предательница

—кто он тебе? саэ застывает на пороге, и в горле мгновенно пересыхает. в узкой прихожей её холодной квартирки стоит шидо, держащий в руках потрëпанную и почти пожелтевшую фотографию, очевидно, найденную где-то в недрах её шкафов. и скалится—опасно и хищно. в груди неприятно щемит от гложущего страха, потому что шидо сжимает руки в кулаках и смотрит на дверь. бежать ей некуда. там, в подъезде, шидо тотчас же нагонит её и потащит домой силком, ругаясь так, что все соседи узнают о её проступке; и даже если удастся выбежать на улицу—сумасшедшие друзья шидо любезно помогут ему придержать её и разобраться с ней. как надо. по понятиям. он не умеет по-другому. он, шидо, правильный. не водится с испорченными. и лжи не прощает. —блять, глухая? кто он тебе?—повторяет уже громче. —брат. младший,—сдавленно выдыхает саэ. рин с фотографии дуется и смотрит на неё с укором; саэ с фотографии ещё по-детски счастливая и, кажется, даже целующая его куда-то в лобик—перед глазами всё расплывается. клочки бумаги летят на пол—шидо топчет их босыми ногами. она тихо скидывает с замëрзших ног чëрные лакированные сапожки и жмëтся к старым содранным обоям, боясь разозлить рюсея ещё сильнее. рин слишком далеко, в нескольких кварталах отсюда, в своей маленькой обшарпанной однушке на третьем этаже—он не придёт её спасать. никто не придëт. —ты, блять, мне соврала,—рычит шидо. в широких зрачках отражается лезвие складного синего ножа, и саэ жмурится, в панике хватаясь за хлипкую тумбочку. деревянный уголок выскальзывает из-под потных пальцев, но шидо уже ловит её в мнимой заботе, держит за талию и резким движением рассекает тонкую кожу между грудей—срезает с неё красную рубашку, безжалостно раздирая рукава двумя пальцами. первые капли крови скатываются к диафрагме и раздражают воздух тугим металлическим запахом. шидо клокочет неудержимой яростью и ведёт себя совсем по-животному:вспарывает узкую юбку, не щадя своё единственное и неповторимое сокровище, и замирает—рассматривает воздушно нежные очертания девичьей фигуры. у саэ плоский живот и совсем небольшая грудь, ещё скрытая под старым лифчиком с затëртыми кружевами и пластиковой застëжкой. расстëгивать—бессмысленная трата времени и незаслуженная аккуратность. саэ соврала. и ответит за это, конечно—своей честью и невинной чистотой. а потом, если будет нужно, и головой, мотающейся из стороны в сторону. кажется, рюсей, сам того не замечая, трясёт её и рискует разбить ей виски о углы полых стен. ох, полых стен. нужно быть ещё тише. если соседи услышат её жалобные визги и тонкий скулëж, её репутации конец. если на районе узнают о её страшном проступке, вместо шидо над ней будут стоять толпы чужих пацанов. если рин увидит эти царапины, рин, так отчаянно старавшийся её спасти, всё поймёт. и тоже отвернëтся—потому что она грязная и опущенная. рин хлопал дверьми перед её носом, держал её за запястья и угрожал запереть дома. рин пытался запретить встречаться с главой враждебной группировки. рин клялся, что только он может её защитить, но рин не смог перечить её воле—отпустил её, бесстрашную, домой. прямо в лапы рюсея. она хотела любви, хотела, чтобы с ней рядом кто-то был, она вовсе не собиралась предавать рюсея или брата. на них не написано, чем они живут, кем руководят и с кем враждуют—и шидо вдруг оказался лидером ненавидимого рином "ирека". нельзя же бросить любимого из-за ерундовых пацанских разборок—и саэ не бросила. резинки лямок лифчика больно ударяют по холодной спине, и саэ в последний раз предпринимает обречëнную на провал призрачную попытку остановить шидо:кладёт ладонь ему на грудь и неловко заглядывает в глаза. пожалуйста, пойми. пожалуйста, не трогай. по-другому было нельзя, саэ не могла сказать ему правду. нож врезается в мягкое бедро, рюсей срывает с неё последние остатки одежды, грубо скидывая с себя её руку. он, блять, сильный; он переломает ей всё, если она вздумает всерьëз сопротивляться. нельзя ему перечить. нельзя было ему врать. саэ знала, и всё ещё продолжала—говорила, что она единственный ребёнок в семье, что совсем ничего не знает