Чистокровный

      Наблюдать за спящим парнем для Минхо виделось чем-то сродни вуайеризму, хотя ничего такого он и не делал, даже не помышлял, однако щёки полыхали стыдом слишком болезненно. Ему чудилось, будто он подглядывал за чем-то чрезмерно интимным: желанным сном, дарованным после пережитой опасности. Кролик тоже порицал это и гневно стучал лапой по клетке, словно внимание к себе привлекал, ведь у Ли чуть ли слюна не текла по подбородку от столь умилительно сопящей омеги, лежащей на его постели, в его халате, под его одеялом. Очнувшись от созерцания невероятной нежности, пусть немного и опьянённой небольшой дозой алкоголя и грубой боли, Минхо поторопился покинуть спальню и вечно недовольного кролика с собой прихватил. Устроился на кухне, открыл ноутбук с осточертевшей выпускной работой и постарался ей проникнуться, но заполошно стучащее сердце не позволяло сосредоточиться ни на одной букве. Телефон молчал, тёмная ночь сокрывала в своём бархате улицы несмолкающего Сеула, а пушистый снег продолжал сыпаться за окном с разверзнувшихся небес, подхватываемый вновь загорающейся метелью. И за этими вихрями Ли следил с неким интересом, ведь ранее никогда не видел настолько мощной и ледяной зимы. Она пугала, холодила и колола кожу морозом, стоило покинуть стены тёплой квартиры, за коммунальные услуги которой, вероятно, придётся выложить все сбережения, ведь подогрев пола никогда не отключался. За невесёлыми, безликими в своей неопределённости мыслями Минхо не сразу расслышал тихий зов, доносящийся из собственной спальни. Мяучащее «хён» неаккуратно пробивалось под кожу и вызывало по ней же тысячи волн мурашек, что аж в шею отдавало странными импульсами. Поэтому ведомый, взвинченный резким ощущением чего-то пугающего, Ли, пошатываясь, поплёлся в свою комнату и замер на пороге.       Джисон сидел на кровати, свесив стройные ноги, и с явным страхом смотрел на вошедшего Минхо, будто дыхание даже задержав. За те короткие встречи, связавшие их двоих душами и сердцами, Ли не мог припомнить таких эмоций на юном лице. Но, словно озарение, на него снизошло воспоминание о дне «коронации» Хана. Круглые глаза, казалось, были наполнены слезами, плечи заметно подрагивали, а пальцы рук нервно сминали ткань мягкого халата, как будто это могло помочь успокоиться. Из первых предположений, какие поселились в голове Ли, ведь, отчего-то, подойти он не решался, такое поведение оправдывалось пережитым страхом. Восемь альф против одной омеги, пусть она и обладала огромной силой, то всё ещё оставалась омегой, ничуть не ожидавшей такой «встречи» поздним вечером. Вторым, засевшим в подсознании, стало распознание телом жгучей боли, потому что за те несколько часов сна оно не могло восстановить потерянные силы и начать медленное исцеление — Бан Чан много рассказывал про такую особенность, как только научился обращаться волком. Третьим предположением зацвело понимание того, что они вдвоём. И это пугало и Хана, и самого Минхо. Потому что даже отсутствие сладкого запаха не спасало стучащее равно и остервенело сердце: оно всё ещё желало дотянуться до горящей, самой яркой звезды этого мира. Мира Ли Минхо. — Ты… Ты звал? — взволнованно Ли облизал пересохшие в момент губы, но даже не шелохнулся. Боялся. Сам только не понимал чего. — Или мне… — Звал, — еле уловимый кивок головой. — Тебе плохо? Болит рука? Тебе страшно? Ты чего-то хочешь? — затарахтел Минхо, обливающийся холодным потом под натиском молящего взгляда. Ему нельзя было находиться около Джисона, потому что тело вытворяло нечто непонятное, что аж ноги дрожать начинали. Запретная омега была слишком близко, и внутренний альфа просыпался в невнятном вое от этого. — Что мне сделать для тебя? — Я-я-я… Мне хочется попросить разрешения. У тебя. Только твоё согласие нужно. — Разрешение? — похлопал пушистыми ресницами Ли. — На что? — Можно я буду собой?       