Чистокровный

      Бан Чан поправил чёрную рубашку и ещё раз посмотрел на себя в зеркало: вид собственного лица его опечалил. Чёрные зачёсанные волосы будто придавали ему ещё более заметную худобу, а синяки под глазами на фоне бледности виделись просто чудовищными. Прошло уже более десяти часов, а просвета по-прежнему так и не было, что выводило терзания душевные на какой-то запредельный уровень боли. Информация об убитом вожаке чужой стаи как-то не успокаивала совсем, словно ничего не закончилось. Её настойчиво перекрывало всё случившееся после возвращения Ильхуна и других альф в поместье, выбивая остатки почвы из-под ног. Отсутствие сна усугубляло внутреннее состояние. А слёз, казалось, и не было, хотя, по ощущениям, рыдать желалось в голос. Руки Чанбина на плечи опустились неожиданно, чем вывели из неприятного забвения в мгновениях тягучего времени. Чанбин только вернулся из крыла с омегами, закончив разбираться со всеми документами, ведь теперь вся ответственность за них лежала на нём. Каждой распустившейся смерти вторило рождение новой жизни. Часами ранее на свет появились три альфы и одна бета. Крошечное счастье мрачного дома. Только и оно не грело. Несмотря на то, что Чанбин вымученно улыбался, дабы поддержать тех, в чьей семье появилась долгожданная радость, то мысленно был совсем не с ними. Девушка-омега получила обморожение ног и пальцев рук; Хёнджин от полученных травм отключился ещё в машине, как только почувствовал себя в безопасности. У другой омеги, какая волею гнусной судьбы тоже в заложниках оказалась, случился выкидыш, пусть и на раннем сроке, но для всех это стало ударом и утратой. Второй альфа и вовсе оказался лишённым языка. В голове не укладывался каждый открывшийся, но оно являлось слишком реальным, дабы продолжать изводить себя неспособностью постоять за каждого человека, обратившегося за помощью и защитой. А стая обезумевших оборотней нуждалась в полном уничтожении.       Звучало подобное ужасно и скверно, тем более во имя мести, так считал Ильхун, а вот его отец подначивал пойти и разобраться с волками собственными руками, как делалось веками. Но, пропустив кровожадность Ёнсу мимо ушей, Ильхун обратился в полицию. Те лезть в разборки между стаями не хотели, но всё же пообещали разобраться. И уже через несколько часов сообщили о найденных в том доме трупах истощённых альф и омегах, подверженных истязаниям и насилию. Обезумевших оборотней отловили: они не могли принять человеческий облик. И тому нашлось простое объяснение — отосланные стражи, отоспавшиеся за ночь в поместье, проверили заброшенное здание на какие-либо свежие следы слежки, и собственные замели, а трупа Ёнгука не нашли. Его кости и части плоти остались разбросанными по снегу возле замёрзшей реки. Истоптанный огромными лапами белоснежный холст, местами изуродованный следами загустевшей крови, указывал на то, что волки дрались уже и между собой, будто каждый хотел ухватить больше и урвать себе полноправную власть. Осознание такого дикого поступка вводило в неистовый ужас: всё происходило на самом деле. Израненные после битвы волки сожрали труп своего вожака, словно верили и надеялись, что могли забрать себе его силу. И это безумие не позволяло расслабиться никому в поместье даже после полицейского звонка. Поэтому с рассветом охрана дома только усилилась — все ожидали нападения оставшихся оборотней в отместку за смерть своего главного волка. И пока стражи обходили территорию, у всех остальных были свои дела, обязанности, и никто их не избегал, наоборот, стая стала даже более сплочённой. Но видеть потерянность и скорбь на лицах близких ощущалось для каждого чем-то губительным. Только от этого и скрыться было некуда, словно судьба продолжала испытывать на прочность оголённые нервы. — Идём? — спросил