Герой мифологии народов Африки, связанный с познаниями и обманом.
— Итак! Громкий хлопок в ладони выдернул Сонхва из полудрёмы. Спохватившись, юноша выпрямился, сложив руки на парте. Лучезарная улыбка профессора Доу озарила аудиторию заменителем солнца, с самого утра угрюмо прятавшегося за грозовыми тучами. Те собрались глубокой ночью, как назло именно накануне этой встречи мешая Сонхва спать. Крупные капли слишком громко стучали по крошечному окну, стекло дребезжало под ливневым натиском и порывистым ветром, напоминавшим истошный замогильный вопль. С непривычки он ворочался так долго, что поутру, разбитый и изжёванный бессонницей, не был уверен, что вообще засыпал. В аудитории было темно, что определённо не способствовало бодрому самочувствию; чугунные настенные бра, на вид ровесники самого здания Академии, и вкрученные в них лампочки желтизной подсвечивали больше потолок, чем ученические парты — Сонхва легко мог бы потерять свой карандаш в тени столешницы, если бы забыл, куда его положил. Профессор Доу вальяжно прохаживался по рядам, поочерёдно заглядывая в сонные лица подопечных. Руки его замерли как будто в молебном жесте — кончиками пальцев он постукивал себя по подбородку, прямо под благоволительным изгибом тонких губ. — Признаться, я восхищён вашим стремлением к росту — ну, или тому, что от него осталось спустя несколько лет. Я рассчитывал на двух-трёх бедолаг, а вас тут вон сколько! И поднялись же. Сонхва зорким глазом просканировал помещение, отведённое Академией для факультативов, ещё до того, как его заполнили другие ученики — большинство из них опоздали. Как ни приценивался, он не понял, какую эстетическую составляющую несли в себе тяжёлые, старомодные портьеры на высоких стрельчатых окнах — своими декоративными кисточками на подвязках они наверняка подметали пыль подобно веникам. Гардина, Сонхва был уверен, накренилась с одной стороны под тяжестью полотнища. Одноместные парты напоминали съёмочный реквизит прошлого столетия — с откидной крышкой, соединённые с сидением-скамьёй деревянной рамой, стесняющей длинные ноги Сонхва. Со стен, обшитых дорогими и новыми на вид обоями, на учеников взирали люди: торжественные портреты с натуры, фотографии совершенно незнакомых, во многом одинаковых мужских лиц. В этой декорации не было ничего примечательного, за исключением роскошных резных рам — одно бахвальство. Преподавательская часть аудитории с переносной кафедрой по центру находилась на небольшом возвышении. Плинтус у границы подиума избит так сильно, что можно было только воображать, сколько раз о него по невнимательности спотыкались — как ни крути, не самое практичное решение. Почти всё остальное пространство занимали застеклённые книжные шкафы. Сонхва успел даже рассмотреть некоторые ветхие корешки со своего места в центре класса: книги на разных языках были сплошь о мифологии, мировых религиях и истории. Другие «бедолаги» Сонхва не заинтересовали. К счастью, это было взаимно. Сейчас, находясь среди десятка «сосудов», он не чувствовал ничего странного, за исключением уникальной ауры профессора, к которой он уже привык. Сонхва ожидал столкнуться с целым лоскутным одеялом из различных аур, которые ему придётся терпеливо выносить в течение полутора часов занятий, будучи ослабленным несостоявшимся восьмичасовым отдыхом. Вместо этого он оказался в совершенно духовно недвижимой и покойной обстановке, чему был несказанно рад. Большинство учеников выглядели так, будто проснулись всего пятнадцать минут назад, а их помятая одежда подозрительно напоминала пижаму. Едва ли в их откровенно скучающих глазах читался хотя бы намёк на тягу к знаниям, как и желание здесь находиться в принципе. Учебная программа в прежней школе всегда давалась Сонхва с лёгкостью. Он не был отличником и никогда не стремился им быть, выкладываясь по мере возможностей и сил. Сонхва всегда учили знать предел своим способностям — если ему не было дано заплатить необходимую цену, чтобы стать лучшим, то он с присущим благоразумием не влезал в неподъёмные долги. Такая философия в ранние школьные годы сберегла его от выгорания и хронической усталости, которую он частенько подмечал в поведении одноклассников: они приходили на занятия с видом христианских мучеников и ненавидели каждую проведённую за партой минуту, надрывались и глотали пилюлю мудрости превозмогая себя, лишь бы в табеле красовалось заветное «отлично». Сонхва ни разу не был отстающим. Он исправно выполнял все задания в срок и без особого труда считался одним из лучших в параллели за счёт своей непоколебимой добросовестности и осознанности, что не каждому была присуща в их-то возрасте. Ему всегда были непонятны мотивы прогульщиков и лентяев, которых дотемна задерживали после занятий, чтобы нагнать материал, и ещё больше его озадачивали неприязненные завистливые взгляды, которые эти ученики бросали в его сторону, когда он вежливо прощался с преподавателем и покидал кабинет. То, что он когда-либо окажется на их месте, было для Сонхва чем-то из разряда фантастики. Не завистником с сомнительной личной ответственностью — а неуспевающим. Он чувствовал себя нелепо, пытаясь устроиться поудобнее, нога на ногу. Икры то и дело стягивало мельчайшими иголочками. Откровенно говоря, Сонхва был рад приступить к этим урокам. Ему осточертело маяться без дела, придумывать себе занятия на целый день, и в общем-то впустую тратить драгоценное время. Иногда, теряясь в грифельных отпечатках своих пальцев и неровных