Loving you is a crime

Утром в Вашингтоне была дождливая погода: звуки капель гулкими ударами прорезались сквозь оконную раму, не позволяя на долгое время заблудиться в своих мыслях. Неприятная погода для многих, но для Нёвиллета — наиболее любимая. Она успокаивала потворствовала грамотному исполнению обязанностей. Плотный график и упорядоченный процесс рассмотрения материалов дел; накрахмаленный воротник и идеально выглаженный костюм; тишина просторного кабинета — алтаря, где в жертву были принесены любые пристрастия и субъективизм в угоду высшей справедливости. Привычное положение дел. Если монарх был скован тяжестью короны, то судейская мантия Нёвиллета налагала не меньший круг обязанностей. Его скипетром было полномочие выносить итоговое решение. Размер ответственности порождает сковывающие рамки, поэтому Нёвиллет заранее знал, как пройдет каждый его день. Как заблаговременно написанный сценарий, события случались последовательно и механически. Например, с минуты на минуту в кабинет должен был войти клерк и доложить информацию о новом деле, поступившем на рассмотрение. Каждое дело, которое подпадало под юрисдикцию Верховного суда США и проходило через определённое количество стадий, необходимое для принятия дела к производству, имело особую значимость для страны. Поэтому Нёвиллет — как наиболее главный из девяти судей — не имел права вынести приговор, что был бы запятнан хотя бы единой каплей вязкой несправедливости. Его судейские глаза должны быть слепы; ведь взгляд порождает пристрастие, которое перевесит чашу весов. И Нёвиллет… справлялся с возложенными обязанностями более, чем идеально. Его редко поглощали тяжкие сомнения. Звук открывающейся двери возвестил о том, что Нёвиллет может отвлечься от уже изученных вдоль и поперёк материалов прошлых дел и приступить к чему-то новому. Клерк как всегда не смел опоздать даже на несколько минут. Непоколебимый авторитет Верховного судьи — лучший инструмент для контроля над теми, кто стоял ниже по иерархии. Вскоре перед его столом оказались многочисленные тома дела, которое необходимо было рассмотреть с терпением и внимательностью. Он мог приступать к основной части работы. А количество томов уголовного дела указывало на то, что даже при соблюдении чёткого графика ему, возможно, придётся снова работать сверхурочно… Две сотни? Сумасшедшее число, а ведь Нёвиллет планировал отдохнуть в эти выходные, но теперь ему предстоит изучить это дело. В это воскресенье он обещал, что посетит спектакль, в котором Фурине, его дочери, дали главную роль… Но как он может посетить его, если это неизменно приведёт к затягиванию рассмотрения дела и снижению эффективности работы Верховного суда? Рассматривать дела на выходных казалось ему более продуктивным занятием, чем оставаться до поздней ночи, потому что в ночное время суток снижалась мозговая активность. Продуктивность такого решения стремилась к нулю. Нёвиллету много раз говорили коллеги и знакомые, что он излишне ответственен и рассматривает самые сложные дела в шокирующе краткие сроки. Многие недоумевали, откуда у него берётся столько сил и умеет ли он отдыхать вообще. Нёвиллет лишь отмалчивался, про себя отмечая, что действительно ценил свою работу и не расстраивался, когда оставался сверхурочно в своём судейском кабинете вместо того, чтобы предаться бессмысленным удовольствиям. Он вершил правосудие на высшей его ступени и считал это своим долгом, священной миссией, от которой не стоило уклоняться в угоду пристрастным развлечениям. Возможно, именно поэтому ни у кого не возникло сомнений в выдвижении его кандидатуры на должность Председателя Верховного суда после того, как прошлый скончался. Нёвиллет надел очки с острыми краями, которые сочетались с его миндалевидным разрезом глаз. Сегодняшний день был свободен от судебных заседаний, поэтому была возможность полностью погрузиться в дело, по которому было собрано настолько большое количество информации. Судья не мог остановить свой интерес, когда взгляд скользил по ряду строк многочисленных протоколов, показаний, фотографий с места происшествия… Через какое-то время в его руках оказался аккуратный диск, на котором было зафиксировано аудиопротоколирование. Нёвиллет поспешил проиграть некоторое из того, что было записано на нём. Так он лучше погружался в дело, даже