачи приказа Клаус не мог прийти в себя до конца. Глаза… как же ему запомнились эти бездонные, невинные глаза. Немцу было интересно узнать, о чём в тот момент думал этот ангел, которого расстреляли без какой-либо причины, просто ради фотографий. – Kla...us…( Кла-ус…) – голос Вильды его уже раздражал. Она действовала ему на нервы и весьма сильно. – Was? (Что?) – Вальц обессиленно посмотрел на неё. – Du bist irgendwie sehr verschlossen... Was ist los? Willst du nicht nett mit deinen Freunden plaudern, wie in den guten alten Zeiten? (Ты какой-то очень замкнутый… Что такое? Неужели не хочешь мило пообщаться со своими друзьями, как в старые добрые времена?) – она снова придвинулась чуть ближе и немного наклонилась, чтобы коснуться мизинцем поверхности его руки. Вальц тут же убрал руку и спрятал её под стол. Вильда удивлённо приподняла брови, и поняв, что перешла черту, села ровно обратно на место. Когда им принесли заказ, Клаус выпил алкоголь, даже не закусывая, и, поставив снифтер на стол, встал. А с ним и Вильда с Вильгельмом. – Nein, das solltest du nicht! (Нет, не стоит!) – остановил он их, и те переглянулись между собой. – Ich muss an einem Ort vorbeischauen. Also bleib und feiere, aber… (Мне надо заскочить в одно место. Поэтому оставайтесь и празднуйте, но…) – глядя на алкоголь, немец уверенно добавил. – Ohne mich. (Без меня.) Выйдя из ресторана, Клаус точно знал, куда собирался на этот момент – к отцу.***
Алёна точно знала, что собиралась сделать этим вечером. В её планы входило обвинить Алоиза в домогательствах. И да, конечно, она просила Клауса об помощи, но это только на руку, ведь если Клаус уже говорил с ним, то это означало, что солдат ослушался приказа вышестоящего. А если нет, то это прямые доказательства её слов. С какой стороны ни посмотри, одни плюсы. На кухне она встретила весьма странную и очень даже провокационную сцену. Ольга настолько сильно пыталась «помочь» Антону, что Алёна застала их целующимися. Молчание накрыло всех пеленой. В помещении, кроме них, никого не было, и Климову так и не заметили. Она простояла там какое-то время, небрежно трогая свои волосы, прежде чем с приподнятым подбородком и спокойствием в глазах откашлялась, намеренно зацепив левой рукой металлическую, пустую кастрюлю. Рядом с ней стояло ещё несколько посудин. Оля сразу же обернулась, не ожидая встретить кого-то, к тому же Алёну. Климова усмехнулась, продолжая стоять на месте. Она посмотрела на Антона, и их взгляды пересеклись. – Весело у вас здесь..., – она даже слегка рассмеялась. – Вот уж не подумала бы... – Не подумала бы что? – Оля сразу встала на ноги. Она была недовольна, но то, что Алёна их застала в таком весьма личном моменте, с изюминкой, было плюсом. – Говори! – с вызовом, приказным тоном сказала она. – Да мне и сказать нечего! – усмехнулась Алёна. – Совет да любовь! Что ещё тут сказать? Антон молча лежал и даже немного привстал. Он не был уверен в том, хорошая ли ситуация сложилась. – Единственное, что ты нам можешь пожелать, это счастья. У тебя-то его не будет, пока по немецким койкам прыгаешь! – отозвалась Оля. Алёна разозлилась. Ей надоело, что её считают словно она стелилась под нацистов. С одной стороны, это было так – в переносном смысле, но никак не в прямом. Но говорить так про неё никто не имел права. – У твоей медали серебро-металл на одной лишь стороне, – Алёна сама не ожидала, как накинулась на девушку напротив, хватая её за косу и тянув как можно больнее на себя. Та закричала и воткнулась ногтями в кожу своей соперницы, но это мало помогало, причём драка приносила боль обеим. Между ними началась возня. Оля потянулась за волосами Алёны цепкой хваткой в один