Чистокровный

— Доктор Кан ненавидит меня, определённо, — Хёнджин тяжело вздохнул, пока Феликс и Джисон осторожно укутывали его в тёплую одежду. — Чем я ему тут мешаю? — Ты не мешаешь, — улыбнулся Хан и бережно прикоснулся к стянутым бинтами рёбрам, что спрятанными оказались за огромной кофтой. — Дома тебе будет лучше. Ты почти исцелился сам. Наоборот, здесь сейчас будет происходить многое, и оно может… Просто отдыхай. — Да, — закивал Феликс. — Мы здесь разберёмся со всем, и я приеду к тебе, буду рядом. — И ты тоже сейчас покинешь поместье, — аккуратно возразил Джисон. — Ликс, послушай, не надо жертвовать собой. Оно не стоит того. Ты натерпелся уже, поэтому, прошу, просто езжай и проведи время так, как ты того хочешь. Я знаю, как сильно ты привязан к Хёнджину. И с ним тебе будет намного спокойнее, чем здесь. Ты этого и хотел.       После этих слов Ли вскинул недоумённый взгляд на брата, а тот в ответ даже головы не повернул, помогая альфе устроиться в инвалидном кресле. Ведь тело того оставалось достаточно уязвимым, так ещё и поддавалось острой боли при каждом движении. Феликс же размышлял, ударить Джисона сейчас, или сделать это чуть позже, потому что однозначно понимал одно: совсем не понимал его. Крошечной радостью ещё теплилось под кожей ощущение отсутствия всех пагубных чувств, однако в секунду пробудилась злость. В голове просто не укладывалось, как с губ Хана нечто подобное вообще могло сорваться. То ли он возомнил себя кем-то высшим, то ли тронулся умом. Да, лёгкость появилась у всех, несмотря на завершившиеся похороны, ведь счастливая улыбка Ильхуна от звонка его омеги затмила собой всё. Можно было поклясться всем прогнившим миром, что ни Джисон, ни сам Феликс никогда таким старшего брата не видели. И дело было отнюдь не в пролившихся слезах, а в той теплоте и мягкости, с какими он общался по телефону. Так широко улыбался, источал всем собой спокойные феромоны, что ласково к обоим омегам под кожу пробирались: такая должна была быть семья. Слова тихие, осторожные, Хана о том, что ему мечталось познакомиться с выбранным Ильхуном человеком, осели бережной нежностью у сердца Феликса, потому что взгляд альфы говорил за себя. Ему тоже желалось привести сюда свою омегу, заявить о том, что у них будет ребёнок, провести настоящую церемонию и заключить праведный брак. Перед всеми, дабы дать понять, что поместье — место единения и спокойствия, куда можно прийти за помощью, а не быть жертвой обстоятельств. Тогда Джисон просто опустился на колени перед кроватью брата и тихо попросил осуществить это. Положить начало концу всех ненужных интриг, бесполезному пафосу и лживым словам семьи Хан. Почти с неприкрытой надеждой взмолился о прощении и прошептал просьбу снять с него все полномочия вожака, как только появится возможность, потому что каждая деталь, каждое правило и устаревшая традиция требовала обновления: а всё необходимо было начать с простого. С нового вожака, дабы сделать стаю сильнее.       Тогда и было даровано обещание всё изменить, но всё же Ильхуну пришлось воззвать к силам Джисона, потому что это никак не могло стать решением одного дня. Да и сам Хан это понимал. Кивнул и оставил смазанный поцелуй на бледной щеке, прежде чем покинул покои альфы. Феликс же метался и не понимал, ему стоило проследовать за Ханом или же остаться рядом с Ильхуном, чтобы расспросить о планах, но всё же сорвался за омегой. Почти не улавливал её яблочного запаха, как и каких-либо феромонов, отчего чувствовал мерзкую тоску на душе, какая когтями скреблась, уничтожая только зародившееся хорошее настроение. А после уже как-то снова затянуло в быт, пусть поместье почти и