Loving you is a crime

Пробивать дорогу к справедливости может оказаться непосильной задачей. Такой вывод сделал Ризли, пребывая в своей камере смертника в упадочном состоянии, если так можно было описать его расположение духа. Он был заперт в этой тюрьме на окраине Техаса — безвозвратно и окончательно? Временами в его голове вновь звучал нескладный шёпот присяжных, временами он вспоминал презренные взгляды лиц, участвующих в деле, что были обращены в его сторону. Казалось, его вина в совершении преступлении — неотвратимая истина, и сам сгорбленный судья мог воспроизвести мысленно и поэтапно сцены убийства членов семьи одного за другим. Мог представить, как Ризли вкладывал свои умения в аккуратные выстрелы, как он вонзал нож в податливую плоть и скрывал следы преступления. Но все эти люди не знали, что Ризли презирал их не меньше. Он был в трезвом уме и точно помнил, что не был там и не мог убить четырёх человек! Судьба сыграла с ним злую шутку, однако Ризли не был из числа людей, которые жалуются, не предпринимая никаких действий. Находясь в этой тесной комнате практически без связи с внешним миром, он достаточно размышлял о том, кто мог подставить его. Кому это могло понадобиться? Почему именно Ризли был тем, кто был обречён получить наказание в виде смертной казни с помощью смертельной инъекции? Вывод напрашивался один: Ризли стал жертвой обстоятельств. Он мигрировал в США не так давно и за этот отрезок времени ещё не успел нажить себе неприятелей. Кроме того, он не был конфликтным и на своей родине — не было тех, кто намеренно захотел бы предать его высшей мере наказания из имеющихся. Нет, всё было совсем не так. Ризли не опускал руки. Вся система правосудия была выработана как раз для таких беспрецедентных случаев — и он собирался пробить дорогу к Верховному Суду США. Шанс, что именно его дело рассмотрят, был крайне низким — Верховный Суд рассматривал лишь дела, имеющие особое значение. Большая часть поступающих дел игнорировалась, отклонялась без рассмотрения в высшей инстанции. Голова шла кругом, но Ризли продолжал вчитываться в отрывки из федерального законодательства. Он не был так плох в этом, как могло бы показаться. Юридическое образование говорило само за себя — если не учитывать, что он поработал в полиции всего несколько лет, а затем ушёл, едва ли не получив наказание за превышение мер при задержании. Ах да. Присяжные впитали этот неудачный факт из его прошлого как достойное обоснование, как связующую нить, как недостающий фрагмент пазла. «Убил человека во время задержания… Разве могли быть сомнения, что он сделает это снова?» «Только посмотрите на него, я бы боялась, если бы такой человек следовал за мной в тёмное время суток! Разве вся его внешность не говорит о том, что у него в генах заложено стать убийцей?» «Учитель стрельбы… Сначала научатся, а потом идут людей стрелять!» Слыша эти громкие заявления — которые на самом деле были лишь перешептываниями — Ризли не мог сдержаться и вставлял свои реплики, нарушая все существующие регламенты. Его кандалы гремели, когда он наклонялся, чтобы сделать предельно слышимое для остальных заявление: — И эти люди будут выносить мне вердикт? Погадайте ещё на кофейной гуще, убийца я или нет. За это Ризли был не в почёте у всех в зале суда. Его резкие заявления проходились, словно нож по открытой ране, по гордости всех причастных. Судья выносил ему многочисленные предупреждения, прежде чем снова удалить из зала суда, когда Ризли уходил под руку с маршалами, сопровождаемый ядовитыми взглядами. Дело в том, что Ризли всегда был законопослушным гражданином. Если бы он совершил убийство — неважно, по каким причинам — в тот же день он бы пришел с явкой с повинной и содействовал раскрытию преступления. Сложно было найти кого-то в его окружении, кто уважал закон больше, чем он; и теперь именно он становится жертвой необоснованных обвинений лишь из-за того, что у него «лицо, как у преступника»? И