(не)уязвимые

Хейнрикс целовал ее раньше… Точнее, это Изабелла его целовала — на церемонии принятия титула, в полумраке ее кабинета, когда он пытался, как мог, предупредить ее о том, что грядет. В какой-то момент она просто перестала слушать, встала на кованые носки его сапог и приникла губами к его губам. Он на мгновенье забыл как дышать, думать и действовать, застыл на грани между желанием и долгом — а потом выбрал броситься в бездну и притянул Изабеллу к себе, отвечая на поцелуй. Несколько благословенных и проклятых минут в мире не существовало ничего, кроме ее мягких губ и прерывистого дыхания, и ее тела под его руками. Хейнрикс успел расстегнуть три пуговицы на ее парадном мундире, прежде чем опомнился и взял себя в руки. Он не жалел, что остановился: это было правильно, это было… разумно. Но не раз и не два он думал о том, что бы случилось, не проснись в нем тогда здравомыслие. Представлял, как подхватывает ее под бедра и прижимает к стене, прикусывает тонкую кожу на ее шее и чувствует ее стон раньше, чем слышит его. Или как Изабелла толкает его ладонями в грудь, к письменному столу, ширине которого позавидовала бы иная кровать, или наоборот — тянет к себе, наплевав, что они могут повредить когитатор… Плотный клубок вероятностей и невероятностей занимал мысли Хейнрикса несколько недель, отвлекая от выполнения обязанностей. Преступная безответственность! Хейнрикс винил себя в том, что случилось — по крайней мере до тех пор, пока машина гомункула не погрузила его в им же созданный кошмар, стерев эти мысли из его сознания. Он должен был выбросить Изабеллу из головы, должен был сосредоточился на важном, разглядеть идущую по пятам беду, и тогда сейчас он бы не… Как бы ни была ужасна эта мысль, но прямо сейчас Хейнрикс готов ненадолго себя простить. Одну за другой, он расстегивает пуговицы — и не спрашивает, почему на Изабелле комиссарский мундир, куда важнее поскорее ее от него избавить, — пока Изабелла вертится у него на коленях, пытаясь стянуть с себя сапоги. Она вздрагивает, когда Хейнрикс запускает ладони ей под рубашку и ненадолго отрывается от его губ: — Ледышка! Прозвище, которым наградила его Тласс, сейчас вызывает у Хейнрикса только улыбку. Он закрывает глаза, позволяя прикосновениям начертить карту тела Изабеллы перед мысленным взором, но когда его ладонь скользит вверх по ее спине, вместо гладкой кожи или портов имплантов его пальцы находят грубые рытвины и бугры. Изабелла не вздрагивает, но Хейнрикс ловит нервный импульс: шрамы еще свежи. — Изабелла, ты… — Тшшш, — она не дает ему договорить, попросту прижимая ладонь к его губам. — Это не важно. Хейнрикс качает головой и чуть сжимает пальцы на ее запястье прежде, чем отвести ее руку от своего лица. — Ты ранена. — Разве похоже, что мне больно? Изабелла подается назад, выпрямляет спину — и кажется, что мрачные огни Коморры за ней выцветают, превращаясь в сияние далеких звезд. Пусть и в задранной рубашке, лишенная всех регалий и даже волос, но перед Хейнриксом снова Лорд-капитан фон Валанциус, неуязвимая под защитой своего статуса — и своего образа, за которым так трудно разглядеть ее саму. Хейнрикс видит: едва заметная складка между бровей, резкая линия над уголком губ, быстрое биение тика под левым глазом… — Похоже. — Хейнрикс, — Изабелла отворачивается, ее голос звучит устало, почти зло. — Да, мне больно, но это… такая ерунда, правда. У меня нет на нее времени. Я не знаю, что будет дальше. Не знаю даже, все ли переживут эту ночь. И сейчас, когда ты… Она прикусывает губу, словно наказывая себя за неосторожно сорвавшееся слово. Потом вскидывает голову и смотрит ему в глаза, и улыбается, когда говорит: — Зачем слова, если ты можешь меня почувствовать. Разве нет? Хейнриксу есть что на это ответить. Он может прочитать целую лекцию о том, что такое псайкерские способности, и на каких условиях их разрешено использовать. Но зачем? Изабелла знает все это не хуже него, и, надо