if I had known it would be you

Из глубокого сна Сынчоля вырывает писк открывающейся входной двери. У него и раньше были проблемы со сном, но травма окончательно заставила попрощаться с нормальным режимом: теперь, по какой-то причине, спать хочется гораздо больше обычного. Экран телефона сообщает, что сейчас только семь с небольшим вечера. Сынчоль не понимает, как он может быть уставшим в такое время. Код от двери знают лишь несколько человек. Брат уехал на ночь по делам в Сингапур, а менеджер приехал бы к нему прямиком домой только в чрезвычайном случае. Неужели что-то произошло? Сынчоль садится на кровати, по телу пробегает заряд адреналина. Тревога отступает только после того, как он слышит бешеный лай Ккумы. Ох. — Почему ты терроризируешь мою дочь? — спрашивает Сынчоль охрипшим ото сна голосом. — Всего лишь поздоровался, — отвечает Джонхан, заходя в гостиную. — Я стучал, но ты не ответил. На нём повседневная одежда — спортивные брюки и заношенная безразмерная футболка, ворот которой давно обтрепался и растянулся, но на лице всё ещё виднеется макияж. Кожа Джонхана отливает глянцевой пластмассой, а на губах липкий блеск. Должно быть, он приехал напрямик с репетиции или съёмки. Сынчоль не видел его больше двух недель, что, объективно, не такой уж и большой срок, но для них — сродни аномалии. Пускай никто к такому не стремился, но они все уже давно привыкли, что их жизни текут в одном направлении, без усилий или вмешательства. Один только Сынчоль теперь никак не может синхронизироваться с остальными. — И поэтому решил вломиться? — Я подумал, что было бы неплохо поесть вместе, — Джонхан машет перед ним пластиковым пакетом. — Неужели мне не полагается награда за мою настойчивость? Вопреки всем инстинктам, Сынчоль не может ему не поддаться. Наверняка, это ошибка. — Какого рода награда? Джонхан задумчиво хмыкает. — Я подумаю над этим. Для начала поужинай со мной. Сынчоль всматривается в пакет, пытаясь разглядеть его содержимое. Он узнаёт упаковку из магазинчика с чачжанмёном рядом с их танцевальной студией и инстинктивно морщится, прикидывая количество натрия в еде. В последнее время приходится тщательнее следить за тем, в какой он форме. О занятиях спортом, по понятным причинам, не может быть и речи. Единственный вариант, который ему остаётся — это придерживаться диеты. Его колебания не остаются незамеченными. Ласковым тоном, словно он в прямом эфире, Джонхан тянет: — Я думал, что ты хорошо питаешься. Разве не это ты обещал фанатам? — Так и есть, — Сынчоль скулит, но признаёт своё поражение. Его не должно удивлять, что Джонхан не позволит ему эту маленькую ложь. Сынчолю, на самом деле, немного не по себе от мысли, что Джонхан продолжает за ним наблюдать даже в такое время. Пока тот уходит в ванную, Сынчоль распаковывает контейнеры с едой. Лапша ещё тёплая и слегка дымится, но соус уже начинает застывать. Когда Джонхан возвращается в комнату, у Сынчоля, как и всякий раз, перехватывает дыхание от взгляда на него настоящего: чистое лицо, запах его собственного средства для умывания, убранные со лба волосы, немного влажные и от того пушистые. Сынчоль порой эгоистично жалеет о том, что Джонхан подстригся. С длинными волосами тот почти походил на себя юного, каким был во время дебюта. Но и эта причёска Джонхану идёт. Добавляет ему мальчишеского обояния. Тем временем в Джонхане что-то тихо бурлит, словно вода грозится выкипеть через край. Это очевидно по тому, как его лицо разглаживается до безупречного мрамора — он всегда так выглядит, когда думает, что рядом включена камера. Сынчоль всё ещё борется с остатками сна, и его голова слишком ватная для того, чтобы попытаться разобраться: к чему и для кого всё это