если слушал разбирательство лишь на одном из этапов для экономии времени. Голоса и интонации выдавали личности лиц, участвующих в деле, даже если они пытались скрыть свои намерения. Естественно, Нёвиллет не основывался лишь на своей субъективной оценке или характеристике, не подкрепленной другими доказательствами. Это лишь помогало почувствовать себя присутствовавшим на разбирательствах в низших инстанциях и быть более вовлечённым. Первая запись. Допрос девочки, которая была приёмной дочерью обвиняемого, на данный момент — осуждённого. Кроме девочки на записи слышны ещё два голоса: следователя и педагога. Это был допрос вне судебного заседания, на стадии предварительного расследования. Нёвиллет нахмурился, когда явным стала профессиональная ошибка следователя: он давил на девочку. Он хотел, чтобы она оговорила сама себя, признав жестокие поступки отца, с помощью таких фраз, как: «Если он запугал тебя, ты можешь больше не бояться. Он не навредит тебе». По тону голоса девочки был заметен дискомфорт, но она не сдавалась под давлением во время допроса, продолжая говорить лишь о том, что отец никогда не бил и не оскорблял её. Когда её спросили, откуда у неё многочисленные синяки на коленках, девочка ответила, что упала с велосипеда. На вопрос о том, замечала ли она, что её отец готовился к совершению преступления, девочка отвечала отрицательно… Нёвиллету казалось, что девочка похожа на загнанного зверька и испытывает огромное количество стресса. После этой ситуации она словно глубоко ушла в себя, односложно отвечая на любые вопросы. Неприступная крепость, к которой так и не смогли подступиться следователи. Или же ей было нечего скрывать? Вторая запись. Одно из первых заседаний по данному делу. Осуждённый по делу Генри Ризли вёл себя крайне вызывающе, будто его целью было сорвать судебное заседание. Он прерывал речь судьи и вставлял реплики тогда, когда это было недопустимо регламентом. Его низкий грубоватый голос отчётливо приглушал голоса других участников. Решительные интонации, непрекращающийся напор. Смелый, самоуверенный, твёрдо отстаивающий свою позицию, ни на секунду не позволяющий от неё отступиться… Кажется, подача жалобы была именно его инициативой? Нёвиллет нашёл этот документ в последнем томе и внимательно вчитался в скопление витиеватых, но аккуратных и ровных букв — заключённому пришлось писать от руки из-за отсутствия другой возможности. Выверенно, без излишеств, аргументация прочная — именно поэтому дело было принято к производству. Скорее всего, без помощи адвоката не обошлось, ведь к жалобе невозможно было придраться. Или заключенный всё-таки составил жалобу самостоятельно? В таком случае, он заслуживал уважения. Нёвиллет отметил для себя один факт, который показался интересным: они оба родились во Франции, но если судья жил там совсем недолго, то Ризли провёл там большую часть жизни. Поймав себя на размышлении о личном, судья беспомощно откинулся на спинку кресла и сразу же недовольно шикнул, случайно задев свои волосы. Издержки сложной причёски и длинных волос. Стоило снова сосредоточиться на деле. Его личность должна была потерять значение рядом с алтарём, где вершились судьбы. Он — исключительно арбитр, ничего более. После ознакомления с основными материалами дела Нёвиллет попробовал снова прокрутить в голове событие преступления. Совершено в загородном коттедже, жертва — зажиточный бизнесмен, его беременная жена и несовершеннолетние дочь и сын. Были детали, из-за которых расследование дела становилось особенно сложным. Например, преступление было совершено примерно в полночь, после дня рождения сына, поэтому следов гостей на месте преступления было настолько много, что становилось практически невозможным найти среди них следы преступника. Подозрение следствия изначально пало именно на гостей, ведь результаты ДНК-теста и анализа отпечатка пальца сначала не дали результатов… Ризли мигрировал недавно, и в базах данных не было сведений о нём. Его нашли и задержали уже через несколько месяцев после преступления. Тяжелый случай. Свидетелей тоже не было: причиной тому ночное время, и в данной местности практически никто не проживал постоянно. Обычно люди приезжали в пригород лишь ради отдыха. Очевидно, что преступление было заранее спланировано, причем за долгое время до его