Вопрос загнал и без того загнанного Минхо в ступор. Поведение Хана придавало этому всему ещё больше оттенков непонимания: он нервно прикусил нижнюю губу и потупил взгляд, чуть сжимаясь всем собой, словно его могли за это ударить. Такие действия заставляли напрячься, потому что отчётливо осознавалось то, что всё не так просто, и что вопрос явно имел не то значение, какое можно было бы ему дать. На ватных ногах Ли подошёл к кровати и присел на корточки, чтобы заглянуть в чужие глаза. Те были обычными, без проблесков золотистого свечения, чуть раскосые и наполненные стыдом и смущением. Рука как-то интуитивно опустилась на острую коленку, спрятанную за тканью халата, и слегка погладила, будто сам Минхо хотел показать то, что был готов услышать продолжение просьбы. Джисон судорожно втянул в себя воздух и покраснел ушами, неловкость даже чувствовалась в пространстве между ними. И это заставляло потеряться — Хан был слишком разным. — Я хочу быть простой омегой. Не вожаком, не сопроводителем, и даже не тем, кому что-то предначертано. Сейчас я хочу быть собой. Могу ли? — Ничего не понимаю, — честно ответил Минхо. — Зачем ты у меня такое спрашиваешь? Конечно, ты можешь. — Просто, ох, — дрожащей рукой Джисон откинул светлые волосы дальше от своего лица и уже серьёзно посмотрел в ответ на озадаченного парня, — несколько дней я… Я сдерживаю свою течку. И больше не могу. Хочу отпустить себя. — Ты сдерживаешь течку? — икнул Ли и осознал, что сам себе напоминал попугая, повторяющего услышанные фразы. — Как? Зачем? — Звёзды сказали, — мягкая улыбка. — Они сказали, что если я продержусь, то меня ждёт что-то хорошее. А кроме как отсрочить течку, мне ничего в голову не пришло, и теперь я рядом с тобой. Это же хорошо? — Джисон вновь переменился в эмоциях. Вновь выглядел напуганным и расстроенным. Вновь становился для Минхо чем-то сказочным. Ведь глаза, всего лишь на мгновение, отразили сущность поцелованной звёздами омеги. — Я могу расслабиться? Ты мне позволишь это? — Но… Но я же альфа. И если буду рядом… С течной… Впервые… — Минхо представлял масштабы проблемы в голове и начинал паниковать. Сейчас всё не казалось таким, как в тот гон. Оно ощущалось более реальным, потому что Ли был собой. Почти. Альфа внутри него скулил громко, ожидая. — И запах проявится? — Да, тот, который чувствуешь только ты. Мой истинный запах. — Я сорвусь, Ханни. Если почувствую его, тебя, то сорвусь. Ты это понимаешь? — рука продолжала оглаживать коленку, только теперь чуть более настойчиво. — Этого нельзя допустить. Я уже чувствую тебя. Тепло твоего тела. Тогда ты сказал, что нам нельзя… — Я понимаю. И хочу. Просто мне нужно твоё разрешение, — выдохнул Хан, когда тонкие пальцы по ткани халата скользнули выше, к бедру. — После той прогулки, я много думал. О том, что ничего не знаю об обычной жизни. О том, что такое быть с тем, кого желает сердце и душа, кого просит тело. О том, что такое беззаботно просыпаться по утрам и не отдавать себя тренировкам контроля собственного организма. Ничего не знаю о том, что является нормальным. А потом, когда я оказался в том аду, где меня пытались подавить феромонами и притронуться, то понял, что боюсь с кем-то оказаться в одной постели. Что меня принудят к соитию. Ради рождения потомства. А оно будет именно так. Даже если это