быстрый миг оттягивая их на себя, при этом сжимая свою ладонь, в которой была уложена русая прядь девушки. – Успокойтесь! Хватит! Алёна! Отпусти её! – закричал Антон, пытаясь подняться, хотя раны ещё не позволяли такую роскошь. – Девушки! – он сел обратно, не поднимаясь. – Хватит! Майа! – парень позвал полячку. – Майа! – крикнул он намного громче, чем раньше. Женщина выбежала, закрывая за собой двери, и остолбенела, но лишь на первое время. В одну минуту она оказалась рядом с Олей и Алёной. Хотя ей уже не впервые приходилось устранять между ними конфликты, решать их драки, ссоры, вечные негодования, даже приходилось отталкивать одну от другой, чтобы прекратить их бойню. В этот раз Майе пришлось нелегко. Хотя сейчас, когда утихнут страсти и станет слышен голос разума, будет сложнее с ними. Порой полячка считала должным разъяснять отношения между двумя девушками, которые так не могли отыскать между собой общий язык. – А ну, хватит! – приказала она, пытаясь отвадить одну от другой. – Хватит! Немцы услышат вас, дуры! Я кому сказала, стоп! – даже при всех её усилиях ни одна из девочек не собиралась уступать. Они словно кошки, которые ненавидели друг друга и не собирались упускать даже малейшую возможность, чтобы навредить. Это как своего рода наркотик. – Пусть она первая извинится! – закричала Алёна, опуская волосы Оли вниз, чтобы та смогла сесть на колени. Майа, конечно же, не позволила ей этого сделать, и будучи сильнее и крепче по телосложению, не дала Климовой достичь, чего та хотела. – Алёна! – теперь уже повышенный тон был направлен исключительно в её адрес. – Если ты не отпустишь Ольгу, пеняй на себя... Климова некоторое время не успокаивалась. Она очень злилась, но пойти против Майи не могла. Она и так натворила много дел, о которых лучше даже и не говорить, да и репутация её в глазах своих же понизилась ниже плинтуса. Она психованно пихнула Ольгу в сторону с недовольным звуком, сочившимся из её уст. Оля отскочила, чуть не падая, но Майа её придержала. Украинка выпрямилась и вытерла слезу, что стекла по её щеке от боли. Но ни она, ни Алёна не жалели о содеянном. По правде говоря, причёска Климовой тоже выглядела не лучшим образом: растрёпанная, даже пару волосков остались среди пальцев Ольги. – Успокоились? – спросила Майа, тяжело дыша. Её грудь поднималась вверх и вниз с каждым вдохом. Она даже перепугалась, пока оттаскивала одну от другой. – Я её ненавижу, – тихо пожаловалась Оля полячке. – Я больше не могу быть с этой змеёй здесь, – девушка расплакалась, обнимая Майю. Та ответила тем же, прижимая несчастную девушку к себе и успокаивая по-матерински. Алёна сжала зубы, и глубоко вдохнув, приподняла голову. Ей нечего было сказать, а лишь молча проглатывая слова стоять. Майа, гладя по голове Олю, бросила сердитый и весьма серьёзный взгляд на виновницу. Климовой было стыдно смотреть на Антона, поэтому всё её время было уделено лишь полячке. – Тоже меня ненавидишь? – спросила Алёна у Майи, сама не понимая зачем. Может, нервы и злость подогрели эмоции. – Уйди с глаз моих! – бросила Майа. Она не собиралась больше терпеть и защищать Алёну, это было и так понятно. – И не смей больше попадаться! Климова и не собиралась с этим спорить. Она ещё была в бешенстве и в порыве своей же закрытой злости. Лишь молча развернувшись, служанка покинула кухню, ощущая на спине взгляды тех, кого оставила позади.***
