Новый японский фольклор, персонификация смерти.
Двери в комнату отдыха за спиной Сонхва по-прежнему оставались открытыми. Пара шагов назад — и он бы ушёл восвояси, если не позорно сбежал. И, вероятно, только эта мысль об унизительно выказанном страхе и пригвоздила Сонхва пятками к ковру, как манекен к выставочному подиуму, позволяя Минги беззастенчиво рассматривать его. Сонхва про себя просмаковал чужое имя. Знакомое, но столь же непривычное сочетание звуков. Минги, Мин-ги… Два слога, противоречивые ассоциации: что-то милое, но стоическое, немного даже недоступное, как затерянная в листве башня, где злыми драконами охранялись утончённые принцессы, которых прятали там, скрывая от люда. Простое созвучие, но не переливчатое, крепкое, но не резкое. Минги. Сонхва нашёл в себе смелость рассматривать его в ответ, хоть в основном глядел сквозь тело, барахтаясь в трясине из собственных мыслей и тревожных предсказаний, заранее выстраивая линию обороны. Рациональная его сторона не видела в этом нужды, но нечто под сердцем неприкаянно вилось по кругу, скручивая внутренности, внушало Сонхва мысли об опасности, почти параноидальные — кажется, он начинал понимать истоки доселе невиданного ему ощущения исходящей отовсюду угрозы. Со стороны смотрелось глупо — одними только глазами они с Минги прощупывали друг друга, никакого такта, никаких уклончивых отводов взгляда, только прямое, лоб в лоб, исследование, практически проверка. — Ага, — он не нашёлся с поводом ответить благодарностью на реплику Минги. — Меня зовут Сонхва. Приятно познакомиться. — Что-то не похоже, — хмыкнул Минги. Голос — глубокий, прорезавшийся, с хрипотцой, как от длительного молчания. Минги оттолкнулся рукой от пола и поднялся на ноги. Его графитового цвета брюки были ужасно мятыми, особенно в районе колен. Язычок чёрного кожаного ремня, сорвавшись со шлёвок, болтался у чужих бёдер, а те узкие, мальчишеские. Сонхва встрепенулся и с замиранием сердца взметнул взгляд наверх. Совсем чуть-чуть, но нависая над ним — с разницей в несколько сантиметров — Минги возник напротив, в полушаге от Сонхва. — Мне всё равно, если что. Помощь с чем-то нужна? Вообще-то нужна. Но Сонхва мялся в нерешительности, про себя так и не решив, что думает о новом знакомом и как чувствует себя рядом с ним. Сонхва не судил о книге по обложке, потому что так его учили родители; но вместе с тем обложка могла сказать о содержимом многое, или, по крайней мере, достаточное, чтобы сделать вывод — хочешь ты книгу прочитать или нет. Глядя на Минги, Сонхва… не отказался бы от такой книги, но значительно повременил с погружением в неё. Обыкновенно от таких людей его воротило. Сонхва не видел ни смысла, ни эстетической составляющей в подобном самовыражении — или чем ещё сомнительных моральных качеств дети называли метаморфозы своего тела. То, что он поначалу принял за россыпь удивительно отчётливых родинок и подростковых прыщей по всему лицу, в действительности оказались уродливыми вблизи дырами от проколов: под полноватой сухой губой, на выразительной переносице, на обеих широких бровях, в ушах и в крыле носа, раздувшемся так, словно Минги диким зверем обнюхивал Сонхва, внешне оставаясь беспристрастным. Чем дольше Сонхва исследовал чужое лицо, тем сильнее его стесняло изнутри — хотя сильная, нездоровая эмоция, похожая на страх, потихоньку утихомирилась. Волосы Минги были крашеными. Блестящие от жира или каких-то моделирующих средств, несуразной длины, уложенные бесформенно и небрежно, они спадали с одной стороны лица, закрывая вид на правую скулу. Сонхва подавил желание провести рукой по своим волосам. Его чёрные тусклые вихры без должного ухода в последние несколько дней наверняка были столь же отталкивающими. Сонхва не помнил, когда в последний раз показывался людям в таком виде — только с подушки, толком не причесавшись. Будь эта встреча подстроена кем-то, наблюдающим за Сонхва свыше, он бы пожал тому созданию руку, щупальце, копыто — что бы то ни было — оценив иронию и карикатурность ситуации, в которой его столкнули с ходячим воплощением всего, от чего самого Сонхва всю жизнь оберегали. Чтобы не водился, и сам таким не стал. Хоть сейчас он и был готов признать — серёжку в ухе ему давно хотелось. — Эм, да, — наконец решился Сонхва, одарив собеседника неловкой полувежливой улыбкой. — Я искал душ. Минги продолжительно моргнул. Это было самое красноречивое движение век, что Сонхва приходилось видеть. — В учебном крыле... — Я только из комнаты. — Постучал бы кому в дверь. Не думаю, что тебя укусили бы по локоть. — Решил прогуляться. И… вдруг все ушли? — в предположение вышел, зажатый собою же мальчишка. — Откуда мне знать? — Боишься, — резюмировал Минги. Сонхва открыл было рот в праведном возражении, но только смиренно стиснул зубы. Минги не мог знать, что чувствует Сонхва, но он наверняка прекрасно ощущал смятение неприручённой банши. Которое, в свою очередь, делало положение Сонхва в Академии смехотворно уязвимым — и, что ещё хуже, очевидным. Раньше Сонхва было нечего скрывать. У него не было даже намерения как такового — прозрачная занавеска, сама искренность, чистое сердце, всё во имя своего пути к свету, к счастливой земной и загробной жизни. Сейчас же… слишком много вещей оказались лживыми; а может, всегда были, но только настигнувшее несчастье, посягательство на собственную душу открыло Сонхва глаза. Он больше не мог доверять этому миру, и его наизнанку выворачивало от осознания, что другие «сосуды» скорее всего могли видеть его насквозь до тех пор, пока он не научится справляться с характером своего духа. Он ощущал себя нагим. — Я не сужу. Как я и сказал, мне всё равно, — неожиданно капитулировал Минги, сделав шаг назад, как будто почувствовал, что Сонхва стало неуютно. — Правильно делаешь, может быть. Сохраннее будешь. Пошли, я как раз возвращаться хотел. Минги выверенными движениями пальцев обмотал проводами наушников свой сенсорный телефон и спрятал его в кармане; вместе с мобильным в брюках утонули обе ладони. Ни разу не обернувшись, чтобы проверить, следует ли за ним Сонхва, Минги неторопливо покинул комнату, напевая себе под нос неторопливую мелодию. Сонхва, оставшись наедине с книгами и бильярдным столом, совсем растерялся, застыл в промежуточной позе — туловищем к коридору, носками ботинок к диванам. Юноша прислушался к удаляющимся шагам Минги. То ли им откровенно пренебрегли, то ли дали право выбора. Времени на подумать у него, впрочем, не было, и он поспешил за одноклассником, как Алиса за Белым Кроликом. Разве что полы его лёгкого синего платья не подметали полы Академии, туфли не тонули в зелёной траве сада белых роз, лететь приходилось за спиной одноклассника, а не в кроличью нору. Но, всё же, ото странного сна он никак не мог проснуться. Прикинув, насколько расположения «Шляпника» хватит на его отчасти нелепые расспросы, Сонхва с надеждой закинул удочку: — Почему ты в Академии на каникулах? И другие тоже… — Пф-ф, — Минги вымученно склонил голову, как если бы ему было физически лень вдаваться в объяснения. Сонхва слегка поморщился. Проще было задавать вопросы, на которые Минги мог ответить только «да» или «нет». — Академия не гонит, условия нормальные, вот и остаёмся. Кого-то не отпускают из-за плохой успеваемости. Кому-то просто некуда уезжать. Как Сонхва и предполагал. — Вообще, на будущее, лучше никого не расспрашивай об их жизни до и вне Академии, пока тебя в лучшие друзья не запишут. В душу здесь итак достаточно лезут. Сонхва, уловив намёк, благоразумно кивнул и промолчал. Да, его социальных навыков явно недостаточно в этом противостоянии. Почему-то