штрихах, в объятиях одеяла на плечах, он забывал о своей первостепенной миссии — о том, что к нему прицепилось нечто потустороннее, с чем он обязан совладать — воздвигая в своей рутине иллюзию нормальности. День его четырнадцатилетия казался таким далёким и фанерным, словно был скандальной постановкой, или вовсе прошлой его жизнью — как если бы он умер в то утро у материнских ног на холодном кафеле. События ближайшего прошлого хотелось списать на рассудочное помутнение, коллективное безумие, на что угодно, лишь бы не смотреть безжалостной правде в глаза. Сонхва хотел знать о себе больше — и не хотел одновременно, ведомый зловещим воспоминанием о том дне, когда голубое пламя пожрало его. Минги не факультатив пришёл. Почему-то Сонхва думал, что тот посоветовал ему эти занятия на собственном примере, но, пожалуй, по опыту их общения ему следовало догадаться, что это не так. Ему ничего не были должны, но юношу всё равно кольнула досада — Сонхва рассчитывал, что ему будет спокойнее в присутствии знакомого. Особенно после того, что Минги рассказал о профессоре Доу. Тот, между тем, продолжал: — Давайте определимся с регламентом наших встреч, — учитель выудил из кармана охрового кардигана перекидной блокнот и вытянул из пружин автоматическую ручку. — Я предлагаю осуществлять их в формате индивидуальных консультаций. Так будет разумнее с учётом разницы в вашем уровне освоения проявления. Сегодня образуем случайный порядок, но в следующий раз, чтобы не сидеть без дела, будете подходить по одному к назначенному времени. А очерёдность определим в конце занятия. Пойдёт? По аудитории пронёсся одобрительный гомон. Довольный профессор сделал запись и повесил ручку клипом на крупную петлю своей кофты. — Вот и договорились. Теперь, давайте так: у кого-то есть какие-то общие вопросы, ответы на которые не помешало бы услышать всем присутствующим? — У меня есть вопрос. Сонхва обернулся через плечо. Через два стола от него, на соседнем ряду, к потолку тянулась костлявая рука. Под неровной чёлкой сверкали чёрные глаза — они скромно забегали по аудитории от пристальных взглядов. Парень напоминал большого кролика. То, каким юным и невинным было его лицо, озадачило Сонхва — он не дал бы ему и тринадцати лет. — Слушаю вас, мистер..? — Чхве, — подсказал ученик с любезной улыбкой, — может, вопрос не совсем практичный, но что будет с итоговыми экзаменами у тех, кто так и не достигнет необходимого уровня проявления к концу цикла? Критерии для выпуска, указанные в учебной программе, довольно размытые. Хотелось бы внести ясность. Спасибо. — Мистер Чхве, поверьте, половина учащихся Академии разделяет ваше беспокойство, — профессор Доу погрузился в раздумья. — Видите ли, я не совсем волен вмешиваться в организацию образовательного процесса. В учебном плане действительно указано, что выпускник обязан в совершенстве овладеть проявлением, что, по правде говоря, не та вещь, о которой мы можем судить по таким примитивным критериям, которые указаны в официальной документации. Духопокровительство — слишком новая сфера, чтобы давать в её рамках однозначные оценки и суждения. Будьте уверены — преподавательский состав тоже это понимает. Кто-то становится лучше не потому, что больше и качественнее работал, а потому что силён благодаря нарративам — то есть о его духе известно многое. Но! Профессор поднял указательный палец. Сонхва подметил эту привычку мистера Доу — всегда пытаться завершать разговор на приятной ноте. Было в этом что-то искусно выверенное, сотни раз отрепетированное, проверенное временем; такая простая уловка, но всегда действенная. Сонхва вынужден был признать, что теперь смотрит на учёного иначе. Благодарность и общая симпатия никуда не делись, но омрачились скепсисом — слишком много в Джоне Доу было того, что обязательно должно нравиться людям, или даже просто-напросто не могло не нравиться. — Не переживайте об этом раньше времени. Рассчитывайте только на свою совесть — если она чиста перед вашими академическими обязательствами, мы с коллегами вас поддержим. Ещё никто не покинул стены Академии пустышкой после цикла обучения, не говоря уже о том, — профессор понизил голос, заговорщически обвёл взглядом аудиторию, и процедил: — Что это смертельно опасно — не заниматься проявлением вашего покровителя. Тело Сонхва похолодело раньше, чем он осознал сказанное. Следом накатила растерянность — и страх обмана. Он почти ляпнул обуявший его вопрос: «что это значит?», но за ним последовал бы и «как долго?», и «что делать?» — а это уже тянуло на ту самую полноценную консультацию, введение в общую суть вещей, за которым Сонхва сюда и пришёл, и он был вынужден подавить тревожный всплеск, убедить организм в том, что он не собирается умирать прямо сейчас. Он всегда был таким — впечатлительным ребёнком, который на отчие предупреждения о том, что курение чревато риском болезней сердца, пугался за своё здоровье так сильно, как будто хоть когда-нибудь держал в руках сигарету. Ученик с фамилией Чхве — кажется, где-то Сонхва уже её слышал — вызвался быть первым для персонального разговора, и мистер Доу пригласил его к себе на подиум, за преподавательский стол. Парень поправил большеразмерную голубую рубашку, когда проходил мимо, и в небольшом расстоянии между линией роста волос и воротом футболки Сонхва невольно увидел очертания узоров — поначалу он не понял, был ли в них смысл. Любопытство побороло его и, приглядевшись, он с удивлением распознал в них схожесть с лунными кратерами. Сонхва почувствовал себя викторианской девицей — до этого он не видел чужих меток, судя по всему, скрытых под одеждой, или просто не обращал на них внимание; отчего-то белизна чужой молодой кожи, разрисованной чёрными рельефами, вид на неё исподтишка, — всё это смутило Сонхва, и он опустил свой взгляд в дощатый пол. Ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною. Понимание, что его собственная метка наверняка привлекает неприлично много внимания, даже если окружающие не подают виду, и вовсе ударило в голову кровяным приливом — особенно к щекам. Нечестиво. Сонхва пропустил ещё несколько учеников, прежде чем очередь наконец добралась до него. Снаружи совсем немного распогодилось, и его ботинок придавил к паркету пыльный луч света — мелкие частицы, посверкивая, разлетелись по чужим ногам. Профессор Доу встретил его широкой, во все тридцать два, улыбкой. Сонхва ответил на неё скупым вежливым кивком — он попытается больше не вестись на подхалимство. — Ну как ты устроился, дружок? В последний раз виделись — как будто грустил о чём-то, — Доу уместил щёку в блюдце из собственной ладони. Сонхва подбирал слова немного дольше, чем хотел. — Всё в порядке. К этому всему, — он неопределённо повёл рукой, — сложно привыкнуть. — Конечно. И тебе уже пятнадцать. — Если это имеет значение… — поморщился. Учитель выдвинул из-под стола табурет с мягкой подушкой и взбил её парой шлепков. — Присядь. Начнём с самого начала — всё-всё объяснить не обещаю, да и наблюдения нужны, но ты хотя бы начнёшь искать информацию самостоятельно. О-о, глазки-то загорелись, — мужчина бархатисто посмеялся с оробевшего вида Сонхва. — Не переживай — здесь многие такие. Это вот эти… Доу украдкой шевельнул фалангой в сторону класса. — Неучи. Не хотят и никогда не смогут. А дело-то серьёзное. — Об этом, — Сонхва спохватился, заломив руки, — вы сказали, что не практиковать проявление «смертельно опасно». Я совсем немного слышал о практике служений, от которых зависит… привязка..? Он взывающе свёл брови. — Ага, типа того. — …к духам. Я… уже говорил, что целый год ничего не делал, и это звучит действительно плохо, и не могли бы вы мне объяснить, с чего мне тогда начать, и… — Ну-ну-ну, бедный ребёнок… — профессор Доу пощёлкал языком, с жалостью глядя на лепечущего подростка. — Соберись. Да, дыши, вот так. Пока Сонхва возвращал самообладание, мужчина без разрешения притянул к себе его блокнот, нашёл чистую страницу и взялся за свою ручку. Послышался мягкий щелчок. Под бдением Сонхва — он до зубовного скрежета не любил, когда кто-то трогал его вещи без спроса — Доу нарисовал громоздкую цифру «1» и заключил её в кривой круг. Хвостик разорванной фигуры отозвался в Сонхва едва ли не нервным тиком. — Во-первых, базовая теория. Служение и проявление — взаимосвязанные ритуалы, и одно напрямую зависит от другого. Чем регулярнее и полнее твоё служение, тем легче и более тебе подконтрольно проявление. Благодаря служению ты становишься ближе своему покровителю — в девяноста процентах случаев оно связано с его сферой влияния — и усиливаешь связь между вами. Налаживается взаимопонимание. Пока что понятно? — Да. Но, — Сонхва с невесёлым смешком развёл руками, — как мне служить банши? — Это нам и предстоит понять, — профессор откинулся на спинку своего кресла, постукивая кончиком карандаша по кожаной вставке в столешнице. — Единой отработанной схемы нет. Подход к определению служения… можно сказать, что он интуитивный. Рыщем вслепую с опорой на сферу влияния покровителя. На данном этапе я могу только предложить тебе прикинуть варианты, безвредные для твоего здоровья, и брать во внимание то, что… Мистер Доу тактично замолк. Сонхва глубоко вздохнул, понимая, что то, что он сейчас услышит, должно быть им услышано — это роковая неизбежность. — Работать со смертью тяжело. Нам придётся делать это так, чтобы ненароком не спровоцировать проявление, которое пока что даётся тебе тяжело. А затем понять, по какому принципу твоя банши проявляется вообще — а этот принцип точно есть, раз ты не загибаешься от чужих предсмертных криков каждую секунду. Действительно. Сонхва даже не думал об этом. — В целом, тебе может повезти, и служение твоему духу сведётся к умению его слышать. Некоторые из них довольно неприхотливы. — Но вы сказали, что связь налаживается через служение… — Хорошо, что это ты усвоил, — учитель придвинулся к краю кресла и склонился, чтобы быть поближе к Сонхва, — но штука вот в чём. Помнишь, я говорил, что ты чувствуешь присутствие других духов из-за страха банши? — Да. Помню. — Это не то, что обычно заложено в «сосудах». Умение ощущать духов. Так не должно быть. Рот Сонхва приоткрылся в откровенно идиотском выражении — недоумение, окрашенное в оттенки настороженности. Между бровями пролегла морщина. — Со мной что-то не так? — глупый вопрос. С ним было не так абсолютно всё. — Очевидно, что да, — безжалостность ответа позабавила Сонхва. — Но это от незнания и легко поправимо. Я подытожу: возможно, сила банши обостряет твою восприимчивость в отношении других духов, и то, что ты чувствуешь, когда встречаешься с кем-то более сильным — это попытка твоего покровителя зачем-то связаться с тобой. Но, похоже, что ты его не слышишь. — Я понимаю, когда мой дух боится — этот страх инородный, непонятный мне, и он такой… мучительный, — голос Сонхва сорвался в полушёпот. Профессор, как психотерапевт, понятливо покивал. — Твоя первичная задача — сделать так, чтобы это стало тебе