Не собиравшийся так просто это спускать всё с рук, Клаус быстро примчался домой к своему отцу – Гельмуту. Вальца младшего не покидала мысль, что от его имени ещё не отдавали подобных приказов. Быстро что-то бросив перед прислугой, немец не спрашивая, занят ли его отец или нет, честно говоря, его это вообще не беспокоило, направился к нему. Сейчас самое нужное – это разобраться с таким поведением, дабы впредь больше ему не приходили приказы свыше данного содержания. В кабинете Гельмут Вальц был занят своими обязанностями и работал над купой бумаг. Разные фотографии и папки окружали генерала, а о свободном времени можно было даже и не думать. Клаус влетел как ошпаренный в кабинет отца, не видя перед собой никаких преград. Вальц старший поднял свои глаза из-под очков и удивлённо одарил сына взглядом. – Was zum Teufel, Vater? (Какого чёрта, отец?) – без приветствий начал Клаус. – Warum entscheidest du für mich, was du tun sollst? (Почему ты решаешь за меня, что делать?) – он подошёл к столу, нетерпеливо ожидая ответа на все его вопросы, и возможно, даже больше. Клаус хотел извинений от отца лично. Генералу, конечно, не понравилось подобное поведение сына. Он вообще был человеком дисциплины и на дух не переносил, когда кто-то её нарушает. Неторопливо отложив очки в сторону, мужчина сложил руки, и только потом снова удосужился посмотреть на Клауса. – Was ist das für ein Ton? Komm hier raus und komm richtig rein! (Это что за тон? А-ну, выйди отсюда и зайди как следует!) – Ich habe keine Formalitäten, Vater! (Мне не до формальностей, отец!) – Клаус опёрся руками об стол, слегка наклоняясь над Гельмутом. – Ich möchte wissen, warum es Wilda erlaubt ist, von mir zu verlangen, was sie will? Wer ist sie? Militärisch ausgebildet? Oder vielleicht haben wir mit ihr gleiche Ränge? (Я хочу знать по какой причине Вильде позволено требовать от меня, что ей хочется? Она кто? Военно-обученная? Или, быть может, у нас с нею равные звания?) – Aus dem Grund, warum ich es so wollte, Klaus! (По той причине, что я так захотел, Клаус!) – крикнул на него отец и развернулся на стуле, чтобы смотреть ровно ему в глаза. – Sammer sind sehr gute Leute, und ich empfehle dir, sie direkt zu betrachten! (Заммер очень хорошие люди, и тебе я непосредственно рекомендую присмотреться к ней!) – Was? (Что?) – он усмехнулся, не понимая, это сарказм или просто плохо подготовленная шутка. Если шутка, то получилось ничуть не смешно. – Warum sollte ich das tun? (Мне это зачем?) – Du bist kein Junge mehr. Und Wilda ist von einer guten Familie, von einer anständigen! (Ты уже не мальчик. А Вильда с хорошей семьи, с приличной!) – последнее слово было особо подчёркнуто. – Arbeite mit ihr genauso wie ich mit ihrem Vater! Und das ist keine Bitte, sondern ein direkter Befehl des Höheren von dir! (Сработайся с ней так же, как и я с её отцом! И это не просьба, а прямой приказ вышестоящего от тебя!) – Гельмут закричал. Он себя не сдерживал совсем, да и не было зачем. – Ich habe alles gesagt, Klaus. Wenn du noch einmal in einem so unverzeihlichen Ton in meinem Büro auftauchst, wirst du es bereuen! Was ist das? Was denkst du überhaupt über dich selbst? Hast du vergessen, durch wen du aufgestiegen bist? (Я всё сказал, Клаус. Ещё раз появишься у меня в кабинете в таком непростительном тоне, то пожалеешь об этом! Что это такое? Что ты вообще о себе возомнил? Забыл благодаря кому ты поднялся?) Клаус сразу стал ровно, гордо поднимая свою голову. Ещё никто не смел заставлять его унижаться, и даже отцу это он бы не простил. Слишком своенравный и характерный. – Du hast Recht. Ich bin kein Junge. Ich bin ein Mann. Und ich werde dich nicht an deine Wünsche stoßen, wie in meinen sechzehn, ich werde es dir nicht tun! (Ты прав. Я не мальчик. Я мужчина. И потыкать твоим хотелкам, как в свои шестнадцать, я тебе не стану!) – он повысил голос в ответ. Гельмут сначала хотел встать и ударить сына, а потом рассмеялся. – Kannst du dem jüdischen