опустело. Где-то пробегал Чанбин с ворохом бумаг, стражи бродили из угла в угол, Бан Чан обследовал крыло с альфами в гоне, пока остальные занимались тем, дабы в порядок привести каждую освободившуюся комнату: жизнь кипела, несмотря на усталость всех оставшихся в доме. Единственное место, куда никто не хотел заходить — палата с Хан Ёнсу. Джисон и вовсе отшатывался, проходя мимо, потому что аромат отца его буквально отравить пытался, даже если обоняние и оставалось не до конца функциональным. И Феликс это всё видел, ничего не спрашивал, а просто передвигался хвостиком, пытался оберегать и помогать, ведь видел, насколько Хан не в себе. Оттого и со слов разозлился: говорить такое, додуматься ещё надо. — То есть, а тебе жертвовать собой можно и нужно? — Что? — Ликс, — промямлил Хёнджин, рассмотрев ярость, тенью по лицу проскользившую, — не надо ничего… — Помолчи, — перебил Ли. — С тобой я поговорю позже.       Большую часть времени Феликс являл себя миру самым ярким и светлым человеком, за что Минхо его и прозвал карманным солнышком, пусть сама омега не воспринимала это прозвище. Порой Ли даже из себя выходил, но Минхо продолжал так его называть, потому что вкладывал так всю любовь, на какую способен не был при посторонних. И сейчас, глядя брату в глаза, Феликс понимал, насколько Джисону повезло найти Минхо в этой вселенной, однако не мог разделить с ним его мыслей по поводу себя и своего предназначения. Во взоре круглых глаз так отчаянно плескалась пустота и некая безразличность к собственному «я», что влепить пощёчину не казалось зазорным. Вроде правильным виделось желание разговора, только сейчас никто не был способен ответить хоть на что-то: всем требовался перерыв. Вероятно, возвращение к нормальной жизни, потому что всё начинало становиться абсурдным до покалывания в пальцах. Однако у Хана не было этой нормальной жизни. Брось его одного, так он потеряет себя и растворится в порождении мрачных мыслей и представлений о будущем, какого, как думалось Ли, тот даже не видел. Отсюда и принялось решение остаться, побыть рядом с тем, о ком важно и нужно позаботиться, а в итоге сам Джисон буквально за дверь родного дома пытался его выставить, ссылаясь на важность отношений. — А ты будешь тут один изводиться и пытаться отстроить всё с нуля? Продолжать себя винить? — глаза Феликса приобрели голубой оттенок, отчего и Джисон, и Хёнджин нервно дёрнулись. — Ты кем себя видишь? Виновником произошедшего? Чьи грехи ты замаливать собрался? — У меня нет другой жизни, Феликс, — настороженно заговорил Хан. — Я всё ещё вожак, и это, пожалуй, единственное, что у меня осталось. Мой титул. Мне нужно исправить все ошибки, которые моя семья натворила… — Твоя семья?! Я тоже часть этой семьи, а ты взваливаешь всё на себя одного. Играть роль жертвы нравится? Страдать? — низкий голос резал слух. Никогда Феликс ещё не выходил из себя так громогласно. — Я не… Я не считаю себя жертвой. Моя вина есть во всём. Как главная омега, как вожак, я обязан был позаботиться о поместье, о судьбе каждого человека, кто свою жизнь нам доверил. Но, нет, мне было проще прятаться за юбкой матери и потакать отцу. — Тебя так растили! Кто мог представить, что Ёнсу — ублюдочная мразь? — Хван тяжело слюну проглотил и оторопело пялился на свою омегу. Не узнавал Феликса. Не знал о его такой вот, тёмной стороне. — Да какая разница?! — Хану хотелось выругаться, но приложенная рука родителей в воспитании его, как принца, не позволяла. — Это моя вина, что пострадали люди! Я в палату не мог зайти к той малышке, понимаешь? Увидеть обмороженные части её тела… Это страшно! А ещё страшнее понимать, что эта крошечная