теперь стражи правосудия хотят, чтобы он молчал в тряпочку? Или, может, все еще надеятся выбить из него признание на допросе с помощью искусной следственной тактики? Не в этой жизни! — Я не могу гарантировать, что выиграю это дело, но я выложусь на максимум, — сокрушалась Навия, которая была проверенным специалистом и главной надеждой Ризли тогда, когда все только начиналось. — Мне важно знать: действительно ли Вы не совершали преступление? Мы можем добиться смягчения наказания. В те времена Ризли находился под мерой пресечения и ещё не растерял надежду на то, что сможет отмыться от всей свалившейся на него грязи. Навия ассоциировалась с приятным ароматом духов, изящными костюмами — насколько это возможно в рамках делового стиля — и умением расположить к себе. А также с искренним альтруизмом. Ризли был готов доверить этому адвокату свою судьбу, ведь она не давала ложных надежд, как другие адвокатишки, которые обещали «со стопроцентной вероятностью выиграть дело», а затем исчезали, получив небывалый гонорар. Но даже если она не была уверена в том, что получится доказать его невиновность… Хах, значит, Ризли серьёзно влип. — Я готов поклясться именем своей матери, отца, приёмной дочери, — вздыхал Ризли, немного хмурясь. — Все доказательства против меня, но я буду бороться до самого конца. — Я верю Вам, — покладисто отвечала Навия с внимательным взглядом, словно стараясь найти на лице подзащитного путеводную ниточку, которая бы разоблачала, было ли его высказывание ложью. — Но воздержитесь от нарушения порядка во время заседаний. Это создаёт негативный эффект, если говорить о присяжных. — У меня есть гарантированное законом право на защиту своих интересов — и я буду его использовать в любых формах, — разводил руками Ризли, всем своим существом показывая, что он ещё не сломлен. Судебная система много раз доказывала оплошности в своем функционировании, но он был обязан верить, что это не про его случай. Иначе оставалась одна перспектива — гнить заживо и, может быть, скончаться раньше, чем казнь будет приведена в исполнение. Ризли не мог допустить этого. Даже не потому, что жаждал освободиться и продолжить свою обычную жизнь, пусть и этот фактор играл немалую роль. Прежде всего, он не мог оставить в одиночестве свою приёмную дочку Сиджвин. Несмотря на то, что среди лиц, участвующих в деле, уже прошёлся слушок о том, как Ризли избивал приёмную дочь и подвергал её психологическому насилию (что, конечно же, было бездоказательно), истинное положение дел было иным. — Не переживай ни о чём, малышка, — шептал Ризли всякий раз, когда чувствительная Сиджвин сталкивалась с трудностями в начальной школе. — Или тебя кто-то обидел? Папа разберётся, только скажи, как они выглядят. Он помнил, что её любимым блюдом были блинчики с кленовым сиропом, что её глаза загорались при виде кроликов, и что каждый раз, когда ей было страшно, она обнимала плюшевые игрушки. Он расчёсывал её мягкие волосы, готовил для неё вкусный ужин, приходя с работы, и заботливо и аккуратно будил её ранним утром. Он даже позволял ей рисовать фломастером на его руках, наблюдая, как поверх его старых шрамов на них появляются разноцветные линии и узоры, которые вскоре превращались в ярких зайчиков. Правда, Сиджвин не совсем различала цвета из-за дальтонизма, поэтому Ризли каждый раз помогал ей, объясняя, как сочетаются цвета и какой лучше использовать в рисунке. Сиджвин была настолько невинным, послушным и искренним ребенком, что Ризли не смел повысить на неё голос даже тогда, когда она решала напакостить ему, обклеив его во сне коллекционными стикерами со зверушками. Иногда он не замечал их, и шалость становилась явной лишь после упоминания об этом его коллег с лёгкой усмешкой. Папа — символ силы; тот, кто всегда утешит и будет рядом в трудную минуту. Тот, кто обработает раны от падения на велосипеде и будет читать сказки о принцессах, под конец ласково добавляя, что Сиджвин и есть