Я буду жить?

Дрожа от волнения и слабости, я бегу вверх по лестнице, на последней ступеньке спотыкаюсь и падаю. Запах, хотя и очень слабый, все еще витает в воздухе. Он все еще здесь. В вазе, среди других цветов, стоит белая роза, выращенная в теплице Сноу, — сморщенная, хрупкая, однако все еще сохранившая неестественные, идеальные очертания. Я хватаю вазу, ковыляю на кухню и там вытряхиваю цветы в камин. Они загораются; яркое голубое пламя охватывает розу и поглощает ее. Огонь снова одержал победу над розами. На всякий случай я разбиваю вазу об пол. Вернувшись наверх, распахиваю настежь окна спальни, чтобы избавиться от вони Сноу, но она не исчезает, оседая на моей одежде, проникая в поры. Я срываю с себя одежду; за нее цепляются кусочки кожи размером с игральные карты. Стараясь не смотреть на себя в зеркало, я забираюсь в душ и яростно смываю аромат роз с волос, с тела, с губ. Кожа розовеет и начинает пощипывать. Я нахожу чистые вещи и трачу полчаса на то, чтобы расчесать волосы и потом ложусь спать в гостиной. Утром уже слышу, как Сальная Сэй отпирает входную дверь. Пока готовится завтрак, я сжигаю в камине старую одежду и, по совету Сэй, обрезаю ножом ногти. — Сегодня пойду в лес, — говорю я. — Дичь бы нам не помешала, — замечает Сэй. Я беру лук со стрелами и выхожу из дома, намереваясь выйти из Двенадцатого через Луговину. У площади работают несколько команд: люди в масках и перчатках просеивают то, что пролежало зиму под снегом, ищут останки и укладывают их в телеги, запряженные лошадьми. Одна телега стоит перед домом мэра. Я узнаю Тома, старого товарища Гейла. Том на секунду останавливается, чтобы утереть пот со лба тряпкой. Я помню, что видела его в Тринадцатом, но он, наверное, вернулся. 'Том приветствует меня, и я, набравшись храбрости, спрашиваю: — Нашли кого-нибудь? — Всю семью и двух работников, — отвечает Том. Мадж. Тихая, добрая и смелая девушка; именно от нее я получила брошь, давшую мне имя. Я с трудом сглатываю, задумываюсь о том, придет ли Мадж сегодня в мой кошмар. Придёт. — Я думала, раз он мэр… — Вряд ли должность мэра в Двенадцатом как- то улучшила его шансы на спасение, — говорит Том. Я киваю и иду дальше, отводя взгляд от телеги. В других частях города и в Шлаке все то же самое. Люди собирают урожай из мертвецов. Чем ближе я подхожу к развалинам нашего старого дома, тем больше телег на дороге. Луговины больше нет; по крайней мере, она уже совсем не та, что раньше. В ней выкопали глубокую яму и теперь туда сваливают кости — она стала братской могилой для моего народа. Место, которое должно стать напоминанием о том, что никогда не должно повториться. Меня удивляет, что люди вернулись. Они потеряли здесь всё, но также они могут еще надеяться на что-то хорошее. Иначе что они здесь ищут? Помимо прочего, здесь много тех, кто приехал из других дистриктов. Жизнь — забавная штука. Я отвожу взгляд и понимаю, что прогулок на сегодня достаточно. И, как оказалось, не только на сегодня. Я захожу в гостиную и валюсь от бессилия на диван. Интересно, где та девушка, которая пережила две арены? Твердо отвечаю. Её больше нет. Мне снова стало хуже. И я целыми днями лежу в кресле, только иногда вставая с него, чтобы поесть и выпить лекарства. Так проходит неделя или около того. Я опять не выхожу из дома, не могу. Мне страшно. Хеймитч, правда, пару раз заходит ко мне и я замечаю, от него не несёт алкоголем. В один вечер