Воспоминание

Олег стряхнул с сигареты пепел. Он стоял на балконе в расстёгнутой белой рубашке, устремив неподвижный взгляд на океан. В окна квартиры били последние лучи закатного солнца. Небо было нежного сиреневого цвета. — Волче, идём спать! Уже поздно. Серёжа тихо подошёл сзади, осторожно обнял его за талию. Олег почувствовал, как тыльной стороны шеи коснулся короткий утешительный поцелуй. — Волче, я же сказал, всё хорошо. Кончик сигареты мерцал в мутном воздухе. Ветер шевелил волосы у Олега на макушке. Он в последний раз вдохнул сизый дым и затушил сигарету о стеклянную пепельницу. До высокого балкона долетал мерный рокот волн. — Я жалею, что сказал тебе, — прошелестел Сергей, и Олег наконец обернулся. Серёжа стоял перед ним в шёлковой рубашке и точно таких же домашних штанах. Кончики рыжих волос намокли после душа, на щеках замер растерянный румянец. — Почему жалеешь? Разумовский вздохнул, удручённо поглядел исподлобья, плечи его опустились. — Потому что ты теперь смотришь как… как будто в чём-то передо мной виноват! — он на секунду прикрыл ладонью глаза. — Олеж, я же сказал, здесь не из-за чего переживать. Руки у Серого были тёплые, и Олегу больше всего на свете хотелось послушать его, выбросить все печальные мысль из головы — но он стоял с отчаянно колотящимся сердцем и не мог перестать думать о том, что Серёжа несколько минут назад сказал. — Какой был самый счастливый момент в твоей жизни? Этот вопрос сорвался у Олега с губ как-то сам собой. Они сидели в гостиной после ужина, потягивали вкусное мексиканское вино и расслабленно о чём-то говорили. Олег подпер голову рукой, сделал глоток отдающего горчинкой напитка и устремил вопросительный взгляд на Серёжу. Серый ответил не сразу. Он удивлённо моргнул, сел чуть прямее и почесал затылок. В уголке рта появилась какая-то напряжённая складка, глаза вдруг посмотрели серьёзно и печально. — Когда я узнал, что ты жив. Стало тихо. Откуда-то будто бы повеяло холодком, хотя погода за окном стояла по-южному тёплая. Олег со стуком поставил бокал на журнальный столик. Тёмное вино в вечернем свете приобрело мягкий красноватый оттенок. — Олеж? Взгляд Олега стал тяжёлым и мрачным, от прежнего веселья не осталось и следа. Улыбка, пару минут назад блуждавшая на губах, бесследно исчезла. В хриплом голосе зазвучала непривычная дрожь. — Серёжа, это было в тюрьме. К щекам Сергея прилила мучительная краска, он вскинул глаза и медленно, словно спотыкаясь, начал говорить: — Мне… я перед этим хотел умереть, понимаешь? Поэтому… вся эта чертовщина в Сибири… мне жить не хотелось, поэтому я тогда не сопротивлялся. А потом увидел тебя в дверном проёме, понял, что это правда ты, а не игра моего больного воображения. Лицо не сразу разглядел, в первую секунду, знаешь. Решил, что в очередной раз схожу с ума. Я думал, что ты погиб. Что ты умер и я в этом виноват, — он принялся нервно заламывать руки, и Олег почти машинально перехватил его ладонь. Серёжа перевёл дух и продолжал с усталой мягкостью в голосе. — Да и не тюрьма это была, я же понимаю, что тогда так нужно было… Олег молчал. Как бы не пытался Серый звучать непринуждённо и как не прятал вспыхнувшую в глазах грусть — Олег слишком хорошо помнил минуту, о которой шла речь. Сергей, бледный, с огромными глазами на измождённом лице, в робе грязно-оранжевого цвета поднялся с жёсткой перины на полу камеры, болезненно вскрикнул, пробормотал поражённое «Олег?» и на неверных ногах бросился к дверному проёму. Он упал на пол раньше, чем захлопнулась тяжёлая дверь. Олег тогда быстрым шагом пошёл прочь, но понимал, что никогда не забудет, как в падающем сквозь решетку тусклом свете вспыхнули знакомые голубые глаза. Волков помнил, каким кошмаром обернулись те дни и недели. Он сначала не был до конца уверен, что перед ним действительно Серёжа. Разумовский просил прощения, тоскливо стучал по