Векшица

      От многих жителей этого города, основанного не век и не два назад, всегда исходил характерный дух морской сырости и дорожной пыли, столпы которой нередко поднимались над улочками каждую весну. В это время приезжали торговцы. Их встречали охотно; независимый портовый город откармливался на налогах, идущих в казну от ремёсел и торговли, и, хотя жизнь в нём никто не осмеливался назвать спокойной, Вольный Новиград неподступной твердыней возвышался на Севере.       Он не принадлежал ни Нильфгаарду, ни коалиции Северных Государств во главе с Реданией, и взоры сильных мира сего были прикованы к его стенам, к югу от которых лежали опустевшие веленские земли.       Город встретил её молча и настороженно. Что-то было в нём не так на этот раз. Что-то изменилось. И даже колокольный звон, разносящийся по всему городу со стороны Храмового Острова, казался глухим и непривычным.       — Дурное время, — сказал ей кто-то из купцов, и она, прикинувшись дурой, поглядела на него непонимающе.       — Шпионы Радовида, шпионы вар Эмрейса, шпионы Тиссена... Теперь, коли ведёшь торговлю, на нейтралитет надеяться не приходится. А вот эти ещё вот... В общем, город вольный, да только на бумажке, плевать на которую хотели и монархи, и Синдикат.       Она промолчала. По-весеннему ядовитое слепящее солнце отражалось от заидневших скатов крыш и пело первыми тяжёлыми каплями оттаивающих стоков. Она прищурилась, приложив ладонь ко лбу, чтобы закрыть глаза от яркого влажного блеска, и поджала губы. Дело было не в этих самых улицах. Просто мир менялся. И Новиград менялся вместе с ним.       По четыре крепких опоры держали настил костровых помостов, выстроенных наспех в последние два дня перед казнью. У эшафота толпился разношёрстный народ. Наверное, площадь Иерарха и впрямь была сердцем Новиграда, и все главные улицы, как живые артерии, вели именно сюда, к мастерам, к купцам, к притаившимся попрошайкам и внушительному профилю городского банка.       Наль Солар`тар чувствовала, как в высоких каменных стенах города и под разбитой брусчаткой, ниже, в каналах, пульсирует настоящая жизнь, и те, кто задавал ритм этим пульсациям, были намного страшнее духов, гулей или демонов. Разве что детские сказки и старые легенды о чудовищах рассказывали вовсе не о ночных порождениях зла.       «Метафоры. Так философы и поэты называют сокрытые сравнения», — вспомнила она, выглядывая из-за полога своего шатра на оживлённую площадь.       — Зачем занимать центральную площадь этими идиотскими экзекуциями? — травница первая подала голос, столкнувшись взглядами с одним из соседствующих торговцев.       — Настало время войны.       — И кто те два счастливчика, что скинут бремя жизни?       — Говорят, чародейская адептка да какой-то полуэльф.       — Они преследуют нелюдей? Чем им помешали Старшие Расы?       — Ты и сама знаешь ответ, эльфка.       — Нет.       Торговец, наклонив голову, поглядел на неё поверх очков и удивлённо вскинул брови.       — Нелюдь нелюдю рознь, — сказал он. — И некоторые из них — это волки, рвущие живое мясо. Кто-то идёт в Новиград с миром. Они живут здесь, отдельно от людей, но всё же неразделимо с нами, растят своих детей и, как мы, работают и платят. Но ведь это лишь часть. Иные, не соглашаясь с налогом и притеснениями, идут к Тесаку, а Тесак, говорят, не оставляет своих.       — Почему кто-то должен платить больше, а кто-то меньше?       — Лучше откупиться монетой, чем кровью.       — Я слышала, что...       Но купец — кажется, темерец — уже не слушал её и, как-то раздражённо махнув рукой, отошёл подальше.       Наль поджала губы.       Зашевелились у эшафота охотники. На помост вывели, наконец, осуждённых, и народ на площади заметно оживился. Надо сказать, это проявившееся в толпе движение ещё больше омертвляло и без того мрачное происходящее. Наль пришлось забраться на перевёрнутый деревянный ящик, чтобы хоть что-нибудь увидеть за чужими головами.       Молодую миловидную блондинку и старого полуэльфа (уже потом она узнала, что тот был гавенкаром, и подивилась, что того отправили не на шибеницу) возвели к столбам. Загудел народ; кто-то из торговцев поспешил разложить побольше товаров на прилавке — после казни горожане частенько подходили к разбитым шатрам.       — Вот тебе и выходной досуг, — усмехнулась про себя травница, приподнимаясь на цыпочках. — И хлеб, и зрелища, и обновки. Славный город Новиград, ты меня покорил.       Молодой рослый охотник в широкополой шляпе стягивал руки приговорённой чародейки за столбом двимеритом; Солар`тар он показался знакомым, и она, чуть дрожа от мартовского холода, по привычке приложила ладонь ко лбу, чтобы закрыться от солнца и разглядеть его. И точно; этому же охотнику ещё на въезде в городу оттоптал ногу её Мятка — тяжелоупряжный грузный конь в холке бывший немного ниже шести футов. «Морельзе», — припомнила она имя охотника. Он всё ещё прихрамывал на левую ногу, не оправившись после того случая до конца, но больше их пути не пересекались.       — Жители Вольного Новиграда!..       