Векшица

Ведьмак уже давно не мог припомнить, когда именно он встретил её впервые. Он помнил где и как, но решительно забыл год и даже время колеса... Что это было? Осень? Ранняя весна? Кто сейчас мог ему ответить? Он глядел на впустившую его в дом лекарку и не понимал. Рыжая девушка. Молодая. Маленькая. Кажется, магичка. Слишком похожа на Висенну. Знакомый образ, так с годами и не забывшийся, вдруг возник перед глазами, но ведьмак поспешил его прогнать. — Говорят, ты хотела спасти молодого охотника. Как он погиб? — Зачем ты спрашиваешь, если уже всё узнал? — её голос — слабый и негромкий — прозвучал отчуждённо и глухо, вместе с пылью осев на деревянную поверхность покосившегося стола. Свет с заснеженного двора едва пробивался через узкую щель волокового окна — и единственным, что освещало комнату, была масляная лампадка в углу, где ещё седьмицу назад приносил свои молитвы прежний хозяин жилища. Векшица вздохнула. — Его задрал медведь. Год не был урожайным; лес давал скудную пищу, вот зверь и не смог уснуть. — Ты убила его? — Кого? — Медведя. — Ты дурак? Она осеклась, проглотив раздражение, и продолжила. — Во мне весу на три кошки. Какой медведь? Я нашла мальца недалеко от тракта, когда зверь уже оставил его. Ведьмак некоторое время молчал. Она тоже молчала — исхудавшая и тусклая. Геральту, отчего-то, стало её жаль. — Надолго задержишься здесь? — негромко спросил ведьмак. — До доброй весны, пока дорога не просохнет, — девушка пожала плечами. — Мне нужно будет купить нового коня, чтобы не бросать кибитку. — Наль... Она взглянула на него исподлобья - колко и зло, как затравленный волчонок. Ведьмак помнил её другой. Это случилось давно, кажется, ещё до Первой войны, развязанной Нильфгаардом. Он брал заказ у старосты небольшого подтопленного болотами села с говорящим названием Малые Угревища. Где-то на этих гиблых кочках увязла купеческая телега, а хозяева её не смогли выбраться через топкие болотные тропы. На гниющие припасы и тела несчастных путников стянулись трупоеды. Ведьмаку повезло, заказ не был трудным, и он расслабился, поплатившись за это легкомыслие рваной раной на боку. Он кое-как добрёл до села, сумел ухватиться за окраинную калитку одного из покосившихся домов и упал. Кажется, минула пара дней перед тем, как он снова пришёл в себя. Тогда-то ведьмак её и увидел: красивая, с аккуратностью любящей матери она умасливала края ровного шва на его боку и что-то негромко говорила старосте о том, чтобы он не беспокоился, что этот дурак - белоголовый — сам должен ей заплатить. Геральт поначалу принял её за Висенну, но по специфическому запаху масел и медицинских настоев понял, что ошибся. Он спросил её тогда, как он может её называть. Девка усмехнулась, мол, зови меня, ведьмак, спасительницей свинопасов и дураков. Она выходила его, грозилась запрячь в качестве уплаты вместо коня, но не взяла с ведьмака и кроны, как-то небрежно махнув рукой, дескать, зачем обирать нищих, и уехала. Он не видел её с тех пор, только изредка слышал о ней то в Альдерсберге, то в Гелиболе, то в Новиграде, но помнил её именно такой: красивой, со смеющимися светлыми глазами, отливом не то в медь, не то в теплое золото, с обидными шутками и двумя тяжёлыми медными косами. Теперь перед ним стоял кто-то другой. Разве что запах остался прежним. Геральт качнул головой и ещё раз оглядел свою собеседницу. Девушка уже отошла и устроилась на полу, она сидела к нему спиной, в углу, у злосчастной лампадки, и он не видел её лица. — Я думал, — начал издалека ведьмак, — ты найдёшь себе постоянное пристанище в каком-нибудь городе. Тебе хорошо подошли бы Оксенфурт или... — ...или Новиград, Геральт. Но ты лишил меня надежды на спокойную жизнь в этом городе. Белоголовый удивлённо вскинул бровь. Он ни о чём её не спросил, но повисшая тишина требовала ответов. — Скажи, ведьмак, что такого в этих чародейских шлюхах? Кроме эгоцентризма, идиотской тяги к великим свершениям, оборачивающимися великими ошибками, и фальшивой красоты? Что в них такого, Геральт? Ведьмак помедлил. Он хотел обнаружить в ней раздражение, ненависть, ярость или обиду. Что угодно, за что он мог бы зацепиться, чтобы понять, почему она так говорит. — Если мои поступки как-то задели тебя или твоих близких - скажи об этом, травница. Но иначе. — Твои поступки только и делали, что задевали меня и моих близких, Геральт. Я проклинаю тот день, когда помогла тебе. — Разве я хоть чем-то стремился тебя обидеть? Что я сделал не так, Наль? Она поднялась, чтобы подлить в лампадку немного масла. Огонёк дрогнул, тихо и коротко зашипел, а затем заплясал ярче. Ведьмак видел, как напряглись узкие плечи его собеседницы, и ждал. — Ты ведь никогда не оглядывался на других, Геральт? — Я не понимаю тебя. — Когда есть ты, есть глупые чародейские потаскухи, не изжившие свои комплексы, и твоё идиотское Предназначение, зачем тебе оглядываться на других, ведьмак? — Угомонись. Ответь мне прямо: в чём моя вина перед тобой? — Твоя вина передо мной, Геральт из Ривии — моё одиночество на три пустых имени. Запомни эти имена. Запомни их хорошенько. Белоголовый понял. Он напрягся, но не потянулся за мечом, и ждал, когда она снова посмотрит на него. — Как их звали, Наль? Тех, кто был тебе дорог? Наль обернулась; ведьмак ждал её ярости или слёз, но лицо молодой девушки не выражало ничего. Её губы дрогнули: — Калеб Менге, ренегат Риенс, Артауд Терранова.