железной двери, но через некоторое время затих. Только смотрел с бесконечным сожалением и виной, когда Олег приносил поесть и попить. Серёжа был нездоров. Руки и колени у него дрожали, бывали дни, когда он не мог самостоятельно поднести к губам кружку воды. Через пару недель Олег стал выводить его, закованного в наручники на воздух — и при свете жаркого солнца увидел, что с Серёжиного лица совершенно стёрлись веснушки. Серёжа был истерзанный и несчастный, с покрасневшими от усталости и слёз глазами, в которых Олег, к собственной несмелой радости, ни разу не видел опасную желтизну. Они по крупицам восстанавливали доверие, вспоминали, разговаривали, и те горькие страшные дни с Серым за решеткой камеры остались позади. Даже когда они прилетели в Германию между ними была такая неуютная болезненная тишина, что обоим временами казалось, что эта горечь никогда не исчезнет. У Олега в голове не укладывалось, как Серёжа мог называть хоть что-то из того времени их жизни счастливым. Олег сам не заметил, как встал. Серёжа взволнованно глядел на него сверху вниз. — Мне надо покурить, — Волков схватил со шкафа пачку сигарет и зажигалку, обогнул диван и вышел на холодный балкон. Шум океана успокоил взвинченные нервы. В голове продолжали безжалостно крутиться сказанные Сергеем слова. «Когда я узнал, что ты жив». Серёжа вышел к нему пару минут спустя. Осторожно обнял, зашептал слова утешения. Олег затушил сигарету, сглотнул огромный вставший в горле ком и заговорил: — Ты же тогда в себя толком не пришёл. Ты был такой слабый, что сам не мог есть. Тебя терзали кошмары и чуть не убило чувство вины. Я думал, ты что-нибудь с собой сделаешь, — он спрятал лицо у Серёжи на плече и крепко зажмурил глаза. — Да, Олеж. Но ты меня вытащил, помнишь? — Серый погладил его прохладной рукой между лопаток. Олег поднял глаза. Сергей смотрел с каким-то добрым укором, как будто безмолвно просил не переживать из-за таких мелочей. — Извини, что я так резко ушёл. Разумовский покачал головой. — Тебе не за что извиняться. Ветер усиливался. Небо с каждой минутой становилось всё темнее. Серёжа нахмурился и твёрдо сказал: — Уже холодно. Идём-ка внутрь. Олег кивнул. Взгляд его наткнулся на стоявшую в углу пепельницу. Ветер аккуратно переворачивал упавший в неё окурок сигареты. Они спали под одним одеялом. Серёжа теперь ложился слева. Олегу нравилось, когда он по-привычке засыпал у него на плече, но правое ныло после ранения, и они поменялись сторонами кровати. Олег прижался щекой к рыжей макушке, закрыл глаза и вдруг почувствовал на щеке долгое прикосновение губ. — Родной, не переживай. Серёжин шёпот в темноте прозвучал мягко и успокаивающе, и Олега быстро сморил сон. Он проснулся от проскользнувшего в комнату луча солнца. Серёжа лежал рядом, подтянув колени к животу, и во сне несильно сжимал Олегову ладонь. Разумовский просыпался медленно, недовольно морщил нос, но тем приятнее было будить его поцелуями и гладить по тёплой со сна коже. — Будешь оладушки? — шепнул Олег, нежно куснув его за ухо. — Родной, просыпайся. Останешься без завтрака. Олег ловко выбрался из-под одеяла, накинул рубашку и быстро обернулся к кровати. Серёжа сидел, смяв коленями одеяло, сонный, но с едва заметной улыбкой на тонких губах. Олег весело подмигнул и ушёл замешивать тесто. До него донеслось, как в ванной зашумела вода. Сергей вошёл в кухню минут через десять, налил большую кружку кофе и прошествовал на балкон. Олег вывалил на тарелку первую партию горячих оладушек и хотел уже крикнуть, что завтрак готов, но передумал и тоже вышел через распахнутую стеклянную дверь. Серёжа стоял в пижаме и босиком, ветер шевелил кисточки пледа, в который он кутался. Олег тихо подошёл сзади и поцеловал прохладную шею. — Я счастлив, когда ты вот так меня целуешь. Олег замер от удивления. Серёжа уронил затылок ему на плечо. На сухих губах играла