совершения. Преступник смог взломать новейшую систему охраны, установленную в коттедже. Сторона обвинения выдвигала версию о том, что Ризли совершил его вместе с соучастником, но любые поиски, допросы его знакомых и друзей были бесполезны. Ни одного подозреваемого. Изначальный мотив Ризли был обозначен как корыстный. Из коттеджа было украдено достаточно большое количество ценных вещей. Никому не казалась удивительной такая мотивация — мигрант брал огромные кредиты и, видимо, был не в состоянии их погасить. А день, в который было совершено преступление, был единственным днём, когда семья пребывала в коттедже — обычно она проживала в апартаментах в черте города. Если преступник планировал заранее исключительно ограбление, он не мог достоверно знать, что коттедж будет пустым в обозначенный день. Обвинение сделало предположение, что грабитель рассчитывал только взломать систему охраны и украсть ценные вещи, а затем легализовать их. Присутствие людей в коттедже, как предполагалось, оказалось для него неожиданностью. Всё остальное произошло стремительно, в пылу быстрой реакции: преступнику было необходимо моментально сориентироваться, будучи замеченным жильцами, и он решил устранить свидетелей. Возможно, у него сработали рефлексы, возможно, он защищался. На месте преступления был найден пистолет, из которого одной из жертв было сделано несколько выстрелов. Один факт казался выбивающимся из этой схемы: преступник… нанёс несколько ударов ножом перед смертью отцу, тому самому известному бизнесмену, перед тем, как убить. Для того, чтобы лишить жизни остальных, ему понадобилось по одному выстрелу, а отцу было нанесено более двадцати ножевых и затем финальный выстрел. Возможно, между ними произошла потасовка. Об этом свидетельствовали и осколки бутылок из-под алкоголя, стеклянных праздничных стаканов. Обвинение обосновывало это тем, что преступник не успел вытащить оружие и защищался ножом, который нашёл на кухне. Но что-то здесь не складывалось. Позже украденные ценности были найдены выброшенными в водоём. Но только одна их половина. Нёвиллет слегка улыбнулся, увидев в материалах дела упоминание водолаза Фремине: именно он, как один из лучших профессионалов, часто помогал следствию находить улики на любой доступной глубине. Обвинение настаивало, что ценные вещи были выброшены в водоём, так как преступник пытался скрыть любые следы преступления после того, как понял, насколько чудовищное деяние он совершил. Защита же, наоборот, утверждала, что кража ценностей и их легализация в любом случае бы могла разоблачить преступника, ведь финансовые операции легко было отследить. Зачем идти на такой риск? Обвинение опровергало эти суждения тем, что обвиняемый мог успешно скрыться во Франции с похищенным имуществом. Почему же он не сделал этого? Из-за того, что в итоге совершил более тяжкое преступление и боялся, что его задержат, когда он будет уезжать? Вся позиция защиты строилась на том, что корыстный мотив не выглядел убедительно. Преступник тщательно спланировал свои действия и нашёл способ взломать систему охраны, с соучастником или же без него. Во время убийств он не оставил практически никаких прямых улик. Ни единого следа своей крови, которые были бы заметны под ультрафиолетом или люминолом, ни единого отпечатка на других поверхностях, только часы. Упали ли они с его руки случайно во время потасовки? Профиль преступника строился на том, что он был рассудителен и хладнокровен и вряд ли бы поддался внезапным порывам. Он даже предусмотрел удаление записей с камер. Как тогда стали возможными случайные убийства? В материалах дела много где говорилось о соучастнике, но он будто исчез, как призрак. Кто мог быть настолько аккуратен, чтобы скрыться, не оставив после себя ничего? Нёвиллета заинтересовала одна деталь: микрообъект, найденный на месте убийства. Пыльца высокого гибискуса… Нехарактерное для данных широт растение. В США оно обычно произрастало на островах. Но никто так и не смог объяснить, что значило это доказательство. Так или иначе, расследование — не прерогатива Нёвиллета. В его полномочиях было только отправить дело на новое рассмотрение. Но чем больше он вчитывался в материалы, тем отчётливее понимал, что становился слишком вовлечённым… Он давно не встречался с настолько запутанными случаями. Нёвиллет знал