он долго сидит и говорит — Теперь мы будем ужинать вместе. — Снова в няньки записался? — Да вас разве бросишь. Он встаёт и уходит, а я снова ложусь на диван, думая о том, какой же сегодня кошмар мне приснится. Каждый день они становятся всё изощреннее. Сегодня я лежу в глубокой могиле, и каждый умерший, которого я когда-то знала, бросает в могилу лопату пепла. Сон довольно длинный, особенно если учесть число моих знакомых, и чем толще слой пепла, тем труднее дышать. Я пытаюсь позвать на помощь, умоляю их прекратить, но пепел забивается в рот и в ноздри, и я не могу издать ни звука — а лопата все шуршит, снова и снова зачерпывая пепел… Я резко просыпаюсь. Из-за штор еле-еле пробивается бледный утренний свет. Все еще не отойдя от кошмара, я выбегаю из дома, поворачиваю за угол — и теперь я уверена, что в случае необходимости смогу кричать на мертвых. Заметив его, я резко останавливаюсь. Раскрасневшись от усилий, он копает землю под окнами. В тачке лежат пять чахлых кустиков. — Ты вернулся. — Доктор Аврелий только вчера разрешил мне покинуть Капитолий, — отвечает Пит. — Кстати, он просил передать, что не может и дальше притворяться, будто лечит тебя. Бери трубку, когда он звонит. Пит хорошо выглядит — да, он похудел, а его кожа, как и моя, покрыта шрамами от ожогов, но глаза прояснились, и он уже не выглядит затравленным. Слегка нахмурясь, он разглядывает меня. Я нерешительно пытаюсь откинуть волосы со лба и вдруг понимаю, что они свалялись. Я чувствую себя загнанной в угол и поэтому перехожу в наступление. — А ты что здесь делаешь? — Утром сходил в лес и выкопал их — для нее. Подумал, что мы могли бы посадить их рядом с домом. Я смотрю на кустики, на корни с комьями земли, и у меня перехватывает дыхание: в голове крутится только одно слово — «розы». Я уже собираюсь завопить, обругать Пита последними словами, и внезапно вспоминаю полное название растений — примрозы, примулы. Цветы, в честь которых назвали мою сестру. Я киваю, бегу обратно в дом и запираю за собой дверь. Мне хочется кричать, вопить от боли, но, кажется, во мне не осталось ничего. Поэтому первым делом я иду наверх, чтобы смыть с себя всю грязь и переодеться. Так странно, что такое простое действие, как душ, может быть настолько изматывающим. Поэтому когда выхожу из него, я падаю на кровать. И почти мгновенно засыпаю. Просыпаюсь через пару часов от того, что на кухне внизу кто-то ходит. Сэй. Я замечаю, что меня укрыли одеялом. Улыбаюсь. Надеваю чистую одежду. И понимаю, а ведь это в первый раз я уснула на втором этаже с самого возвращения. Неужели жизнь может продолжаться? Спускаюсь, сажусь за стол. — Не знаешь, когда он приехал? — Пит? — Сальная Сэй задумывается на несколько минут. — Кажется, неделю-полторы назад. — И ты мне ничего не говорила. И Хеймитч тоже. — бурчу я. — Извини, мы подумали, что тебе ни к чему потрясения. Я хочу взорваться гневными комментариями, что я устала от того, что за меня всё решают. Но это изматывает. Поэтому я просто киваю и ем в тишине, затем поднимаюсь в свою спальню и оцениваю фронт работ. С одной стороны, здесь поддерживался какой-то порядок. С другой же, вот шторка грязная, тут и там виднеется немного пыли. И окна немного мутные. Окна. Я смотрю через окно на дом напротив. Если бы я не была погружена в ненависть к себе, то, может, и заметила бы, что у меня появился сосед. Потому что дом ожил. Интересно, дети и про него пускают