Со, натягивая на свои плечи поверх чёрной футболки такую же чёрную толстовку. — Да, — Чан похлопал себя по щекам в жажде в чувства привести. — Как Феликс? — Ему дали снотворное. Спит. Зато Хёнджин пришёл в себя. Сломано ребро и левая рука. Удивительно, как он так долго терпел. Говорит, боль начал ощущать только тогда, когда нас увидел. — Он не исцеляется? — Нет. Его волк слабый, — нерадостно ухмыльнулся парень. — Теперь он не считает, что ему не так и важно развивать силу. Пока вся надежда на сам организм. — Пиздец, не могу во всё это поверить. — Тише, — Чанбин снова приблизился к альфе, голову опустившему, и приобнял его, поглаживая по спине. — Ты нужен сейчас нам всем.       Вздохнув глубоко несколько раз, Чан распрямился в плечах и кивнул. Не время было поддаваться эмоциям. С нежностью он принял протянутую руку Со, и они вдвоём выдвинулись на первый этаж. Сейчас самым необходимым стало выстраивание плана дальнейших действий. Однако стоило увидеть разбитого Ильхуна, как что-то внутри надломилось окончательно. Для Чана каждый в поместье стал частью семьи. Все его друзья, маленькие омеги, юные альфы: и все по-прежнему оставались в некой опасности, кою будто распробовать пока не выходило. Но отсутствующее лицо на том, кто выполнял обязанности и вожака, и главного альфы, вынуждало руки опустить. Сил совсем не осталось. Да ещё и остаточный эффект аромата и феромонов вожака чужой стаи не позволял восстановить хотя бы каплю собственной мощи, исцелить израненное сердце. Перед старшим Чан раскрыл руки, и Ильхун буквально упал в его объятия, всхлипывая. Он тоже устал. Хотел помощи. Мечтал увидеть свою омегу, которая, по самому ужасному стечению обстоятельств, оказалась в больнице с подозрением на выкидыш этой же ночью, пока шли разборки с Ёнгуком. Данная новость тоже стала для всех чем-то поразительным — омега была уже на пятом месяце, а Ильхун это скрывал, лелеял в душе и не позволял кому-либо прикоснуться к своей тайне и жизни. Казалось, что его отец вновь учинит скандал, но он лишь головой покачал и повторил то, что говорил ранее. Необходимым виделось поменять все традиции стаи. Да вот только одно событие перекрывало другое. И конца тому не было, дабы подобраться к переустройству всего. — Прости, — отстранился Ильхун с попыткой улыбнуться. — Мне было это нужно. — Не извиняйся. Мы все на грани. — Как Джисон? — спросил Чанбин. — Мы ему ещё не сообщили. У него случилась паническая атака, и как-то… Я не смог сказать, — признался альфа и нервно одёрнул чёрный пиджак на себе. — И не думаю, что смогу. — Я даже не представляю, как он отреагирует, — промямлил Бан. — Для него, наверное, это станет последним ударом. — Да. Мы ещё не можем понять, что с его силами. Снова всё угасло. Тело позволило затянуться ранам от метки, но запах и феромоны отсутствуют. Опять. — Три дня траура? — Со поднял взгляд на Ильхуна, чуть тему переводя. — Как обычно? — Да. Похороны было бы неплохо провести с убитой омегой, чтобы отдать дань обоим. Но пока сложно понять, как это всё устроить. — Я расскажу Джисону, — вклинился в разговор главный альфа. На его лице плотно сидела чёрная маска, скрывающая под собой всё сотворённое уродство. — Только не ты! — возмутился Ильхун, гневаясь. — Не смей приближаться к нему. — Я хочу перед ним извиниться за всё. — Да засунь знаешь куда свои извинения! — Он всё ещё мой сын, как и ты. — Ага, которого ты трахнуть хотел, — Чан потянул альфу за руку на себя, в не особо очевидном желании успокоить. — Мерзкий. — Но я же не сделал этого. Помимо всего и всех неправильных чувств, я люблю его. Он — моё дитя от того, кто был моим истинным. И сейчас у Джисона точно такая же метка истинности. Теперь он сможет меня понять. Эту связь, которая не исчезает даже после смерти партнёра, — спокойно вещал Ёнсу. — Ты под чем? — раздражённо поинтересовался Чанбин, более не используя уважительную речь. Ведь, как он считал, все беды произошли по вине главного альфы и более старшего поколения семьи Хан. — Не до твоих пафосных речей. — Под успокоительным, — недовольное хмыканье. — Нет необходимости выставлять меня извергом. Эта смерть мной ощущается, может, даже сильнее, чем вами. Поэтому считаю верным самостоятельно сообщить Джисону об этой утрате.       