Качественная работа психолога

Боже, храни терапию. ©

*** — Проходите, присаживайтесь. Доктор Ватсон долго пялится в кипельно-белый потолок. Гораздо дольше, чем позволено пялиться приличному человеку. Ничего не найдя вверху, кроме зловещей белизны, именуемой пустотой, он усаживается в неудобное кресло. Сжимает руки в кулаки. Готовится к обороне. Он чувствует себя так, будто на него напали: внезапно и неожиданно, без объявления войны, и теперь он сидит в окопе с оружием наперевес, понятия не имея в кого стрелять, чтобы точно не промахнуться. Быть может, себе в висок? — Что привело вас ко мне? Джон выдыхает. Он, как доктор, знает, что лечение не может быть больнее самой болезни. К тому же, боль на терапии необходимая. Держать ее в себе — разрушительно. Доктор Ватсон идет уже знакомым путем, по наитию, не думая и ничего не решая. Психолог — психотерапевт — психиатр. В прошлый раз Джону хватило и двух ступеней. Интересно, на какой этаж ему предстоит подняться в этот? — У меня друг… Джон подозревает, что на крышу самого Бартса, откуда… Горло сводит спазмом, и Джон не в силах закончить мысль. Поспешно откашлявшись, он повторяет снова: — У меня друг пропал. Джон ограничивается простым «пропал», потому что на большее его не хватает. Джон говорит «пропал», потому что правду невозможно произнести даже самому себе. Лестрейд говорит «почил». Майкрофт говорит «покинул». А Джон говорит просто — «пропал». Шерлока нет на Бейкер-стрит — сколько его не ищи. Он не спрятался за креслом, не притаился на кухне и не закрылся в своей комнате. Его там абсолютно точно нет. Нет и на крыше, откуда он спрыгнул. Шерлок пропал. Он посмел пропасть, когда для Джона весь мир сузился до их совместных дел, до утреннего чая и совместно купленной еды на вынос. Шерлок пропал, и Джону не под силу его найти. Хотя, конечно, он в курсе где Шерлок. Пятый ряд, вторая могила у дерева, увенчанная черным лакированным памятником. Здесь покоится Шерлок Холмс. Место нахождения тела Джону, как врачу, известно до безобразия подробно, но Шерлока в собственной голове не отыскать. Джон слова «Шерлок» и «Смерть» не ставит в одном ряду даже в тексте. Но психолог не дура, она понимает, раз Джон пришел к ней, а не в полицию, то искать придется самого Джона. — Каким он был, ваш друг? Она деловито поправляет очки и исподлобья глядит в хмурое, осунувшееся лицо. Она не спрашивает, как это произошло, потому что черты Джона уверяют: он не сможет рассказать. Не сможет сейчас. Возможно, не сможет никогда. Потому что голос в трубке — обреченный — набатом стучит в голове, а бледное, знакомое лицо, утопающее в крови, с прилипшими кудрями, навечно застыло в воспаленном сознании Джона. Он мечтал разбить себе голову, чтобы не помнить. Но он помнит. И сидит на сессии у психолога, рассказывая: — Он был невыносим. На самом деле. Какой может быть человек, который хранил человеческие пальцы рядом с нашим молоком? Отрезанные человеческие пальцы, — на всякий случай уточняет Джон, чтобы психолог не пребывала в неведении относительно всего происходящего. Джону кажется важным, чтобы она поняла масштабы происходящего. И удивилась бы. Шерлоку понравилось бы ее удивление. Как и Джону. Но ее лицо, с профессиональной морщинкой между бровей, остается настолько непроницаемым, будто бы каждый, сидящий в этом кресле, рассказывает ей про пальцы, или еще про что похуже. И психологу ничего не остается, кроме как одобрительно кивнуть, сделав пару пометок в своем планшете, и продолжить внимательно слушать дальше, до тех пор, пока Джон не выскажет всё. Всё то, что копилось