Mädchen überhaupt nichts verzeihen? Ja? (Ты мне всё никак не можешь простить ту еврейскую девку? Да?) Клаус вскипел при воспоминании об Офире. Он тут же снова наклонился над столом отца, приближаясь к нему максимально враждебно, бросая тому вызов. – Sie war ein Kind! Du wusstest davon und hast sie auch unterdrückt! (Она была ребёнком! Ты знал об этом и подверг репрессиям и её!) – Sie war Jüdin! Was könnte ich tun? (Она была еврейкой! Что я мог сделать?) – усмехнувшись, Вальц старший встал с места, обходя Клауса кругом. Подойдя до шкафа, генерал решил налить себе коньяка, дабы выпить и смягчиться. – Es ist deine Schuld, Klaus. Wenn ich sie retten wollte, würde ich sie unter sichereren Bedingungen halten. Und überhaupt... (Ты сам виноват, Клаус. Если бы хотел спасти её, то держал бы в более безопасных условиях. И вообще...) – он налил алкоголя и предложил сыну, но тот отказался. Гельмут пожал плечами и опустошил всё до дна сам, прежде чем продолжить. – Ein normales, neunjähriges Mädchen. Warum hast du sie so angezogen? Ich könnte sowieso nicht adoptieren, ich würde es nicht zulassen. Also, was ist das Problem? (Обычная, девятилетняя девка. Чего ты так к ней прикипел? Удочерить всё равно не смог бы, я не позволил бы. Так в чём проблема?) – он повернулся к Клаусу лицом. – Worin? (В чём?) – Dass dieses Kind unschuldig war! Und du hast sie getötet! (В том, что этот ребёнок был невинным! А ты её убил!) – сдерживая свой крик, ответил он, хотя в тоне звучала сильная злость и обида. Офире была девочкой, которая попала ему под колёса машины и чудом осталась живой. Он отвёз её в больницу, пару раз навестил. А после начались репрессии в сторону евреев, и её родителей арестовали. Клаус, общаясь с этой семьёй, очень быстро осведомился, и под силами и связями забрал ребёнка на время к себе. Он планировал сохранить Офире жизнь, вот только судьба сыграла по другому сценарию. Однажды ребёнка забрали, когда самого Клауса не было дома, и только тогда он узнал, что за всем этим стоял его отец, который не хотел к своей фамилии "еврейского хвоста". – Ich habe dich gerettet, aber ich habe dich gerettet! Was wäre mit dir passiert, wenn es weitergehen würde? Du bist einfach undankbar! Ich habe dir alles gegeben! Und was habe ich als Antwort erhalten? Und das ist mein Sohn? (Я тебя спас, зато! Что было бы с тобой, если бы это дело пошло дальше? Ты просто неблагодарный! Я дал тебе всё! А что получил в ответ? И это мой сын?) – он опустил взгляд снизу вверх, пытаясь поставить Клауса в неловкое положение. – Eltern wählen nicht! Leider… (Родителей не выбирают! К сожалению…) Гельмут сразу изменился в лице. В дороге нет конца и можно бежать, но от себя не сбежать, даже если всё пройти заново, сложить, не оборачиваясь. – Du gleitest auf dem Eis, Klaus... Spiel keine Spiele mit mir. Du weißt doch, wie es enden kann. (Ты скользишь по льду, Клаус… Не играй со мной в игры. Ты же знаешь, чем это может закончиться.) Вальц младший закатил глаза на пустые, дешёвые и уже так не рабочие схемы отца манипулировать им. Как странно, но сейчас он совсем не желал вестись на этот пустой обман, как много лет назад. – Lass es so sein, wie du es willst. Erwarte nur nicht von mir gehorsame Unterwerfung und verwandten Respekt! (Так пусть будет по-твоему. Только не жди от меня покорного подчинения и родственного уважения!) – бросил он, прежде чем выйти из кабинета. – Klaus! Komm wieder! (Клаус! Вернись!) – приказал Гельмут, но тот смел игнорировать приказ, не просто отца, а генерала. Ни смотря на то, что Клаус знал, чем это может закончиться, он всё же не предал себя и свой нрав. Вальц младший вышел из дома. На последок он бросил презрительный взгляд на окно кабинета Гельмута, ведь великолепно понимал, что тот наблюдал сейчас за ним, пускай и не демонстрировал это на всю огласку. Поправив свои перчатки, немец спустился с крыльца, направляясь к машине.***
