***
На репетиции она поет не полным голосом — слишком устала за последние несколько месяцев. Жюрайтис все понимает и не делает замечаний. Образцову немного раздражает, что она единственная, кто действительно плохо готов к этому концерту —поет, не отрывая глаз от нот, в отличие от Игоря Морозова, который галантно переворачивает для нее страницы, при этом практически не заглядывая в них. Жюрайтис, как всегда, дирижирует наизусть, успевая еще и упрекать музыкантов, играющих с листа, в невнимательности. Когда до концерта остается полтора часа, Образцова уходит переодеваться. Пока ей делают прическу — успевает еще что-то подучить и сидит с нотами до последнего, пока к горлу не подступает привычная волна паники. Оставшиеся до начала концерта минуты она проводит за сценой, мечась как загнанная в клетку львица. Увертюра к «Прекрасной Галатее» кажется просто шумом в ушах, заглушаемым громким стуком сердца. На первую арию она выходит в полуобморочном состоянии и до конца почти не отрывает глаз от нот, вынуждая Жюрайтиса подстраиваться, но он будто чувствует ее, и все звучит просто идеально. Допев последнюю фразу, она наконец отрывает взгляд от пюпитра и сразу же встречается с глазами Альгиса. В них плещется такое восхищение, что Лена вдруг совсем перестает бояться и чувствует, что если он будет и дальше так на нее смотреть, она споет что угодно, и даже ноты ей будут не нужны. Зал взрывается аплодисментами и восторженными возгласами, кто-то вручает ей огромный букет ее любимой сирени, и она вдруг ощущает себя абсолютно счастливой, будто сейчас на сцене стоит не уставшая оперная дива Елена Васильевна, а маленькая Лялька, которая очутилась в своей самой заветной и вдруг воплотившейся в жизнь мечте об оперетте и красавце Штраусе. — Meine Lippen, sie küssen so heiß…* — поет Образцова, озорно глядя на Жюрайтиса, а он счастливо улыбается в ответ. И весь зал наполняется немыслимой энергетикой. Волшебство музыки и любви искрится в воздухе. Вечер проходит на одном дыхании, Образцова чувствует себя единым целым не только с музыкой и оркестром, но и с публикой, которая живо откликается на каждую эмоцию. Перед последним номером — песенкой гризеток из любимой Жюрайтисом «Веселой вдовы», все участники действа ощущают себя на таком эмоциональном подъеме, что не задумываясь отдаются во власть музыки. Альгис в последний момент перед выходом на сцену вместо палочки хватает ветку сирени из подаренного Образцовой букета. Безумие, на грани которого едва-едва балансируют ослепленные музыкой и собственными чувствами Образцова и Жюрайтис, захватывает зал за считанные секунды, и вот уже к середине куплета публика восторженной толпой собирается у сцены, желая с головой окунуться в страстную вакханалию звука, повинующегося только сиреневому цветку в руке дирижера. Такого Большой зал Московской консерватории не видел ни до, ни после.***
Бурная волна эмоций, захватившая Лену и Альгиса во время вечера оперетты, вопреки их ожиданиям, не думает спадать и через несколько дней после. Жюрайтис ненавязчиво, но настойчиво оказывает ей всяческие знаки внимания: дарит цветы, подвозит домой, обязательно присутствует на всех ее спектаклях и концертах, а после, в гримерной, всегда нежно целует в щеку и говорит о том, как прекрасна она была в этот вечер. Образцова больше не противится и не возражает. Даже наоборот — теперь уже слабо представляет жизнь без него. Однажды после обеда, в особенно жаркий июньский день, когда лето уже полностью вступило в свои права, в квартире Образцовой раздается телефонный звонок. Повинуясь какому-то странному порыву, она незамедлительно берет трубку. — Лена, а поехали на речку, — голос Альгиса на другом конце провода и его совершенно неожиданное предложение взывают огромную волну радости в душе. Она счастливо смеется в ответ. Через час, оставив Славе с Ленкой записку о том, что они с Маквалой поехали в гости к Синявской и Магомаеву, она выпархивает на залитую солнцем улицу, где у белого Chevrolet Corvette ее ждет совершенно ослепительный Жюрайтис в светлых брюках и легкой рубашке. Они мчатся по