сказать, никогда не переступает грань — наоборот, избегает использовать свои силы без необходимости. Ее фраза означает больше, чем сумма смыслов входящих в нее слов. В ней есть второй слой, и он звучит так: я знаю. Знаю, что ты отвык отделять свой долг от себя самого. Знаю, что ты всегда на страже. Знаю, что привычка отслеживать чужие телесные реакции так въелась в тебя, что ты делаешь это почти неосознанно. Я знаю, и ты это знаешь. Вместо ответа Хейнрикс касается щеки Изабеллы, а потом чувствует ее. Всю, сразу — от мурашек на обнаженной коже до жара заживающих ран; от усталости, притаившейся в плечах до безумной энергии, разгорающейся в каждой клеточке тела; от напряженных бедер и приятной тяжести внизу живота до небывалой легкости в голове. Прежде, чем Изабелла успевает опомниться, Хейнрикс тянет ее к себе и… переворачивает, укладывая на лопатки. Ее глаза расширяются, с губ срывается недовольное: — Господин ван Калокс! — Ты ведь устала, — припоминает Хейнрикс ее недавние слова. — Я обо всем позабочусь. Изабелла негромко смеется, признавая поражение. Быстрое биение пульса под его губами, ее нога на его бедре, пальцы на застежке ремня… Хейнрикс уже с трудом различает, где его желание, а где — ее. Жар кожи под пальцами, экстатический гимн разгоряченной крови, тонкий укол чужой боли… или все же своей? Ощущения смешиваются, дополняя и усиливали друг друга. Этот поток грозит захлестнуть с головой, и Хейнрикс непроизвольно меняет восприятие, облекая импульсы тел в эмоции. О, эта привычка ему хорошо служила во время исполнения долга: умение читать тела заменяло ему умение читать мысли. Хейнрикс видел страх и отчаяние расписанные в нервных импульсах, мог предсказать скорый момент слома по одному лишь сердцебиению, читал чужую кожу как карту страдания. Эмоции, что он считывает сейчас, имеют мало общего с тем, к чему он привык. Яркая, чистая радость Изабеллы омывает его, как волна игристого вина, растворяется приятным покалыванием на коже, чтобы тут же вернуться вновь. Ее желание — темное, терпкое, неуклонно растущее, — резко кристаллизуется, заостряется лезвием меча, когда Хейнрикс входит в нее, и тут же разбивается на осколки, тает, меняется, снова растет. И есть что-то еще, что-то острое, теплое, сияющее до боли в глазах, что-то сладкое, страшное, что-то, что ни в коем случае нельзя назвать по имени, ведь иначе оно обретет власть, не над ней, но над ним… — Хейнрикс… Изабелла берет в ладони его лицо, ее глаза распахнуты, она будто боится моргнуть, и Хейнрикс видит как в ней приливом поднимается какое-то новое чувство, но пока пока не знает, что именно омывает его спину и плечи холодом, прежде, чем стечь вниз. — Это ты… ты, — неверие, надежда, хриплый смех. — Здесь, живой! Живой!.. Наконец, Хейнрикс понимает, что она чувствует: облегчение. Но прилив становится волной, а волна — цунами, и только тогда он замечает, пусть и слишком поздно… — Ты… вернулся, ты… ко мне… …он замечает, что губы Изабеллы не шевелятся. В тот же миг варп-лед лучами расходится вокруг ее головы в страшной пародии на нимб святой. Ее взгляд вдруг обретает четкость, зрачки расширяются в ужасе. — О, Трон! — успевает выдохнуть Изабелла. — Прости меня! Прости! И ее глаза заливает фиолетовое пламя, а лицо… …лицо, лицо, еще одно лицо. Милостью Его, снова незнакомец, но не время радоваться — под каждым трупом лежит еще один, который может оказаться кем-то из них. Может оказаться им. Руки дрожат от усилия, но останавливаться нельзя: нужно оттащить очередного несчастного, чтобы тут же склониться над следующим. Вцепиться окровавленными пальцами в мертвую плоть, потянуть на себя, переворачивая на спину — и превратить сердце в камень, прежде, чем заглянуть в лицо. Повезло. Можно позволить себе вздох облегчения, но лишь один: нет конца этой горе из тел, и лоскут красной ткани мелькает на краю зрения, заставляя сердце пропустить удар. Броситься вперед! Оттолкнуть падальщика, ощерить зубы в