***
Так проходит полгода, и в какой-то момент, когда Жюрайтис входит в ее гримерку с очередным букетом цветов и они остаются наедине, Образцова, вместо привычной записки, целует его в щеку и замирает на минуту так близко, что он может слышать биение ее сердца. Не в силах удержаться, он берет ее руку в свою и подносит к губам, она подается еще ближе, но вдруг, будто очнувшись, отшатывается, нервно заламывая руки. – Нет, Альгис, прости… я не должна была, – она смотрит на него глазами полными боли, а он молча выходит за дверь. С трудом обретенный баланс снова рушится, и они вновь не знают, как удержать те маски, которые с таким трудом вылепили для себя.***
Когда в руки Жюрайтиса попадают ноты оперетты Легара «Веселая вдова», он пытается заставить себя отложить их подальше, но вновь и вновь вспоминает беседы с Леной, ее теплые рассказы о детстве и любви к оперетте. На следующий день Альгис идет в нотную библиотеку и берет все подряд: Штраус, Кальман, Зуппе, Оффенбах. Весь вечер он проводит за пианино, наигрывая мелодии и подбирая то, в чем Образцова будет наиболее органична. Елена Васильевна мчится по коридорам Большого – как обычно опаздывает. В последнее время держать лицо особенно тяжело, и она отсчитывает минуты до того момента, когда наконец сядет в самолет и на две недели будет свободна от постоянной необходимости контролировать себя и свои чувства. Она толкает тяжелую дверь, желая наконец вдохнуть свежий уличный воздух, но врезается в стоящего прямо за дверью Жюрайтиса. Ей не нужно поднимать взгляд к его лицу чтобы узнать, она и так узнает его мгновенно, по немного терпкому запаху одеколона и теплым рукам, придерживающим ее за локоть. Он извиняется, улыбается, поправляет пиджак, что-то говорит, а Лена из осколков собирает на себе маску нейтральной вежливости, которая рухнула к его ногам пару секунд назад. Когда последний кусочек на месте, и она уже может спокойно дышать, Жюрайтис протягивает ей ноты: – Вот, я подобрал тут кое-что, подумал, что тебе может быть интересно. Посмотри пожалуйста на досуге, из этого может получиться очень неплохой концерт. – Оперетта, – она бегло просматривает пару страниц и чувствует в груди легкость. Удивительно, она думала, что после достаточно долгой разлуки, при встрече с ним просто задохнется от избытка эмоций, но ей наоборот стало легче, – здорово, Альгис, да, конечно, давай споем, почему нет… Он настолько обрадован этим энтузиазмом, что тут же подхватывает его, уже перебирая в голове варианты, кого можно пригласить в пару Образцовой. Она же тем временем говорит, что опаздывает и скрывается в салоне автомобиля. Через час Жюрайтис уже созванивается с руководством Московской консерватории, Образцова проходит паспортный контроль, а забытые ноты так и лежат на заднем сидении машины.***
За одними гастролями сразу следуют другие. До самолета три часа, а Образцова в очередной раз переворачивает вверх дном письменный стол в поисках папки с нотами. Телефонный звонок оглушительной трелью заполняет квартиру. – Ленка, возьми трубку! – Елена Васильевна злиться, – да где же они, черт побери?! Ленка, телефон! Раздражающий звон наконец прекращается. – Мама, это Жюрайтис, он говорит что-то про оперетту, – голос дочери сквозит недовольством, но сейчас Лену это мало заботит. – Скажи ему, что я помню, поговорим, когда вернусь. Да где эти ноты?! – Образцова небрежно отмахивается, и на лице Ленки расцветает радостная улыбка. Она быстро повторяет в трубку слова матери как можно более пренебрежительным тоном и радостно уносится в свою комнату. – Лена, какие-то ноты уже почти месяц катаются у меня в машине, – Слава появляется на пороге кабинета, не выдержав мучений супруги, – может это они, принести? – Нет, нашла! – Выдергивая из-под чемодана красную папку, радостно восклицает Образцова, – спасибо, Славочка, всё, уже нашла. Так, я одеваюсь и убегаю, вызови мне, пожалуйста, такси. В Переделкино, окрыленный предстоящим концертом, Жюрайтис воспринимает слова младшей Лены как полную готовность ее мамы к выступлению и звонит в консерваторию чтобы подтвердить заявленные даты.***