близко и понятно. Карандаш в пальцах мистера Доу вальсировал по бумаге, пока Сонхва собирался с мыслями. Кое-что не давало ему покоя. — Я общался с одноклассником, и он сказал, что почувствовал «природу» моего духа. Получается, с ним тоже что-то не так..? — Это нормально, если ваши духи близки по своей сути, — не поднимая головы пояснил мужчина, — «сосуды» природы будут цвести близ друг друга, «сосуды» смерти как никто другой разделят свою ношу между собой. С кем ты, кстати, общался, если не секрет? — Его зовут Минги. Преподаватель перестал писать и напрягся, как если бы Сонхва здесь и сейчас проклял весь его род. Он определённо не сказал и даже не подумал что-то не то — только если чужое имя уже было чем-то «не тем». — Понятно. — Простите? — Всё в порядке, мистер Пак, это вы меня простите, — карнавальная маска весельчака самым неожиданным образом спала, обнажая старческий лик. Профессор предстал уставшим и даже разочаровавшимся. Внезапный переход на «вы», отринутая фамильярность, в свою очередь, была ему даже на руку. Сонхва мучительно хотелось дистанцироваться, но он не понимал, как это сделать, не утратив хотя бы такую форму лояльности в отношении себя. — Рад слышать, что он вообще может что-то чувствовать. Это сложный ученик. Вот и всё. Это была не та информация, которая могла бы удивить Сонхва, и внешне он остался беспристрастен, хотя не было смысла таить — постыдная любознательность едва не вила из него верёвки. В тот день, когда Минги привёл его в местный бар, им довелось обсудить школу и учёбу вообще, но конструктивности в этом разговоре не доставало. Всё, что Сонхва в итоге понял — Минги плевать на свою успеваемость («Меня она не волнует, а кому ещё она сдалась?») и, даже несмотря на это, в последний год он значительно поднялся в общем табеле благодаря некоторым бастардам. Им почему-то было не плевать. Это Сонхва про себя тоже отметил. — Хорошо. Так. Чтобы не задерживать других… Позвольте мне резюмировать. Духопокровительство — видоизменение состояния человека, которое характеризуется вмешательством в его природу… потусторонних сил. Профессор Доу выпятил нижнюю губу и пошевелил ладонью в «так-сяк» жесте. — Если вам настолько важно это рационализировать, то вы движетесь в правильном направлении. И? — Мой покровитель — дух банши. Фея-предвестница смерти. Она… приложение ко мне? Единое целое со мной? — Ни в коем случае! — восклицание наотмашь резануло слух Сонхва, и он поражённо умолк. — Покровитель не может и не должен быть единым целым с вами. История изучения духопокровительства знает случаи, когда боги захватывали свой «сосуд», и ничем хорошим это не кончилось. В этом суть нашей работы над каждым единичным случаем — не допустить разложения индивида под влиянием силы духа. «Приложение к вам» — более корректное определение. Это то, что вам нужно обуздать, укротить, если угодно. Сильные «сосуды» — те, кто знает наперёд каждый позыв своего покровителя и готов столкнуться с ним, сильнейшие — те, кто обретает власть над самой сферой влияния своего сосуда. Позвольте я продемонстрирую. Мужчина придвинулся к Сонхва ещё ближе — расстояние почти интимное — но тот, заинтригованный, не захотел отстраниться; не зная, что предпримет профессор, Сонхва следил за собственным силуэтом во внимательных глазах собеседника с навязчивой мыслью: «а если исчезнет?». Мистер Доу смотрел на него пристально и неотрывно, веки — недвижимы, ресницы — короткие, почти прозрачные. Безо всяких указаний Сонхва понимал, что не должен отводить взгляда. Приняв правила игры, он и сам пытался не моргать. Все мысли о том, как они выглядят со стороны, о том, как похоже болели его глаза во время приступа в день смерти отца, о том, не разыгрывают ли его, канули в небытие с внезапной яркой вспышкой — квазаром она пронзила самое сердце Сонхва, и он прозрел. В чужих глазах, не принадлежащих никакому телу, смотрящих сквозь целые миры, Сонхва почудилось всеобъемлющее знание о мире, понимание его на вездеприсущем уровне; в них плескалось первородное пламя и разливалась святейшая вода, и они — широкие зрачки, бездонная радужка — были повсюду. Собственное «я» более не имело значения. Тело Сонхва сжалось в призрачных тисках. Перьевая щекотка, тяжесть крыла, ангельский кокон. Аудиторию выбелил свет. Он не верил собственным ощущениям — это было выше его примитивной материальной оболочки, так знакомо и так чуждо одновременно. — Кто вы..? — Разве я не говорил, что это неприлично — вот так спрашивать? — Доу пожурил его, но в голосе не было ни на намёка на реальный упрёк. — Сейчас я использую то, что мне дано. Прислушайтесь к себе. Слышите своего покровителя? Дыхание Сонхва перехватило. Казалось, время замедлилось до сгущения воздуха. Он слышал, как гуляет ветер в расщелинах здания Академии, как пышет жаром солнце, как директриса Янг постукивает длинными ногтями по очередной документации, глухо и ритмично… Тук-тук-тук… — Пак Сонхва? Всякая бдительность, желание себя спрятать перестали быть важными в секунду, когда один только взгляд профессора — профессора ли? — вытеснил из его души всякую тревогу, и он слился со всем сущим и мнимым. Сонхва казалось, что ему одному известно о той стороне Вселенной; это интимное, до боли знакомое религиозное чувство сродни свиданию с Богом — как будто только ему, Сонхва, он позволил пережить это откровение. Банши оторопело молчала, словно её никогда и не было. Сонхва заулыбался, как когда-то мог делать только тринадцатилетний мальчишка