слухи? Вряд ли. Даже от дома Пита веет каким-то спокойствием. Или мне так хочется думать. Пит. Кто он? Кто этот человек сейчас? Мальчик с хлебом? Победитель? Союзник? Убийца? Друг? Жених, в конце концов. Я не знаю. И насколько я понимаю, он тоже не знает. Стараюсь об этом не думать, как и о том, что есть комнаты в моем доме, в которые я ещё не заходила. Не могу. Прости, Прим. Твоя сестра совсем расклеилась. Я беру тряпки, набираю воду и начинаю убираться. Снимаю занавески. Стараюсь залезть в каждую щель тряпкой, снимаю паутину. Попутно у меня что-то падает, и я нещадно ругаюсь. Со стороны, наверное, это выглядит как шоу. Но мне уборка даже помогает, до тех пока я не открываю шкаф с одеждой. Я думала, что смерть Цинны я уже приняла. Но он оставил после себя столько прекрасных вещей. И каждая из них отдается во мне болью. Я беру одно из платьев, кладу его на постель, затем сворачиваюсь клубочком рядом с ним, и начинаю плакать. Горько, безутешно, но так необходимо. Я не замечаю, как засыпаю. Сквозь сон, я слышу как кто-то входит в дом, открываю глаза. Я всё ещё в комнате, на мне куча пыли, и я обнимаюсь с платьем. А ещё мне безумно холодно. Потому что окно я так и не закрыла. Дура. Я кричу, что скоро спущусь, а сама шмыгаю в ванную и осматриваю себя. Ну, в целом, могло быть и хуже. Быстро моюсь в душе, надеваю чистую одежду, попутно собираю все тряпки после уборки и иду на первый этаж. К удивлению, на кухне я обнаруживаю не Сэй. Хеймитч, а за ним стоит недовольный чем-то Пит. — Извини. — он тихо шепчет мне. — Солнышко, ты уже тут. — кажется, Хеймитч тоже чем-то недоволен.- Детка, ещё раз увижу открытые настежь окна в спальне в начале весны больше чем на пару часов — поселюсь у тебя дома и буду следить за каждым твоим шагом. Поняла? — Какого черта? Мне уже нельзя окна помыть? — начинаю возмущаться, но тут же предательски начинаю кашлять. Сон с открытым окном точно не повлиял на меня положительно. — Можно, только не забудь их потом закрыть. А то мне очень не хочется никуда переезжать — откуда он вообще узнал? Ах да, Пит — Ябеда. — говорю я первое, что пришло мне в голову. Даже Пит теряется. Потом он берет себя в руки — Ну извини, не хочу есть с человеком и бояться подцепить простуду или чего похуже. Я опять начинаю кашлять, но на этот раз, скорее, от удивления. — В смысле есть с человеком? — Я смотрю сначала на него, потом перевожу взгляд на Хеймитча. — Объяснишь? — получилось немного более резко, чем я хотела. Надеюсь, Пит не обидится. Совместные приемы пищи меня даже порадовали. Немного. — Я вчера тебе говорил, что будем ужинать вместе. — Хватит решать всё за меня. — Ты против? — Нет — отрезаю я, с грохотом отодвигаю стул и сажусь на него. — Вот и отлично. — Хеймитч повторяет моё движение. Мы сидим, буравя друг друга взглядом. Наверное, долго. Потому что Питу приходится кашлянуть, чтобы обратить на себя внимание. — Ты тоже садись — рявкаем мы одновременно — Потрясающе. Чувствую, что меня ждёт лучший ужин в моей жизни. Я ухмыляюсь и кое-что вспоминаю — А что есть-то будем? — Ты — хозяйка, вот и думай. — бурчит Хеймитч. Вся ситуация похожа на абсурд, и мы втроем начинаем смеяться. Затем я достаю из холодильника то, что оставила Сэй утром. Мне начинает помогать Пит. В тишине мы подогреваем еду, и раскладываем всё по тарелкам. Я ищу хлеб по полкам, но понимаю, что его — нет. — Извини — говорю я Питу — я не знала, что хлеба нет — Ну, надеюсь, переживу как-нибудь — он выглядит слегка удивлённым, видимо, не думал, что я могу помнить такие подробности. Я снова сажусь за стол и бросаю — Хеймитч, на тебе — посуда. — Уже не бурчишь? — ухмыляется он, а потом добавляет — а я-то думал, что навсегда избавился от этой обязанности. — Ну извини, сам предложил ужинать вместе. — Ладно, ладно — он поднимает руки вверх, и как бы невзначай говорит — вот был бы ужин из свежей дичи, ммм, я бы тогда и приготовил его… — Ты, конечно, извини, но тебе готовку я точно не доверю, не хочу потом лежать с отравлением — ухмыляюсь я — Ну, я бы тебе тоже не особо доверял готовить — подмигивает он Мы одновременно поворачиваем головы к Питу, он сначала не замечает, а потом понимает, что мы от него хотим. — Ну уж нет. Я лучше буду печь пироги и хлеб. А с готовкой сами разбирайтесь. — Прям будешь? — с надеждой спрашиваю я, он немного замешкался — Знаешь ведь, что еда без хлеба не еда.- как бы невзначай произносит он. — Ладно, твоя взяла. А заявки принимаются? — Какие заявки? Я немного смущаюсь, но всё же собираюсь с духом и произношу: — Я бы с удовольствием поела сырных булочек. Пит и Хеймитч начинают смеяться. — Что я такого сказала? — Хорошо, Китнисс, — Пит делает паузу, а потом говорит с вызовом — но после того, как я получу ужин из свежей дичи. Я возмущена, но начинаю улыбаться. Возможно, не всё потеряно. — Ну, если я не разболеюсь окончательно, то попробую завтра дойти до леса, а мясо попрошу приготовить Сэй, раз уж мы с Хеймитчем криворукие — Я такого не говорил. И вообще я же без вас как-то справлялся. — говорит он наигранно обиженно. — Ничего, я как-нибудь накормлю вас обоих. — Сначала посуду помой. — а сама уже вовсю смеюсь. Спустя некоторое время Пит всё же спрашивает — Ты ещё не была в лесу? — Я… не дошла. Не после того, как увидела… — я говорю максимально обтекаемо, но Пит бьёт по больному, хорошо, что я уже доела — Братскую могилу? — Да. Я встаю со стула и кидаю: — Думаю, после того, как поедите и помоете посуду, выход найдёте. Сама же поднимаюсь в свою комнату, и начинаю раскладывать все вещи по местам. Спустя время я слышу стук, видимо, кто-то уже ушел. А потом шаги по лестнице. Видимо, Хеймитч. Но нет. В проёме двери стоит Пит, скрестив руки на груди. Он некоторое время с интересом наблюдает за мной. — Не забудь брать трубку, когда тебе звонят. А то Аврелию придется ехать сюда. Я ничего не говорю в ответ, и он спускается вниз. Я жду звук закрывающейся двери, но не слышу. Я сижу на том же месте, когда понимаю, что Пит стоит и держит кружку с чем-то теплым в руке. Он ставит её на тумбу возле кровати и перед тем, как уйти, тихо произносит. — И закрывай окна, на улице холодно. Не заболей. Наконец, он уходит. Я слышу, как закрывается входная дверь, но я не могу заставить себя пошевелиться. Такое простое действие, а выбило меня из колеи. Питу тоже тяжело. Но он выкопал примулы и посадил их возле моего дома. Наверняка был в городе и видел то, что осталось от пекарни. У него никого не осталось. Но вот он здесь. Живёт, иногда улыбается. Интересно, какой он сейчас. И как он это выдержал. Когда-нибудь я точно у него это спрошу. Не знаю. Я в замешательстве раскладываю по местам вещи и беру кружку в руки. В ней, оказывается, теплое молоко и, судя по запаху, добавлен мёд. Он снова сделал первый шаг ко мне навстречу. Вот такой уж Пит. Не то что я. Я выпиваю молоко, и иду отогреваться в душ.