омега чувствует! И сегодня я, как самый подлый трус, просто смотрел издалека, пока её отправляли в город на скорой. Я видел слёзы омеги, которая своего ребёнка потеряла из-за моей безответственности. Хёнджин пострадал! По моей вине… — Со мной всё н-н-нормально, — тихо выдохнул Хван. — Это не твоя… — Замолчи! — в один голос приказали омеги, резко головы в сторону альфы повернув. Хёнджин смолк и ногой оттолкнулся от пола, чтобы на кресле отъехать в сторону от взбесившихся парней. Боль уже не казалась такой сильной. — Твоей вины здесь столько же, сколько каждого из нас! Если бы Ёнсу не был мудаком… — То, что? Вот, скажи! Что он сделал бы? С ружьём пошёл бы охотиться на Ёнгука и его волков? Ты сам знаешь, как они ловко и продуманно напали. Просто наша стая больше и крепче. Наши стражи тренированные. А я слабак, никчёмная омега, которая только строила из себя лидера, — Феликс ударил Джисона, когда тот начал посыпать себя оскорблениями ещё сильнее. — Заткнись! Прекрати всё это говорить, — со слезами на глазах Хан поднял голову на брата. В его взоре тоже застыли слёзы, а губы и вовсе надломились в гневе. — Если бы Ёнсу был нормальным альфой, нормальным отцом, то он не позволил бы торговать твоим телом. Не отправил бы тебя одного в лапы этому Ёнгуку! Словно… Словно ты просто кусок мяса, который можно брать и делать с ним всё, что хочется! — голос сорвался. — Да? — ладонь опустилась на пылающую щеку. — Если бы он не отправил меня туда, тогда бы изнасиловал сам? Я вожак, а не он! это моя зона ответственности. Мне надо было предвидеть последствия отказа. Мне необходимо было усилить охрану поместья до того, как меня ночью попытались поймать в лесу! Это мне нужно было не от страха бежать в Сеул, а вернуться и дать отпор! — щека горела от удара всё сильнее, даже щипало. Сердце загнанно стучало в груди. Горло начинало саднить из-за криков. Но Хан продолжал прицельно смотреть Феликсу в глаза, будто пытался доказать ему всю свою вину за случившееся. — Мне, понимаешь? Не кому-то другому, а мне. — Ты, блять, не один! — взорвался Ли. — Как ты этого не понимаешь? Всё, что открылось… Оно ужасное! Неправильное и непростительное по отношению к тебе! И если бы этой лжи не было, ничего бы не было! Но у тебя есть мы, все мы! Мы все хотим, чтобы поместье и стая оставались местом помощи и спокойствия. — Уезжай, — Джисон снизил тон. — Ты меня прогоняешь? — изумился Феликс. Свечение его глаз мгновенно потухло. — Да.       На каблуках Хан резко развернулся и пошёл в сторону двери из палаты. Больше не хотел смотреть на брата. Отчего-то ему всё равно не удавалось принять чужие слова на веру, будто его просто хотели утешить. Он видел это всё до абсурдного глупым. Простое признание его вины ослабило бы хватку на сердце и горле: не желалось играть в игру, где в спину бы смотрели с укором, а в лицо говорили совершенно иные вещи. Сейчас и свои слова хотелось обратно забрать. О каких новых мечтах и горизонтах он врал Феликсу ещё перед похоронами? Необходимо было залечить все раны, воскресить веру людей в то, что стая ещё способна на многое. Но самое главное — сменить вожака. Ничего хорошего больше не будет. У него не будет. Лишь Ильхун способен дать новый шанс поместью. Его омега, ребёнок, его приобретённая семья — вот панацея от всего. А Хан хотел закончить свой путь. Искупить вину перед всеми и сбежать. Далеко. Потому, когда рука на дверную ручку опустилась, мысль о том, что он готов оставить всех, вспыхнула слишком красочно. Отказаться от всего. И даже от Минхо. Самое правильное.       