в материнских объятиях. — Я её не чувствую. — Верно. Профессор Доу коснулся его лба кончиками пальцев. Нега мгновенно спала. Сонхва дёрнулся в погоне за ней, испуганный возвращением назад, к реальности, но спустя несколько мгновений напрочь позабыл, как ощущался сей покой. Будто ничего не было. В смятении Сонхва хлопал глазами и смотрел по сторонам. Всё та же тёмная аудитория. Заснувшие в ожидании ученики. Никаких глаз. Околдованный и растерянный, Сонхва умоляюще воззрился на профессора. Его колотило изнутри. Искалеченный разум не выдерживал столкновения с чем-то бóльшим. — Я ненадолго её усыпил. Вот, что значит обладать властью над сферой влияния. — Вы сделали что? — Она слаба и внушаема, — Доу пожал плечами и сделал глоток воды из неведомо откуда взявшейся бутылки. — На сегодня с вас хватит. Начинайте собирать информацию о покровителе. Карандаш вывел в блокноте Сонхва ещё один неровный круг. Его заполнила очередная цифра. — Ирландская или шотландская мифология. Скорее фея, но возможно и призрак. Сущность женского пола. В некоторых источниках может не зваться «банши», а иметь конкретное имя — в этом случае опирайся на характерные признаки. Пронзительно вопит, извещая о скорой гибели. Я изучил многие культуры, и могу сказать, что задача проще, чем может показаться поначалу — на вскидку я не припомню прямых аналогов банши. Профессор Доу поставил точку финальным штрихом и вернул записи хозяину. — До следующего раза. Накапливайте знания — только после этого я смогу рассмотреть вашего покровителя получше. Сонхва, охваченный тремором, боролся с желанием сломя голову бежать без оглядки, спотыкаясь и падая, раздирая ладони и колени в кровь, харкаясь от всеобъемлющего бессилия. Он не мог объяснить самому себе, что всё это значит, как и противиться — смиренное понимание своей немощности делало его не то отчаявшимся беглецом, не то покорным рабом. Сила, которой обладал безобидный и альтруистичный на вид профессор, несравнима ни с какими представлениями Сонхва об энергетической вместительности этого мира. Коль не это — конечная стадия могущества, то что тогда? Что может быть больше этого? Какой был смысл в школах, в правилах, в науке, претензии на нормальность и в этой жизни вообще, если таких, как Джон Доу, на планете тысячи — и все способны на то, чего ещё не знавала их крошечная планета? И что пугало Сонхва больше всего, до студёной в жилах крови — это могла быть и его сила тоже. Но он продолжал лишь иссякать. Перед самым выходом из аудитории профессор окликнул его. Игнорируя ворчание следующего ученика, мужчина с весёлым выражением предложил: — Как насчёт быть первым в очереди на следующей неделе? Вы точно не проспите, и другим отрадно будет, что думаете? Сонхва натянуто улыбнулся в ответ.***
Наверное, Сонхва пора было привыкнуть к сомнительным обсуждениям задниц в мужской душевой. Он правда пытался смириться, но каждый раз терпел неудачу, увеличивая напор воды до максимума и буквально заливая себе уши, пока чужие голоса не терялись в спасительном шуме воды. Сонхва полюбилась здешняя душевая. Стекающая по коже вода крошечным водоворотом исчезала в квадратном сливе, уносила по сточным трубам всю грязь, что он соскребал со своего тела неистово, пока отдельные его участки не теряли чувствительность. Паровая завеса укрывала его от холода по ту сторону, нежила, как сказочного ангела на облаке, похожем на исполинский кусок ваты. Просторные закрытые кабины обитали в полумраке, не до конца пропуская вовнутрь холодный зеленоватый свет потолочных ламп. Нигде не было предупреждений об ограничениях на расход воды — он искал их специально и даже спросил несведущего Минги — поэтому Сонхва задерживался под горячими струями как можно дольше, находя в этом своё успокоение. Иногда он засматривался на свою искажённую наготу в отражении смесителя. Без задней мысли, с детским интересом, вялым и от нечего делать. Водил кончиками пальцев по узкой грудной клетке, нащупывал выпирающие косточки, собирал влагу из озерца во впадине ключиц; обнимал сам себя, печально радуясь длине своих рук, что позволяла охватить, приласкать, пробовал на ощупь неочевидные изгибы, костяшками ведя по своей фигуре сбоку. Брюки самого маленького размера из тех, что были у Сонхва, едва-едва держались на его бёдрах лишь благодаря их формам. Мысль о том, чтобы немного набрать вес, просквозила в голове только чтобы выветриться насовсем. Он не питал нужды в том, чтобы стать больше или красивее. Эти пугающие рёбра, авитаминозные синяки тут и там, усопший взгляд — Сонхва знал себя таким и не желал пускаться в ложь. Его волосы действительно сильно отросли за это лето. Влажные кончики щекотали прохладой заднюю сторону шеи. Стричься Сонхва не хотел из практических соображений — ещё немного, и такой длиной, подобно вдовьей вуалью, у него получится скрывать метку, раздражающе яркую на фоне бледности его кожи. Сонхва даже покрутился на месте. Хотелось рассмеяться. Нос защипало, и он отвернулся от себя, не глядя перекрыл воду. Стянул с дверцы промокшее на конце полотенце и уронил в него лицо, растирая докрасна жёсткими ворсинками. Было в Сонхва что-то неуловимо жалкое, что он не мог выносить на физическом уровне, но избавься он от этого — себя предаст. Комната была пуста, когда он отворил дверь и прошлёпал к запотевшим зеркалам. Предплечьем Сонхва протёр участок посередине, чтобы только его лицо было видно. Ещё раз задержался взглядом на себе, прежде чем бросить затею увидеть там что-то