Поезд в Сибирь

На вокзале творился полнейший хаос, поэтому фигуру, идущую решительным шагом вдоль поезда, никто особо не выделял. Яков Петрович Гуро по обыкновению выбрал темно-красное пальто с меховой оторочкой, но даже оно не привлекало внимания. До поры. Плакали женщины, кто-то толкался, служивые люди на силу оттесняли их от дверей и окон поезда, но пока состав не тронулся, «провожающие» еще на что-то надеялись. Гуро останавливался у первых двух вагонов, быстро выясняя у жандармов, есть ли у них в списках нужный человек. Списков не было. Лицо Якова Петровича было ожесточенным, любой хорошо знавший его человек отметил бы, как сведены скулы, как устало и зло смотрят темные глаза. Но в Москве у него добрых знакомых не было. Он был здесь один. Помогла рациональность, присущая следователю. Кучку юнкеров, одетых в форму и не по погоде, которые маячили на пару вагонов впереди, он увидел четко – и сразу пошел к ним. Усатый жандарм недовольно смотрел на мальчишек, хотел снова попытаться прогнать, но перед ним возник Гуро. - Добрый день, офицер, - поздоровался он и сразу же достал из внутреннего кармана пальто пачку сложенных документов, - Яков Петрович Гуро, следователь Департамента государственной полиции при Министерстве внутренних дел. Андрей Толстой в этом вагоне? - Кто? В отличии от сурового офицера, юнекра отреагировали мгновенно. - Он там, точно там, мы видели. Они вчетвером насели на Гуро сзади, почуяв, что за ним можно не так страшиться жандарма. - Яков Петрович? – справа замаячили взволнованные голубые глаза, большие, водянистые, с русыми ресницами. Жандарм приосанился, а с головы поезда раздался гудок и полилась широкая струя пара. - Здесь постановление суда о пересмотре дела юнкера Андрея Толстого. Обвиняемого требуется снять с поезда и отправить на повторное судебное слушанье. Вот бумага из апелляционной комиссии, вот приказ, подписанный лично генерал-прокурором. Офицер упрямо опустил голову, но заволновался. Дав ему всего секунду на обдумывание, Гуро успел кивнуть вправо: - Полиевский. - Я… - Вы кто такой? - Скажем проще – пристав, - Гуро надавил голосом, и даже не моргал, сверля глазами жандарма, - Возьмите бумаги. Можете взять все и отчитаться. Они здесь для этого. Времени у нас немного. Просто взгляните на печати. - Отродясь такого не было, чтобы каторжников… - замялся офицер, все-таки принимая бумаги, - И правда, из Петербурга бумага. - Полиевский! – позвал Яков Петрович снова, и голубые глаза доверчиво распахнулись на требовательный взгляд, - Идите туда и вытащите его. Кто из вас Алибеков? Идите! - Слушаюсь, ваше высокоблагородие, - гаркнули с двух сторон, и второй русый мальчишка, которого Гуро видел впервые, но знал по переписке с братом, ринулся к дверям. Листы в руках помешали жандарму их остановить. Он с глупым и сердитым видом повернулся к Якову Петровичу. - Вздуют меня, благородие. Где же это возможно, чтобы преступников с рук на руки отдавали. - Послушайте, любезный, - Гуро надвинулся и заговорил тише и тяжелее, - Можете любые жалобы, любые рапорты адресовать сразу в Министерство внутренних дел. Смело упоминайте моё имя, и поверьте, я свою работу сделаю, если вы сделаете свою. А будете упираться, повестка придет уже за вами, будьте покойны. Говорил он размеренно, полностью игнорируя поезд, обдавший его фигуру паром и начавший движение. Старался не воображать, как два молодых человека пробираются сквозь толчею в вагоне. Каторжных возят стоя, давая места меньше, чем скотине. Внутри не протолкнуться, но слышно, как по очереди друзья зовут Андрея звонкими голосами. Наконец, из двери вагона вывалились три фигуры. Полиевский запнулся длинной ногой, полетел вниз, пачкая форменные брюки о грязный снег. Жандарм последний раз взглянул на бумаги, на Гуро, хотел погрозить кулаком, видимо, но сдержался. На ступеньку запрыгнул и принялся закрывать изнутри тяжелую дверь. Толстого, одетого в тонкий ватник, по бокам сжали друзья, хлопая по спине и пытаясь поверить, что вот он – настоящий, в их руках. Полиевский выпрямился, отряхивая колено, подошел к Гуро, постеснялся подавать грязную руку. - Яков Петрович, Андрей о вас говорил! Гуро только сухо кинвул. Адрею пытались объяснить, что «за ним приехали», но выглядел он напуганным. И в целом – выглядел неважно. Похудел, осунулся, и наполовину обритая голова заставляла что-то в груди Гуро болезненно сжиматься. Потом боль сменилась на тупую злобу. Яков Петрович крепко взял Андрея за локоть, сминая ватник, потянул на себя. - Яша? – пролепетал тот и больше из себя не смог выдавить. По глазам было видно облегчение, но одновременно еще несколько чувств: стыд, страх, неверие. - Пойдем. Тебя нужно доставить в Петербург без промедлений. Толстой даже спрашивать не стал ничего, только кивнул – и поплелся по перрону за братом. За спиной было слышно голос Полиевского: «Он в третьем отделении работал, теперь получается – в Департаменте. Он позаботится об Андрее. Старший брат, да. Не родной, я не знаю точно…». Гул голосов заглушил Полиевского. К тому же в ушах у Гуро шумела кровь, а руку Андрея сквозь ватник он сжимал до боли. Лица людей смешивались, толпа будто сама не знала, куда ей двигаться, но Якову удалось