звериной гримасе: мое, мое, мое! Пережить ужас будущего узнавания прежде, чем протянуть руку и повернуть к себе лицо мертвеца. Запрокинуть голову к темному своду города и рассмеяться от счастья — нет, снова не он! — и вздрогнуть, ощутив прикосновение к плечу, и… …открыть глаза. Хейнрикс не сразу понимает, что вернулся в реальность, настолько сильным и ярким было это… видение. Но его лопатки упираются в жесткий пол, а воздух Темного города облизывает лицо, холодя лоб и виски, и знакомый голос шепчет слова литании: — …и Ты, кто есть свет вечно сияющий, опали меня пламенем за грехи мои… — …и не дай победить тьме, — подхватывает Хейнрикс, и сам удивляется тому, как слабо и хрипло звучит его голос. Он поворачивает голову и видит Изабеллу: она сидит рядом с ним, обнаженная, дрожащая, и слезы прорезают дорожки поверх кровавых разводов на ее щеках. Но ее глаза — снова ее, глубокие и темные, без единого следа колдовского пламени. — Прости меня, — едва слышно шепчет она. — Я не хотела, я… Она замолкает и с трудом сглатывает, потом спрашивает: — Как ты? — Сегодня уже бывало и хуже. Хейнрикс прислушивается к себе и решает, что вполне способен сесть. Изабелла вздрагивает всем телом — хотела броситься к нему, но не посмела, остановилась, — потом обхватывает себя руками и просто смотрит на него, не мигая. Она молчит, и Хейнрикс тоже никак не может подобрать слова. Да и что тут скажешь? Оба прекрасно понимают, что произошло, и могут представить себя на месте друг друга. Вместо слов Хейнрикс протягивает ей руку, но Изабелла только качает головой: — Ты был прав, — говорит она. — Мы опасны. Я опасна. Считала, что у меня-то все под контролем, раз за столько лет я ни разу… ни разу даже близко не подходила к… — Не вини себя так сильно, — Хейнрикс старается, чтобы его голос звучал как можно мягче. — Ничего страшного не случилось. Никто не пострадал. — Никто?! — Изабелла вскакивает на ноги. — Я чуть не вывихнула тебе мозги! — Ты смогла остановиться. Я не думаю, что это повторится. — Ты не был так снисходителен к Идире. Изабелла резко замолкает, но поздно — слова уже вырвались, уже ударили его под дых. Хуже всего то, что она права: когда сорвалась Тласс, Хейнрикс был готов даровать ей Милость Императора, не сомневаясь ни секунды. И даже после того, как Тласс пришла в себя и помогла уничтожить призванную ею беду, он настаивал на ее… нейтрализации. Хейнрикс может проанализировать оба случая, припомнить прецеденты и даже доказать свою правоту, но не видит смысла. Никакие уловки не изменят правды: он утратил беспристрастность, за что придется держать ответ, и не только перед самим собой. Но это позже, а сейчас… сейчас он может немного побыть не агентом Инквизиции, а человеком, который беспокоится о любимой. Хейнрикс встает рядом с Изабеллой, берет ее руки в свои и замечает, что ладони у нее ледяные. — То, что я увидел. Это было воспоминание? Изабелла смотрит в сторону, спрашивает негромко: — Я могу не отвечать, господин дознаватель? — Вы уже ответили, Лорд-капитан. Легкая улыбка трогает ее губы, когда Хейнрикс подносит ее ладони к лицу и дышит на них, чтобы согреть. — Видела бы тебя сейчас Идира… Хейнрикс невольно хмыкает: это хорошая попытка перевести тему, но его не так-то просто сбить с толку. — Изабелла, — выдыхает он, едва не касаясь губами ее кожи. — Пожалуйста, расскажи мне, что с тобой случилось. — Зачем? — ее руки чуть вздрагивают, когда она пожимает плечами. — Что бы ни случилось… это уже в прошлом. Почему тебе так важно, чтобы я рассказала? — Потому, что тебе не нужно все время быть неуязвимой. Не со мной Хейнрикс поднимает взгляд как раз вовремя, чтобы увидеть, как маска Изабеллы трескается: губы кривятся, брови поднимаются так высоко, что лоб прорезают складки, кажется, что она вот-вот заплачет. — Так не честно, — потрясенно говорит Изабелла. — Это же мои слова! — И я очень тебе за них благодарен. Иначе я не нашел бы сейчас, что тебе сказать. Изабелла