помимо молодого, но измученного создания. Румяные щёки и красный от трения нос совсем немного оживляли его вид, но вся эта краска сойдёт на нет, стоит ему остыть после водных процедур. Недавно он с корнем вырвал у себя первый в жизни седой волос. Физическое разложение, следствие духовного, обращало жизнь в нескончаемые стенания — и неконтролируемую дрожь. Он должен бороться за себя. Нижний ряд зубов раздражал своей чувствительностью — мучительно хотелось поменять зубную щётку. Кто-то присоединился к нему на противоположном конце ряда моек, отсалютовав через зеркало. Сонхва ограничился кивком и надеялся, что не выказал грубость, сразу после этого сплюнув в раковину. Академия потихоньку наполнялась людьми. Каникулы ещё не подходили к концу, но из коридорных разговоров Сонхва понял, что многие ученики предпочитают готовиться к наступающему семестру заранее. В этой связи Сонхва нашёл ещё один повод нервничать — как будто ему всё мало. Он думал, что до сентября ещё успеет найти подработку в окрестностях, чтобы не трястись над каждым сбережённым центом, но этому плану не суждено было осуществиться. По крайней мере, если он не хотел преждевременно умереть от переутомления. Сонхва не хотел. Что-то в глубине души подсказывало ему, что у него будет ещё с десяток возможностей умереть, менее убогих, чем эта. Он мог хотя бы попытаться сберечь остатки своей чести. Не без сторонней помощи Сонхва нашёл чулан, в котором хранились основные предметы быта, сваленные в кучу. Он потратил в этой комнатке метр на метр добрые пятнадцать минут, просто пытаясь привести всё в относительный порядок — идея оставить дрель соседствовать с освежителями воздуха удручала его. Только после приступа маниакальной уборки Сонхва одолжил небольшой старенький утюг и забрал пару вешалок, ни капли не стыдясь сего воровства. Эти вешалки наверняка валялись там со времён прошлого цикла. Медитативность хозяйственных дел немного уняла обеспокоенность Сонхва, уже ставшее его состоянием по умолчанию. Он взглянул на время — обед, но есть совсем не хотелось. Пока дело не шло к вечеру, Сонхва отложил в сторону одежду, которую пора было отнести в прачечную, переоделся в свободные брюки с футболкой и решил опробовать ещё один обязательный аттракцион парка ужасов Академии — наведаться в библиотеку. Он помнил предостережения Минги, но решил не озадачивать его. Сонхва, в конце концов, не маленький — и не сожрёт же его этот библиотекарь? С потрохами, как говорят, или даже вместе с банши. Сонхва восстановил путь на заднюю территорию Академии по памяти, на сей раз столкнувшись с гораздо бóльшим количеством учеников и их заинтересованными взглядами; благо, никто не стал его донимать. Взаимодействия с ними Сонхва воспринимал как потенциально неприятные и нарочито избегал. Приспичит — знакомство само собой образуется, как это произошло (неловко, очень неловко) с Минги. Справедливости ради, то и дело Сонхва всё же здоровался — в основном со своими ближайшими соседями, которых встречал в жилом коридоре чаще прочих. Они были очень любезны в своей непритязательности в общении с ним. Уже знакомый зубчатый пинакль показался из-за деревьев — он был единственным ориентиром Сонхва. Петляя по парковым тропам, он без особого труда оказался перед заветным зданием. Будь ему это свойственно, Сонхва бы восхищённо присвистнул. Библиотека Академии представляла из себя двухэтажное здание с мансардой, облицованное благородным колотым красным кирпичом. По бокам — призмообразные пристройки, как замковые башни. Узкие прямоугольные окна второго этажа тянулись кверху резными остроконечными щипцами, дань готической экстерьерной традиции — всё в том, как было оформлено это строение, напоминало Сонхва шипастую розу, неприступную красоту, неуместную на фоне более простого главного здания школы; это было нечто среднее между монастырём и фамильным особняком. Вход — арочный проём, строгий навес. Прямо на матовой стеклянной вставке двустворчатых дверей вывешены часы работы и несколько оповещений для сотрудников на листах А4. Сонхва ещё раз убедился в том, что он не полный неудачник и у него есть по крайней мере несколько часов на изучение местного букинистического ассортимента, и потянул за дверную ручку. По его скромному мнению, для библиотеки внутри было темновато. Бережливому отношению к ученическим глазам не способствовали ни худощавые окна, ни орехово-коричневые обои — лакировка рыжеватой мебели, отражая их оттенок, потухала, сливаясь с общим мраком помещения. Судя по всему, расчёт был на настольные лампы на каждом из тянущихся вдоль коридора столов. Менее полезными смотрелись люстры. Они образовывали лишь одинокое пятно света, не рассеивая его. Полы библиотеки были выложены потускневшими мраморными плитами, образующими причудливый геометрический узор. Вдоль стен возвышались массивные стеллажи из дерева, заполненные сотнями старинных книг и манускриптов — в таком количестве, что те стопками громоздились как на крышках шкафов, так и у их подножия, образуя почти постановочный академический беспорядок. Присутствие здесь людей угадывалось только по характерному шелесту страниц. Пахло старой бумагой, кожей и кофе. — Добрый день. Сонхва, замерший в нерешительности у входной группы, привлёк внимание молодого человека — судя по всему, того самого суеверного библиотекаря. Сложив руки на пасторский манер, он приветствовал Сонхва из-за стойки. — Чем я могу вам помочь? — Здравствуйте. Я новенький, и… наверное, мне нужен