в его душе. — Он лез не в свое дело. Видел человека две минуты, и тут же выдавал всю его подноготную: с кем ему изменяет жена, какая в детстве у него была травма и как он собирается провести вечер. Людям не нравится такое неделикатное обращение. Его никто терпеть не мог. Джон заканчивает с кривоватой улыбкой. Приятно говорить правду. А еще приятнее вспоминать. Воспоминания, когда становятся озвученными, приобретают особенную материальность. — Кроме вас, — подсказывает психолог. Она снова что-то помечает. Джон готов платить только за то, что он может выговориться. Однажды наступает момент, когда каждому нужно выговориться. — Да. Кроме меня и еще пары наших друзей. Джон думает о Молли, влюбленной в него, думает о миссис Хадсон, думает о Анжело. Даже о Майке Стэмфорде думает. — Вы были близки? Женщина лет сорока, в круглых очках, смотрит куда-то глубже своего планшета и даже глубже глаз Джона. — В каком-то роде, — мнется он. — В каком? Джон не знает, как описать погони, адреналиновый кайф, дела, поднятую вверх бровь Донован, намеки Майкрофта на скорую свадьбу; он думает об Ирэн Адлер и о ее не лишенных смыслах пожеланиях, а еще о Мориарти и о том, как Шерлок прыгнул. Гребаный Шерлок прыгнул с гребаной крыши до того, как что-либо из сказанного о нем Джоном стало правдой. — Я был близок к нему настолько, насколько было можно подобраться к Шерлоку Холмсу. Мы жили вместе. — Вы были любовниками? Психолог отрывается от записей. О блоге Джона Ватсона редко кто мог не знать — настолько он — они — были популярны, и теперь психолог задает обычный в рамках сессии вопрос. Джон реагирует слишком бурно. — Нет! — восклицает он. Это предположение заставляет его почувствовать себя так, как будто его выгнали на мороз и окатили водой. Мокрый, обтекающий и замерзший он вне себя от неожиданности. Когда он шел на сеанс, был готов испытать все: грусть, слезы, истерику. Но не стыд. Его щеки заливает румянец, так не вяжущийся с его вечной скорбью. — Нет, мы не были, — уже спокойнее добавляет он. — А вам бы хотелось? Джон пытается об этом не думать. Он пытается собрать воедино рассыпанные знаки, подсказки, знамения. Вот Шерлок слишком долго жмет его руку, вот смеется, запрокидывая голову и опираясь о его плечо, вот он прикрывает его со спины, когда они бегут по ночному Лондону. Вот Шерлок дома — в халате, вальяжно шагает с со скрипкой наперевес и мурлыкает под нос только что придуманную им мелодию. Вот Шерлок ластится к его боку, как кот, вот Джон наклоняется… — Нет! Это выходит больнее, чем Джон думал. Режется по живому, так, что скрипит мясо, и гной, зеленый, застоявшийся, выливается на кипельно-белый пол. — Нет, — повторяет Джон. Пол затоплен, приходит очередь потолка, на который так долго пялился Джон, но теперь его не спасти. Гноя в Ватсоне слишком много, и он течет, и течет, и его не собрать. Густой и заплесневелый, он вынуждает Джона сжаться, сгруппироваться и снять предохранитель с воображаемого ружья. — Вы же понимаете, что так, как переживаете вы, переживают потерю очень близкого человека? — Джон не знает, помогают ли психологу ее записи, или жизненный опыт, или врожденная гениальность, но она бьет в цель. — Гораздо более близкого, чем просто друг. — Но он пропал, и мне его не найти, — как заведенный повторяет Джон, игнорируя волнами подкрадывающееся осознание. — И не имеет никакого значения, что я к нему чувствовал. — Ваши чувства важны, — говорит психолог, вновь помечая что-то в планшете. Шерлок бы выяснил, есть ли у этого планшета доступ к сети, чтобы сделать сессию безопасной для Ватсона. Но