о профайлинге и иногда использовал его методики — непрофессионально, исключительно, чтобы построить мысленную теорию. Профайлинг работал далеко не всегда, но это помогало углубиться в психологию преступника. Особенно когда он был противоречив в поведении. Ризли… на всех заседаниях вёл себя предсказуемо: громко заявлял о своей невиновности, рубил с плеча и иногда делал пассивно-агрессивные заявления в сторону других участников процесса. Он никогда не колебался. Настолько искусный лжец? Говорят, если поверить в свою ложь, она будет выглядеть правдоподобно. Но здесь эффект был обратным. К тому же, после стольких допросов абсолютно никакого результата… Ризли казался человеком быстро реагирующим, поэтому говорящим зачастую без задней мысли. Любому лжецу нужно было время, чтобы обдумать свои мысли. Но каким был преступник, сделавший выстрелы? Расчётливый, предусмотрительный, быстрый. Безжалостный, жестокий, возможно циничный. Высокий интеллект, прекрасные навыки стрельбы, аккуратность, терпеливость и щепетильность. Психологические портреты частично совпадали, но это не исключало наличие противоречий. К тому же, на диске были исключительно записи голоса: жесты, мимика и язык тела тоже могли выдать преступника. Стоило забыть о профайлинге и переключиться на другие доказательства, к тому же, по делу уже была проведена судебно-психологическая экспертиза. Или… Нёвиллет нервно сглотнул от своих же мыслей. Он хотел увидеть, как ведёт себя этот осуждённый. Хотел понять, почему он сильно отталкивал и присяжных, и участников процесса, если Нёвиллет не чувствовал отторжения даже после его пренебрежения правилами. Судебные заседания в высшей инстанции лаконичные, и вряд ли осуждённый скажет что-то кроме кратких реплик, поэтому... Нет. Глупость. Не стоит идти на поводу у своих желаний. Он тщательно изучит дело в ближайшее время и обойдётся без лишних соблазнов, которые рушат его беспристрастность. *** Осенний сезон предвещал необходимость вскоре дополнить образ твидовым пальто. Заметно холодало, и мостовые ещё не успели высохнуть после долгого дождя. После работы Нёвиллет зачастую заходил в пекарню, где покупал торты, макаруны, безе или другие сладости для дочери. Она была достаточно привередливой, но в сладком тяжело было не угодить. Сладкое было беспроигрышным средством для поднятия настроения. В данных обстоятельствах это было необходимо, ведь Нёвиллету предстояло… рассказать дочери о том, что он снова не сможет посетить её спектакль из-за занятости. Он выбрал небольшой торт с карамельно-ореховой начинкой и синей глазурью, оттенок которой был похож на море во время шторма. Торт был украшен посыпкой в виде звёзд и пышными вихрами крема — всё так, как любила его дочь. Ведь и она… была самопровозглашенной звездой. Однако было бы слишком наивно предполагать, что это поможет избежать очередного конфликта. Ужин не прошел без происшествий. — Тебе давно уже наплевать на то, как я живу, пап! — в сердцах восклицала Фурина, вскочив из-за стола и разводя руками, словно её истерика была очередным актом вечного спектакля. — У всех ребят в моей труппе родители регулярно приходят на выпускной спектакль, только тебя не было видно ни разу. Никто даже не знает, как ты выглядишь! Фурина никогда не скрывала наплыв эмоций и позволяла им вырываться вовне, будто они были извержением вулкана. Именно поэтому искусство во всех формах было стезей, где она могла преуспеть в разы лучше, чем остальные. Иногда Фурина в шутку говорила, что она — арт-объект, а весь мир вокруг неё — выставка изысканных экспонатов. — Я действительно занят, — непоколебимо отвечал Нёвиллет. Всплески эмоций в подростковом возрасте Фурины были нормальным явлением. — Ты прекрасно знаешь о том, какая у меня должность. Мне правда жаль, — сухие оправдания были всем, что он мог выдавить из себя… — Ты даже не спросил, какое будет название у спектакля… Ты даже не знаешь, какая у меня будет роль! Если бы мама была жива, она бы точно интересовалась мной! — Фурина выглядела готовой заплакать, а её лицо излишне покраснело. Она поспешно удалилась из кухни, вытирая слёзы рукавом толстовки, и закрылась в своей комнате, нарочито громко захлопнув дверь. Нёвиллет остался сидеть за столом, но аппетита уже не было. Его руки слегка тряслись и, возможно, он сидел в слишком напряжённой