читательский билет..? Библиотекарь качнул головой. — Нет. Наша библиотека обслуживает только преподавателей и учеников Академии и сотрудников Института Духопокровительства. Если вы являетесь учащимся, то автоматически вноситесь в нашу базу данных. Достаточно назвать своё имя. Можете брать книги, и я просто выдам вам формуляр на выходе. — О. Хорошо. — Моё имя Веритас Дейкр, — чинно представился мужчина. — Можете обращаться ко мне, если затрудняетесь в поисках литературы, или если желаете получить доступ к информации из архива. — Да, спасибо, — Сонхва кротко улыбнулся. Библиотекарь, похоже, тут же потерял к нему интерес, вернувшись к работе за компьютером. Он определённо не хотел навредить Сонхва. Неужто Минги — паникёр? Или слишком рано делать выводы? Так или иначе, кладовая мудрости звала его. Проходы между шкафами были настолько узкими, что, казалось, человек бóльшей комплекции, чем Сонхва, не сможет в них протиснуться — не то, что забраться на роликовую лестницу. Более просторные и приватные рабочие зоны со сдвинутыми в один блок массивными столами встречались через каждую секцию — света здесь было больше за счёт расположения у по-человечески широких окон. Деление по секциям было странным, но уместным с точки зрения интересов местных читателей — греческая мифология, египетская, европейская, священные писания, ведовство, разномастная художественная литература и так далее вглубь зала, до упора в запертую решёткой сейфовую дверь. Судя по всему, то была секция с ограниченным доступом. Надо же — прямо как в кино. Знание предмета поиска не упрощало задачу: на полках перемешались между собой совершенно не связанные с секцией научные труды, выдавая безалаберность посетителей. Дети везде оставались детьми. Полагая, что он делает доброе дело, Сонхва выложил на стол поблизости два тома об ацтекской ритуальной культуре, обнаруженные на стеллаже об Европе. Банши, конечно, целые книги никто не посвятил — Сонхва приходилось аккуратно вытягивать плотно прижатые друг к другу переплёты и точечно изучать содержание каждого близкого по тематике издания, чтобы спустя полчаса отбора прижать к груди лишь два разваливающихся фолианта и три более современных пособия. Покидать библиотеку не хотелось — вопреки ожиданиям, она произвела на Сонхва скорее приятное впечатление. Здесь было тихо и спокойно, даже идиллично, а обстановка, мистически-готический флёр, настраивала на учёный лад явно больше, чем его комната в общежитии, похожая на обустроенную тюремную камеру. Он не собирался задерживаться надолго и поэтому решил не занимать большой отдельный стол, вместо этого водрузив избранную стопку книг на место посреди читального зала. Напротив него, сгорбившись над экраном ноутбука, занимался незнакомый ученик. Сонхва не посчитал нужным обозначить своё присутствие — погружённый в работу, тот и бровью не повёл на его появление. Белые беспроводные наушники в его ушах тоже стали своеобразным знаком. Сонхва, стараясь не скрипеть стареньким стулом, устроился за столом, щёлкнул переключателем лампы и первым делом раскрыл любительски свёрстанное исследование — «Сравнительный анализ образа феи в исландском и шотландском фольклоре». Публикация была датирована десятью годами ранее и основывалась на ранней научной статье сотрудницы Института Духопокровительства. Сонхва не рассчитывал попасть в яблочко с первого раза, но специфика темы вселяла в него призрачную надежду на мизерный успех. Тишину белым шумом нарушала ритмичная симфония клавиатуры соседа. Она не обращала на себя внимания, гармонично вписываясь в созданные для исследований условия, и Сонхва постепенно позабыл, что делит с кем-то рабочее место. Авторская манера письма стесняла небогатый читательский опыт Сонхва. Она была сложной, вычурной, обильно приправленной непонятными ему терминами без сносок — похоже, ему придётся озаботиться поиском словаря. Само исследование представляло из себя скрупулёзную работу со множеством различных источников и, на первый взгляд, было не тем, что нужно Сонхва — пробежавшись по страницам наискосок, он не обнаружил ни единого «банши», но от небрежного подхода к делу отказался. Дочитает. Проще сказать, чем сделать. Уровень Сонхва и близко не дотягивал до такой, казалось бы, небольшой учёной статьи. То, что на вид он мог осилить за пару часов, в действительности, по ощущениям, займёт у него целый вечер. — Хэй. Сонхва оторвался от страницы, которую мусолил преступно долго для твёрдого хорошиста — та рябила перед глазами чёрно-белым, теряла смысл в умственных потугах. На него, прикрыв крышку ноутбука, с энтузиазмом взирал тот самый парень напротив. Он не заметил этого раньше, но оба его глаза золотили звёзды, вертикальными лучами рассекая всё лицо, похожие на изысканные шрамы. Сонхва невольно засмотрелся, пленённый красотой метки вкупе с утончёнными чертами внешности юноши. На его заминку тот снисходительно заулыбался, враз став ещё прекраснее. Сонхва тут же сморгнул своё бестактное восхищение, хоть и понимал — всё у него на лице написано. — Привет. — Привет-привет, — хихикнул парень, по-щенячьи склонив голову. — Я тебе не помешал? Честно говоря, в твоих глазах было столько отчаяния, что я не мог не отвлечь тебя. — Есть такое, — он не стал отрицать, со вздохом закрывая книжонку. — Я новенький. — Знаю, — парень хитро сощурился. — Видел тебя пару раз на кампусе. Как осваиваешься? — Понемногу, — Сонхва, конечно, не стал откровенничать. — Литература пока, как видишь, не даётся. Сияние