Вечером настал тот самый момент, к которому так отчаянно готовилась Климова. Клаус приехал ещё днём; только со своей комнаты он, как всегда, практически не выходил, да и смысл? Климова, заглядывая в зеркало, рассматривала царапины от драки с Олей. Украинка оставила несколько маловидных следов на щеке и одну на шее. Конечно, если не присматриваться, то их можно и не заметить, но дискомфорт, они, само собой, приносили. – Вот же…, – Она хотела выругаться, но промолчала. Всё же иногда держать язык за зубами лучшее решение. Боясь, что могут остаться какие-то следы, девушка прикрыла их волосами. На улице было приятно и не холодно. Алёна специально назначила место у моста и пришла туда самая первая. Ветер играл с её волосами, а она постоянно оглядывалась назад, ведь боялась быть пойманной, или хуже того, попасть в не входящую в её планы неопрятность. Паника беспрерывно касалась тела и души, и тому, и тому это гадкое чувство давало свои свойства: телу – мурашки, а душе всё никак не успокаивающиеся мысли. Быстро добежав до моста, она перелезла на другую сторону. Теперь Алёна прижималась спиной к деревянному мостику и держалась за него руками, наблюдая за раскрывавшимся перед ней обрывом. Разделив всё, что было, поровну, она старалась уверить себя, что всё хорошо и так надо. Дыша на полную грудь, слегка приоткрыв рот, девушка не могла найти в себе силы решиться на этот трудный шаг. Услышав чьи-то шаги, она испугалась. – Только бы это был Алоиз…, – буквально молясь, она посмотрела на тёмное, укутанное в ночные краски, небо. Мрак этого времени суток словно пытался скрыть её ото всего мира, но если бы… – Was machst du? (Что ты делаешь?) – голос принадлежал не Алоизу, а Клаусу. Тот гулял по территории дома, когда заметил служанку. Поняв, что это явно не тот человек, которого она ждала, девушка развернулась, её нога на конце деревянной палки слетела, и та криком рухнула вниз, куда и собиралась падать. Клаус сначала подскочил к тому концу, за который она держалась, а потом побежал кругом, чтобы спуститься вниз к ней. Стоило Алёне ощутить на себе все прелести притяжения земли, как её закрутило, и она стала скатываться всё дальше и дальше, не останавливаясь. Трава, маленькие палочки и сухие природные остатки, попадали под одежду, в основном под рукава. Волосы запутались, а на лице приобрелось намного больше царапин, чем от Оли. Остановилась она у какого-то муравейника. И снова все её планы пошли не так, как она их распланировала. И почему только когда стоит что-то придумать, то в жизнь это не воплощалось? Обязательно будет какая-то преграда. Климова очень расстроенная и немного захныкав, села на колени. Шея очень болела, и головой было трудно поворачивать, а левая рука в области локтя была стёртая до крови; ещё что хуже, туда попала грязь, и сильно ушиблась нога, наверняка, будет огромный синяк. Алёна, зашипев, еле повернула голову в сторону, откуда полетела вниз. Под ногтями было чувство грязи, она старалась её оттуда как-то достать, но для этого нужен был свет. Шаги Клауса были всё ближе и ближе, и наконец, найдя её в окутанной, ночной атмосфере, немец подошёл к ней, садясь чуть ближе. – Wie geht's dir? (Ты как?) – спросил он, оглядывая Алёну, уже вблизи. – Bist du überhaupt blind? Wo bist du hingegangen? Und warum? (Ты что, совсем слепая? Куда ступала? И зачем?) – спрашивал он так, словно отчитывал, и был очень разочарован. – Dumm! (Бестолковая!) – добавил клаус