Да только выйти из комнаты не дали. Чужие руки оплели талию привычно, так по-домашнему и ласково, что из горла вырвался скулёж. Снова Феликс. Объятия усиливались, дыхание в затылок становилось громче, а после раздался и всхлип. Слова «глупая омега» нескончаемым потоком лились в уши, но они будто не были окрашены в тёмные тона, скорее это являлось признанием безрассудности Хана. В миг и чувства переменились, вторя эмоциям: заплакал, почти складываясь пополам. Склонился к полу, осел, и Ли за ним сзади, из рук не выпуская. Обнимал, сдавливал всё крепче, словно поглотить пытался. Всё раскрылось таким, каким было в поздние ночи, когда они вдвоём лежали в одной постели и жались друг к другу. Боялись, что их могли разлучить. Слишком схожие, но такие разные. Не могли быть не рядом, а разлука давила, ведь Феликс, будучи на учёбе, даже связаться не мог с Джисоном. С тем, кто был ближе всех в этом мире. С тем, с кем он рос, ведь разница рождения в несколько часов, какие разделяли их в днях, чудилось забавной, но при этом стала той самой нитью, связавших их. Даже если не по крови братья, но судьба их свела, сделала родными, даровала такого человека, кто чуть ли не отражением был. А теперь этот человек собственноручно убивал себя. Что ранило и Феликса, ведь он, не по запаху и феромонам, а по протянутой между ними близости, мог ощутить весь хаос мыслей и всю боль эмоций. — Ты не один, малыш, — повторил Ли. — Перестань отгораживать себя от нас. Тебя никто не винит. Даже тот альфа, которому отрезали язык, — Джисон содрогнулся, — признал свою вину, ведь не думал, что проблема настолько велика, как ему описали. Поэтому и бесполезный Хёнджин… — Эй! — в возмущении от услышанного пискнул Хван. — Они оба попались на уловку. Пока ты изводил себя здесь. Но никто никого не винит. У тебя есть такой замечательный альфа, как Минхо, хоть мне и сложно это признать, ведь я знаю его другим. — Я тоже замечательный, — промямлил Хван, внимания привлекая к себе. — Чего Минхо-то сразу… Он же странный… — Я очень люблю тебя, Джисонни. — Поэтому и уезжай, — Хан утёр слёзы и повернулся лицом к Ли. — Просто побудь там, где сейчас спокойно. Где ты окажешься вдалеке от всего кошмара. От этого дня. Это всё, о чём я прошу. — Хорошо, — мягкий поцелуй в щёку. — Но не оставайся один, пожалуйста, этой ночью. — Всё будет хорошо. Здесь Бан Чан, Чанбин… Ильхун… Они всегда рядом.       Несмотря на то, что Феликс покидал поместье нехотя, спорить с Джисоном ему больше попросту не хотелось. Если ему спокойнее так, Ли готов был уступить. Но перед отъездом всё же отыскал уставшего Бан Чана и попросил о тщательном контроле за братом. Хёнджин и вовсе понурым волчком сидел в кресле и исподлобья смотрел на родителей, с какими вёл беседу доктор Кан, объясняющий правила приёма препаратов и советующий определённую диету для восстановления сил. Да только стоило мягким руками омеги на плечи опуститься, всё плохое улетучилось в одночасье. Ощущения были не из приятных, однако чувствовалось, что всё закончилось. Теперь требовался просто небольшой перерыв, дабы успокоить оголённые нервы и взрастить в себе мощь снова. Потому Хван и шепнул Феликсу о скромном желании научиться понимать своего внутреннего зверя, чему омега обрадовалась. Обещание было дано и запечатано мягкой улыбкой: как только всё разрешится, то поместье станет новым местом для проведения выходных. А Джисон только со второго этажа наблюдал за тем, как все уезжали. Не спустился, лишь рукой махнул на прощание, потому что не желал расстраивать брата ещё сильнее, чем уже это сотворил. Дождался хлопка огромной двери и поторопился в больничное крыло, где его за воротник так и неснятого траурного костюма поймал врач и утащил к себе в кабинет.       