лёгкая улыбка. — Как? — В шею. Утром, когда мы только проснулись, не жарко и солнце мягкое. Олег молчал. От Серёжи пахло мятной зубной пастой и крепким чёрным кофе. Рыжие пряди трепал ветер. — Я хочу оладушки. Серёжа прошептал это Олегу в самое ухо. Они постояли ещё немного на балконе. В углу посверкивала совершенно чистая стеклянная пепельница. — Опять ты этот дурацкий покупной джем ешь, — пробурчал Олег, ставя на стол тарелку оладий. Сергей картинно закатил глаза и упрямо стал откручивать крышку банки с пёстрой этикеткой. — Ладно, я не буду ворчать, — Олег примирительно поднял вверх руки. — Но сварю тебе настоящий джем. Домашний. — Я люблю, когда ты ворчишь, — Серёжа пожал плечами и добавил. — Домашний джем звучит вкусно. Стояла поздняя осень. Было тепло, но они накинули ветровки, а Сергей повязал на шею красный вязаный шарф. По берегу океана гулял ветер, песок забивался в кроссовки, но они всё равно целый час провели, бесцельно бродя вдоль берега и глядя, как в дневном свете серебрится океан. — Тебе же холодно, — Сергей вдруг остановился. Олег, чью руку он сжимал в своей, тоже невольно замедлил шаг. — Серый, здесь тепло. Тут осень не такая, как… у нас дома. Разумовский молча стянул с себя шарф. Расправил трепыхающуюся на ветру ткань и намотал Олегу на шею. — Ветер холодный, ну что ты. Шарф был мягкий, от него исходил приятный аромат Серёжиного одеколона. Олег покорно кивнул. — Я счастлив, когда ты носишь мой шарф, — в машине Сергей перегнулся через коробку переключения передач и чмокнул его в скулу. Олег положил руки на руль и почувствовал, как краска смущения заливает лицо. Разумовский откинулся на пассажирское сиденье, его глаза красиво сверкали из-под ресниц. — Заедем куда-нибудь? На обед? — предложил Олег. Серый рассеянно повернул голову. — А дома что-нибудь есть? Я бы сегодня дома пообедал, — он пожал плечами, но на бледных щеках показался лихорадочный румянец. Олег довольно улыбнулся и надвинул на нос солнечные очки. Колёса зашуршали по пыльному асфальту, и машина помчалась в сторону дома. В воздухе чувствовалась настоящая осенняя прохлада, но к вечеру небо прояснилось, из-за туч выглянул огромный, клонящийся к закату солнечный диск. Его лучи пробивались сквозь шторы, падали на пол спальни и пересекали широкую кровать. Олег водил губами по выступающим венкам, целовал тонкие запястья, жадно ловил частые срывающиеся с красиво очерченных губ стоны. Серёжа хватал ртом воздух, послушно двигался в такт медленным неглубоким толчкам. Летом мексиканское солнце заново усыпало его кожу веснушками, и Олегу хотелось оставить на каждой по поцелую. — Я счастлив, когда ты вот так меня… любишь. Сергей лежал под ним, дрожащий, распалённый, с горячечным блеском в глазах. Разумовский вскинул руки и смял лёгкую ткань у любовника на плечах. — Рубашку забыл снять, — он наклонил голову как бы с укором, на губах появилась расслабленная пьяная улыбка. Олег притянул его за талию к себе, жадно прижался к ямочке у основания шеи и прошептал: — Тебе надо — ты и снимай, — и почувствовал, как Серёжа с громким всхлипом кончает. Солнце ушло за горизонт, погрузив спальню в синеватые сумерки. Олег провёл указательным пальцем по покрытой испариной коже, поцеловал тазобедренную косточку и уложил голову Серёже на живот. Разумовский лежал, полуприкрыв глаза и распахнув губы. Его ладонь мягко перебирала тёмные волосы, и Олег умиротворённо закрыл глаза. — Волче, ну посмотри на меня. Олег коротко вздохнул и отвернул голову от окна. По стеклу били и стекали вниз дождевые капли. Серёжа сидел в кресле напротив и рисовал его портрет. Олег ни разу не говорил этого вслух, но ему нравилось Серёже позировать. Надо было подолгу оставаться в одной позе, и он по-прежнему ужасно смущался, но это было уютное, успевшее стать привычным времяпровождение. Сергей щурился, вскидывал острый взгляд и вновь