чужой улыбки, широкой и радушной, обдало Сонхва теплом. То, какую приязнь он переживал к этому ученику здесь и сейчас, ошеломило его — ему хотелось доверительно протянуть израненную руку, сознаться во всех своих потаённых страхах и наконец-то быть утешенным. Вполне вероятно, что Сонхва просто изголодался по бескорыстной человечной доброте. — Можно гляну? — не думая, Сонхва кивнул, и исследование выпорхнуло из-под его локтя в чужие руки. — В какой класс тебя определили? — Б-1, — почему-то хотелось оправдаться, — я поздно метку получил. — О, — парень отвлёкся от обложки, — мой хороший друг тоже в Б-1. Глядишь, сойдётесь. Его зовут Минги, может, вы уже встречались. Сонхва замер. До этого мига он ни разу не жаждал быть обманутым. «Хороший друг» Минги. Лучше бы ослышался, сокрушался Сонхва, пока в его голове сами собой выстраивались очевидные причинно-следственные связи, лучше бы ещё десять раз подумал, прежде чем делать преждевременные выводы. Он не хотел становиться одним из тех предвзятых невежд, но продиктованное боязнью отторжение было сильнее его воли. Перед ним был бастард. И Сонхва был уверен, что знает его имя. — Не встречались. А… Как тебя зовут? Сонхва надеялся, что парень не обратил внимание на повисшую ранее паузу. Всё же он уже успел залипнуть при нём — можно списать на странности поведения. Судя по всему, так и вышло, и догадка подтвердилась ответом без тени сомнения: — Чон Юнхо, А-2. А тебя? — Сонхва. Пак Сонхва, — он пытался не выдать волнение в своём голосе от возможности быть раскрытым. Может, Минги уже рассказал об их общении — и в таком случае он не был готов оказаться в такой дурацкой ситуации. — Приятно познакомиться! — выдохнул. — Обращайся, если что, помогу, чем смогу. Твой покровитель, кстати, какая-то фея? — А..? Юнхо постучал пальцем по научной работе перед собой. Сонхва почувствовал себя последним кретином. Нет, в том не было великой тайны, но и раскрывать карты разом в его планы не входило. Ему начало казаться, что бастард сделал это нарочно. — Да, — уклончиво отозвался Сонхва. — Понял-понял, не лезу, — Юнхо, не переставая выглядеть как дитя самого солнца, сдал позиции. Книжку вернул. Сонхва признательно кивнул. «Он тебе бы понравился, я уверен». Слова Минги насмешкой повисли над колыбелью душевного покоя Сонхва. — Я пойду, — бросил он, снова формируя удобную стопку из найденной литературы. — Я же тебя ничем не обидел? — губы Юнхо слегка надулись, и Сонхва тут же захотелось влепить затрещину — себе, за то, что им так легко манипулировать. Конечно, он смягчился. — Нет, не переживай. Мне бы тоже было любопытно. Всё в порядке. — Тогда отлично. Попрощавшись с ним, Юнхо вернулся к издевательству над своим позвоночником. Длинные пальцы вновь забегали по клавишам. Напоследок обернувшись на светлую макушку нового знакомого, Сонхва проследовал к выходу. — Пять единиц, — библиотекарь почерком врача вывел названия книг на тоненьком формуляре из дешёвой газетной бумаги. Сонхва назвал ему своё имя, и по окончании процедуры вложил врученный ему листок между страниц. — На возврат — две недели. По истечении можешь просто переоформить. Почти все книги в нашей библиотеке в единичном экземпляре, поэтому мы настоятельно просим не задерживать их у себя дольше необходимого. — Хорошо, я понял. — И, Пак Сонхва… Ну вот. Сегодня ему крайне не везло на собеседников. Померещился злорадный упрёк Минги — «а я говорил». Веритас Дейкр перегнулся через стойку с видом последнего смутьяна. Сонхва стиснул книги в руках, простой защитный жест, но он не укрылся от глаз библиотекаря. Едкий шёпот, пропитанный брезгливостью, коснулся уха: — Чон Юнхо. Я видел вас вместе. Будь с ним осторожен. Джиннам нельзя доверять. Сонхва смылся быстрее, чем разглядел в чужом лице намёк на помешательство. Всё, что он уже успел узнать о бастардах, он узнавал против своей воли. Сутки, недели, консультации с профессором Доу, книги, редкие приятельские прогулки с Минги и литр холодного чая на двоих — всё шло своим чередом. Ночи становились всё холоднее и дождливее. К концу августа по вечерам в блоке-общежитии было не протолкнуться. Возвращаясь из магазина, Сонхва, поджав плечи, лавировал между учеников, как самое ценное прижимая к себе бумажный пакет с вечерним перекусом и бутербродом на завтрак. Всё-таки как хорошо, что дверь в его комнату была самой первой. Считанные дни до официального начала семестра задавили Сонхва своей суматохой, и он предпочёл до последнего прятаться у себя, морально настраиваясь на предстоящие полные катастрофического стресса будни. С комода его подбадривали первые изученные вдоль и поперёк книжки и уже порядком измятый блокнот. По мере того, как Сонхва подбирался к долгожданной полноте основной информации о банши, его конспект становился всё неряшливее и кучнее. Триумф, пережитый им, был несравним ни с одним прежним достижением — может, он ещё не был готов столкнуться с этим существом в лобовую, но уже имел гораздо более чёткое представление о том, с чем имеет дело. Радоваться, правда, было нечему. Что касается банши, то одна из наиболее ярких её черт — это то, что она существо навеки одинокое. Озоновый душок обдувал лицо Сонхва. Сложив руки на шероховатостях комода, он вглядывался в черноту редеющих крон. Крошечное окно напоминало картинную раму, вид за ним — незамысловатый пейзаж, синевато-тоскливый. На одной из веток восседал ворон. Сонхва долго разглядывал его силуэт, прежде чем понял, что тот глядел на него в ответ.