А дальше мозг просто отключился. Не из-за усталости вовсе, а из-за того, что прерывисто срывалось с тонких губ мужчины. Хану даже казалось, что он не видел лица человека перед собой, пока тот торопливо рассказывал то, что вынуждало сердце удары пропускать. Дрожащими пальцами Джисон впился в свои бёдра, грубо кожу сжимая, словно так пытался пробудить себя: никак не могло всё являться правдой. Да ещё и такой, о какой он узнавал спустя столько часов. Потому что человек, сидящий сейчас аккурат напротив него за массивным столом, переживал и боялся разрушить мнимое, но устоявшееся спокойствие в душе омеги. Но просил ли об этом сам Хан? Его и без того шаткое состояние менялось в секунды от ярости до слёз и обратно. Рассудок разрывало от обилия информации, с которой просто не особо было понятно — а как существовать дальше. Нырять же глубже попросту не моглось. Не в данное порочащее честь мгновение. Стойкое ощущение того, что если сделать это, начать разбираться с каждым моментом, то можно умом тронуться, ведь пока ещё сложно было свыкнуться с определением себя, как полного ничтожества. Какое только и делало, что прикрывалось титулом вожака. А теперь ещё и те, кого так долго Хан считал себе близкими, кому безоговорочно доверял, шаг за шагом проводили его к вратам ада: все сбрасывали свои маски, обнажая подлую сущность за ней. Отец, мать, дедушка, госпожа Су, госпожа Кан — все обернулись в одночасье лжецами. Поэтому и смотреть на того, кто был частью развернувшегося хаоса становилось тяжело, даже если именно этот человек ничего плохого не совершил. Наоборот. Был слишком открыт в своих чувствах и помогал проходить тяжёлые события по мере взросления.       Но дослушать то, как госпожа Су пыталась убить Минхо не получалось. Дрожь пожирала тело, шум крови в ушах заглушал отчаянно кричащие мысли, дыхание замедлялось и грозилось приблизить истерику: у этого всего будто не было конца. И тонкие пальцы сами потянулись ослабить рубашку. Ладони утёрли холодный пот на висках. Запах сорвался в безумный пляс страха и ужаса, пока феромоны пытались разразиться волнами призыва альфы, дабы тот защитил. Но вместо него подошёл мужчина, опустился на колени возле стула, где омега сидела, и нежно притронулся к бледным щекам. Чужое, холодное прикосновение мгновенно отрезвило, и Хан дёрнулся. Побоялся, что собственное тело подвело его, ведь перед ним была далеко не обычная бета: доктор Кан чувствовал все запахи и феромоны. Доверие же ко всем в этом поместье становилось утерянным. Только во взгляде карих глаз Джисон смог рассмотреть беспокойство, желание позаботиться и ничего иного. Но даже так поверить он не был готов, что кто-то безвозмездно хотел помочь: может, дело было в той омеге, которая родила его? Очевидным чувствовалась вовсе не дружба, под какую мужчина своё отношение к той омеге описал. — Всё обошлось, — повторил мужчина, — она ничего не сделала. Я успел. — Моему сердцу от этого не легче, — содрогнулся всем телом Хан. — Госпожа Су… Она… — Избавилась от Минхо один раз, попыталась сделать это снова. До утра она не придёт в себя. И я закрыл её в палате. — Она так хорошо ко мне всегда относилась. А теперь… Будто я никогда не знал её. Не знал Мию… — Не знал Джиуна. — Я хочу исчезнуть, — шёпотом. — Ничего не хочу знать. Хочу только перестать чувствовать и существовать. — Не говори таких вещей. У тебя вся жизнь впереди. Просто тебе необходимо покинуть поместье. Оставить эту тюрьму. — Но это и есть моя жизнь, — Джисон отвернул голову. — Другой у меня нет. — У тебя столько друзей появилось. Есть Минхо. И у истинности тоже есть свои интересные моменты. Тебе просто нужно попробовать. Это не твоя судьба, не