Сонхва всё происходящее с ним теперь рассматривал только в таком ключе. Солдат на поле боя, дезертир среди давних верных службе товарищей, пешка на фоне ферзей. Сонхва поравнялся с парнем, стараясь попадать в чужой шаг, чтобы ненароком не мешаться под ногами. Не сложится с Минги — не страшно, в конце концов. Они снова повторяли уже усвоенный Сонхва путь. В отличие от галереи, коридоры в дневное время не особенно изменились — естественный свет едва-едва проникал в них, своим количеством уступая тому, что на заре производили крючкообразные настенные лампы. Вдвоём они занимали практически половину прохода. Сонхва ранее он не казался таким нешироким. Взглянув на Минги исподтишка, он снова оценил чужую фигуру — и списал всё на чужие плечи. Ещё не столь рослый и худой, парень производил впечатление того, кто в будущем станет действительно большим. Сонхва о таком телосложении мог только мечтать, однако это не особенно волновало его. Или, по крайней мере, волновало по-другому, как он не мог себе объяснить на словах. В Академии висела вакуумная тишина. Сонхва думал — магия ли то, что в аномально жаркий сезон внутри сохранялась прохлада, ползущая по холлам вдоль оголённых щиколоток. Ни одно из окон, помимо того, что было в его комнатушке, не предусматривалось для открытия. Даже его церковь, каменное, уплотнённое и тяжёлое строение, нагревалась под июльскими лучами солнца. — Тебе показать дорогу к капелле? — Что? Минги постучал пальцем по своей груди, глаза его были опущены на Сонхва. Секундное замешательство сменилось горечью, когда он вспомнил о кресте чёток, хладно болтающемся поверх его футболки вместо того, чтобы быть согретым под одеждой, у самого сердца. — Нет, спасибо, — Сонхва всё же убрал крест под ворот, не чтобы укрыть, ближе к Создателю и муками его себя ощутить, но чтобы просто спрятать. Откреститься, не быть более причастным. — Как знаешь, — неясная интонация Минги по-прежнему чувствовалась как попытка ввести Сонхва в заблуждение. Он совершенно не мог понять его отношение. Выказанное равнодушие не вязалось с неожиданным вниманием и готовностью помочь. Сонхва также не нуждался в снисхождении — он не девица в беде и не неотёсанный дурень, чтобы с ним возиться. Подступиться было сложно. — Крест лучше не показывай, — неожиданно продолжил Минги, — верующий ты или нет, неважно. Не знаю, сколько тебе уже рассказали, но «сосудам» нельзя привязываться к чужим духам. — То есть… — Иисус такой же дух, как и остальные. Ты ничего от него не получишь, если он тебя не выбрал, а твой тебя как только не измотает за отречение. Хрен знает, как ты это дерьмо навёрстывать будешь, учебников-то нет, — Минги усмехнулся, с чем-то на подобие сочувствия поймав взгляд Сонхва. — На допы летние ходить будешь? Непонимание на лице Сонхва спровоцировало Минги на мягкий смешок. — Походи. Не убудет. — Спасибо за совет, — Сонхва в действительности был благодарен, про себя делая заметки по поводу всего, что ему предстоит сделать, чтобы освоиться в Академии, но, кажется, запомнить всё-всё не получится. Тусклый страх предсказуем: он окажется не подходящим органом для пересадки, уже существующие порядки организма его отвергнут; он не допускает мысли, что нет здесь такого места, где он — замена чему-то существующему, что он уникальное. Даже в лучшем из своих настроев он и не надеялся полюбить это место, но, может быть, намеревался хотя бы стать достойной его частью, способной постоять за себя — а остальное было не так уж важно. — А почему нет учебников? — Не успели написать ещё. Учёные ещё разбираются с этим духопокровительством. Другим странам, кстати, со спецами больше повезло. У нас на все Штаты какой-то вклад внесли только чета Кан и Джон Доу. Наш профессор, если что. Знакомое имя побудило Сонхва навострить уши. Минги тут