Шерлока тут нет. Есть Джон. И есть еще кое-что, о чем пытается сообщить психолог. — Как вы познакомились? — внезапно переводит тему психолог, вновь утыкаясь в записи. Джон глубоко вдыхает и выпускает воздух с шумом. Успокоится получается быстро, достаточно окунуться в воспоминания беззаботного, яркого солнечного дня. — Нас познакомил общий знакомый. Мой однокурсник, его коллега. Хотя коллегой назвать нельзя. Просто Шерлок развлекался в морге, где работал Майк. Познакомились они, когда Шерлок хотел стащить один из его трупов, — Джон улыбнулся, вспоминая с какой отдачей Шерлок махал плетью над остывшем телом. — Так вот, он привел меня к нему, когда Шерлок искал квартиру. Нам даже объяснять ничего не пришлось. Шерлок все понял сам. И… На следующий день мы съехались. — Джон снова улыбается, потому что если и есть то, что способно его развеселить, то это именно такие воспоминания — лишенные боли и богатые Шерлоком. — Наша хозяйка, миссис Хадсон, сделала нам хорошую скидку в честь своих личных счетов с Шерлоком. В самом деле, она не была нашей домработницей, но хозяйкой она была такой, о которой можно было только мечтать. — Она тоже… — психолог замялась, — потерялась? — имея в виду, конечно, не потерю. — Она жива, если вы об этом. Но без Шерлока для меня все перестало иметь смысл. В том числе и миссис Хадсон. — Неужели она не заслужила вас, раз уж вашего друга нет? — спросила психолог. — Она была бы рада вашему приходу? — Думаю, она переживает. И была бы рада меня видеть. Так мы могли бы показать друг другу, что мы пытаемся справиться. Но идти к ней — к нам в дом — на Бейкер-стрит — слишком больно. — Шерлок хотел бы, чтобы вы пришли, превозмогая боль? — Да, возможно. Но он не придавал особенного значения сантиментам. — Поэтому вы не признались? — Признался… В чем? Джон спрашивает зря. Он так много говорил Шерлоку, а еще больше молчал. И это молчание стало губительным. Хотя нет. Для Шерлока стал губительным не полет, а приземление — это доктор Ватсон тоже знает не понаслышке, а самого доктора Ватсона душит всё то, что осталось не высказано. Оказывается, не только слова «Шерлок» и «Смерть» никогда не ставились в один ряд. — Разумеется, в ваших чувствах. Джон мог бы спустить курок и наконец-то выстрелить, окончательно сойдя с ума. Мог бы просто встать, развернуться и как подобает приличному солдату, не прощаясь, удалиться из кабинета, чтобы никогда не вернуться, потому что он не гей. То, что он сказал Шерлоку два года назад, в кафе у Анджело, по-прежнему актуально, вот только… Его прошлому психологу понадобилась пять сессий, чтобы дать рекомендацию вести блог. Этот же психолог раскусила его, как ребенка, спустя пару вопросов. И свои открытия безжалостно вывалила на его ссутулившиеся от потери плечи. Такой бессовестностью мог похвастаться только Шерлок, который читал людей как открытые книги, и ошарашивал их своими познаниями. Видит Бог, люди не готовы были их услышать. И Джон в ошалении моргает глазами, открывает и закрывает рот, захлебываясь в осознании. — Я просто спрошу: как? — когда дар речи возвращается к нему, Джон настолько безэмоционален, насколько возможно. — Я знаю одного человека, который мог все понять так быстро, но он… Он мертв, — наконец-то произносит Джон с диким придыханием, будто бы воздух в легких закончился и ему никогда больше не надышаться, но легкие продолжают свою работу в автономном режиме, и Джон в состоянии назвать вещи своими именами. Ему кажется, что переодеться в психолога — вполне в стиле Шерлока. Ему кажется, что он бы оценил такую шутку. Ему кажется, что