Голос, разлетевшийся над площадью, показался ей необычайно громким; Наль будто выдернули из омута её собственных размышлений, и она, наконец, перевела глаза на того, кто сейчас стоял меж двумя возведёнными помостами.       — Зло поселилось среди нас и не должно ему пустить в нашу землю свои корни, потому что земля нашего города — камни, и корни этого зла обовьются вокруг камней!       Это был высокий и крепкий человек; лицо его по левой стороне пересекал большой и неровный шрам, ещё свежий, судя по багровеющей воспалённой коже, но он едва ли смущал говорящего.       В первых рядах у эшафота зашевелился народ и, кажется, отступил от небольшой площадки с помостами. Потеснились все прочие. Грузная торговка задела ящик, на котором стояла травница, и Наль, покачнувшись от неожиданности, но сохранив равновесие, тихо зашипела:       — Аккуратнее!       — Можем ли мы быть уверены в брате, в отце, в супруге?..       Он не перекрикивал людей. Мужчина со шрамом на лице говорил спокойно, поэтому его и слушали. Площадь Иерарха в эти мгновения многим могла показаться необычайно тихой, и всё-таки все смотрели — на охотника меж двух помостов, на молодую чародейку, на зло оскалившегося полуэльфа.       Наль глубоко задумалась. Ступенчатые крыши Новиграда высились над его улицами, разрезая небо где собственными шпилями, где тонкими ручьями печного дыма и пара городских бань, где флагштоками, но всё чаще к ним присоединялись столпы опальных костров. Долго можно было рассуждать о том, были ли они необходимы, но в том, что говорил и делал тот человек, пожалуй, город нуждался. По крайней мере, большая его часть. Его речь становилась не проповедью, но предостережением; каждый грешен, но не всякий грех можно искупить; не предавай; Негасимый Пламень видит всякое деяние — благое и неправедное. Через страх и обещание защиты можно было добиться очень многого. Запугай, а потом успокой и обещай силу и милосердие — и многие пойдут следом.       Наль Солар`тар уже не смотрела на говорящего; её взгляд скользил по зданиям у площади. Только сейчас она заметила, что люди, чтобы посмотреть на казнь, наводнили даже балконы...       Она вздрогнула от женского крика; пламя занявшегося под ногами чародейки костра коснулось её стоп, и почти мгновенно переползло жадными языками на измызганное одеяние. Вскоре раздался и второй вопль, утонувший в грубом ругательстве на Старшей Речи — это был голос гавенкара. Травница поджала губы; она уже видела казни. Через минуту-другую огонь доберётся до их шей, и тогда мешочки с порохом, повязанные перед казнью палачами, взорвутся и оборвут их жизни быстрее, чем это сделает костёр. Так часто поступали, чтобы ускорить процесс и прекратить страдания приговорённых; за отдельную плату палач мог удавить жертву шелковым шнурком аккурат перед тем, как занялся бы огонь.       Наль затаила дыхание; она ждала заветных громких хлопков, терпкого запаха пороха в воздухе, но слышала только чужие крики и гомон, пробежавшийся по толпе. Травница перевела глаза сначала на помост, на второй и замерла, поймав на себе чужой взгляд. Тот человек, мужчина, что говорил от имени самого Закона и подносил зажженный факел к смоле и соломе под кострами приговорённых, смотрел на неё, и она, ощутив холодок на загривке, не посмела отвести глаз.       — Одуванчик и тмин... я же верно помню? Добрая госпожа травница не поможет мне?       — Конечно, — площадь всё ещё полнилась запахом сожжённой плоти; он ещё долго будет призраком блуждать по закоулкам, но день продолжался, и вместе с ним возвращались к работе мастера и торговцы. Наль улыбнулась высокой и худосочной женщине, обратившейся к ней, и вскинула бровь. — Проблемы со сном?       — Второй месяц уж, — пожаловалась та. — Засыпаю тяжело, просыпаюсь — и того хуже. Аптекарь выписал лавандовое масло для втирания в виски, но толку...       Травница только покачала головой; неторопливо и со знанием она собирала в небольшой тканевый мешочек содержимое разных пучков и склянок, иногда негромко добавляя совет-другой. Тёплые ванны перед сном, отсутствие тяжёлой пищи, длительные прогулки и покой... Она говорила вещи совершенно очевидные, но женщина слушала её внимательно, и тогда, Наль, посчитав, что шанса может больше и не выпасть, протянула ей мешочек с собранными для отвара травами и задала вопрос:       — Милсдарыня не может просветить меня в вопросах местных укладов?       Женщина кивнула ей.       — Что угодно?       — Тот человек, псоватый окаём у помостов...       — Что?..       — Я говорю, что за скоблёное рыло с факелом вело эти потрясающие проповеди перед казнью?       — Госпожа травница, Вы бы по...       Её собеседница вдруг вся побледнела и будто бы вытянулась. Наль, усмехнувшись, вопросительно выгнула бровь, и с запозданием обнаружила, что та смотрит не на неё, а на того, кто стоял за её спиной.       Травница, поджав губы, повернулась, и, едва не врезавшись в чужую грудь, подняла глаза.       Мужчина с алеющим шрамом на лице, глядя на неё, неприятно и скупо усмехнулся.