самая настоящая принцесса. Ризли не мог назвать себя тем, кто хорошо воспитывал детей, но он всегда с ними отлично ладил. Был на одной волне, легко втягивался в детские игры и гримасничал, громко смеясь. Возможно, он был слишком мягким в некоторых моментах воспитания (так противоречиво, если вспомнить, насколько он был строг с теми, кого учил стрельбе или же физической подготовке), но он действительно хотел только всего самого лучшего для своей дочери. Он составлял планы на будущее, мечтал свозить дочку к океану и показать ей Диснейленд, когда она чуть подрастёт — всё-таки, он находился в их родной стране. С Францией были связаны не самые приятные воспоминания из детства Ризли, и он мечтал покинуть её, когда появится возможность. Приходилось копить на миграцию долгие годы, но когда цель была выполнена, его счастью не было предела. Никогда он не собирал чемоданы с такой тщательностью и усердием. Особенно рад был он потому, что переезжал в другую страну с дочкой, о которой он неуклонно заботился. Ризли рассчитывал, что у него в запасе есть безграничное количество времени. Он даже подумывал о дорожном путешествии по разным штатам. Если бы он только знал, что вскоре вся его возможность путешествовать будет сводиться к нескольким метрам камеры… Хотя, в этой стране было бы правильнее говорить о футах. Но Ризли не привык. Однако на судебных заседаниях, казалось, никто из присутствующих не верил, что Ризли может быть ласковым с дочерью. Коллеги с работы в стрелковом тире характеризовали его как человека исключительно требовательного и строгого, который не поскупится на грубое словцо. Похожего мнения были его ученики, упоминая, что учитель редко хвалил их за достижения и словно мыслил лишь в сторону эффективности, пусть и старался учитывать индивидуальные навыки каждого из обучающихся. Он точно не был из тех, кто будет подбадривать и успокаивать неумелых учеников. Мог дать подробную инструкцию, но в обучении был весьма скуп на эмоции. Естественно, перекликающиеся друг с другом показания привели к тому, что у всех присяжных — даже если они не озвучивали это — зародилась мысль о том, что Ризли домашний тиран, и слова доброго не смеющий сказать дочери. Может, кто-то из них даже задумывался о его… сексуальном расстройстве, связанном с детьми. Неудивительно, ведь дело, будучи резонансным, детально оглашалось в прессе. Ризли осточертело лицо одной особо проворной журналистки, которая присутствовала на некоторых заседаниях и цепким взглядом из-под стёкол плотных круглых очков словно патрулировала территорию зала судебных заседаний, стараясь выцепить из происходящего сенсацию, которая несомненно потрясёт Штаты. Казалось, дай ей повод, и она засунула бы свою камеру ему чуть ли не в рот, настолько назойливой была эта девушка, которую хотелось отогнать, как надоедливую муху. Ризли не сомневался, что она хорошо наварилась и заработала себе имя на всей этой загадочной истории про убийство четырех человек учителем стрельбы. Естественно, если прибавить в качестве уточняющих подробностей, что этот самый убийца, хладнокровно застреливший в том числе и двух детей, ещё и был отцом малолетней дочери… Это ли не повод для неискушенных читателей в очередной раз перемыть косточки или покричать о том, что мужчин стоит лишить прав на удочерение? Ризли был достаточно толстокожим, чтобы не воспринимать мнение других людей о себе, но происходящее переходило все грани. За год с лишним кем он только не сделался: маньяком, педофилом, извергом, грабителем, а также живым примером истинности фразы «понаехали всякие в нашу великую страну». Интриговало, что будет в этом списке дальше. Как именно он стал главным подозреваемым? С помощью косвенных доказательств. Во-первых, на месте преступления нашли его часы, на которых после дактилоскопической и ДНК-экспертизы обнаружили его отпечатки пальцев и ДНК от потожировых следов. Ризли не отрицал, что это были его часы, но какого чёрта они