Ильхун судорожно выдохнул. Агрессия в нём бушевала и возвышалась над всеми остальными ощущениями и эмоциями, однако понимал, что сам действительно не смог бы рассказать брату. По возвращении в поместье первое, что сделал альфа, успокоившись, помчался к нему в спальню. В его голове всё ещё отчётливой картинкой стояло то, как отчаянно кричал Джисон и звал Минхо, словно всё чувствовал. В тот момент альфа ему был так сильно нужен, что даже дарованная метка начинала сильнее кровоточить. Растерянного Ильхуна до дрожи пугало понимание увиденного: Минхо пометил омегу прилюдно, в её уязвимом состоянии, так ещё и тот кислый запах плотно в лёгких осел, отравляя. И всем в этом безжалостном мире Ильхун мог поклясться, столь уничтоженным и напуганным Джисона он не видел никогда. Ни разу тот не проявлял себя таким, даже если и жаждалось ощутить поддержку. Он был истинным принцем, величественным, могущественным, всегда гордился своей силой, какую смог развить благодаря тренировкам, пусть порой и мечтал, и хотел, чтобы боль прекратила мучить тело. Теперь же обессиленный, покинутый, чувствующий себя виноватым за всё случившееся, он был вновь запертым в своей комнате-клетке. Происходящее в душе и сознании даже боязно было представить, хватало стеклянного взгляда, пока с губ срывались вскрики громогласные, будоражащие альф по соседству. Оттого сейчас и зайти в комнату омеги чудилось чем-то тяжёлым, словно перешагнуть порог в преисподнюю, опороченную тоской, ненавистью и беспомощностью. Но главный альфа без стеснения открыл дополнительным ключом дверь и шагнул в тёмное помещение. Отыскал выключатель на стене, и небольшая спальня озарилась тёплым светом. Джисон сидел в самом центре комнаты и сжимал в руке дверную ручку: пытался сбежать. — Солнышко, — привычно для ушей Ильхуна позвал отец, но омега головы не подняла. — Малыш. — Зачем ты пришёл? — еле слышно выдавил Хан. Этот ослабленный голос заставил поднявшегося по лестнице последним Чана вздрогнуть. — Утешить тебя. — Не смеши. — Джисон-и, детка, — мужчина опустился на колени перед сыном, — взгляни на меня. — Не зови меня так, — хмыкнул Джисон, — из твоих уст это звучит мерзко. — Послушай, я хочу перед тобой извиниться. За всё мной сделанное, но, поверь, я никогда не хотел тебе зла. Всё, что я делал, то было для твоего блага. — Трогал меня тоже для блага? — Тут я очень виноват. Это моя любовь… Неугасшая. Больная. Ты так на него похож, и я безумен из-за этого. Потерять своего истинного и обрести его в нашем ребёнке. У тебя даже запах яблочный, как у Джиуна, — шелестел хриплым голосом, приглушаемым маской, альфа. — Сейчас, с меткой, ты должен понимать. — Тогда почему же я не понимаю? Почему ничего не чувствую? — Хан поднял пустой взгляд на отца. — Почему я не чувствую Минхо? Почему я себя не чувствую?! — Солнышко, послушай, я должен тебе кое-что сказать. — Нет. — Джисон, подожди… — Я не хочу ничего знать! — достаточно нервно Джисон откинул дверную ручку в сторону и схватился за голову руками, уши закрывая. От резких движений Чан дёрнулся. — Не хочу. — Солнышко…       Главному альфе пришлось прижать к себе громко кричащего сына, хотя осознавал, что это не поможет его успокоить. За долгие годы он насмотрелся многого, знал разные истории, однако первый раз сталкивался с тем, что омега теряла себя в столь юном возрасте. Вот