стиль женщины-психолога кажется ему отдаленно знакомым. — Вы ведь не он, верно? — на всякий случай уточняет он, пока воспаленное сознание не сыграло с ним еще одну злую шутку. Внезапно обнаружить живого Шерлока напротив себя в тот же день, когда Джон только-только ответил себе честно, было бы чересчур. Психолог наконец-то отрывает свои глаза от записей и в упор смотрит на Джона. Глаза у нее голубые и до дрожи в кончиках пальцев проницательные. — Разумеется, нет, Джон, — серьезно говорит она. — Но вы ведь знаете, где его найти? — Пятый ряд, вторая могила у дерева с черным лакированным памятником, — отчеканивает он. Хоть где-то пригодились эти знания. Сам путь он проделает даже с закрытыми глазами. Психолог одобрительно улыбается. — Вы знаете, что делать, Джон. Джон кивает, мысленно набрасывая план. Это не блог — это единовременная акция, но ноги подрагивают от желания приступить, и он поспешно подскакивает с кресла, чуть наклоняет голову в знак благодарности и слышит уже из-за двери: — На следующую сессию можете записаться позже! Конечно, если она вам еще понадобится… *** Миссис Хадсон проявляет чудеса эмпатичности. Она медленно ступает прочь, позволяя Джону остаться наедине с тем, кто еще недавно был лучшим другом. А теперь — не был. Джон долго буравит взглядом кусок мрамора, будто бы он один виноват в произошедшим. Сначала Джону малодушно хочется убежать. Но Джон военный. А еще — доктор. И лишь раскидистый дуб наклонился в желании послушать, что скажет Джон Ватсон о том, о чем преступно долго молчал. — Шерлок, я… — начинает он. Прокашливается. Подходит к памятнику ближе, будто бы даже дубу не доверяет. — Я помню, что ты как-то мне сказал, что ты не герой. И я порой даже сомневался, что ты вообще человек. Но ты был самым лучшим, самым гуманным человеком, из всех, кого я знал. И никто не убедит, что ты мне врал. Никто, — он сделал паузу, чтобы избавиться от сухости, сковавшей рот. — Вот так. Джон выдохнул. Где-то вверху закаркал ворон, не давая забыть, что Джон сейчас на кладбище, что Шерлок мертв, и все, что скажет Джон повиснет в воздухе, так и оставшись не услышанным, но Джон должен это сказать. Пусть даже самому себе. Джон резко поворачивает голову, убеждаясь, что миссис Хадсон отошла достаточно далеко, и рядом никого больше нет. Он подходит ближе и кладет руку на холодный черный камень. Ощущение под ладонью помогает не терять связь с землей. — Я был… очень одинок. Джон делает паузу. Он мог бы уйти, он и так сказал достаточно. Достаточно для того Джона, который пришел в кабинет психолога пару часов назад, но чудовищно мало для того Джона, который оттуда вышел. И он продолжает свою речь сильно, смело и напористо, как и положено Джону Ватсону. — А потом я встретил тебя, и влюбился. Да, я влюбился в твой непростой характер, в твою гениальность, в твою доброту. И я не гей, — он снова выдыхает, останавливаясь, как марафонец после длительного забега, рискующий выплюнуть свои легкие, — Но ты — это другое. Время, проведенное с тобой, было самым лучшим в моей жизни. Я многим тебе обязан… Джон тормозит, потому что чувствует, что надо заканчивать, что слова звучат гораздо менее значимо, чем должны. Он снова крутит головой из-за ощущения чужого присутствия. Он делает два шага в сторону, но, никого не обнаружив, вновь возвращается к могиле. Голубые глаза психолога, спина миссис Хадсон, которая давно потерялась среди памятников и оград, заставляют Джона вернуться и продолжить свою молитву. — Но у меня еще одна просьба. Всего одна. Прояви свою гениальность для