внезапно оказались на месте преступления? Он действительно потерял их, как оказалось, практически накануне дня, в который было совершено преступление. Это произошло после того, как он провёл очередное занятие в стрелковом тире. Он списал всё на свою невнимательность из-за переработок. Какой ублюдок украл его часы, ещё и так аккуратно, что он не осознал, в какой именно момент это произошло? Записи с камер также не дали никакого результата. Вероятно, потому, что на камерах были хорошо видны далеко не все углы обозрения. Во-вторых, Ризли был обманут самым идиотским образом. Он сам был удивлён, что повёлся на такую глупую уловку. Ризли арендовал частный дом, а отдельное небольшое здание было отведено на склад с оружием. Каждое приобретено легально, некоторое — для коллекции. В тот же день накануне убийства ближе к полночи он услышал излишне громкие звуки на улице, которые, как оказалось, доносились именно со склада с его оружием. Из окна было прекрасно видно, как какой-то подонок собирался украсть его пушки и делал это отвратительно громко. Лица не было видно в темноте. Непродуманный грабёж. Ризли счёл, что это очень неаккуратный и криворукий вор, поэтому какой смысл был дожидаться медленных бесполезных ментов? Не мешкая, он сразу же выбежал на улицу, вооружившись тем оружием, что было при нём непосредственно в доме. Вор медлил и продолжал спотыкаться обо всё, что попадалось на его пути, как добыча, которая специально норовила попасть к нему в руки. Ризли видел, как тот прихватил два его особо дорогих пистолета. У этого засранца был намётан глаз. Почему он взял именно то, чем Ризли дорожил больше всего? Когда Ризли думал, что они сравнялись и вор скоро будет пойман, тот неожиданно ускорился, побежав, как оказалось, к своему мотоциклу. В темноте он не был заметен, а ведь байк Ризли также находился в отдельном помещении. Он мог не успеть догнать ублюдка при таких условиях! К чёрту, Ризли думал, что вжарит максимальную скорость и вернёт украденное, надрав засранцу зад. Или хотя бы узнает, куда собирается скрыться вор. На полицию надеяться не было смысла. Он поспешно сел на свой мотоцикл, радуясь тому, что у вора было не так много путей для отхода: дорога в ближайшей местности не разделялась. Вскоре он догнал вора, но между ними оставалась ощутимая дистанция. После примерно пятнадцати-двадцати минут бесполезной погони Ризли потерял вора из виду и с разочарованием и яростью слез с байка, с размахом ударив фонарный столб. Тот жалобно мигнул несколько раз, а затем вовсе погас от удара, в который было вложено столько ненависти. Мысли Ризли были заняты лишь тем, что можно сказать пока-пока оружию, на которое он отваливал свои последние деньги. Ещё и он теперь находился в непонятной дыре, которая уже не была Далласом. Судя по вывеске, это был пригород Коппелл. Оставалось только возвратиться домой ни с чем. В этот момент Ризли понял, что не предупредил малышку о погоне и она, скорее всего, не поняла, что происходит, так как спала. Ему надо было сохранять самообладание и не сорваться случайно… На следующий день Ризли проверял оружие, чтобы удостовериться, не было ли украдено что-то ещё, и… заметил, что оба его дорогих коллекционных пистолета на месте. Почему? Как такое могло случиться? Или вчерашняя погоня ему приснилась? Как оказалось позже, Ризли был зафиксирован в тот день на камерах въезжающим в Коппелл. Коппелл был местом, где было совершено убийство . Никто не собирался украсть его пистолеты: это была спланированная погоня для того, чтобы у Ризли не просто не было алиби на момент совершения преступления. Он ещё и был засечён недалеко от места преступления. И, конечно же, его оправдания про внезапного вора звучали поразительно глупо. Были и другие доказательства. Если говорить об абсурдных, то помимо людей преступником была убита кошка, что хорошо накладывалось на то обстоятельство, что у Ризли была аллергия на кошек — хотя следов этой самой