дойти до конца перрона и повернуть в сторону других линий, даже не входя в зал ожидания. Хриплый от эмоций женский голос раздался сбоку: - Андрей! Толстой не сразу, но поднял голову и закрутил ей. Гуро нахмурился, около рта пролегли суровые складки. Благо, состав, идущий в Петербург, стоял тут же, поблескивая новеньким металлическим боком. К первому же вагону Яков Петрович подтолкнул Андрея. - Десятое купе. Увидишь там мой чемодан, витая ручка, замок. Не мечись, сядь и сиди. Понял? Проводник за тобой присмотрит. Проводник и правда имелся. Седобородый, молчаливый, видимо, успел уже познакомиться с Гуро. В толпе замаячило, приближаясь, заплаканное женское лицо, обрамленное мятыми кудрями. Толстой скользнул по нему взглядом, весь сжался, будто прячась за Якова, встал на подножку, но в конце оглянулся, и посмотрел не на мать: поискал кого-то в толпе. Гуро захотелось втолкнуть его в вагон, но он удержался от порыва – и всё-таки пошел на встречу к госпоже Толстой. - Яша… Яков! – руками, в одной из которых она сжимала платок, женщина взяла Гуро за плечи, - Неужели ты как-то смог… помочь? - Да, верно. До меня дошла информация о произошедшем. И я в последний момент успел просить генерал-прокурора о нужных бумагах, - ответил Гуро серьезно и тихо. Госпоже Толстой знать подробностей было не нужно, но, учитывая её нрав, она могла бы устроить сцену, если ей не сказать вовсе ничего. Гуро и не хотелось говорить. Он знал Толстую очень мало, виделся до этого момента всего два раза. Когда началось разбирательство с наследством отца, и второй раз – когда привозил Андрея в Москву после года жизни под его крылом в Петербурге. - Ох, Господи. Спасибо тебе. Если бы не ты… Его бы уже в Сибирь! – она всхлипнула, а у Якова возникло свербящее желание высказать ей всё, что он о ней думает. Матушка систематически пыталась избавиться от Андрея, если говорить простыми словами. Она являлась любовницей отца Гуро (и отца Фандорина, если говорить полно), и любовницей одной из последних. О том, что у нее есть сын, их с Эрастом родственник, Яков узнал уже после смерти отца и чтения его смехотворного завещания. Толстая скрывала ту связь, фамилию и отчество Андрей получил от её мужа, но вот возможность в свое сплавить сына к его новоявленным старшим братьям – она не упустила. И, как Яков подозревал, в юнкерский корпус отдала Андрея только для того, чтобы дома не маячил и денег не просил. - Не плачьте. Его наказание смягчат, ссылки не будет. Я сделаю, что смогу. А теперь идите. Адрес мой у вас есть. В противном случае я сам напишу. Госпожа Толстая кивнула и, видимо, почувствовала слабость. Гуро было абсолютно наплевать, играет она сейчас или действительно пытается упасть в обморок, но её было, кому подхватить. Он зашагал к поезду. Проводник был тут же. Он молча сверил билеты. Купе было выкуплено Яковом Петровичем целиком. Приличных документов у Толстого сейчас просто не было, но копии бумаг из Департамента решали задачу. Проводнику, наверное, не очень нравилась мысль перевозить несложившегося каторжника в поезде с мирными и весьма обеспеченными людьми, но высокий пост Гуро говорил за него. Внутри состава было тихо. Стекло, дерево и металл блокировали звуки, ковры и лакированные панели изнутри создавали почти что уют. Гуро мутило, пока он шел длинным узким коридором, поглядывая на номера купе. Нужная дверь отъехала с тихим шорохом, потом глухо стукнула, закрываясь. Толстой сидел тут же, на диванчике, понурив голову, сложив руки на коленях, словно пытался занять меньше места. Холщевую шапку, которую всем осужденным выдали для транспортировки, он, видимо, потерял еще в момент, когда друзья вытаскивали его. Роба, которую Гуро сначала принял за ватник, напоминала больше мятый халат из мешковины, который Толстому был к тому же велик. Несуразные короткие валенки и намотанные портянки на фоне узорчатого ковра на полу купе смотрелись попросту жалко. Тут же стоял и упомянутый Гуро чемодан. У Андрея вещей не было, а сам он успел наскоро собрать только самое необходимое. Толстой опасливо поднял карие глаза. Яков Петрович ответил взглядом, но сначала ничего не сказал. Зажмурился, борясь с головокружением. Когда это было такое, что из-за нервного напряжения он не ел, а потому сейчас чувствовал себя неважно. Взявшись за спинку дивана, Гуро тяжело опустился на него и прислонился головой к стене. Раздались тяжелые лязгающие звуки подвижных частей поезда. - Ну что? – спросил Гуро, не открывая глаз, - Она не пришла тебя провожать? Слышно было, как Андрей задохнулся. Не ответил. Яков ощутил на себе его взгляд, поднял веки. - Я не увидел, но… Андрей встрепенулся от звука шагов за дверью купе. В запавших глаза промелькнул ужас, но потом разнесся голос проводника. - Минута до отправления! Сопровождающие покинули поезд! Это не за ним повторно, не за ним. Андрей повернулся, открыл рот. - Стоп. Не надо, - голос у Якова стал тяжелый, очень усталый, - Помолчи. Я не хочу с тобой говорить. - Яша… Гуро распахнул черные глаза, взглядом осадил Андрея, и тот снова потупился. Смешно. Раньше бы он так быстро не сдался. - Я сказал. Что – пока – не хочу с тобой говорить. Понял? Андрей испуганно кивнул, и поезд дернулся, тронувшись.