Она снова торопится, на этот раз на поезд до Ленинграда. Володька Атлантов, видя, как она сгребает в сумку ноты с рояля, шутит, что в ее сутках явно больше двадцати четырех часов. В этот момент в репетиционную входит довольный Жюрайтис. – О, Альгис, как дела? – Лена так устала и замоталась, что на эмоции сил больше нет. Она так думает ровно до тех пор, пока он не спрашивает, выучила ли она, и, поймав ее полный недоумения взгляд, осторожно уточняет, что концерт через три дня. – Нет, конечно нет, Альгис, мы же даже толком не обсуждали… – она почти злится, опускается на стул. Тихо закрывается дверь за Атлантовым. Тяжело вдыхая воцарившуюся в помещении тишину, она поднимает голову и встречается с растерянными и опустевшими глазами Жюрайтиса. От этого взгляда сердце сдавливает тупой болью, и она тут же корит себя за несдержанность. Он отступает на шаг, но она ловит его руку и, стараясь не думать о том, как собирается это сделать, обещает ему выучить и спеть этот концерт. Глаза напротив теплеют, и боль в груди начинает отпускать.***
Образцова кланяется и под громкие крики «брава» уходит со сцены. В кулисах Чачава спрашивает, будет ли она петь что-то вне программы. Лена только отрицательно качает головой и стягивает с ушей тяжелые серьги. Сил нет ни на что, а уже завтра вечером у нее концерт оперетты, который она так толком и не выучила. Чачава не задает лишних вопросов и оставляет ее одну. Уже из номера гостиницы она звонит домой чтобы попросить мужа встретить ее на вокзале. Трубку берет Ленка и напоминает, что папа на картошке. Образцова тяжело вздыхает – ехать на такси ночью совсем не хочется, и дочь, понимая мамино нежелание, вдруг предлагает решение: – Мам, давай я позвоню… Альгису. Образцова сначала думает, что ослышалась, а потом – что это совсем, совсем не лучшая мысль, но другого варианта, который бы устроил всех, она не знает. Когда в доме Жюрайтиса раздается телефонный звонок, он недовольно морщится и встает с коврика для йоги, а когда слышит в трубке голос Лены Макаровой и ее просьбу – ограничивается коротким «конечно» и идет переодеваться. Ему срочно нужно купить самый роскошный букет цветов, который только можно найти в Москве. Образцова всматривается в толпу людей на перроне и начинает волноваться. Наверное, стоило позвонить Жюрайтису самой, вдруг Ленка что-то напутала? Она нетерпеливо ходит взад-вперед по душному купе, заламывая руки и с надеждой поглядывая в окно. Альгис появляется в поле ее зрения неожиданно: в белом свитере с немыслимым букером цветов в руках, он бежит по перрону, и сердце в груди начинает биться чаще. Когда он входит в купе, Лена чувствует всеобъемлющую радость и вдруг на нее падает осознание того, как сильно она по нему скучала. По его улыбке, теплым рукам и нежному взгляду. Альгис наклоняется к ней, крепко-крепко обнимает и целует в щеку, она зачем-то тянется поцеловать в ответ и утыкается носом в шею, вдыхает его и не может надышаться. Жюрайтис замирает, боится пошевелиться и разрушить этот момент абсолютного счастья, которое искрит электрическими разрядами на кончиках его пальцев, тесно прижимающих к нему Образцову. Когда Лена, на несколько секунд забывшая дышать, выдыхает ему в шею, обоих будто пронзает молнией. Образцова теряет ощущение реальности от обжигающей любви, как Кармен в руках погубившего ее Хозе, только она не умирает, а воскресает вновь, собирается по крупицам из миллиона осколков.