аллергической реакции в виде слюны от обильного чихания не нашли. Обвинение действительно могло свободно натягивать сову на глобус, но были и более серьезные доказательства. Например, по направлению выстрела и его дистанции определили примерный рост стрелка, в целом совпадавший с ростом Ризли. На месте преступления обнаружили несколько тёмных волос, но их экспертиза была невозможна. Гильза пистолета позволила определить его модель, и она совпадала с моделью одного пистолета в коллекции Ризли. А сторона обвинения продолжала ссылаться на то, что только такой профессионал, как Ризли, мог убить четырёх человек четырьмя выстрелами. Поразительная точность и аккуратность. Кому надо было настолько тщательно подделывать доказательства? Он стал случайной целью в этом театре абсурда и теперь вынужден ютиться в небольшом пространстве практически без связи с внешним миром, ожидая, конечно же, только смерти. Штат Техас всегда славился своей статистикой смертных приговоров, а Ризли жил, по несчастью, как раз-таки в Далласе. К тому же, учитывая, что жертвами этого преступления стала целая семья известного бизнесмена, другим его родственникам необходимо было найти виновного. Необходим был объект для вымещения на нём всеобщего негодования, кем и стал Ризли. Подвергся четвертованию общественностью, публичной гильотине, прилюдному распятию. Но он продолжал отстаивать невиновность. Даже если тот факт, что апелляционный суд оставил приговор без изменения, заставил практически сдаться. Ризли готов был буквально ползти по стенке от отчаяния, осознавая, что из-за несправедливого обвинения его дочь осталась совсем одна и, наверняка, находится под эгидой правозащитных организаций в области защиты прав несовершеннолетних. Ему даже не стоило надеяться на встречу с ней после того, как в его дом нагрянула полиция с предъявлением обвинения. Щемящая беспомощность. Он снова оставил её одну, он уподобился её настоящим родителем, которые сдали малышку в приют. Он не смог… стать достойным отцом, которым всегда хотел быть в её глазах. — Когда я вырасту, я хочу помогать людям. Я хочу лечить их, — восклицала Сиджвин за обеденным столом, ковыряясь ложкой в рагу. — Я не хочу, чтобы люди чувствовали себя грустно и плохо, когда болеют, поэтому я буду помогать им поскорее выздороветь! — Ты сможешь, принцесса. А пока можешь потренироваться на твоих любимых плюшевых зайчиках. Один из них недавно поранился, упав с полки, сделаешь ему перевязку? — произносил Ризли с любящим взглядом, который мог подарить лишь своей дочери. С ней он расслаблялся и мог не показывать панцирь, сформированный из-за необходимости ожесточиться, сопротивляясь враждебному миру. С ней он был не ощетинившимся, готовым к нападению хищником, а пушистым, ручным зверьком. И после всего этого… он не смог обеспечить ей достойное будущее. Он столько наобещал, и где он сейчас? Что за это время успели навешать ей на уши? Промывка мозгов планомерно должна была полностью изменить отношение девочки к её приёмному отцу. Ризли бы не удивился, что она больше не хочет ничего слышать о нём. Последний раз он видел её, когда она давала показания вместе с педагогом, оценивающим, насколько достоверную информацию даёт несовершеннолетняя девочка, которая могла запутаться в своих словах или обмануть. В тот момент… Она не удостоила его ни единым взглядом. Было заметно, как её голос дрожал, как она стыдливо прятала руки за спиной, словно сомневалась, когда говорила, что отец всегда должным образом заботился о ней. Возможно, теперь она ненавидит его, и это можно понять. Ненавидеть убийцу четырех человек — вполне разумно. Но Ризли не был убийцей четырех человек! А что могло произойти дальше? Ризли пришёл к выводу, что наиболее вероятное развитие событий — Сиджвин уже находится в новой приёмной семье. Она была неповторимым чудом, спокойной и мягкой, к тому же наблюдательной и сообразительной. Таких одарённых детей, согревающих одним своим