только причин для этого отыскать не мог. Поэтому с невыносимой тоской он обнимал своё маленькое счастье, жал к сердцу и укачивал на руках. Своей вины во всём отрицать даже не думал. Уродливых чувств тоже — осознавал, что болен, нездоров в своём желании взять родного сына, пусть и видел в этом иной подтекст, в отличие от остальных. Всё же возжелать своего же ребёнка — отвратительно, сам себя за это осуждал, а потом видел очаровательного и податливого Джисона, и всё рациональное просто испарялось из головы. Сейчас же оставленная метка на теле запрещала хоть как-то не так касаться омеги. Пусть альфы, подарившей её, не было, его след и феромоны чувствовались кожей, несмотря на потерю сил самого Джисона. И потому-то с трудом, нехотя, но всё же Ёнсу отнял руки сына, пережимая их за запястья, чем вынудил смолкнуть и посмотреть холодным взором на себя. Слёз не было, по взгляду распознать эмоции чудилось абсолютно невозможным, однако чего-то выжидать альфа не стал. — Не говори ничего, — взмолился Джисон, сжимаясь в чужих руках. — Прошу. Не убивай меня. — Тебе необходимо знать, — несильно мужчина встряхнул парня, — наш дом будет носить траур три дня. — Нет-нет-нет! — Джисон, твоя мама умерла ранним утром. Её сердце остановилось.       В одно мгновение Хан обмяк и неверящим взглядом уставился в глаза отца, будто хотел там что-то отыскать. Вероятно, ложь. Но уголки глаз того были опущены, веки раскрасневшиеся и опухшие, маска не скрывала расплескавшихся красок гематом на коже, да и весь вид будто убеждал в правдивости услышанного. Тихое «нет» сорвалось с бледных губ в мольбе, однако, стоило взгляд перевести на застывшего в дверях Ильхуна, голову понурившего, так сердце с ума сошло. Ему ещё не удалось оправиться от новостей об убийстве Ёнгука, хотя всей правды он не знал; не мог простить себе состояние юной омеги, за которое всецело и полностью винил лишь свою слабость; за Хёнджина, кому должен был быть вожаком, а не странным братом его парня. Принять все обстоятельства своей новой жизни, разрушенной до основания, тоже не выходило. Всё, чем он жил, оказалось хорошо выстроенной ложью, поэтому, куда себя деть от всего этого и в чём найти утешение, просто не представлял. А теперь новое потрясение: смерть. Смерть близкого человека. Какими бы словами в порыве ярости Хан ни кидался, но Мия оставалась тем, кто его растил и любил. И словно ледяной водой окатило: ему больше не будет даровано счастье ощутить нежность мягких рук. Поздними ночами в тяжёлую болезнь никто не будет напевать ему тихую колыбельную. В моменты смущения более невозможно будет почувствовать уютные объятия или же уловить запах еловых духов. Не по крови, а по многолетнему вранью и дозволению в запирании в четырёх стенах, эта женщина все ещё оставалась его мамой, отдавшей всю себя на воспитание маленькой, чужой омеги. А ведь могла отказаться, возненавидеть, причинять боль. Однако подарила добрую сказку, сделала так, чтобы жизнь Джисона не была похожа на нахождение плену у собственной семьи, всегда потакала шалостям и оставалась рядом.       Безликие, скомканные силы покинули тело, и Хан просто окончательно превратился в непознанную, неправильную мягкость в отцовских руках. Слёзы текли по щекам, застилали взор, не позволяли увидеть такого же заплаканного лица Ильхуна. И вроде что-то сказать нужно было, спросить, ругать чёртову судьбу с её лживыми звёздами, ведь те предсказывали только хорошие события на ближайшее время, однако из горла рвались только всхлипы. Джисона уложили на постель, закутали в одеяло, и отец тут же рядом устроился, обнимая. Что-то нашёптывая. Бан Чан смотрел за этим с недоверием, но не двигался, ведь Ильхун не пропускал в комнату дальше порога. Им всем приходилось наблюдать за тем, как грубо, но неимоверно слабо