представление? По опыту он знает, что спрашивать Джонхана напрямую — это тупик. Он скорее откусит себе язык, чем признает, что что-то не так. — Как прошла тренировка? — интересуется Сынчоль вместо этого. Джонхан разламывает палочки для еды и лениво перекладывает лапшу. — Нормально, — отвечает он беззаботно и незаинтересованно. — Ребята пошли за жареной курицей и пивом. Мингю предложил. — Ты не пошёл с ними? Джонхан наклоняет голову и отвечает всё тем же наигранно-милым голосом: — Я же сказал, что хотел поужинать с тобой. Ты не соскучился? Если бы это был кто-то другой, Сынчоль спросил бы начистоту, какую игру он ведёт. Но это не кто-то другой. Единственный способ победить Джонхана — подыграть ему. — Конечно, — отвечает он ровным тоном. — Я по всем соскучился. Джонхан награждает его лёгкой улыбкой: изгибает губы во что-то честное. — Ты устал? — спрашивает Сынчоль, всё ещё пытаясь найти какую-то дверь, окно, лазейку. Джонхан наверняка вымотан. Сезон камбэка означает плотное расписание и бесчисленные полуночные тренировки. Одно и то же, изо дня в день. Сынчоль внимательно изучает лицо напротив, выискивает любые мелкие трещины, которые могут его выдать, но всё, что он видит — это мерцающая поверхность Джонхана, чёрный лёд, в котором отражается он сам. Что же это значит — знать кого-то настолько хорошо и одновременно не знать о нём ничего? Что из всего этого вообще правда? Заданный вопрос оказывается неверным. Джонхан усмехается — или пытается это сделать, но заходится кашлем. Ккума присоединяется к резкому звуку своим исступлённым лаем. Когда хаос наконец смолкает, в голосе Джонхана слышится тихая дразнящая нотка, явно направленная на то, чтобы вызвать реакцию: — Всех своих кавалеров об этом спрашиваешь? Ох. Сынчоль выдыхает. Вот, значит, что. Под кожей загорается и покалывает знакомое предвкушение. Сынчоль позволяет этому тёплому и головокружительному чувству разлиться по телу, пока оно не начинает скрипеть на зубах. Они никогда не обсуждали это вслух, тем более не пытались присвоить ярлыки. Сынчоль попробовал однажды, спустя несколько месяцев после дебюта, но Джонхан так быстро закрылся, что ему самому пришлось немедленно отступить в ответ. Это было давно, и с того времени Сынчоль честно пытался не зацикливаться: ни на произошедшем, ни на загнанном в угол выражении лица Джонхана, настолько близком к ужасу, насколько можно представить. В тот день Сынчоль спросил, что они делают, и стоит ли им попробовать всерьёз. На несколько недель Джонхан заперся в воображаемой комнате на все замки, и Сынчоль подобно собаке ждал у двери, когда его впустят. В конце концов, постепенно и по кусочкам, он вернулся, а Сынчоль на этом получил свой ответ. Тогда они были юны и без остановки бежали вперёд, пытаясь хоть чего-то достичь. Не могли позволить, чтобы что-то тянуло их назад. Сейчас Сынчоль знает, что всё было к лучшему. Он не разрешает себе думать, а что если. Джонхан опускает палочки на стол и прижимает холодный узловатый палец ко лбу Сынчоля между бровями. — Хватит переживать, у тебя появятся морщины. — Я просто думаю, — дуется Сынчоль. — Это тоже прекрати. Сынчоль издаёт смешок: — Что же мне тогда делать? Джонхан ведёт по нему откровенным взглядом с ног до головы. — Иди сюда, — говорит он. Еда остается забытой на столе. Сынчоль позволяет Джонхану расположить на диване их тела, как мебель, пока его не устраивает получившийся фэн-шуй: бедро к бедру, грудь к груди, лицо к лицу. («А твоя нога...», — «Всё в порядке»). Суставы Джонхана тревожно хрустят, пока он устраивается поудобнее. Сынчоль старается не давить на него всем весом, но Джонхан обхватывает его своими костлявыми птичьими конечностями, настойчиво упирается