присутствием, действительно трудно найти. Ризли оформил опеку над ней, потому что это было его долгом после того, как его когда-то напарницу в полиции — маму Сиджвин — застрелили во время исполнения обязанностей. На тот момент Ризли уже ушёл из государственных структур. С напарницей он и после ухода поддерживал связь, а малышку видел ещё в пелёнках. Отец ушёл из семьи, поэтому после смерти матери Сиджвин могли отдать в приют, чего Ризли не мог допустить. Неизвестно, к каким людям бы она попала. К тому же Ризли чувствовал небольшой укол вины — если бы он не ушёл из полиции, он бы точно защитил напарницу, не позволив ни одной пуле поразить её, лишив жизни. Стал бы её верным телохранителем. А теперь… Да, наверняка над ней уже оформила опеку другая семья. Даже если Ризли выйдет из камеры смертников и будет оправдан, как он сможет вернуть девочку при таких обстоятельствах? Лишь бы это не были жестокие ублюдки, с которыми девочка не будет чувствовать себя в безопасности. Лишь бы она была счастлива и исполнила свою мечту стать врачом. Лишь бы она была… любима. Ризли мог долго подавлять эмоции, переводя фокус на свое собственное расследование этого дела, но в какой-то момент он начал понимать, что близок к тому, чтобы быть окончательно сломленным. У него отобрали всё, за что он мог ухватиться. Наложили арест на имущество, лишили права на общение с дочерью — самым близким человеком; заперли в этой хомячьей клетке, где Ризли стремительно терял свою физическую форму, которая была одной из его главных гордостей. Он терял вес, и пропорционально этому уменьшалась мышечная масса. Глядя на своё обнажённое тело в зеркале, когда он брился или умывался, Ризли не мог узнать в этом исхудавшем силуэте когда-то хорошо подтянутое натренированное тело. Из тела словно выкачали все соки, обеспечивающие его жизнеспособность. Из глаз уже давно исчез яркий проницательный блеск, заменившийся на дымчатую пелену апатии. Сказывалась ежедневная изоляция: двадцать три часа он обязан был находиться в пределах маленького периметра, и только час отводился на прогулки или на бесхитростные физические упражнения. Эти упражнения были пустым звуком по сравнению с тренажерами, которые Ризли использовал раньше. Они служили единственной цели — чтобы мышцы не были атрофированы окончательно. Питание здесь тоже не позволяло получать все необходимые витамины или банально насытиться. В кого он превратился? К тому же, шрамы прошлого продолжали изнывать. Ризли лишний раз прикасался с ним, чувствуя, будто обжигается от каждого прикосновения и его пронзают одновременно сотни иголок. С ними он всегда казался уродливее, а сейчас, когда он постепенно терял свою форму и когда свежий блеск кожи заменился на высыпания и круги под глазами… Кто, чёрт возьми, этот замученный мрачный человек в зеркале? Удар. Ризли не обращал внимания на боль, которая пронзала его кулак после соприкосновения со стеклом. Боль — знак того, что он ещё жив, боль отрезвляла, боль была подобна холодной воде, которая помогала проснуться. Если он уже не мог почувствовать боль в мышцах после насыщенной тренировки, он собирался достичь её другими способами. Он уже давно перестал быть личностью, находясь здесь. Его одежда была уродливой и абсолютно такой же, как и у всех заключенных. Его имя заменил идентификатор. В любой момент его вещи могли отобрать охранники. Безликий, бесправный. На следующее утро Ризли услышал, как охранники тюрьмы, где его содержали, высмеивали его. — Этот псих разбил зеркало? Да, говорили, что он тяжелый случай. Будет продолжать нарушать порядок — отправится в карцер, — цинично усмехался один из охранников. Как Ризли успел понять за практически год пребывания в заточении, у работников этого места напрочь отсутствовало понятие морали или уважения. Они, возможно, перестали быть людьми, обнажив свою первородную животную сущность. С заключенными обращались не просто как с низшим сортом — они были еще