опускал его в альбом. Карандаш быстро скользил по белой бумаге. Олег сам подарил ему этот альбом несколько недель назад. — Я счастлив, когда тебя рисую. В окно дробью ударил косой дождь. Он начался утром и не прекращался весь день. Солнце, к которому они успели привыкнуть сегодня почти не показывалось из-за плотных свинцово-серых туч. Дул такой ветер, что пришлось запереть дверь на балкон. Разумовский сделал последний штришок, отложил карандаш в сторону и потянулся, разминая плечи и шею. Олегу в такие моменты хотелось подскочить с места и с ребяческим нетерпением попросить: «Дай посмотреть!» На короткое мгновение ему стала видна часть наброска, но Серёжа, словно опомнившись, поспешно прижал альбом к груди. — Я хочу его немного подправить. Если ты не против. Олег кивнул. Разыгралась такая гроза, что разумно было провести вечер дома. Он наблюдал, как придирчиво глаза Серого рассматривают рисунок, и после короткого раздумья сказал: — Я знаю, что ты счастлив. Просто мне тоскливо стало, — он сделал паузу. — Твоё самое счастливое воспоминание было в тюрьме. Сергей снова взялся за карандаш. — Это была не тюрьма, — спокойно поправил он. Грифель в тонких руках замер. — И потом… всё моё теперешнее счастье у меня есть только благодаря тому, что ты жив. Разумовский отложил альбом, в два лёгких шага оказался у соседнего кресла и протянул раскрытую ладонь. Олег поймал его взволнованный взгляд и тоже встал на ноги. Серый глубоко вздохнул и заговорил: — Я был счастлив, когда впервые встретил тебя. Я тогда этого сам не знал, но это было настоящее счастье. Я был счастлив, когда мы подружились, — на губах Серёжи мелькнула тень смущённой улыбки. — Я был счастлив, когда ты меня впервые поцеловал. Испугался, но был очень счастлив, — его голос зазвучал тише, точно он поверял какую-то тайну. — Я был счастлив, когда понял, что люблю тебя. В комнате на мгновение повисла тишина, и Олег понял, что прозвучит дальше. — Когда я очнулся… там, куда ты меня привёз после Сибири… Я думал, ты умер, — Сергей сделал нервное движение, как будто хотел отшатнуться, но Олег крепче сжал его ладонь. — И вдруг увидел тебя. Живого, Волче, — в уголках Серёжиных глаз заблестели слёзы. — Если это можно назвать счастьем… если я тогда был способен его ощущать, я был счастлив. Олег стёр кончиками пальцев влагу, побежавшую по его щекам. Разумовский тяжело сглотнул комок в горле, улыбнулся сквозь слёзы и снова заговорил. — Я был счастлив когда мы… помирились. Когда стали вместе придумывать, куда отправляться дальше. Когда пересекли мексиканскую границу, — он всхлипнул, но улыбка стала шире, как будто его медленно отпускала какая-то затаённая боль. Они стояли, сцепив руки в укрытой вечерним полумраком комнате. На затянутом тучами горизонте показалось окошко, в которое заглянул красно-оранжевый закат. — Ты моё самое счастливое воспоминание. Серёжа смотрел из-под влажных полуопущенных ресниц. Прядь длинных рыжих волос падала ему на лоб, на щеках высыхали солёные дорожки, а во взгляде была такая бесконечная нежность, что у Олега сладко ёкнуло сердце. Сергей погладил его по загривку, мокро прижался губами к виску. Какое-то время они просто молчали, вслушивались в шум дождя на окном и через сцепленные ладони дарили друг другу тепло. — Я хочу закончить набросок. Ты же не против? Олег покачал головой. Он постарался принять прежнее положение, а Серёжа взял в руки карандаш и альбом. К стуку дождя присоединился шорох грифеля по бумаге. Олегу стало очень спокойно и хорошо. За окном бушевала стихия, а в их квартире было светло и уютно. Рядом был Серёжа, живой здоровый и любимый. Перепачканная грифелем ладонь порхала над альбомным листом. Олег улыбнулся одним уголком рта и вдруг подумал, что если Серый на секунду оторвётся от работы и спросит, какое у него самое счастливое воспоминание, он не задумываясь ответит: Сейчас.