позе. «Мама бы такого не допустила»… Фокалорс была мертва уже десять лет и Фурина помнила только моменты из раннего детства, связанные с ней, но это не мешало ей упоминать её при каждом конфликте. Стоило признать — Нёвиллет был не лучшим отцом для его дочери. Он всегда старался развлекать её вылазками в интересные места Вашингтона на выходных, когда был не занят; отдавал любые суммы, чтобы купить девочке то, о чём она мечтала; поместил её многочисленные портреты у себя в кабинете. Но он не делал самого главного — не присутствовал с ней большую часть времени и… не знал, как наладить с ней отношения. Нёвиллет был плох в светской беседе с кем угодно. Он не понимал, какие темы упоминать вне деловой беседы, а замкнутость делала диалог натянутым. Возможно, поэтому он смог сойтись с Фокалорс, готовой часами рассказывать о самых мельчайших подробностях — насыщенно, создавая комфортный фон. Нёвиллет мог вставить несколько коротких, но весомых предложений, которые ощущались, как нужная деталь в механизме — и этого было достаточно. К тому же, оба были юристами, а тема работы сближала ещё больше. Нёвиллет не раз называл Фокалорс «богиней справедливости»: многие пророчили ей крышесносную карьеру, даже предлагали работу в международных судебных инстанциях. Фокалорс была той, кто знала, как расположить к себе абсолютно любого человека: она читала намерения людей, как строчку из очередного кодекса. Её мягкий, понимающий взгляд был похож на ровную морскую гладь, и ты был бы рад быть поглощённым ею, был бы рад утонуть в пучине её волн. Она могла позволить раскрыться любому человека, что было полезным навыком, когда она ещё работала следователем. Каждое её слово было отзвуком справедливости, а мысли постоянно были заняты судьбами других людей, из-за чего её личность уходила на второй план. В этом они были похожи. Но Нёвиллет всегда чувствовал, что рядом с Фокалорс он становился похож на верного последователя, на послушного воспитанника. Он никогда не говорил ей, что женился не из-за большой любви (он не был уверен в способности испытывать глубокие романтические чувства к кому-то), а потому, что хотел видеть её рядом с собой. Она была недостижимым идеалом, эталоном чистой совести и непогрешимости. Словно зеркальная поверхность, он отражал её суждения, преломлял её свет. Он был готов внимать каждому её слову, потому что знал, что она не может ошибаться. Но она ошиблась. Выбрав такую работу, она подписала себе смертный приговор. Её убили за то, как она посмела вершить правосудие. Довольно редкий случай: она вынесла приговор криминальному авторитету, после чего его подчинённые выследили Фокалорс и убили. И с тех пор Нёвиллет не встретил никого, кто смог бы разрушить его барьеры снова. Никого, кто смог бы создать каркас доверия между ними. Многие становились напряжёнными и чувствовали себя неловкими в разговоре с ним: безэмоциональный взгляд и кажущаяся незаинтересованность отбивали желание строить даже дружеские отношения. Но в отсутствии друзей было преимущество: ничто не могло отвлечь Нёвиллета от работы даже в выходной день. Как и был существенный минус, который Нёвиллет осознал прямо сейчас. Ему некому было поделиться своими проблемами после тяжелого дня: он сам должен был прямо сейчас решить, как именно будет подавлять очередную истерику Фурины. Если это, конечно, было возможно… Что Нёвиллет мог сказать вместо изложения сухих фактов насчёт того, что он не может ничего изменить и подвинуть график? Он будто давно зачерствел, лишился расслабленности и понимания, как именно нужно действовать, руководствуясь своими чувствами. Но Фокалорс уже не было рядом, чтобы утешить девочку и развеселить… Как у неё получалось делать это настолько непринуждённо? Как иронично, что и сейчас в памяти всплывали отрывки из изученного недавно дела. Нёвиллет, как всегда, не мог избавиться от работы вне работы. Он вспоминал осуждённого Ризли, который клялся, что не пренебрегал заботой и ради своей дочери не боялся брать отгулы на работе, когда она болела. Конечно, многие отцы лгут касательно этого, особенно в бракоразводных процессах, когда решается дальнейшая судьба ребёнка. Но в данной ситуации Нёвиллет не хотел подвергать слова осуждённого сомнениям. Может… Ему тоже стоило дать слабину хотя бы один раз? Хотя бы один раз не ставить