меня. Будь, пожалуйста, живым. Пожалуйста. Шерлок. Прекрати всё это. Прекрати. Потому что я не знаю как мне жить без тебя. Наконец-то звучит то, что всегда подразумевалась, но никогда не было произнесено. Сначала ничего не происходит. Лишь ветер шумит высоко в верхушках растущих вокруг елей. Снова каркает ворон. И Джон почти успевает почувствовать то облегчение, которое приходит после таких слов. И в этот самый момент, откуда-то со стороны толстого ствола столетнего дуба, звучит до боли знакомый голос, сначала робкий и тихий, а потом более величавый и звучный. — Прости… — говорит Шерлок прежде, чем выходит из своего укрытия, — Прости, что я не успел устроить такое же грандиозное воскрешение, какой была моя смерть. — Шерлок? — Ватсон сначала не верит. Он бы не удивился, что окончательно чокнулся после всего пережитого, но глаза упорно транслируют картинку: Шерлок, живой и целый, стоит в двух шагах от него, в своем пальто и синем шарфе, небрежно накинутом на шею. — Но твоя речь, — продолжает он как ни в чем не бывало. — Твоя речь, право слово, выбила меня из колеи. Я не был к этому готов. — Шерлок! Джон наконец-то срывается с места и почти падает в раскрытые для него объятия. Он пытается ощупать всего Шерлока так быстро, как только может. Шерлок и пахнет, как обычно, и как обычно закатывает глаза в ответ на руки Джона, протянутые к его виску. — Извини, — говорит Джон. — Просто хотел убедится… Ну, сам понимаешь. — Пожалуй, чудо вышло слишком быстрым, — неловко произносит Шерлок, как только Джон его отпускает. Это выходит не сразу: Джону все еще кажется, что это сон, помутнение рассудка, что угодно. Но реальность — в последнюю очередь. Потому что если Шерлок слышал его слова, то он… Почему он позволяет себя обнимать? — Я не собирался тебе показываться, — оправдывается Шерлок, — но ты не оставил мне выбора! — Прости, — снова извиняется Джон. Его щеки снова горят в точности, как на сеансе. — Нет, — строго говорит Шерлок. — Нет-нет-нет! — он впивается длинными пальцами в свои чистые кудри. — Это я должен извиняться! За то, что не замечал года того, что моя дорогая сестрица раскусила менее, чем за час. — Твоя… что? Если Джона к вечеру накроет сердечный приступ — Шерлок не сможет его винить. Слишком много открытий для одного дня. — Сестра! Сестра, Джон! Твой психолог! — заводится Шерлок, вновь ведомый своей гениальностью, и обрушивает на Джона всю правду, не заботясь о его состоянии. — Сбежала из закрытой тюрьмы, куда ее определил мой дорогой братец! Поэтому я и вернулся. На самом деле, я должен был под прикрытием отправиться в Европу, чтобы уничтожить остатки сети Мориарти, но так как Мориарти — лишь марионетка моей сестры, то лучше начать с нее… О, миссис Хадсон! Миссис Хадсон! — машет он семенящей к ним старушке. — Джон, милый, тебя так долго не было, что я решила проверить, всё ли в порядке, и… Джон Ватсон пропускает тот момент, когда ее глаза предательски закатываются, и тело бедной старушки падает на пожухлую траву. — Джо-о-о-он! — кричит Шерлок так громко, что притаившийся вверху ворон недовольно каркает и улетает. Они снова в игре. В крови у Джона бурлит адреналин вперемешку с более опасной субстанцией, но они разберутся с этим потом, сейчас доктор Ватсон склоняется над распластанным телом старушки и проверяет пульс. Удовлетворившись его качествами, он легко похлопывает ее по щекам, и спустя минуту миссис Хадсон вновь глядит на Шерлока. На живого и абсолютно целого Шерлока-мать-его-Холмса. — Ну вы, мальчики, и даёте, — тянет она, будучи не их домработницей, а напарницей, которая тоже всё давным-давно поняла.