таким тебя хотел бы видеть твой папа. Ильхуна это место, — заверял доктор Кан, и Хан понимал правильность слов. Ильхун прирождённый вожак, пусть его и не обучали ничему. Всего добился сам, принимал верные решение и всегда направлял его, маленькую омегу, с момента коронации. А по прихоти отца именно Джисон всё отнял у брата. — Послушай, Джисонни, — мягко, ласково, так, как хотелось бы слышать от отца, — нам всем надо перешагнуть через это. Разрешить множество вопросов, но после… Ты должен освободить себя. Поместье всегда будет твоим домом. Местом, где ты рос, взрослел. Местом плохих и хороших воспоминаний. Только жизнь не ограничивается этими стенами, понимаешь? Взгляни на Феликса. Помнишь, как сильно он изменился после того, как пошёл в городскую школу? И это несмотря на то, что его почти никак не ограничивали здесь. Разве тебе не хочется такого же? — Хочется. Но верно ли?.. — Верно! — руки сжали острые колени. — Я поддержу тебя. И всегда останусь на твоей стороне, как делал это и раньше, пусть твой отец и был против. — Вы видите во мне его, да? Джиуна, — тихо спросил Джисон. Слышать про свою схожесть с тем, кого сам в глаза никогда не видел, мерещилось порочным и странным. Но, стоило мерзкой правде раскрыться, как каждый начинал вторить об этом. Копия. Словно сам Хан лишь пустое место. — Нет. Я вижу в тебе всё самое лучшее от него, — тонкие губы растянулись в мягкой улыбке. — И, как он и просил, я просто стараюсь позаботиться о том, что его сердцу было дорого. Если захочешь, позже, я тебе всё расскажу про него, — мужчина поднялся и потянул следом Джисона, тут же его одежду поправляя. — Но сейчас лучше пойти спать. Я дам тебе снотворное и успокоительное, хорошо? — неосторожный кивок в ответ. — А завтра будет новый день. Все вместе мы сможем преодолеть сложившиеся обстоятельства. — Я… Я могу забрать Минхо? — тяжело выдавил скомканный вопрос Хан. — М? Куда? — В свои покои. — Думаю, да. Он в порядке, просто очень крепко спит. Его альфа пока не может восстановить силы, но многие раны уже почти полностью стянулись.       Болванчиком Джисон кивнул снова, принял блистеры с таблетками и внимательно продолжал слушать советы врача. Правда, думать не желалось ни о чём. Казалось, что этот день даже не стремился подобраться к своему очевидному финалу, пусть уже и стемнело за окном. Слёз не было. А ведь совсем недавно Джисон стоял и смотрел на то, как стягивали нержавеющими полосами гроб с той, кто растила его, играя роль праведной матери. Созерцал погружение в камеру, где тело будет разлагаться медленно, но всё же в конечном итоге превратится лишь в стухшую плоть. Рассматривал наигранное сострадание в чужих лицах — все лжецы. Видел отношение отца Ли к своему сыну — такое, какое самому теперь даже не приснится. Но тревожило и то, что Минхо до сих пор не пришёл в себя. Растянувшийся день ощущался мрачным годом. Джисон не мог припомнить того, что его альфа всё ещё его. Позабыл прикосновения, голос, тепло и даже запах, завлёкший в ночи, когда собственная омега вышла из-под контроля. Сумбурные события не оставили ничего внутри, кроме огромной, зияющей дыры — Хан пуст. Ни чувств верных, ни эмоций подходящих. Даже подумалось сорваться и сбежать. Только сил на обращение определённо не хватало. Поэтому, угасший в красках, медленными шагами он просто шёл к палате своего истинного без особых надежд на что-то. Боялся, что увидит лицо и не вспомнит его. Настолько потерялся в своей трагедии, что готов стал отказаться и от того, кого собственными руками во всё втянул. И улыбка сама губ коснулась: Феликс сейчас определённо ударил бы вновь.       