не Ёнгук. Появится другой альфа. И оно всё же случится, — тихо, словно постыдное признание, каждое слово слетало с губ и было поймано взволнованным Ли. — Пусть всё странно, непонятно, но я хочу, чтобы ты был тем, кто притронется ко мне. Первый. Как тот первый поцелуй. Я жил им каждую секунду, вспоминал его, а потом ты подарил мне ещё один. И твой запах полыни… — шумное, затруднённое дыхание от переизбытка насыщенности аромата. — Если моя судьба уже решена, то лишь вопрос времени, когда мне сделают больно. — Тебе не сделают больно, — заверил Минхо и поднялся с корточек, чтобы сразу же сесть на кровать рядом с Джисоном. — Отпусти себя. — Я всю ответственность возьму на себя. Понесу наказание, ведь оно точно будет от моего отца. Но я так хочу побыть простой омегой. Нужной. Желанной тем, кто желанен мной. — Отпусти себя, не думай, — прошептал Ли на самом низком уровне слышимости, почти одними губами, на какие и опустился мерцающий золотом взгляд. — Я не отдам тебя. Не отдам. Никому. Даже если пойду против всей стаи. — И даже поцелуешь? Сейчас.       Вместо ответа или кивка Минхо просто улыбнулся и подался вперёд, соприкасаясь губами легко, почти невесомо. Веки Джисона тут же сомкнулись, и его корпус тоже дёрнулся в сторону слабого касания, чтобы придать ему более осязаемый оттенок. Он не хотел разбираться в причинах своей тяги, привязанности, острой симпатии. Его голова просто устала каждую ночь вырисовывать образ одного и того же человека; воспроизводить звук жаждущего рычания; вспоминать ласкающие руки на своём теле, горячие, осторожные. И то ощущение защищённости рядом с Минхо ничего не могло заглушить. С ним Хан просто был собой. И в течку, вызванную именно Минхо, так сильно желал аромат полыни с нотками сухостоя в своих лёгких, что выл отчаянно в подушку, потому что помнил правила, рамки, законы. А теперь стало плевать — брак ради потомства явно больнее наказания за провинность. Три года мучений, какие продолжали бы тянуться во времени, если бы запретный плод так и остался не надкушенным. Что-то внутри твердило о верности принятого решения, но и мораль вопила о подлости: не для этого он был рождён. Поэтому из горла и вырвался скулёж расстройства, но тотчас оказался поглощённым мягкими губами Ли. — Расслабься, я совершу эту ошибку с тобой. Не откажусь от тебя, хотя нужно, — чуть отстранился Минхо, только чтобы посмотреть в чужие глаза. — Слишком долго мечтал. И ты опять сам пришёл ко мне. В этот раз не сбежишь. — Я не собирался сбегать.       Осторожно и будто боязливо Хан устроил свою руку на чужом затылке, слегка пальцами в волосах путаясь. Прислонился лбом ко лбу альфы и закрыл глаза. Отпускал себя. Медленно. Пугливо. Потому что боль могла расцвести в любой момент. И запах вспыхнул беспощадно резко, красочно, насыщенно, мгновенно забивая нос Минхо, чей взор стал кроваво-красным от долгожданного момента. Самое сочное, красное, вкусное яблоко оказалось прямо в его руках. Оно пылало жаром. Оно просило, чтобы его попробовали. Потому Минхо и не позволил себе отказаться в жажде съесть самый любимый фрукт. А Джисон лишь пальцами в чужое горячеющее тело впивался и поскуливал слабо, позволяя волнам неприятных ощущений физиологии разбирать его кости, прежде чем сгореть во грехе и страсти. Разрешал природе подавлять сознание, хотя одной мысли о том, что именно ему хотелось сделать с Минхо, хватало, чтобы понять, что он уже давно был не в себе. Поэтому и жар лихорадочный не казался наказанием, дрожь от волнения и желания принималась как должное, и даже выделяющаяся смазка не раздражала так, как в обычные