уже учуял его интерес. С хитрецой в голосе, будто что-то для себя поняв, он на пониженных тонах спросил: — Это он посреди цикла тебя взял? — Как ты… — Забавно, — Минги потешно заулыбался, покачав головой, — с тех пор, как Доу появился в Академии, никого из учеников не выгоняли. Поговаривают, он их всех держит, отстаивает перед директрисой даже самых пропащих. Особенно их. Желудок Сонхва — к слову, уже слишком долгое время пустующий — описал кульбит. Весь юноша снова сжался перед подступающими тенями сомнений и недоверия. То не была доброта? Но профессор Доу выглядел искренне доброжелательным, даже когда Сонхва несколько раз пытался спровадить его и недвусмысленно намекал на чрезмерную навязчивость. — И зачем ему это? Минги пожал плечами. Они ступили в галерею, и солнце озарило карию радужку чужих глаз. Цвет её оставался глубоким и холодным. — Доу — чудак, который коллекционирует таких потеряшек, как ты. Не считай себя особенным. Я это не к тому, что ценности в тебе нет, просто предупреждаю. — Надо же. — В глазах Доу мы все — лабораторные колбочки на ножках. Мужик он забавный, но… — некое воспоминание укололо Минги в затылок, и тот с раздосадованный вздохом потёр шею, — поймёшь, когда он твоего покровителя впервые вытащит. Ощущения незабываемые, дня два спать не сможешь. — Что… значит «вытащит покровителя»..? — Как будто схватит тебя за внутренности и будет пытаться их все наружу вытянуть. Превосходно. Сонхва осоловело всматривался в чужое лицо в надежде отыскать малейший намёк на то, что это была плохая шутка, но оно оставалось каменно верным себе — ничего не выражающим. — Не парься, — бесстрастно посоветовал Минги, потягиваясь на подходе к комнатам учеников. — К этому долго готовят. Так, смотри. Минги ускорил шаг, уверенно рассекая пустой коридор из дверей. Стук его ботинок, до этого задававший ритм их движению, тонул в истоптанном, тусклом ковре под ногами. Он остановился перед небольшим углублением в стене, в которое вписалась, на первый взгляд, ничем не отличающаяся от других дверь — но вблизи Сонхва рассмотрел наклейку с изображением душевой лейки. — На здоровье, — Минги опёрся плечом об угол, — это мужская. Есть ещё подальше, но нахрена тебе бегать. Полотенце, принадлежности — свои. Сонхва имел осторожность захватить с собой одно полотенце. Небольшое, правда, которое он использовал только для волос, но на первое время это было лучше, чем ничего. Нужно будет узнать о магазинах вокруг, о ближайших населённых пунктах в принципе, о больницах — кстати, раз это школа, здесь же должен быть медпункт, и… Живот Сонхва болезненно заурчал. — Ну конечно, — Минги цокнул языком. Сонхва насупленно отвёл взгляд. — Столовка летом закрыта. Пошли, покажу, где ближайший магазин. — Минги, — сдержанным голосом Сонхва остановил уже развернувшегося было парня, — ты не обязан. Спасибо за помощь. Минги смерил его, как обычно, совершенно невозмутимым взглядом. Только продолжительность зрительного контакта говорила о том, что он обращается к Сонхва с какой-то эмоцией. Может, думает, что сказать, хотя Минги не казался таким человеком — скорее рубящим с плеча. — Сонхва, — собственное имя на чужих устах прозвучало совершенно невпопад. Сонхва настолько не вписывался в происходящее — всё оно казалось ему симуляцией, может, предсмертным наваждением, в котором отсутствует всякая логика. Всё произошло так быстро. Как давно он уехал из дома? Почему он ничего не чувствует? — Сонхва? — Что? Чужая ладонь маячила перед лицом. Бледный и враз ослабевший, Сонхва поднял на Минги глаза с выражением совсем другого толка. Горизонт нещадно кренился. — Тебе же нужна помощь. Я в хорошем настроении. Нахрена ты всё усложняешь? — Минги панибратски сгрёб Сонхва в охапку одной рукой, устроив у себя под боком, и, не встретив сопротивления, повёл