Подмосковью, когда за окном вдруг открывается ослепительно-белое поле ромашек. Лена, очарованная этой картиной, просит Альгиса остановиться. Он немедленно выполняет ее просьбу, открывает ей дверь и галантно подает руку, вызывая очередную волну смеха, и сам смеется, когда она хватает его за руку, утягивая в ромашковое поле. Пахнет свежей травой, прохладные стебли обнимают лодыжки, и Образцова сбрасывает босоножки, ступая по теплой земле босиком. — Ой! — она снова заливисто смеется, поворачиваясь к Жюрайтису лицом и демонстрирует крошечную божью коровку, расположившуюся прямо у нее на носу. Букашка под пристальным взглядом мужчины расправляет крылья и исчезает в небесной голубизне, а он коротко целует кончик носа улыбающейся Лены, которая крепко обнимает его в ответ.***
Такие поездки становятся регулярными, чудом умещаясь между гастролями, репетициями и семейными делами. Альгис вдруг оказывается константой жизни Образцовой, и первую половину лета она видит его очень часто. Непозволительно часто. Все меняется в конце июля, когда балет Большого уезжает на гастроли в Японию. Накануне отъезда они с Жюрайтисом гуляют по никому неизвестному парку на окраине Москвы, он держит ее за руку и долго увлеченно рассказывает про Чайковского, а она не смеет перебить, жадно впитывая каждое слово. Когда уже начинает темнеть, и последние прохожие исчезают с парковых дорожек, он отвозит ее домой, останавливая машину подальше от подъезда и любопытных глаз. Она желает ему успешных гастролей, просит передать привет любимой Японии и, легко коснувшись губами его щеки, выходит из автомобиля. Как всегда, он ждет, когда ее силуэт скроется в дверях подъезда, в который раз отчаянно желая пойти с ней и остаться навсегда.***
Ближе к середине августа Образцова чувствует, что голос начинает ее подводить, списывает это на усталость и решает на несколько дней уехать на дачу. Слава и Ленка безумно счастливы, что они наконец хоть немного побудут нормальной семьей и проведут время все вместе. Елена Васильевна тоже рада, она спит по десять часов, подолгу гуляет в лесу с мужем и загорает на лужайке с Ленкой. Только голос все такой же тусклый, в груди непонятная тоска, а еще она постоянно ловит себя на том, что считает дни до возвращения Жюрайтиса. Вскоре, не имея больше возможности откладывать дела, она уезжает обратно в Москву, оставив на даче мужа и дочь. Рано утром ее будит телефонный звонок, и Альгис сообщает, что вернется на два дня позже — они дадут один спектакль в Ленинграде, откуда он приедет на поезде раньше остальных чтобы успеть на запланированную репетицию их с Леной концерта. Сердце Образцовой разрывается от мысли, что встреча откладывается еще на два дня, которые уже начинают казаться ей вечностью. Все оставшееся до возвращения Альгиса время она проводит у Георгия Васильевича в постоянных репетициях его новых и старых сочинений. Голос все так же тускло звучит, но на осторожные вопросы Свиридова о ее самочувствии она только отмахивается: «устала». Он принимает эти слова за правду, а Эльза Густавовна, проницательно глядя в глаза Образцовой, сочувственно качает головой. В день приезда Жюрайтиса Лена не находит себе места, не может сосредоточиться ни на чем, а когда думает, что до их встречи еще целая ночь — приходит в ужас. Сил сдерживать себя больше нет, и она мчится на вокзал. Поезд уже стоит у перрона, а Образцова бежит, сама не зная куда. Она понятия не имеет, в каком он вагоне, и как она будет его искать. Но искать не приходится, Альгис сам появляется в поле ее зрения, их разделяет всего около ста метров. Вдруг в голове ясно формируется осознание того, что за это мгновение, за возможность его обнять, она готова отдать все свои триумфы — прошлые и будущие. Жюрайтис что-то говорит проводнице и сначала даже не замечает Образцову, но, когда поворачивается в ее сторону, на лице появляется выражение глубочайшего удивления, которое тут же сменяется счастливой не верящей улыбкой. Он ловит ее в свои объятия, а она, не задумываясь, впервые целует его в губы. И мир вокруг замирает. * Мои губы целуют так жарко… (нем.)