течки. Смущение не душило от издаваемых нечеловеческих звуков, рвущихся из собственного горла. Не давило ничуть, когда чужая горячая ладонь коснулась обнажённой кожи шеи, потирая интуитивно то место, где пахучие железы располагались. Только от такого простого действия Хан простонал: его не касались так нежно никогда. И горящий взор вскинул на Ли, на мгновение испугавшись быть отвергнутым, но столкнулся лишь с утонувшими в зареве радужками чужих глаз, смотрящих с восхищением. — Красивый, — томно прошептал Джисон, стоило торопливым пальцам потянуть ткань халата вниз, дабы покатые плечи оголить, открыть доступ для рваных поцелуев, чувственных в своей яркости. — С тобой хорошо. — Будет лучше, — низко отозвался Минхо, нежелающий хоть как-то себя контролировать в изучении дрожащего тела. — Самоуверенный, — рассмеялся тихо Хан, но тотчас сорвался до просящего скулежа, ведь руки на талию улеглись, сжимая и ближе притягивая, а чужие губы ласково по коже рассыпали нежность. — Я чувствую тебя, — зазвучало растерянно, и Ли даже отстранился в каком-то неверии. — Это возможно? Я чувствую то, что ты хочешь. Как ты хочешь. Будто твой запах во мне уже. — Не знаю. Я никогда не был так близок с кем-то. Особенно в течку, — Хан старался обдумать услышанное, но его голова шла кругом от полыни и сухостоя, что так охотно сплетались с яблочной сладостью. — Прикоснись ещё.       Дрожащими от предвкушения большего руками Джисон развязал пояс на халате и выпутался из него, чуть зажмурившись от боли в ране, сочащейся тканевой жидкостью. Но быстро отвлёкся, представ полностью нагим перед голодным взглядом. Ведь Минхо смотрел на это с упоением и вожделением, словно запоминал каждый открывшийся изгиб красивого тела, ещё более пленительного, чем в самой яркой фантазии. Рельефную грудь можно было рассмотреть, прикоснуться к ней, провести пальцами по мягкости, слегка цепляя короткими ногтями тёмные соски. На что тут же отзывались судорожными, протяжными выдохами; прикрытыми веками с трепещущими на них длинными ресницами. Можно было спуститься ниже, к узкой талии, кажущейся чрезмерно хрупкой на фоне широких плеч — и таковой являлась, когда Ли уложил на неё свои руки, направляемые Джисоном. Жар чужого тела, казалось, мог растопить тот лёд за окном, оставить ожоги не только на коже, но и на сердце, и Минхо этому радостно поддавался. Принюхивался к запаху выделяющейся омежьей смазки, какой был ещё слаще, чем аромат самой омеги, и рычал, звереющий от столь многих чувств и эмоций, порождённых внутри одними лишь касаниями. Теперь он почувствовал истинную жажду по Хану. И уже не представлял, сможет ли её хоть когда-нибудь заглушить. Его пальцы мяли податливость, очерчивали изгибы, проявляющиеся слишком ярко мышцы от неконтролируемого напряжения — и на каждую манипуляцию слышал отзывчивый стон. Такого же жаждущего, как и он сам, Джисона. Кто чувствовал рвущийся из собственной груди огонь, распаляемый всё сильнее болью в самом низу живота, поэтому рвано подался вперёд и поцеловал застывшего в созерцании смуглой кожи Минхо. — Нетерпеливый, — после невозможно неумелого, но жадного поцелуя выдохнул Ли и перетянул Хана к себе на колени, рук с талии не убирая. — Три года. Два гона. Два поцелуя. И запретные прикосновения под покровом ночи, — перечислял после каждого короткого соприкосновения губ Джисон. — Да, я хочу почувствовать всё.       