о законах улицы, успешно притворялась хорошей девочкой из университета, чтобы у её непутëвого младшего братца не было проблем на районе. рин объяснял, что не может ей рисковать, потому что любит её, видите ли. рин велел ей жить отдельно, потом велел соврать всем соседям, что у неё умер некогда живший здесь брат—рин съехал на квартиру, доставшуюся им в наследство от какой-то двоюродной бабушки, пожертвовав всеми необходимыми удобствами. потому что боялся, что его драгоценную сестрëнку заберут эти неотëсанные пацаны с улиц—заберут, а потом будут его шантажировать. а её—резать и насиловать. прямо как сейчас. шидо тащит еë, напуганную и задыхающуюся, в спальню, бросает на скрипучую кровать и силой раздвигает ей ноги, даже не убрав из рук ножа. коленки сводятся назад сами собой, это, похоже, злит рюсея ещё сильнее, и он мажет лезвием по внутренней стороне бледного бедра. нехуй выëбываться, саэчка. провинилась—получай. учись, набирайся опыта—впереди ещё, наверное, много таких вечеров. рин говорил, её пустят по кругу. рин умолял прекратить отношения с шидо. —он тебе родной?—рюсей сжимает хрупкие предплечья.—сводный? у вас что-то было? что ещё ты скрываешь? что ты ему рассказываешь? ты что, чëртова шпионка? говори, что у вас было! —родной; ничего не было,—отстранëнно выдыхает саэ. правда-правда. совсем-совсем. рин даже не целовал её в румяные щëки. и никогда не просил никакой информации, только обнимал со спины и просил быть осторожнее. просил не забывать о том, что она, саэ, беззащитная—просил начать встречаться с кем-то из его группировки, чтобы она была под защитой. саэ смеялась. и фыркала. и щëлкала его по носу. —шлюха,—в сердцах бросает шидо себе под нос. но саэ слышит. гадкое чувство звенит в ушах, эхом отдаëтся где-то в пищеводе, вызывая рвотные позывы. саэ надсадно кашляет, пока толстые пальцы шидо грубо впиваются в точеную талию. теперь никуда не денешься, такая бессовестная. шидо приставляет головку к холодной коже и зло плюëтся, видимо, в попытке смягчить проникновение. всё равно мимо. плевок некрасиво блестит на лобке саэ, бесшумно плачущей от тупящего унижения. пластиковый крабик с треском ломается о торчащую пружину, и медные волосы растекаются по кровати, матрас которой держится, наверное, на одном честном слове. а оно есть, это честное слово-то? —будешь сжимать булки—больнее сделаю. тугая, блять... кричать нельзя. истерить нельзя. даже всхлипывать нельзя. ни одного звука—даже если шидо сразу входит целиком и, не давая времени привыкнуть, начинает двигаться. даже он понимает, что шуметь нельзя. мозолистые бëдра двигаются мерно, почти медленно—иначе кровать заскрипит и выдаст её. от него, от рюсея, зависит сейчас её карьера, её будущее и её жизнь. шидо не умеет поступать не по понятиям. завтра утром он должен доложить обо всëм, бросить её и дать забить её ногами. а потом бесконечные изнасилования, позор без возможности найти защиту, каменный пол под разбитыми и стëртыми коленями—и непонятно, кому её отдадут на растерзание:пацанам шидо или малолетним преступникам под начальством рина. всем сразу, наверное. и сверху поперчат дружественными группировками. а у саэ скоро сессия. у саэ экзамены, зачёты, просмотры—нужно ещё доделать двадцать чертежей и не меньше десяти макетов зданий их поражëнной этим понятийным недугом улицы. у саэ там долг по электродинамике, кажется, и по сопромату. а саэ лучшая на курсе—получает повышенную стипендию, половина которой достаётся младшему брату, у саэ огромные планы на будущее. уехать в москву—подальше от этого ада—построить карьеру, купить большую квартиру и прожить достойную жизнь. у саэ впереди лучшие годы, и она не хочет сгнить головой в снегу. ну, тут как раз кладбище рядом. могильные плиты никогда саэ не пугали— как и глупые предрассудки. она ходила по этому кладбищу раз в неделю—к рину, живущему по другую его сторону. он не может там один; он загнулся бы там в своей неловкой бытовой инвалидности и драчках. он, рин, урамовский пахан в свои восемнадцать. и саэ, видимо, каким-то боком в этом виновата. на её белых бëдрах кровавые отпечатки