смотрит на него несколько долгих секунд, а потом начинает смеяться. Хейнрикс обнимает ее, прижимает к себе и держит до тех пор, пока силы не покидают ее, и она не затихает, положив голову ему на плечо. — Я расскажу, — обещает Изабелла. — Позже, но… я расскажу. Сейчас ему кажется, что они больше никогда не будут ссориться или спорить. Как можно, когда они так похожи? Люди, на которых лежит ответственность за миллионы жизней, не имеющие права проявить слабость, носящие в себе проклятье, от которого нет избавления… Хейнрикс, конечно, знает, что ошибается, но на несколько минут позволяет себе поверить. Увы, время имеет свойство идти, и есть одна вещь, о которой Хейнрикс просто не может умолчать. Спрятав вздох сожаления, он целует Изабеллу в висок, а потом размыкает руки. Будто что-то почувствовав, она чуть приподнимает брови и знакомая маска всемогущего Лорд-капитана снова ложится на ее лицо. Хейнрикс отчасти этому рад, теперь ему проще сказать то, что должно: — Изабелла, когда ты… — ему все же приходится сделать паузу. — Когда ты сорвалась, ты сломала мой ментальный блок. Смела мою защиту как ураган — карточный домик. — Я знаю, — она коротко кивает. — Я был… отвлечен, и все же... Инквизиция следит за подготовкой своих агентов. Телепат уровня Тета не смог бы сломать мою защиту даже на пике. — Я знаю, Хейнрикс. — Тервантиас? Изабелла качает головой. — Раньше. Намного раньше, еще до Райкард Минорис. Я знаю, когда силы псайкера растут… этому всегда есть причина. Но даже если это то, чего я… Изабелла прикусывает губу, потом, будто заставляя себя, говорит: — Даже если это то, чего я боюсь, я не паду. Изабелла шагает к груде своих вещей, опускается на пол, и через секунду в ее руке оказывается кинжал. Ядовито-зеленые огни отражаются в лезвии, слишком коротком, чтобы пробить вражескую броню, но… этот кинжал и не создавался для убийства врагов. Хейнрикс знает, для чего нужно это оружие. У него есть такое же. — Думаю, друкари знали, что это такое, — говорит Изабелла, глядя на клинок в своей руке. — Потому и оставили мне его. На всякий случай. Они тоже нас изучают, знаешь… и понимают, чтó любой из нас выберет перед лицом… самого худшего. Клинок милосердия. Последний способ для потерявшего контроль псайкера умереть человеком. — Изабелла… — Да? Хейнрикс молчит. Что он ей скажет? Что до этого не дойдет? И в любой иной день эти слова были бы ложью, а сегодня прозвучали бы настоящей издевкой. Изабелла смотрит на него, снизу вверх, и ждет ответа. Хейнрикс может сказать ей только лишь правду. — Я тебе верю. Он подходит ближе, садится рядом с ней, осторожно забирает клинок. — Сегодня он тебе точно не понадобится. Изабелла вздыхает, потом снова обнимает его и говорит. — У нас осталось так мало времени. Хейнрикс не знает, что она имеет в виду — эту ночь, или эту жизнь, — и просто обнимает ее в ответ, надеясь, что она никогда не прочтет в его разуме слов, которые он хочет, но не имеет права сказать. __________ …двадцать четыре минуты спустя, точно по расписанию, Абеляр завершит устроенную им тренировку. Люди, прибившиеся к свите Лорд-капитана, не станут более умелыми бойцами, зато на время забудут о безнадежности своего положения. Сердце пропустит удар, когда лагерь встретит его возвращение полной тишиной, но потом, в самом дальнем конце того, что когда-то было базой Злобы, Абеляр найдет ее. Их. Никто не проснется от звука его шагов, и Абеляр нахмурится, глядя на разбросанную одежду, и на то, как… хм… рука Святой Инквизиции ясно и недвусмысленно наложена на Лорд-капитана. А потом заметит, как неудобно скрючено длинное тело ван Калокса, будто стеной ограждающее Лорд-капитана от холода комморской ночи. Заметит, что ее плечи накрыты тем, что осталось от его форменного кителя. Заметит, что впервые с тех пор, как Лорд-капитан оказалась в темном городе, она искренне улыбается — пусть и во сне. Абеляр стащит с плеч тяжелую шинель и накроет обоих прежде, чем тихо уйти.