вглубь жилого крыла. — Расслабься. Ты итак весь недобитый какой-то. Видишь развилку в конце коридора? Сонхва пригляделся и кивнул. — Налево — ещё одна комната отдыха и коворкинг. А нам направо, — Минги потянул бренное тело Сонхва в указанном направлении. Тёмный проход находил свой закономерный конец в массивной на вид двери. Оказалось, что она вела в тот самый внутренний дворик, на который Сонхва ранее белым призраком смотрел сквозь арки окон. Они вышли в спасительную тень — на расстоянии вытянутой руки, как пограничный мирок, поглощённой солнцем жаровней простилалась площадка под открытым небом, со всех сторон окружённая небольшими крытыми колоннадами, образующими замкнутый меж крыльев Академии перистиль. Цветочные горшки тут и там, высаженные деревья напрочь искажали общий готический флёр этого места: всё цвело и чуть не искрилось от улыбок отдыхающих учеников, как в греческих идиллиях — не хватало свисающих с ветвей олив. Шезлонги и цветастые пледы на выстриженном газоне вовсе казались чем-то абсурдным. Сонхва бросало из стороны в сторону, как зажатый под давлением воздуха самолёт во время турбулентности. Ни одна голова не обернулась в их с Минги сторону, будто они и правда были невидимы, слились с тёмными стенами по ту сторону рубежа. Эфемерная ширма между ними словно оградила Сонхва и от чужой энергии — несмотря на плотное скопление подростков ни одна из их аур не давила на него; как осмелевший бездомный кот он готов было сделать шаг навстречу этой незнакомой, всё ещё непонятной ему среде, но Минги настойчиво дёрнул его за собой, в обход двора в укрытии портика. Кто-то окликнул нового знакомого Сонхва по имени, но тот лишь махнул рукой. Минги провёл его через тоннель в противоположной стороне здания, увитый розовато-красным плющом, по форме похожим на тот, что украшал внешний фасад Академии. Неровная каменная кладка под ногами больно сминала мягкую подошву летних ботинок Сонхва. Он порядком подустал — расстояния в Академии были смехотворно больше, чем в его почти провинциальной двухэтажной школе, в которой он в течение всего дня едва ли менял два-три класса, расположенных в соседних друг от друга помещениях. Вид, встретивший Сонхва на выходе из тоннеля, однако, ближайшего отдыха никак не предвещал. Поначалу он увидел только асфальтированную парковку, в основном пустующую — лишь несколько автомобилей прятались под стенами в отдалении. Но на небольшом возвышении, куда вела металлическая лестница, лежал чуть ли не полноценный парк — с таким же зелёным, ухоженным газоном, ровными проторенными дорожками, мощёными светлым камнем; у изгибов троп вросли высокие уличные фонари, некоторые из которых терялись в кронах больших, ветвистых деревьев, огороженных небольшими заборчиками вокруг толстых обработанных стволов. Сонхва болванчиком обернулся за спину, оценивая уже преодолённый масштаб Академии, и, вновь уставившись перед собой, нанизал на него размеры территории этого заднего двора. Язык не поворачивался таковым его назвать, между тем — отсутствие заборов и прочих ограничителей оставляло Сонхва лишь догадываться, где кончаются владения этой удивительной частной школы. Он успел позабыть, куда они вообще направляются. — Смотри, — Минги, дав Сонхва время на осознание, наклонился к нему, указывая на скрытый листвой зубчатый пинакль, — это здание библиотеки. Если ты собираешься реально учиться, то оттуда вылезать не будешь, но, знаешь… Он внезапно умолк. — Что? — А, — отмерший парень со свистом втянул воздух, — короче, если соберёшься туда, скажи мне, зачем. У меня есть один знакомый из продвинутого класса, считай, круче тамошнего библиотекаря. Насоветует, чтобы ты к нему не обращался. — Что не так с библиотекарем? — Он немного суеверный. Сонхва неожиданно рассмеялся. Клокочуще, с надрывным