ладоней шидо, из глубоких порезов продолжает сочиться кровь. шейку матки таранит крупный член. а шидо говорил, у них будет по-другому. улыбался, таскал ей цветы, целовал в самые губы и обещал, что он будет с ней самым нежным, потому что она похожа на хрустальный сервиз, рассказывал, как аккуратно будет обращаться с её хрупким телом—потому что любит её, восхищается ею и принадлежит ей. но саэ, которой он принадлежит—колкая, строгая, выдержанная, вечно в учëбе, в заботах и проекциях каких-то фабрик; порционно нежная и изредка смеющаяся над его шутками. саэ, которой он принадлежит, улыбается, когда он летит лицом в снег, поскальзываясь на тонком льду. а саэ, которая принадлежит ему, валяется полубезжизненным телом на рваной простыне, жалко глуша слабые рыдания, и тяжело дышит. она здесь. раскрытая, разбитая и уставшая, нагруженная чувством безысходности и мрачными мыслями о беспросветном будущем—шидо никогда не хотел видеть её такой, но по-другому он не может. правила и установки вошли в него вместе с первой кровью, пролитой на улицах за своих, впились под кожу как мелкие клочки асфальта, на котором он валялся ещё лет пять назад, когда его вместе с другой скорлупой пиздили за опоздания на сборы. и теперь он авторитет, живущий строго по законам улицы—а его хорошенькая саэ, поставившая под угрозу столько людей,—крыса, подло бегающая к врагу по четвергам. шидо что-то говорит. спрашивает её о чëм-то, кажется. невозможно разобрать—в ушах по два килограмма ваты.

***

за окном темно. в самых краях зрачков—пыльный настенный ковëр с красной рамкой и чëрными цветами. однообразность притупляет ненужное зрительное восприятие. тусклая лампочка с торчащим красным проводом не зажигается полностью, наверное, уже лет десять. а поменять некому. и в потолке трещинка. и капли какой-то странной мутной воды мерно падают на старый паркет. раз-два. шидо стискивает её грудь в больших ладонях. сверху падает тонкая штукатурка. раз-два. по её спине катится холодный пот. у соседей сверху, наверное, опять пьянка и потоп. раз-два. на её впалом животе проступает крупный бугорок. капля, кажется, тридцатая по счëту—она сбилась. в литых чертах лица застыло немое принятие происходящего; у самой переносицы блестят прозрачные слëзы. головка-основание. деревянные оконные рамы совсем размокли, и у форточки сломалась ручка. резкий зимний воздух стелется по углам комнаты:обнажённая саэ мелко дрожит от холода. синяки на теле будут сходить несколько недель. плевать. она сдохнет с ними—отвергнутая и несчастная. шидо же любит еë; он подскажет, что надо делать. прижмëт к стенке, поцелует в лобик и проводит её до самого окна или до ржавого "спутника". рюсей брился только ради неё—чтобы разрешала чмокать нежную кожу. на всё разрешение, и никаких действий без спроса. саэчка, дай взять тебя на руки—ох, саэчка, ну почему нельзя? ох, саэчка. предательница. —блять, какая же красивая... умереть, сука, какая красивая... у шидо совершенно мутный взгляд. он смотрит куда-то сквозь неё—на горячее сердце, клубком червей шевелящееся в грудной клетке. он понимает её, не может ведь не понять. знает, что ей больно, осознаёт, что её ждёт и чего она боится—и продолжает толкаться в тëплое нутро, то ударяя по уже посиневшим бëдрам, то царапая подрëберье. наклоняется вдруг; хватает её руку и переплетает с ней пальцы, пытаясь зачем-то заглянуть в глаза. саэ не хочет смотреть. саэ больно и страшно:шидо огромный, рассерженный и тонущий в глухом отчаянии, выразить которое он может только через насилие. шидо стискивает её пальцы до хруста грациальных суставов, и ей приходится вгрызться в ладонь до крови, чтобы сдержать позорный крик. как же, блять, плохо. как же рин был прав. саэ не самая умная. против своей эпохи не попрëшь. справиться со всем самой не получилось—теперь раздвигай ноги и моли о прощении. это длится бесконечно. это никогда не закончится. саэ умрёт здесь, на старой кровати, умрёт от боли и унижения, и рин сойдёт с ума. пустое. внутри разливается горячее семя. в глазах меркнет свет. шидо не чувствует себя виноватым. и не останавливается.

