Я буду жить?

Просыпаюсь в той же позе. Меня несколько успокаивает отцовская куртка, как будто та прошлая я еще жива. Наконец, я решаю, что нужно бы выйти во двор. Когда я это делаю, я чувствую лёгкий весенний ветерок и солнце, которое не сжигает дотла, а только мягко нагревает землю и дает природе пробудиться. Я чувствую, что и мне пора оживать. Прим этого бы хотела, как и остальные. Я повторяю их имена. Финник. Солнечный и кажущийся таким беззаботным, но очень травмированный. Боггс, в один момент он напомнивший мне отца, и честно, я хотела бы узнать его лучше. Какой он человек? О чем он мечтал? Помимо революции и жизни в дистрикте 13. Прим, отец, Рута, Цеп, Мэггз, Цинна. Я повторяю снова и снова их имена, как молитву, но они не услышат, не оживут. А я да. Я должна. Хотя бы ради них. Они отдали всё. Я должна жить. Я долго стою, потом понимаю, что устала и сажусь на крыльцо. Я наслаждаюсь свежим воздухом, пока наконец не приходит Сэй. — Китнисс! Только не говори, что ты целый день здесь просидела, ты так заболеешь. — Прости. — Ладно, пойдем внутрь и я тебя напою горячим чаем, и приготовлю поесть. Впервые мне страшно заходить в этот дом. Он неживой и от него веет смертью. — Китнисс? Ты заходишь? — я сбрасываю оцепенение и иду следом за Сэй на кухню, сажусь за стол. — Ты в последнее время изменилась — тихо говорит Сэй. — Наверное — Я не знаю, как это объяснить. — У меня появилось чувство, что я должна жить. — возможно, это влияние таблеток, думаю я уже про себя, ну и пусть. — Конечно должна, солнышко. Конечно. — она произносит это с улыбкой на лице. — Спасибо, что заботишься обо мне. — Китнисс, прекрати. Если бы не ты, то моя внучка… — она закусывает губу, но я понимаю, что рано или поздно девочка попала бы в список детей, которые потенциально могли бы оказаться трибутами. Голодные игры. Теперь их нет. — Как дела в городе? — я стараюсь перевести тему, но делаю ещё хуже. Города-то больше нет. — О, всюду работают люди, чтобы наконец найти всех, кто не выжил и проститься с ними, чтобы они… обрели покой. Знаешь, многие ведь вернулись сюда после войны. Для меня это звучит как откровение. Я бы не возвращалась, но мне не дали выбора. У меня никогда не было выбора. Но люди по собственной воле вернулись, чтобы что? Бередить раны и похоронить себя? Нет, чтобы заново начать жить. И повторяю свой вопрос вслух. — Почему? — Что почему? — Почему они вернулись? — Потому что это их дом, солнышко. — она объясняет это мне так мягко, будто объясняет какую-то простую истину несмышленому ребёнку. — А почему вернулась ты? — Ну… — она задумывается — кому я нужна в Капитолии? да и где-либо в Панеме? Я здесь родилась, это мой дом и я очень люблю его. К тому же тут мне проще следить за внучкой. — она ненадолго умолкает — Знаешь, она — единственное, что у меня осталось. А ещё… я могу быть полезной и приглядывать за тобой и Хеймитчем. Она ставит тарелку с рагу на стол. — Ты поужинаешь со мной? — я тихо спрашиваю её. — Не могу, я подожду, как ты поешь, а потом зайду к Хеймитчу и потом к себе. — Хорошо, спасибо Я медленно жую мясо и наслаждаюсь его структурой и мягкостью. Я осознаю, что впервые за несколько месяцев я чувствую вкус еды. Это удивительно. Это ощущается так, будто в меня потихоньку вливается жизнь. Когда Сэй уходит, я иду в гостиную и засыпаю на кресле у камина. Утром я смотрю на нераскрытые письма. Беру одно из них. От матери. Я пытаюсь сосредоточить взгляд на буквах, но они предательски расплываются. Я замечаю, что помимо моих слез, есть давно высохшие капли. Видимо, мама тоже плакала. Всего несколько строчек. «Китнисс. Прости меня. Я знаю, что не заслуживаю тебя. Но я не могу. Не могу вернуться. Прости. Прости меня. Постарайся начать новую жизнь. Живи ради себя. Не ради кого-то. Я горжусь тобой. Это я не уследила. Это моя вина, что всё вышло так. Ты сделала всё, что могла. Не вини себя, ты не виновата. Ни в чём. Каждый сделал свой выбор. Ты сделала всё правильно. P.s. Я всегда буду любить тебя. Набери меня, когда сможешь. Я буду очень ждать.» В конце написан номер телефона. Так мало. Но при этом каждое слово отзывается огромной