Я буду жить?

Я проснулась и лежу на диване, смотрю в потолок. Я ничего не могу делать. У меня нет сил. Я не хочу ничего. Я не хочу и не могу даже умереть. Я начинаю шептать, как мне когда-то посоветовал врач из 13-го дистрикта. Я — Китнисс Эвердин. Мне 17 лет. Я из дистрикта 12. Мой отец умер, когда мне было 11. Он научил меня охоте. Я — охотница. Я чувствую, как жидкость начинает течь из глаз. Я не могу её стереть. Мне всё равно. Я не охотница. Я — победительница 74 голодных игр. И я начала революцию. Я — сойка-пересмешница. Больше нет. Больше нет. На этой мысли я засыпаю. Так странно и так привычно, сил не хватает ни на что. Чувствую, что меня кто-то будит. Сначала мне кажется, что это мама. Но нет. Её тут нет. Это Сальная Сэй. Она мне что-то говорит, но я почти не слышу её. Я чувствую, как она заставляет меня сесть и я полностью подчиняюсь ей. Она начинает кормить меня, как заботливый родитель маленького ребенка. Я послушно съедаю всё, что она приготовила. Я не чувствую вкуса еды. Я ничего не чувствую. Внутри меня огромная пустота. И я засыпаю. Просыпаюсь через некоторое время — я не считаю часы, дни или недели — мне всё равно. Сэй опять меня кормит. На этот раз она ещё заставляет меня подняться, и я чуть не падаю. Она волочит меня в ванную комнату, чтобы я сходила в туалет. Наверное, я выгляжу жалко. Вот вам и символ революции. Правда в том, что я никогда не хотела им быть. Единственное, что я хотела, это защитить семью, даже не семью, её. Не смогла. Сейчас мне всё равно и на это. Меня съедает пустота и огромное чувство вины. Проходят дни, недели. Ничего не меняется. Иногда я слышу звуки телефона, но дойти до него и поднять трубку, у меня нет сил. Иногда заходит Хеймитч и помогает Сэй следить за мной. Я — сломанная игрушка, которую перемололи жернова революции, которую начала я. Забавно вышло, наверное. Сэй периодически меняет мне одежду и даже купает меня. Наверное, ей платит Хеймитч. Дни, недели, не всё ли равно. Я никому не нужна. Нет, не так: мне никто не нужен. Никто не способен понять меня и моё горе. Наконец, Сэй начинает поить меня какими-то лекарствами. Я чувствую, как у меня появляются какие-то силы. И я могу сама вставать и ходить, но не хочу. Но мне уже не нужна женщина, чтобы дойти до туалета. Почему-то после того, как мне стали давать лекарства, Хеймитч и Сэй со своей внучкой практически поселились в моём доме. За мной постоянно следят. Даже когда я моюсь в душе, Сэй рядом и просит не закрывать до конца дверь. Сначала мне казалось это странным, но потом я поняла, раз у меня появились силы, чтобы ходить по дому, значит, есть силы и на то, чтобы убить себя. Я никчемная и только делаю, что всем мешаю. Пугаю внучку Сэй, саму Сэй, мешаю своей матери, Хеймитчу, Питу. Всем. Всем было бы лучше, если бы меня не стало. Или нет? Каждый смотрит на меня с сожалением и ждёт чего-то. Чего? Что я выпрыгну из постели, схвачу лук и побегу с ним наперевес стрелять в белок? Бред. Но впервые за очень долгое время я ощущаю в себе желание что-то делать. Жить ли? Может быть, я не знаю. Я начинаю слышать людей вокруг себя. Болтовню Сэй с внучкой. Когда я выхожу на кухню, я вижу, как крошка берёт моток пряжи и Сэй просит положить его. — Пусть берёт. — Я говорю будто в пустоту, а потом обращаюсь к девочке — Бери, здесь всё равно никто не умеет вязать. — Хорошо — она улыбается и убегает в коридор Я замечаю, что Сэй сначала смотрит на меня, как на призрака, а потом начинает улыбаться. — Солнышко — боже, она перехватила привычку Хеймитча — Китнисс — и начинает плакать. Я не понимаю почему. Понимание эмоций и своих и чужих — всегда были для меня задачей со звёздочкой. Легче было бы рассчитать, как выстрелить, чтобы быстрее убить зайца. Я ухожу с кухни, и сейчас даже я понимаю, во мне что-то изменилось. Но сил по-прежнему немного. Я себя ненавижу. Я никому не нужна. И я сажусь на диван и засыпаю. Снова.