лодыжкой в заднюю часть колена и тянет вниз. Удовлетворённый наконец, он выпускает глубокий довольный звук, будто опускается в горячую ванну. У Сынчоля, между тем, в голове вяло кружатся мысли. Разве это всё, что у них может быть? Пустые комнаты, где они, как конфеты на праздник, крадут мгновения удовольствия. Порой, дело даже не в удовольствии, а в болезненном чувстве одиночества под конец череды выступлений, потребности хоть в какой-то стабильности, за которую можно надёжно держаться. Разве, в конце концов, этого недостаточно? — Перестань думать, — повторяет Джонхан очень близко к лицу Сынчоля. Всматриваться во взгляд Джонхана — всё равно, что разглядывать туннель, тёмный и головокружительный. Куда он ведёт? Джонхан наклоняется для поцелуя, и его губы обжигают. Спустя столько времени они такие же сладкие на вкус, как впервые. Сынчоль вздыхает, ощущая знакомый жар, а тело инстинктивно раскрывается навстречу. Чистый животный инстинкт. Это всегда начинается осторожно, будто они снова учатся быть друг с другом, и перерастает в нечто острое и голодное. Когда они целуются, Сынчоль иногда чувствует, что приближается к чему-то жадному и бездонному внутри Джонхана, к чему-то, что хочет проглотить его целиком. Правда в том, что он позволил бы Джонхану съесть его заживо, если бы он того захотел. Если бы ему это было нужно. В памяти всплывает, как однажды во время тура «Ode to You» где-то по Азии, до того, как всё пошло наперекосяк и ускользнуло из-под контроля, Сынкван подозвал его в сторонку и сказал, серьёзным то ли от беспокойства, то ли от осуждения, а может от всего сразу, голосом: «Купс-хён, мне кажется, это тебе только вредит». Из-за абсурдности ситуации Сынчоль лишь рассмеялся, на что Сынкван раздражённо сморщился, решив, что его не воспринимают всерьёз. Как будто он и сам не знает. Как будто в этой профессии хоть кто-то может делать выбор, основываясь на том, что полезно. То, чем они занимаются с Джонханом, по крайней мере, обещает сладкую награду в конце, если поглубже вгрызться зубами. Джонхан его кусает. — Эй! — возмущается Сынчоль, дёргаясь. — Просто пытаюсь привлечь твоё внимание, — невинно моргает Джонхан. Сынчоль фыркает: — Как будто для тебя это когда-то было проблемой. — Смотри на меня, — говорит ему Джонхан низким и жестким голосом, от чего внутренности скручиваются в кулак. Его обжигает пристальный взгляд Джонхана, тяжёлый и неотрывный, даже когда он подносит руку ко рту и оставляет на ней мокрую дорожку. Сынчоль внимательно следит за движением, как будто привязан за верёвочку — розовый язык Джонхана — его блеснувшие зубы — рука скользнувшая вниз и под шорты. Чужие пальцы оборачиваются вокруг него, тёплые, но недостаточно влажные. Сынчоль с удивлением обнаруживает, что у него уже стоит. Он и заметить не успел, когда это произошло. Ещё один инстинкт. Он кладёт руки на бёдра Джонхана. В конце концов, им там самое место. Джонхан задаёт ритм. Медленный поначалу и почти нежный, вскоре темп становится настойчивым и болезненным. Этого чересчур. И одновременно недостаточно. Сынчоль стонет и толкается в чужую руку. Джонхан приподнимает бёдра и двигает их тела плавной волной. Каждый раз, когда это происходит, Сынчоль не может удержаться от мысли: а вдруг на этом всё? Вдруг это в последний раз, и таймер уже колко отсчитывает оставшиеся мгновения? Что, если для Джонхана это всего лишь способ скоротать время? — Оу, — Джонхан усмехается, обнажая зубы. Это прерывает ход мыслей Сынчоля, возвращая его к острому осознанию действительности. Волоски на затылке встают дыбом. — Ты уже такой мокрый, — продолжает он с любопытством, с ноткой недоумения. Сынчоль краснеет. Чувствует, как по лицу расползается