болью и благодарностью во мне. Я выбираю слёзы. Иду к телефону и дрожащими пальцами набираю номер. — Больница №4, дистрикт 4, администратор Гэри, слушаю — раздается громкий радостный голос. — Позовите, пожалуйста, миссис Эвердин. — моё сердце готово выпрыгнуть из груди — Кто её беспокоит? — Китнисс Эвердин. — Да… Хорошо, посмотрим, что я могу сделать, подождите, пожалуйста. Мне нужно связаться… — я прям ощущаю, как меняется настроение Гэри. Мне хочется завершить звонок и положить трубку, но я продолжаю ждать. Спустя несколько минут я слышу такой родной голос. — Китнисс? — я ничего не говорю, не могу. Я должна взять себя в руки и рассказать, что со мной всё хорошо, но вместо этого я начинаю плакать — Прости, мама. — единственное, что мне удается выдавить из себя. — Китнисс, дорогая. — я слышу, как и мама тоже начинает всхлипывать. Да, собралась. Взяла я себя в руки. Молодец. Так держать. Мы так и плачем минут 5, не меньше, пока она наконец не начинает говорить. — Китнисс, это ты меня должна простить. Я тебя бросила. Снова. Все мои извинения — пустышки. Но я не могу там жить — она делает паузу — Я хотела забрать тебя с собой, мне не позволили. Прости. — Я выкарабкаюсь. — твердо говорю я — Я знаю, ты — сильная. Самая сильная из всех, кого я знаю. Помни об этом. Не ставь на себе крест, пожалуйста. Живи. — Я долго молчу, опять пытаясь не заплакать и наконец говорю — Можешь иногда звонить мне? — Конечно. Китнисс. Прости, что я такая никудышная мать, но я люблю тебя и буду всегда тебя любить. Я кладу трубку. После разговора с матерью во мне разрушилась ещё одна стена. Я не могу винить её. Она просто такая, какая есть. Сломанная системой, войной и смертями мужа и ребенка. Я чувствую в себе силы выйти во двор и, возможно, даже пройтись по улице. Далеко, правда, не ухожу. Встречаю по дороге Сэй. Вид у неё довольно встревоженный, но когда я пытаюсь узнать, в чем дело — она не говорит. Она готовит мне и после обеда уходит. Я снова просматриваю почту. Забавно, нахожу письмо-приглашение от Плутарха. Он действительно предложил мне участвовать в музыкальном шоу. От абсурдности идеи я начинаю смеяться. Впервые за очень долгое время. Правда, это больше похоже на истерику. Кажется, я действительно больна. В таком состоянии меня застаёт Хеймитч. Вид у него ужасный. Он смотрит на меня, как на сумасшедшую, а я не могу остановиться смеяться. Кидаю ему письмо Плутарха. — Прочти. Теперь он тоже начинает смеяться. Так мы и сидим, пока у меня не начинает от смеха болеть живот — Мда. — тяжело вздыхает Хеймитч — а, говорят, в играх нет Победителей. — А он в них никогда и не участвовал. Так, организатор и наблюдатель — вторю ему я. Хеймитч откладывает письмо — Сэй была права. Тебе стало лучше. — Спасибо. Завтра хочу вот прогуляться до леса. — Уверена? — Да. — Это хорошо. Только ТАК — он указывает на мой внешний вид — не выходи, а то дети пугаются. Я сегодня краем уха услышал, как кто-то говорил, что в твоем доме живет привидение, которое ест детей. — Ты себя давно-то видел? — но меня задевают эти слухи. Пусть только подойдут к дому, действительно съем. — О, тебе точно лучше, ну, тогда я могу со спокойной душой уйти в запой. — он собирается уйти, но я его останавливаю. — Скажи… — я не могу начать разговор, буквы никак не могут связаться в слова и предложения — Пит… — Судя по тому, что я знаю, ему лучше. — Серьезным тоном произносит ментор. — Спасибо тебе. — я еще какое-то время молчу, а потом произношу — Может, тоже попытаешься жить? Он молча смотрит на меня, словно думает, что мне ответить. — Не забудь принимать лекарства, солнышко. — кидает он мне напоследок и уходит Я долго смотрю ему вслед и не замечаю, как засыпаю. Мне снится кошмар, снова. Он такой же изматывающий как и все они, только теперь его некому отогнать. Я резко просыпаюсь, на улице начинает светлеть. Без Пита одиноко и холодно. И я твердо решаю, я должна помочь себе. А потом помочь ему. Я сажусь, уткнувшись лицом в колени. Я — Китнисс Эвердин. Мне 17 лет. Я- бывший символ революции, но я выжила и я буду жить. Ради себя. И я знаю, с чего я должна начать. Наконец-то я это знаю.