дыханием, почти без голоса — чем выбил Минги из колеи. Тот уставился на него, приоткрыв полные губы. Редкие прохожие ученики косились на них, но Сонхва сделалось всё равно. Как будто пожжёванный фитиль в его груди наконец воспламенился кремниевыми искрами. — Суеверный… — Сонхва с улыбкой покачал головой, прикрыв лицо ладонью. Местечковые хихиканья то и дело срывались с его губ. — Забавно, ах-ха… — Слушай, — осторожно, как к душевнобольному, обратился Минги, — я без шуток. Я не знаю твоего покровителя, но чувствую, что мы одной породы, которую этот человек… Минги неопределённо повёл рукой, находясь с нужным словом. — Недолюбливает. — Одной породы? Это какой? — Так, — Минги ущипнул себя за переносицу и вписал Сонхва в очередной поворот, — поешь сначала. Про библиотеку не настаиваю, если что, как хочешь. Вон там, в самом конце двора, видишь? Ага, это здешний магазин. Продолговатое маленькое здание с красной крышей зазывало в свои двери причудливым надувным маскотом с огромным бантом за спиной — Сонхва был уверен, что это проделки учеников. Здание Академии понемногу уменьшалось за их спинами. В таком отдалении Сонхва приметил напротив продуктового дорогу, по которой он, вероятно, и приехал сюда — через две полосы ровной кирпичной постройкой ютился похожий на многоквартирный дом, первые этажи которого пестрели вывесками на разный лад. На горизонте разворачивался самый обычный для американской глубинки район. Где-то в той стороне, месте с нормальными людьми и их нормальной жизнью, залаяла собака. — По праздникам можно и в Таргет выбраться, но обычно хватает и этого, — раздвижные двери впустили их в помещение магазина. Собравшийся в изгибах Сонхва пот тут же неприятно остудился вовсю жужжащим над входом кондиционером — он аккуратно оттянул влажное пятно футболки со своей спины. Магазинчик действительно обеспечивал исключительно самым необходимым — если таковыми являются несчётные быстрые углеводы. Подростковый спрос был очевиден. Два ряда полок, забитые снеками и хлопьями, занимали почти всю торговую площадь. Минги тут же забрёл в образованный ими проход посередине, задумчивой летающей головой рассматривая не самый оздоровительный ассортимент. Сбоку от входа не самые аппетитные на вид фрукты и овощи были свалены в башни, коробка на коробке, рядом — микроволновая печь и забрызганный термопот. Там же, для удобства, находились пакетики быстрорастворимого кофе и чайных саше поштучно, наряду с метровой подзорной трубой из одноразовых стаканчиков. В большом холодильнике у другой стены в одном углу сиротливо жались коробки молока, предварительно нарезанный сыр, йогурты и пудинги известных производителей; остальное же место занимали уже готовые блюда в контейнерах для разогрева. По старой привычке Сонхва в первую очередь опустил глаза на ценники — и сердце его упало в пятки. — Минги, я не взял с собой деньги. — Я тебя умоляю, — парень буркнул, не отвлекаясь от сравнения двух упаковок чуррос, — заплачу я. Можешь не возвращать. Сонхва лишь угукнул в ответ, про себя решив — выберет, что подешевле. Он итак отнял у Минги целый день. Чудо, что тот вообще возится с ним — не хватало ещё и воспользоваться этим. — Выбрал? Минги материализовался рядом с пачкой сладостей, сэндвичем в плёнке и бутылкой воды под мышкой. Сонхва, ткнув наугад, вытянул с полки полуфабрикат за пару долларов, под неуютно внимательным взглядом стиснув бумажную упаковку пальцами. На яркой картинке ему обещали сервированные стрипсы баффало с картошкой и кукурузой на гарнир, и в качестве акции от бренда — шоколадный маффин на десерт только в этой серии продукта. — Ну как знаешь. За прилавком скучающе чавкала жвачкой девушка с собранными за ярким зелёным козырьком волосами. Не поднимая глаза на покупателей, она молча просканировала продукты с ленты и ткнула