Джисон бил раскрытой ладонью главного альфу в грудь и вторил задушенное «нет», заходясь хрипами. До слуха его не дотягивались успокаивающие слова, тело не ощущало осторожных прикосновений, пока сознание пыталось как-то проглотить услышанное. Но не выходило. Казалось, что это просто чудовищный сон. Что можно встать с постели, спуститься вниз, побежать в библиотеку и увидеть там маму, осторожно перебирающую стопки документов. И она бы улыбнулась, раскрыла руки для объятий, поцеловала бы в лоб и предложила пойти в столовую, стащить какой-нибудь десерт, пока отец не видит. Только эта фантазия разрушалась безжалостным пониманием реальности: теперь уж звёзды точно не на его стороне. — А где Минхо? Почему его здесь нет? — неожиданно спросил Хан, чем заставил Чанбина вздрогнуть из-за надломленной тональности голоса. — Тише, солнышко, ну, — удерживал Ёнсу сына за запястья, когда тот начал вырываться и пытаться встать, — тебе не стоит никуда сейчас ходить. — Где он? Что с ним? — лицо омеги было раскрасневшимся, это единственное, что Бан Чан смог увидеть, прежде чем и его, и Со Ильхун за дверь вытолкал. — Ты чего? — не понял поступка Чан. — Пусть этот… Бесполезный альфа успокоит Джисона. Ему лучше сейчас ничего не знать о Минхо. — Ты думаешь, хорошая идея? Оставлять Ёнсу с ребёнком наедине? — осторожно поинтересовался Чанбин и ухватился за руку своего альфы, чуть одёргивая на себя. — Он ничего не сделает. Пусть он тот ещё мудак, но как помочь Джисону успокоиться знает. Всегда знал, — вздохнул парень, потирая опухшие из-за слёз веки. — Обычно даже без применения феромонов, а у нас как раз такой случай. — Только проблему это не решит, — фыркнул Чан, — как проснётся, то сразу спросит о нерадивом котёнке. Я уверен. — Может быть за это время его состояние изменится, — Ильхун отошёл к деревянным перилам и посмотрел вниз, где мельтешили альфы и омеги, помогающие удерживать поместье в рабочем режиме для всех нуждающихся.       Пусть он и говорил эти слова, то сам особо не верил. Его глаза видели обнажённое тело. Руки чувствовали холод кожи. Подушечки пальцев еле улавливали пульс. Чудом казалось только то, что Минхо смог вернуться в человеческий облик, прежде чем полностью пропасть во тьме. Альфы торопливо занесли его в дом, сразу устраивая в больничном крыле, пока сам Ильхун в какой-то прострации находился и не верил во всё происходящее. Раны на светлой коже выглядели чудовищными: из прокусов текла кровь; местами плоть была вырвана, обнажая внутреннее уродство; взбухшие вены чернели; а незакрытые глаза оставались кроваво-красными и безжалостными в своём зареве. Организм не восстанавливался. Исцеление и заживление не происходило. Только с каждой секундой дыхание становилось всё более слабым, еле ощутимым. Врач тогда вытолкал всех из палаты, почти нарычал, тоже уставший, но некоторое время парень продолжал сидеть под дверью, словно ожидал новостей. Прокручивал в голове увиденное. То, как Минхо вырвал часть горла, как открыл пасть, позволяя крови и кускам кожи вывалиться наружу, как смотрел на обращающийся труп с волчьей формы в человеческую. Природную мощь альфы нельзя было игнорировать, однако интересным оставался тот факт, что он и сам Ильхун братья по крови. У них одна мама. И это ощущалось странным и непривычным для понимания. Они слишком разные, абсолютно. Минхо оставался ребёнком, рождённым во грехе, а это значило многое. Даже если почти никто уже ни во что не верил, Ильхун знал истинность звёзд и их предсказаний. Вероятно, именно по этой причине парень был таким сильным: угасшие планеты поцеловали его, даровали силу защитника. Не просто страж, а защитник. Тот, кого в веках не существовало. Забытая легенда, канувшая в прошлое вместе со смертью дедушки.       