громче. Она тихо заплакала и быстро вытерла слёзы. Уровень стресса рос сам по себе, теперь ещё нужно объясняться, зачем она вообще туда полезла. И что теперь говорить? Она, конечно, собиралась проявить свою персону в его жизни, как намного яркую роль, но не так же. Клаус, заметив её слёзы, раздражённо выдохнул. – Du bist nicht fünf Jahre alt! Warum bist du da reingekommen? Kannst du mich hören? Antworte! (Тебе не пять лет! Зачем ты туда полезла? Ты меня слышишь? Отвечай!) – его приказный тон совсем расстроил её, и девушка решила пойти снова хитростью. Алёна изобразила максимально невинное выражение лица, с широко раскрытыми глазами, словно она была немой и ничего не понимала. Ещё раз вытерев лицо, несмотря на то, что там даже не было слёз, это не мешало ей сделать вид, будто всё наоборот. Вальц отвернул взгляд в сторону, прежде чем снова посмотреть на неё. Вроде обычная и даже милая на вид девочка, но какая-то она всё равно не такая. Ему сегодня и так хватило одной белокурой узницы, и ещё воспоминания об Офире, поэтому кричать и на эту, или устраивать допрос, он точно не хотел. – Okay... komm schon, weine nicht nur. Ich will es nicht sehen. (Ладно… давай, не плачь только. Не хочу я это видеть.) – сказал Клаус, но в этот раз уже более спокойным тоном. – Steh auf. (Вставай.) – он потянул её за руку вверх, и она послушно поднялась, продолжая стоять с опущенной головой. – Sieh mich an. (Посмотри на меня.)– припросил Вальц, и она неторопливо, но всё же позволила ему заглянуть в её глаза. Он молча воспринял этот покорный жест, рассматривая девичье лицо вблизи и в таких условиях. Какое-то скромное и лёгкое очертание пронеслось, развиваясь нежностью. Клаус не знал, что и сказать, обычная его холодность замерла на миге «стоп», не смотря на это, глаза и взгляд оставались серьёзными, отдалёнными и даже немного устрашающими. – Du musst nach Hause zurückkehren. (Тебе нужно вернуться домой.) – сказал он, начиная её тащить с собой. – Ich brauche keine Magd, die nicht einmal aus dem Bett aufstehen kann! (Мне не нужна служанка, которая не сможет даже встать с кровати!) Алёна думала, что её реальность похожа на сны другого восприятия – кошмара. Как назло, скорее всего, придёт на договорённое место Алоиз, и её там не найдёт, и всё пошло к чёрту, летя вниз стремительно и решающе всё снося на своём пути. Девушка не знала, как теперь выкрутиться из этой ситуации. Обвинять Алоиза в домогательствах смысла нет, Клаус всё видел своими глазами, когда она стояла на мосте, а немецкий солдат с большей вероятностью подумает, что она над ним посмеялась, а это очень плохо. Как раз перед входом в дом, Клаус слегка толкнул её к дверям. – Nach vorne! (Вперёд!) – приказал он, и Алёна, гладя свою кисть, начала подниматься по ступенькам, другие солдаты же проходили мимо или стояли у заборов и о чём-то разговаривали. Она очень переживала, что встретит именно Алоиза, но всё же, открыв двери, вошла, а за ней и Клаус. – Komm zurück zu dir selbst. (Возвращайся к себе.) – снова отдал приказ немец, и цепко держа её за локоть, провёл немного, прежде чем не сильно пихнуть девушку дальше. Алёне это не нравилось, но противостоять права не имела. Она посмотрела на него, пресекаясь взглядом с Клаусом, прежде чем тот ушёл, предварительно одарив её своим взором. Алёна глядела ему вслед, продолжая гладить свою руку и обдумывая. Ей или показалось, или сегодня вечером он старался чаще касаться её? Запутавшись в своих уже и эмоциях и мыслях, ей пора бы себе внушить, что нет смысла использовать Алоиза в своих целях, к тому же, что это вряд ли бы ещё получилось, она и так метается у Вальца перед глазами достаточно по временному количеству.