Минхо одну руку отнял от пышущего нездоровым пламенем желаний и течки тела, чтобы приласкать омегу по голове. Пропустить сквозь пальцы светлые волосы, что даже в полумраке комнаты, разрываемым лишь свечением напольных лент, переливались серебром. Золото в глазах, серебро в волосах, пламя в душе и жажда в сердце: наипрекраснейшая картина. Мягкость локонов сводила с ума, а прикрывающиеся, по-кошачьему щурящиеся глаза и вовсе заставляли чуть ли не выть в голос. Самое восхитительное создание, какое только могла породить безжалостная природа, сейчас сидело на коленях и ластилось. Смазкой пачкало серые штаны Ли, тихо постанывало и отдавалось всецело и полностью. Но не только Минхо любовался внеземной красотой, Джисон ничуть не отставал. Он повидал много альф в своей жизни, но первый раз, единственный раз, который сразу сердце отнял и нитями привязанности пронзил каждую клеточку тела, видел такого необычного, мягкого и в то же самое время мощного альфу. Понимал, что Минхо не осознавал своей силы, не мог даже представить, насколько его внутренняя мощь велика, и это пленяло, заставляло задыхаться, потому что Хан знал. Но чувствовал к себе невероятную нежность, даже тогда, в гон, когда острые когти запросто могли вспороть его плоть, руки касались аккуратно, бережно, словно к самому хрупкому творению. Как и сейчас.       Зарево в глазах лишь сильнее раскалялось при растущей насыщенности сладости, и оно пугало, пугало желанием увидеть больше, довести сильнее, потому что так не должно было быть. Уж Хан этому внимал. Оттого и интерес был сильным: насколько всё будет так, как ему представлялось ночами. Поэтому он толкнул Ли с силой, уложил на постель и склонился, раздаривая поцелуи всему фарфоровому лицу и плотной шее. Только бы вырывать из чужого горла рычащие, хныкающие, молящие звуки. Почувствовать резкое сжатие собственных ягодиц, скорее неосознанное, чем нарочное, но желанное обоим, ведь возбуждение чудилось уже запредельным. Время изучения друг друга закончилось. Джисон хотел его завершить, потому что чувствовал, как уже совсем скоро превратился бы в ноющее, выгибающееся создание. Даже будучи чистокровной омегой, способной контролировать каждый процесс в своём теле, течка возвращала к природе, указывала на занятое место: быть нуждающимся в альфе и его узле. И Минхо улавливал эту спешку, дрожь более яростную, видел помутневшие глаза от желания, чувствовал феромоны, что уже под кожу забрались. И сам безумству поддавался. На призывно отставленный зад, где покоились собственные руки, тоже нашлось воздействие. Средний палец быстро и осторожно прошёлся по ложбинке между ягодиц, собирая смазку, подушечкой коснулся сжимающегося ануса, но не проник. — Ну же, — Хан вскинул непонимающий взор на изнывающего Ли и бёдрами покачал, словно насадиться хотел. — Альфа! — Презервативы нужны. У меня нет, — что-то рациональное ещё гудело в голове, но Джисон рад этому не был. — Не нужны. Мой организм очищается перед каждой течкой, если ты этого боишься. — Я не к этому, — тяжёлый выдох от нуждающихся движений на своём теле в попытке заполучить и трение, и проникновение. — Я про…       Договорить не дали: Хан впился поцелуем в раскрытые губы и юрким языком сразу в рот проник, покачиваясь сверху, чтобы собственный член соприкасался с полностью одетым телом. Не такой уж и робкий Джисон терял терпение, начинал скулить громко, хоть и старался себя сдержать, получалось только плохо. И тогда Минхо всё же надавил сильнее пальцем, легко скользнувшим во влажное нутро, что вызвало гортанный стон, тут же пойманный встречным стоном. Хан дёрнулся, отстранился резко и прогнулся в спине, руки устроив на широкой и массивной груди Ли, как только палец вошёл по костяшки. Он никогда не делал с собой такого, хотя порой очень хотелось, и никогда