От этого озарения даже улыбка тогда губ коснулась, что у Джисона такой альфа. А потом воспоминание о метке подорвало с места. Но прежде чем уйти, Ильхун глаза закрыл, вслушиваясь во всё происходящее. Он не был уверен, что его способность очнётся, ведь в теле оставались феромоны подавления чужака, однако слух улавливал замедленное сердцебиение. Хотелось войти в палату и взглянуть в посеревшее лицо, только пока смысла не находилось. Отдать Минхо часть своих сил Ильхун не мог, поэтому он и направился на поиски кого-нибудь из мощных альф, уже восстановившихся. А там и новость о смерти мамы распустилась, отравляя и отнимая всё, что ещё жило в душе. Теперь, вот, и Джисона он терял. Ему это так представлялось. Когда из спальни вышел отец, Ильхун сразу гневно взглянул на него — именно его он винил во всём. Но тот выглядел достаточно разбито, поэтому что-то высказывать не стал, только губы поджал. — Спит, — выдохнул Ёнсу и замкнул дверь снова. — В нём нет сил, но при этом он поддался моим феромонам. Я не понимаю, что происходит. Никогда раньше не сталкивался с подобным. — Ещё бы ты что-то знал. Только хуйню творить и умеешь, — раздражённо выдохнул Ильхун. — Мне очень жаль, ясно?! Я жил по заветам моих родителей, по укладам нашей семьи. — Хуёвая семья тогда. Раз то, что ты натворил, поощрялось. Будучи в браке, вести такой образ жизни. А знаешь, я узнал ещё кое-что. Пусть ты тут и разглагольствуешь о своей любви к той омеге, то сношал и всех остальных. Интересно, сколько у тебя внебрачных детей? — Откуда ты это знаешь? — Ёнсу оторопел и застыл посреди коридора. — Ты мерзкий, — окинул взглядом главного альфу Чанбин, отбросив в сторону остатки былого уважения. — Из-за таких альф омеги и страдают. Или появляются такие, как Ёнгук. — В любом случае, как только что-то начнёт налаживаться, Джисон тебя отстранит, — Бан Чан смотрел пристально в глаза мужчины. — Наша стая должна стать нормальной. — Он не имеет никаких прав! — Он вожак. Да, не альфа. Но вожак. И в нём силы и справедливости больше, чем в тебе. А теперь иди, займись своими прямыми обязанностями. И к моему брату не приближайся, понял? — Ильхун прошёл мимо и ненароком задел плечом отца. — За маму я тебя никогда не прощу. И за отношение ко мне.       За ним поторопились уйти, как только ключ от спальни Джисона забрали, и Чан, и Чанбин. Дел ещё предстояло много, а растрачивать себя на то, чтобы порицать взрослого человека — совсем не хотелось. Проблемы валились одна за другой. То тут что-то шло не так, то какая-то техника из строя выходила, да и омеги находились в некоторой панике после услышанных новостей. Для Бан Чана виделось достаточно тяжёлым позвонить родителям Минхо и сообщить о его состоянии. Понимание истинности происхождения друга не отменяло ничего. Его родители взяли Чана к себе, когда тот напрочь отказался уезжать в Австралию со своей семьёй. Они стали для него всем, пусть теперь к отцу Ли и росла нераспробованная до конца ненависть за такое столь лёгкое искушение на чужое тело. Но они были хорошими людьми всё же, любящими друг друга, даже если со стороны альфы Чан теперь видел не просто любовь, а именно любовь в вине. Однако всё равно говорить о произошедшем было тяжело. Слышать женский плач, неверие в словах, поддакивать на задаваемые вопросы и просто ждать их приезда, благо погода сжалилась и перестала сокрушаться. А потом он и вовсе пропал в заботах, отдав своим мыслям на растерзание надломленный всеми событиями рассудок.       