незначительнее, чем грязь под подошвой. Действительно садистское наслаждение — получать удовольствие от уничтожения достоинства заключенных, издеваться над остатками гордости. Избивать, нарушая базовые права человека. Должно быть, даже с военнопленными обращались намного мягче. Но бунт как будто был бессмысленным. Другие заключенные, одиночные камеры которых находились в нескольких метрах от Ризли, давно сдались. Ризли мог видеть лишь их изредка на прогулках, так как из камеры не открывался достаточный обзор. На их безжизненных лицах читалось принятие своей судьбы. С ними даже диалог было завязать практически невозможно, а он был не из тех, кто может оставаться в здравом рассудке при долгом отсутствии хотя бы какого-то собеседника… Он часто замечал, что начинал мысленно разговаривать сам с собой. Это несколько пугало, и Ризли старался вместо этого тихо напевать любимые песни. Чтобы не показаться сошедшим с ума самому себе. Несмотря на то, что он постоянно слышал радио, телевизор и разговоры охранников на английском языке, он продолжал думать на французском и иногда бормотал что-то по инерции. Хорошо, что значение этих слов никто не понимал. Самоубийства в этом месте не были редкостью. Даже при отсутствии каких-то подручных средств заключенные умудрялись залезать в петлю или наносить себе ожоги. Ризли узнавал невесёлые подробности из повседневных разговоров охранников, проводивших обход. Неудивительно: в этом месте даже его стойкая психика пошатнулась до такой степени, что желание прервать жизнь становилось всё явственнее. Кажется, это и был… «феномен камеры смертников». Нельзя. Надежда ещё оставалась. По крайней мере, крыша ещё не поехала до той степени, чтобы видеть галлюцинации, что было уже приятно. В этом месте Ризли никогда не спал спокойно, тревожимый ежедневными кошмарами. Иногда он просыпался и дрожал, снедаемый волнениями о том, как чувствует себя его дочка. Достаточно ли она питается, хорошо ли отдыхает? Она опять смотрит мультики перед сном и ест непозволительно большую порцию мороженого? Оставалось только предполагать… Картину портила ужасная вонь, причиной которой была плохая вентиляция в камере, и ежедневные ночные обходы. Ни одного дня спокойного сна. Он обязан был продолжать верить в несокрушимость судебной системы, чтобы не стать аморфным мешком с костями, который только и может, что смотреть в одну точку и питаться зловонной тюремной пищей, по ощущениям давно просроченной. Он обязан был бороться за справедливость до самого конца. Новый председатель Верховного суда, на имя которого Ризли писал жалобу… Весьма интересная персона, если учитывать, что он был старше Ризли на всего какие-то жалкие несколько лет. Стоит ли упоминать, что практически невозможно в таком возрасте занять настолько значимую должность? Обычно её занимали судьи возрастом не менее пятидесяти лет. Интересное имя — Кристиан де Нёвиллет. Наверняка у него французские корни: Ризли с благоговением думал об этом, ожидая от судьи понимающее отношение к его национальности и факту миграции. Более того, Ризли даже изучил некоторые новостные сводки о нём. Эта личность казалась по-настоящему выдающейся. За тот короткий отрезок времени, что он пребывал на новой должности, он успел справедливо разрешить огромное количество особо значимых дел федерального значения. Не было оснований для того, чтобы Ризли не уважал его, поэтому он вывел витиеватыми буквами в конце просительной части своей жалобы: «Искренне надеюсь на то, что вы учтёте мою аргументацию и вынесете справедливое решение, Ваша честь» Это было исключительно формальностью, ведь дело в конечном итоге рассматривали все девять судей, но Ризли не смог удержаться. Почему-то он надеялся именно на Нёвиллета, загадочного гениального верховного судью с французской фамилией. Его вердикт — последний шанс для Ризли продолжить верить в существование правосудия. «Если справедливость и существует… то это будете вы, мсье Нёвиллет».