никому в этом не признался бы, что даже самое яркое возбуждение от воспоминаний о Минхо пережидал, концентрируясь на фальшивой сущности и мятном запахе. Оттого это всё казалось невообразимо приятным, нужным, до мурашек потрясающим. И вызывало почти крики, как только альфа начал двигать им внутри, прежде чем добавить ещё один палец. Тело поддавалось на манипуляции, готовое принять больше, и осознание этого срывало голову. Что Минхо просто мог бы прямо сейчас войти в Джисона без этой растяжки, но то, как Хан стонал, подавался назад, и короткими ногтями царапал его сквозь одежду — было намного приятнее ожидания полноценной близости. Омеге нравилось. Её глаза переливались мерцанием, быстро сменяли цвет от карего к золотистому и даже в чёрный срывались. — Мне надо раздеться, Джисон, — позвал разморенного и скулящего Хана Ли, размеренно двигая в нём пальцами. Его самого разбирала дрожь от наслаждения в наблюдении за эмоциями на юном лице, за цепкими пальцами, хватающимися за ткань футболки, за нетерпеливыми движениями бёдер. — Ханни. — Что? — голос сиплый, чуть сорванный от чувственных стонов. — Слезь с меня. — Нет.       Минхо вытащил перепачканные пальцы под гневное рычание омеги и ловко опрокинул её саму на постель, прежде чем подняться. Отвлёкся лишь на несколько минут, чтобы привести одурманенную сладостью голову в порядок, рассмотреть влажные от чужой смазки штаны и попросту избавить себя от одежды. Когда Джисон уже успел устроить полнейший хаос на кровати: обложился подушками, скрутил одеяло и устроился в этом ворохе, в самом его центре. Поглядывал на Ли через плечо, заняв коленно-локтевую, но как только словил на себе взгляд красных глаз, то прижался плечами к простыне, расставил ноги шире, оттопырив ягодицы. И стоило Минхо подумать о том, что перед ним самая порочная картина, какую доводилось видеть, так в тот же миг Джисон застонал призывно. Моляще. Его тело дрожало, по внутренней стороне бёдер текла смазка, острые лопатки выпирали через кожу, грозясь её прорвать, пальцы на ногах поджимались — он ждал. И Ли сдался, окончательно, хотя так жаждал растянуть момент. — Моя омега гнездо сделала? — парень сам не узнавал свой голос, насколько сильно он пропитался хрипотцой. Вроде нужно было рассмеяться с неуместной фразы, но ему отозвались звонким стоном.       Он забрался на кровать и руками огладил накаченные ягодицы, чуть их раздвигая, чтобы теперь полноценно полюбоваться гладкостью, сжимающимся сфинктером и вытекающей из него смазкой. Не сдержался, погрузил внутрь пальцы и вырвал протяжный стон из Хана. Всё чудилось очередным мокрым сном. Но таким реалистичным, отчего Ли и сделал то, что в голове промелькнуло: склонился и провёл языком от поджавшихся яиц до ануса, чуть кончиком в него толкнувшись — сладко. У Джисона когти вырвались от этого действия, послышался треск ткани — подушка была уничтожена. Звонкий стон вновь забился в уши, а тело под власть судорог отдалось. Было невыносимо хорошо, что Ли даже пришлось по пояснице Хана погладить, успокоить. Не позволить сойти с ума от обилия всего происходящего. — Никогда не думал, что моя омега настолько отзывчивой окажется. — Твоя? — смог выдавить Джисон, чуть вернув себе самообладание. — Моя, — сразу отозвался Минхо. — Самая лучшая, самая желанная, самая сладкая. Лишь моя.       