тепло. — Заткнись, — огрызнуться не выходит, получается натужно и больше похоже на хныканье. Но Джонхан прав — он действительно мокрый. Сынчоль бы смутился, если бы уже не тёк на руку Джонхана, на собственный живот, словно не может удержать внутри тот беспорядок, который с ним творится. Ему тоже хочется прикоснуться к Джонхану. Но стоит Сынчолю лишь положить руку ему на живот, нежно царапнуть деликатную кожу, Джонхан отклоняется в сторону и бросает на него тёмный предупреждающий взгляд. Сынчоль опускает руку и вместо этого хватается за мягкий хлопок футболки на чужих плечах. Иногда с Джонханом такое бывает. Прикосновения порой нарушают его границы, а может в этот момент и вовсе ему не нужны. То, что нужно Сынчолю до смешного просто. Он хочет быть хорошим лидером, хорошим другом, хорошим человеком, хочет быть хорошим— Джонхан резко выкручивает руку. С губ срывается постыдный рваный звук, почти похожий на плач. Слёз нет, но лицо предательски пылает. Всё тело тоже горит. Колени с задней стороны липкие от пота. Сынчоль чувствует себя грязным и прикусывает собственную ладонь, чтобы не шуметь. — Всё хорошо, — мурлычет Джонхан, слегка касаясь зубами мочки его уха. — Мне нравится тебя слушать. Сынчоль весь дрожит в его объятиях и послушно убирает руку ото рта. Тебе хорошо? — хочет спросить он, но знает, что не может. Я для тебя достаточно хорош? Вместо этого он прижимается лицом к шее Джонхана, по-собственнически втягивает губами кожу на его горле, оставляя горячий засос. Чтобы чем-то занять рот. Заткнуть внутренний голос. Джонхан грубо оттаскивает его за волосы и шипит: — Ты с ума сошёл? Кое у кого из нас ещё есть фотосессии. Его другая рука на Сынчоле останавливается. Наказание. — Я знаю, знаю, — говорит Сынчоль пересохшим голосом. Правда в том, что он забыл. Или в том, что ему нужно доказательство своих прикосновений. Напоминание того, что Джонхан был с ним. Сердце бьётся так быстро, что почти больно. Кажется, что ему не хватает воздуха, словно Сынчоль бежит марафон. Вот только он никуда не двигается. Они всё ещё здесь, вдвоём и в темноте. Лицо Джонхана немного смягчается, он подаётся навстречу и целует закрытыми губами. Его рука снова начинает двигаться: крепко, уверенно и немного жестоко — именно так, как нравится Сынчолю. Он опускает веки и отдаётся ощущениям. Когда Сынчоль кончает, с губ срывается предательское: «малыш». Открыв наконец глаза, он понимает, что держит в руках лицо Джонхана, слишком нежно для того, что есть между ними. Смотря на него сверху вниз, Сынчоль не представляет, что сейчас можно прочесть на его собственном лице. Ничего хорошего, это точно. Чувствует он себя как внутри апельсина, мягким и беззащитным. Размазанным. Под сорванной кожурой Сынчоль слишком уязвим, чтобы контролировать, в какую опасную даль льётся поток мыслей. Что, если бы у них была нормальная жизнь, и они могли бы встречаться, как нормальные люди. Что, если бы всё это было просто, а не подобно бесконечному забегу под палящим солнцем. Что, если бы они были совершенно другими людьми друг для друга, и если бы любовь Сынчоля была приятной и невесомой, а не болезненным ушибом. Что, если бы он всё равно выбрал то, что есть? — Тебе лучше? — вопрос вонзается остриём ножа в грудь. Сынчоль вновь закрывает глаза. А тебе? Мог бы спросить он в ответ. Или, когда ты наконец меня выберешь? А выберешь ли вообще? Внутри всё сжимается. Сынчоль молчит. Под покровом темноты он может прижимать к себе Джонхана так, как ему хочется. Достаточно близко, чтобы почувствовать его тепло и острые грани, его колючее недостижимое сердце, честность, которую Джонхан может себе позволить. Это должно что-то значить. Сынчоль держится за эту теплоту, пока может.