рекорды, не думать о работе, как о священной миссии? Нёвиллет чувствовал страх от вероятности того, что всё пойдет ко дну, если он перестанет быть настолько ответственным. Всё построенное начнёт медленно разрушаться, крошиться, осыпаться кусочек за кусочком. Но что ещё он мог сделать? Сердце болело от мысли о том, что для Нёвиллета жизнь Фурины — неразгаданная загадка. Он мог только гадать, чем она занималась в течение дня, ведь из её общих слов и нарочито претенциозных высказываний не было что-то понятно. Он упускал юность его дочери, и самым пугающим было то, что он до этого момента даже не задумывался об этом. Справедливое решение… Как же тяжело принимать справедливые решения вне работы. Повседневная жизнь не регламентирована никакой статьёй, и ему оставалось надеяться лишь на самого себя. Собравшись с силами, Нёвиллет наконец приоткрыл дверь комнаты дочери. До его прихода она сидела в темноте, облокотившись на огромную подушку в виде кита, и только смартфон освещал её заплаканное лицо. Заметив отца, девочка сразу же нырнула под одеяло и демонстративно отвернулась, хмыкнув. — Фурина, — начал Нёвиллет, — я много думал о том, что мы отдаляемся друг от друга. Девочка молчала. Она будто перестала дышать, не позволяя себе сделать лишнее движение. Воздух становился тяжёлым. — Я… — формулировать мысли было тяжелее, чем когда-либо, — хочу увидеть тебя. Как ты играешь. Я смогу выкроить немного времени. Эта фраза возымела поразительный эффект: Фурина тут же выглянула из-под уютного одеяла, любопытно распахнув глаза. Единственным источником света все ещё оставалась луна, прорезающаяся сквозь тёмные полупрозрачные шторы, поэтому тяжело было распознать, что отражалось у Нёвиллета на лице. — Правда? — протянула она, наклоняясь к отцу ближе и хватая его руками за ткань рубашки. — И что, больше никакой работы? — Точно не в это воскресенье, — вздохнул Нёвиллет. Его мягкосердечие… неизвестно, к справедливому ли решению оно привело. — Папа! Я познакомлю тебя со всеми! — вмиг Фурина стала сиять, словно утренний рассвет, и вскочила с кровати, слегка пританцовывая. Возможно, это тоже было одной из отработанной ею частью спектакля. Лунный свет обволакивал её фигуру, делая её присутствие призрачным. — Помнишь Лини, уличного фокусника, который пришёл к нам, чтобы научиться быть харизматичнее? Ему всегда приносят столько цветов после спектаклей! А вот его сестрёнка, Линетт, хорошо играет только персонажей с набором эмоций, как у камня. Но конечно же… — она сделала изящный реверанс, продолжив с придыханием, — главной звездой, которой посвятят хвалебные оды, как и всегда, должна быть я. Я всем рассказала, какой у меня папа, но никто мне не поверил. Говорят, если твой папа Верховный судья, то моя мама — Бритни Спирс! Это всё Лини говорит. А вообще, я бы не удивилась: он тот ещё токсик! — Кто? — Нёвиллет несколько раз моргнул. Молодёжь иногда пользовалась выражениями, которые он был не в силах понять. К тому же, теперь ему казалось, что Фурину больше волновала не натянутость их взаимоотношений, а то, что она не может в лишний раз похвастаться перед друзьями. Следовало ожидать, что психология подростка, как обычно, работала в каком-то противоположном направлении. — Ладно, неважно. Папа, тебе точно понравится спектакль! — Фурина воздела руки к потолку, представляя вместо него безоблачное небо. — Мы будем ставить «Призрак оперы»! Ах, Парижская опера, кордебалет, «ангел музыки», не замолкающее фортепиано и загадочный призрак в зеркале… Само собой, на мне главная роль завораживающей оперной певицы Кристины, а Лини будет уродливым Призраком, скрывающим лицо под маской. Жаль, ведь он смазливый и точно бы понравился публике, но такую серьёзную роль не мог правильно отыграть никто, кроме него! Нёвиллет расслабленно улыбнулся. Он наконец чувствовал, что всё вернулось на круги своя. Дочь больше не закрывалась от него. Если справедливость выглядела именно так, то он собирался не отклоняться от неё ни на шаг. Неожиданно для самого себя, он подошёл к дочери, заключив её в объятья. Фурина вздрогнула от неожиданности, но не сопротивлялась. — Уверен, спектакль будет отличным. Пойдём на кухню. Тебе нужно доесть тортик. Этот вечер утонул в свете немногочисленных звёзд и в звуках оперного пения Фурины, которая старалась повторить мотивы мюзикла.