Тело Джисона задрожало сильнее от услышанного. Ему пришлось уткнуться раскрасневшимся лицом в остатки подушки и скулить туда, потому что неожиданно расцвело смущение от столько ласковых слов, слов собственничества, присвоения. А потом он ощутил, как из него вытащили пальцы, но тут же прислонились горячей головкой члена и несдержанно толкнулись. И тогда поняли оба: насколько они были возбуждены. Слившийся воедино стон разорвал тишину комнаты, когда Минхо вошёл полностью, а Джисон слишком сильно сжался вокруг, потому что тут же кончил. Полынь подавляла его, и он даже не пытался сопротивляться, однако для него это было слишком. Всего было слишком. Не думал, что одного полноценного проникновения будет достаточно, чтобы так просто кончить, даже не притронувшись к себе, к Минхо. Поэтому заскулил отчаянно, почувствовав себя плохой омегой, неспособной удовлетворить альфу. — Ханни, мне остановиться? — Ли склонился, придавливая своим весом, а его рука бережно касалась стоящего омежьего члена, позволяя освободиться полностью. — Только не плачь. — Нет. Нет. Двигайся, — сквозь тихие всхлипы от ощущения эйфории прошептал Джисон. — Хочу глубже. Пожалуйста? Узел.       На пробу Минхо подался сначала назад и толкнулся в узость вновь не слишком глубоко, но взвыв от обилия приятных чувств. Его руки сжали тонкую талию немного грубее, дабы удержать отдавшегося дрожи Джисона на месте. Сам начал двигаться размеренно, осторожно, словно навредить боялся, хотя так мечталось отдаться во власть похоти, однако понимание того, что это первый раз у обоих, не позволяло. При этом он утопал в собственных стонах, пока омега под ним плакала от яркого удовольствия. А Ли знал, что это именно оно, ощущал в запахе и феромонах, в неудачных попытках насадиться сильнее. Ни в одной фантазии Минхо не мог представить, что это так хорошо. Он плавился от жара, что обхватывал его, от обилия смазки, из-за какой разлетались по комнате непристойные хлюпающие звуки от каждого соединения тел. Что-то животное, дикое плыло по венам, но альфа прикладывал силы, чтобы не поддаться этому, хотя с каждым новым толчком ощущал, как же сильно его когти хотели прорваться, а клыки удлиниться. — Почему это так восхитительно? — хрипел, забывшись, Минхо, пока его руки проскользили с талии омеги выше, чтобы перехватить её под грудь и оторвать от подушек, когда его снова ощутимо сжали. — Маленький, ты… — Ещё, ещё.       Неуклюже Джисон откинул тяжёлую голову назад, на широкое плечо Ли, и свои руки устроил поверх его, где паутиной рассыпались взбухшие вены. Ему было всё равно, что он позорно кончил дважды, пока Минхо ещё не сделал этого ни разу. Чувство жгучего удовлетворения подпитывало к жажде заполучения долгожданного узла, хотя всё тело уже разрывалось от сверхстимуляции. И течка позволяла оставаться возбуждённым, особенно при яростном давлении аромата альфы. Даже слышать собственные крики, более не заглушаемые подушкой, не мерещилось постыдным, ведь хотелось подарить осознание, что нравилось. Нравилось до головокружения и цветных кругов под прикрытыми веками. Только понимание того, что теперь ему будет не отказаться от близости с Минхо — пугало. Но крошечные мысли ужаса вмиг забились в угол рассудка, когда с громким рыком, остервенело грубо, Минхо прижал его тело к себе, чтобы Хан не посмел и с места двинуться. Принял в себя всё до последней капли и не смог избежать узла, уже растягивающего анус в ощутимой, жгучей боли. И только в этот момент Джисон смог почувствовать пульсацию в себе и разливающуюся обильно сперму.       Закричали оба громко и несдержанно, в унисон. Лишь одному богу известным оставалось то, как в последнюю секунду Ли успел отвернуться и не оставить метку на смуглой коже омеги. Прежде чем они завалились в ворох подушек, задыхаясь от концентрации слившихся запахов и феромонов. Ошибка оказалась чудовищно приятной.