Насторожили же голоса из палаты. Шедший позади доктор ухватил Хана за плечо, чем заставил остановиться и голову вскинуть: разве беты бывали такими высокими? Пришлось тряхнуть головой. Не о том думать нужно было. Мужчина первый проследовал в комнату, а лишь после позволил зайти и омеге, дабы та увидела родителей Минхо и Бан Чана, откровенно разозлённого. И стоило зайти в комнату, как все разговоры в секунду утихли, а сам Джисон позабыл о наличии наблюдающих за ним. Его взор поймал бледное лицо Минхо. Всё остальное стало ничтожным и безразличным. Шагами медленными, неровными, Хан подошёл к кровати, стойко проигнорировав женский вздох: недовольны были увидеть его. Руки свои он мгновенно уложил на похудевшие щёки, чуть оглаживая покрывшуюся щетиной кожу, а после бережно волосы чёрные дальше от лица убрал. Присел на самый край постели, взял холодную руку альфы и переплёл пальцы, да и глаза прикрыл. Внутри, под самыми рёбрами, что-то нещадно щемило — желание ощутить то, что было ещё днями ранее. В голове всплывали воспоминания о первой близости, к которой принудил Минхо Джисон; но ладони его всё равно были нежными, как и каждое прикосновение — желал так же, как и сама омега. Первое обращение, наполненное забавными моментами: в тот раз Джисон позволил себе порезвиться, будучи в шкуре волка, ведь волчонком ему всё запрещали. Ещё одна близость. Запах полыни и сухостоя. Всё такое реальное, аж импульсами удовольствия под кожей, отчего Джисон и не заметил, как распустил лёгкий аромат сочных яблок, уже смешавшийся с тем самым сухостоем — его организм окончательно принял метку. Пусть и поставленную перед стражами. Этому альфе, чью руку так крепко сжимал сейчас Хан, дозволено всё. Этот альфа спас и его, и всю стаю. Ради него, неспособного дать ничего; ради беспомощной омеги, свои способности растерявшей, Минхо убил врага. — Даже смешно, — выдохнул Джисон и распахнул глаза. — Волчьи стычки.       Лишь теперь ему всё вокруг казалось неподобающим: на дворе двадцать первый век, а родители своим детям насильно пару ищут. Волки, одной породы, грызутся не из-за территории, а из-за омеги. Альфы готовы глотки перегрызать ради оплодотворения выбранной партии, хотя в продолжении рода нет никакого смысла — вся кровь уже перестала быть чистой. Каннибализм, насилие, убийства: вот с чем бороться надо. И если бы семья Хан того хотела, то давно бы смогла разобраться с той стаей, но собственное превосходство в фальшивой чистокровности и порядочности, видимо, чрезмерно сильно ослепило. А теперь детям расплачиваться за это. Ворох вопросов становился всё больше и больше по мере того, как Джисон всё же начал падать в омут мрака. Но сильная рука на плече отвлекла от достижения самого дна. Бан Чан взглядом указал на родителей Ли, и Хан отпустил руку альфы, поднимаясь. Немного нервно одёрнул пиджак на себе и холодно взглянул в глаза отца Минхо. — Мы хотим покинуть поместье, — тоном неровным произнёс он тотчас. — И выйти из стаи, — продолжила женщина, стоило альфе замяться. — Вместе с Минхо. — Абсолютно нелогичные действия, — раздражённо отозвался Чан, приобнимая Джисона со спины. — Сейчас для Минхо лучше оставаться здесь. — Из-за вас… Тебя, — глаза матери смотрели строго на омегу, — он пострадал. — Вы ничего не знаете, — промямлил Хан. Увидеть ненависть в глазах женщины чудилось чем-то чрезвычайно ранящим. Джисон не хотел, чтобы Минхо пострадал. А она открыто его обвиняла в этом. — Мы истинны… — Мне плевать, кто вы друг другу. Моё дитя пострадало. Из-за тебя мой сын убил! — Это никак не вина Джисона! — вступился Чан. — Минхо герой для всей стаи. Он сделал свой выбор осознанно! Как когда-то и вы, когда приняли его в