***

а что, блять, ещё ему надо сделать? пощадить изменщицу? простить ей все её грехи? ещё скажите, успокоить еë и сказать, что всё хорошо. всё в порядке, саэчка, конечно. только если всё вскроется, его и её ëбаного братца смешают с бетоном. и всё впустую. всё в порядке, саэчка. ты пиздела своему наивному и светло влюблённому парню—но это сущая ерунда, естественно. всё в порядке. пальцы рефлекторно смыкаются на истерзанной груди, но она даже не дёргается—уже не может. шидо остаётся только вбиваться в бессознательное тело, вслушиваться в постепенно выравнивающийся пульс и вглядываться в её веки, скрывающие красивые глаза. обворожительные, восхитительные—шидо думал, с такими чистыми глазами просто невозможно соврать. но саэ ведь исключительная, правда? вот у неё и получилось. а рюсей, идиот, верил, проглатывал каждое её слово, провожал её до дома, воровал для неё её любимую "маску"—а она, глупышка, отказывалась, строго приказывая вернуть её в магазин. и никогда краденого не ела, вся такая правильная и законопослушная. не помогает, ему, блять, не помогает—ни её мягкая грудь, из которой он сделал красно-синее месиво, ни её восхитительные бëдра, ни сам секс. он поступает правильно, с ней так и надо, но ему же, блять, должно быть хорошо. в саэ не первая порция спермы, но оргазмы только добавляют ему этой жуткой тревоги. волна за волной. волна за волной. нельзя останавливаться, даже если она уже двадцать минут не подаёт признаков жизни. нельзя останавливаться, даже если между её ног жуткая смесь крови и семени. он, кажется, порвал её. везде. с другими девушками было по-другому. когда он вместе со своими пацанами пускал по кругу грязных и всяких вафлëрш, это казалось почти весëлым; все стонали, а девчонки плакали. но шидо ведь не зверь и не скорлупа какая-нибудь—чтил все правила и не трогал чистых. а потом они с его пацанами смотрели на размазанные по асфальту внутренние органы и уходили курить и слушать что-то на пластинках. а у девчонок обрывалась жизнь. а им, наверное, было больнее, чем саэ. они заслужили, да. и саэ заслужила. блять. саэ чистая, да—видимо, наконец-то научилась говорить правду:на простыне растекаются красные пятна. ну, то есть саэ была чистой—до него. это, впрочем, никак не оправдывает её проступок. её надо бросить и отдать своим. сейчас же. и не трогать. не касаться. даже не смотреть. а потом курить, глядя на её труп. и плакать нельзя—он, шидо, мужик. а как не плакать, если она, саэ, самая дорогая—единственная и неповторимая? драгоценная, чудесная, нежная, цокающая языком и самая-самая родная. и лживая. и всё ещё любимая. по-дурацки. нельзя таких любить. с неё хватит; она выглядит кошмарно—преступные слëзы едва не формируются в уголках его глаз. саэ было плохо сейчас, да—но едва ли не ватная голова в полной мере осознавала ужас происходящего. саэ проснётся, и ей поплохеет. а потерять её страшно, немыслимо—даже если она грязная и плохая. рюсей кончиками пальцев чувствует верёвку, которую он, кажется, только что достал с антресолей. ему должно быть на саэ плевать. если выйдет в окно, ей же лучше. ему должно быть плевать—но плотная верёвка ложится на лодыжки, и шидо вяжет её многократной восьмëркой. должно быть плевать—но кисти саэ стянуты вместе. должно быть плевать, блять. нельзя нежничать, но шидо правда плохо, и он ловко перепрыгивает через себя:хватает свою дорогую девочку, поворачивает и укладывается рядом с ней, глухо падая на подушку. он хватает её за многострадальное подрëберье, прижимает крепко-крепко и на минуту утыкается в её макушку. тепло. почти как раньше. —что же ты натворила, саэчка... что же ты только натворила, саэчка, всё ведь у нас хорошо было... она была такой, блять, идеальной—ходила из своего кфу на улице карима тинчурина в своëм очаровательном сером пальто, месяц отрицала его существование и не принимала подарков, когда он приставал к ней на улице—пока он не догадался потащить её смотреть, как он возвращает спизженные откуда-то перчаточки. он говорил, говорил бесконечно, а она закатывала глаза; она, саэ, отворачивалась, но послушно шла за ним и слушала его безудержный поток слов. а потом, потом—да он сам не поверил—саэ сама спросила его про продолжение какой-то очередной пацанской истории про драку за кусок асфальта. да, его строгая саэ совсем не умела целоваться. да что там целоваться—даже обнималась плохо и неловко. не привыкла к ласке. его холодный северный цветочек. стеклянная вазочка, столь бережно оберегаемая и им же разбитая. ох, саэчка. предательница. что же с ней делать, блять. губы застывают в немом вопросе, и шидо опускает её, безвольную, ещё ниже, вынуждая уткнуться стопами в спинку их почти одноместной койки. нужно принять решение самостоятельно. нельзя ни с кем советоваться. никто не должен знать. на его плечах—огромная ответственность. честный, но саэ, саэ, блять—саэ под давлением его рук оказывается прижата в каком-то совершенно неудобном положении. шидо игнорирует. шидо оставляет её лежать прямо так. только бы не смотреть ей в глаза.