Упустил он и тот момент, когда снова на поместье опустились сумерки. Ответственные альфы и омеги силой отправляли тех, кто не спал с прошлой ночи, по своим комнатам. Госпожа Су, заведующая крылом с омегами, шваброй прогоняла неугомонного Чанбина к себе, хотя тот буквально прикипел к новорождённым малышам и всячески ухаживал за ними. Однако женщина видела яркую усталость и изнеможённость, оттого и отправляла в постель. Так же поступил и Сынги, на кого возложили ответственность за альф в гоне. Вытолкал Бан Чана из кабинета, почти зарычав, дабы тот спать пошёл, и стойко игнорировал его печальный взгляд. Но только альфа один не ушёл. Он ухватил Ильхуна за запястье и выволок за собой под ошарашенные взгляды подчинённых: кто-то смел так обращаться с тем, кто временно исполнял роль вожака.       Как только поместье относительно утихло, погружая большую часть постояльцев в сон, то из своей комнаты выбрался Джисон. На его правой руке вырвались когти, удлинившиеся и почерневшие, а костяшки окрасились сочащейся из ран кровью. Он приложил всю свою силу, лишь бы сбежать из клетки. В нём царил настоящий хаос из чувств и эмоций. И отыскать себя настоящего в этом вое безумства было сложно, несмотря на неоднократные попытки. Теперь же голос был сорванным, потому что на его долгие крики никто не шёл, пока он отчаянно скулил под дверью. Сердце грубо и гулко бухало в груди, кровь густую по телу разгоняя. А омега плакала внутри, неспособная саму себя понять. Ответов и Хан не искал. Пробудилась сила, помогла вырваться на свободу — уже хорошо. Однако ощущать, пусть и не так ярко, как обычно, все запахи виделось чем-то гадким. Сейчас нужен был единственный аромат — полынь. Посреди тёмного коридора Джисон, облачённый в одну мятую длинную сорочку, застыл, принюхиваясь. Огляделся, испуганно дёрнулся, когда в стекле картины увидел своё смутное отражение: глаза горели, почти полыхали светом новых звёзд. И это чувствовалось, ведь ощущения были совершенно отличными от тех, какие доводилось ранее испытывать. Чувствовалась и боль, ведь вырвавшиеся клыки порвали нижнюю губу очень сильно. И только раны стягивались, как острота вновь протыкала плоть, хотя Хан старательно игнорировал это, выискивая среди всех смешавшихся ароматов и феромонов ему нужный.       Почти бегом, не боясь быть пойманным, он проник в больничное крыло, ведомый на слабость сухостоя. Как больной пёс, принюхивался и морщился, потому что не мог разобраться среди насыщенности детских запахов и ароматов только что родивших омег: его это с ума сводило. Что-то внутри тянуло в палату к новорождённым. Вовсе не их плачь привлекал, а желание просто обнять, взять на руки, прислонить к себе. И под ворох этих мыслей и жажд, Хан обнаружил себя возле не той палаты, куда собирался. Щёлкнул по носу, дабы в чувства себя привести, и сосредоточился снова на хрупкости сухостоя, ведь полыни совсем не было. Добрался до отдалённой палаты и замер возле двери, грубо ухватив себя за запястье правой руки, ведь когти продолжали удлиняться, а на коже появилась заметная белая шерсть: организм, несогласованно с сознанием, готовился обратиться. Всё же переборов рвущийся наружу рёв и вой, Хан шагнул в слабо освещённую комнатку. Только когда дверь с глухим звуком закрылась, он осознал, как сильно над ним довлели страх и паника. Не понимал, как смог в таком состоянии достичь больничного крыла. Раздумывать над этим ему не пришлось даже мимолётно, потому что взор наткнулся на прикрытое тонким одеялом тело Минхо. На лице — кислородная маска, лежащие поверх ткани руки были перебинтованы в нескольких местах, возле горла тоже расположилась повязка, уже пропитавшаяся кровью. Кожа виделась бледной, на ощупь была ледяной, а само лицо чудилось ненастоящим. Неживым. Дрожащей рукой Джисон откинул одеяло с груди альфы, обнажая своему взору ещё больше кровавых бинтов. Но внутри словно уже всё умерло, лишь сердце разъярённо стучало в груди, пока ладонь опускалась туда, где медленно билось чужое. — Не оставляй меня, — севшим голосом попросил Хан и, как делал ранее, позволял истощённому телу поглощать свою силу. — Ты так сильно нужен мне.