семью… — Не смей, Чан, говорить такого, — голос отца Ли раздался чуть ли не громом. — Мы и тебя растили, не отвечай нам за нашу любовь неблагодарностью. — Сейчас мы заберём его домой, — ледяным тоном продолжила Сольюн. — Когда он окрепнет, мы покинем стаю. А ты, — указала она на Бан Чана, — не появляйся в его жизни. Я считала тебя близким ему другом. Но ошиблась, раз ты видишь верным, что он сотворил из-за омеги семьи Хан. — Вы всегда хорошо относились к стае, несмотря на всё! — Чан не унимался, потому что никак не мог понять. Даже прочувствовать не мог этой безумной жажды обрубить все связи именно сейчас. Ещё часами ранее отец Ли не был против истинности и даже восхищался этим, но, видимо, жена оказала давление. — Мой сын мог умереть! — женский голос исказился из-за звучного выкрика. — Я приняла Хан Мию в своей жизни, как ту, кто подарила мне Минхо. Но принять Хан Джисона, из-за кого я могла его потерять… Разберись со своей семейкой, — дрожа от злости и подступивших слёз, продолжала криком излагать женщина. — А про моего ребёнка забудь. Ты не вожак, а просто посмешище. Ещё тогда, во время коронации, всё было ясно. Стая потеряла свой статус. Поместье больше не то место, где можно найти спасение и помощь. — Прекратите, — попросил тихо Хан. Думать о себе так — это одно, но слышать. Не хотелось чувствовать настолько огромную неприязнь к себе. Он не мог предвидеть всего этого. Не желал. Если бы знал правду, то, вероятно, ничего бы и не произошло. Давно бы отказался от роли вожака. Ильхун бы подарил стае всё, чего она требовала, но сложились обстоятельства иначе. Хотя все эти мысли только больше показывали обнажённую в своей красе вину: он оплошал, был ведомым и игрушкой. Из-за него пострадали все. — Не отбирайте у меня его. — Забудь о нём. Займись своей жизнью. Отмойся от позора. А к Минхо не лезь.       Мужчина приблизился к кровати и, бережно закутав сына в одеяло, поднял на руки. Голова Ли безвольно опустилась, рука выпала из свёртка ткани, однако его отец быстрым шагом направился к двери, ведущей из палаты. Тяжело, но женщина направилась следом, свою раскрытую ладонь удерживая на груди: болело сердце. Неверяще, без действия, Джисон просто смотрел на то, как последний луч надежды в его расколовшейся жизни покидал её. Он дёрнулся, да только Бан Чан не разрешил двинуться с места. Словно смирился. Принял. Отпустил. Провожал молчаливо, прощаясь. Доктор Кан последовал его примеру и лишь дверь придержал, позволил уйти, пусть сразу и перевёл взгляд на ошеломлённого Хана. А тот на пол осел. Сил не осталось. Даже, казалось, не оставалось того, за что бороться можно было. Не мог он пойти против материнских чувств. Помнил, как защищала его Мия всегда. — Всё закончилось, — выдохнул Джисон, руками в пол уперевшись. — Всё закончилось. — Нет. Минхо придёт в себя и… — И выберет семью, — перебивать не было привычкой, но не сейчас. — Всё верно. Правильно. Мне так будет проще. Он откажется от меня. — Это не так, думаю, — возразил мужчина. — Минхо хороший парень. А его мама просто на эмоциях. — Метка, Джисон. У тебя его метка. — И хорошо, — неуклюже Хан поднялся на ослабевшие ноги. — Никто не подойдёт ко мне, как к омеге. Во мне навсегда останется часть Минхо. Простите, я пойду спать.       Неровным шагом, петляя, Джисон проплыл мимо доктора, заметно изумлённого. Не в его правилах было вмешиваться не в своё дело. Но разве этот мальчик заслужил всё это? И будто почувствовав что-то неладное, мужчина рукой потянулся к омеге, когда ту повело резко в сторону. За секунду до падения на пол он поймал Джисона. Перевернул к себе лицом. Из аккуратного носа спешно текла почти чёрная кровь.