***

голова болит. и грудь тоже. и весь низ горит. и на шее, кажется синяки. за окном уже почти светло. она опоздала на первую пару. ни повернуться, ни встать, ни уйти, ни спастись от предстоящего унижения. рыпаться страшно—пальцы шидо снова сомкнутся на бëдрах и всё повторится по новой. и по новой. пока ему не надоест. шидо теперь властвует над всей её жалкой душой и неповинующимся ей самой телом. она не может пошевелиться. у неё, у саэ, нет теперь даже права посмотреть на саму себя. перед глазами только всё тот же потолок с разводами. мерзко и грязно. между ног всё липкое и неприятное, сперма сохнет на ягодицах, на лобке, на внутренней стороне бёдер, кажется, даже на животе—шидо с ней не церемонился. —можно мне в ванную?—рвано мямлит. —пожалуйста. его запах везде; едва ли у неё получится отмыться. на её животе его руки. её ноги удерживает его колено. он внутри, снаружи, в каждой клетке тела, в ватной голове, в трясущихся ногах и в крови, вяло циркулирующей по её холодному и измождëнному телу. шидо с ней. шидо не оставит её никогда—даже если её будут иметь сотни других неотëсанных и грубых парней. даже в гробу—смесь сигарет, крови, старых свитеров и чего-то очень тёплого—чего-то, за что она его полюбила. саэ не помнит. горячий воздух. резкое дыхание. рыхлый снег. шоколадные конфеты в блестящих обëртках. шидо ей не отвечает. саэ продолжает, тихо и робко:вторит своё "шидо, пожалуйста, шидо, мне нужно" и ничего не получает в ответ. шидо её не слышит, не слушает и не хочет слушать, но обречённая литания не прекращается. саэ—вдребезги. саэ—в щепки. старые простыни после этого, наверное, совсем испортятся. а остальные все у рина. а к рину, теперь, наверное, нельзя. да она и не успеет. шидо вытащит её на улицу, разобьёт её пустую голову об водосточную трубу, и даже тогда саэ не закричит—у саэ есть гордость, замятая под ножку шаткой кровати. если сперматозоиды проникнут в матку, яйцеклетка может оплодотвориться. и у неё, у саэ с огромными надеждами на жизнь, будет ребёнок, до рождения которого она не доживёт. умрёт вместе со своим чадом. саэ тошнит, диафрагма сокращается, но она старательно сдерживает рвотные позывы, боясь разозлить лежащего рядом шидо. беременная женщина часто ощущает тошноту и усталость. беременная женщина никак не скроет своего состояния. из университета вышвырнут, наверное, за такое поведение; а не вышвырнут—так затравят одногруппницы и одногруппники. к вечеру все уже узнают, и хорошенькой саэчке конец. —ты правда чистая?я был у тебя первым, да? ты же была чистой, правда? поклянись мне,—хрипло требует рюсей. —клянусь,—тихо шепчет саэ. он снова затихает, лежит молча ещё, наверное, полчаса, и саэ тоже замолкает—осознаёт собственную беспомощность. если шидо не хочет ей отвечать, он не ответит. если шидо не хочет, чтобы она что-то делала, она не посмеет больше возразить. конец бесстрастной саэ, которая управляла их отношениями; конец всему её авторитету—конец всей саэ в его глазах. она не может думать, не может спорить, не может больше умолять, не может сопротивляться—не может ничего. саэ не может. и плачет—от душащего бессилия. её вдруг дëргают наверх:рюсей встаёт с кровати и, придерживая её за бок, привязывает её тонкие запястья к изголовью кровати. саэ бесполезно дëргается в путах, надеясь сбросить их и убежать куда-нибудь—окно здесь совсем рядом, только протяни руку, встань на подоконник и найди решение всех своих проблем—но ничего не выходит. саэ, блять, не может даже порвать дурацкую верёвку. —я на сборы,—скупо сообщает шидо.—вернусь—поговорим. он выходит из комнаты и хлопает тяжëлой входной дверью:запирает её в собственном доме. на два замка.