пальцем в итоговую сумму на экранчике кассового аппарата. Минги порылся в кармане и вывалил перед ней горку мелочи — с недовольным выражением девушка пересчитала монеты и только после удовлетворённого кивка удосужилась выдавить улыбку. — Спасибо за покупку. Микроволновка грела туго и долго, издавая подозрительные звуки, на которых Сонхва то и дело поглядывал на единственную сотрудницу магазина, но ей, похоже, было совершенно не до этого. Минги занял место под цветастой маркизой снаружи за столом-скамьёй, не дождался Сонхва — сразу принялся за свой бутерброд, даже не подогрел. Сонхва, стоя в ожидании, засмотрелся на чужой профили сквозь стекло автоматической двери. Он и не заметил, как компания этого парня перестала угнетать его. Хотя Сонхва по-прежнему предпочитал быть настороже, за время, проведённое с ним, ему стало совсем немного, но спокойнее — быть может, это следствие новообретённых с чужой помощью знаний, или тот факт, что Минги, безразличный и местами бесцеремонный, в действительности не представлял для него никакой опасности. Как и его дух, поначалу встревоживший участки сознания Сонхва, доселе ему недоступные, новые, неизученные территории, находящиеся в зоне риска из-за отсутствия должного внимания; он понятия не имел, как ему находить компромисс с этой банши, тревогой вьющейся внутри, как зажатая сапогом змея. Здорово, если и в дальнейшем это будет происходить также, само по себе. Если, конечно, Минги сам не сделал что-то, дабы не беспокоить Сонхва. Мысль об этом отдалась внезапным теплом. Безо всякого оповещения микроволновка умолкла. Сонхва, прихватив салфетки и пластиковые приборы в пакетике, вынул горячий контейнер и присоединился к Минги на улице. Тот уже доедал свой сэндвич, неряшливо обтирая испачканные соусом пальцы прямо об упаковку. Сонхва устроился на скамье напротив. По привычке хотелось взяться за чужую ладонь — но он вовремя себя одёрнул. За еду он был благодарен далеко не Богу, но парню перед собой. — Приятного аппетита. — Шпашибо, — невнятно бросил Минги. Беспорядок, который он устроил, почему-то привёл Сонхва в некое подобие умиления. Его ровная параллель ножа с вилкой на клетчатой салфетке в бардаке из образовавшегося на столе мусора смотрелись забавно. — Так что за порода такая? — Сонхва сложил локти на шершавой поверхности, пока его блюдо остывало в стороне. Минги проглотил последний кусок и скомкал жирную плёнку. Протёр руки о салфетки, подавил отрыжку, волнообразно дёрнувшись. С ответом не торопился — уставился куда-то мимо Сонхва, уперев язык в щёку. — Ты же понимаешь, что в этом мире без предрассудков никуда, да? — Безусловно. — В Академии такие, как мы с тобой — их самые лёгкие мишени. Знаешь, говорят, что нельзя на чёрное и белое делить? Тут плевать на это хотели. Эта лирика не могла ввести Сонхва в заблуждение. Неотрывно он смотрел на замявшегося Минги, понятливо кивал; добраться хотел до самой сути, чувствовал, что это было действительно важно. — Я — сосуд шинигами, — внезапно объявил Минги. Сонхва озадаченно нахмурил брови. — Типа сама смерть. О. Сонхва как ледяной водой окатило — кажется, он начинал понимать. — Ты можешь обойтись и без каминг-аута, — шутливо поддел его Минги, — я и без этого чувствую, что ты как-то связан с ней. Со смертью. Сонхва утвердительно кивнул. Пояснять ему было нечего, он и сам толком ничего не знал, кроме этого факта. Вместо этого спросил: — Если нас таких несколько, то почему это проблема? Смерть естественна, как и жизнь. — Вот в этом-то и загвоздка, — Минги ссутулился, почесав глаз, — что смерть для здешних — чёрное, а остальное — белое. Директриса несколько раз пыталась читать нотации о том, что каждый дух по-своему необходим, но… Он сокрушённо щёлкнул языком, скривив рот. — Сосудов тёмных, «злых» духов и богов, — дразнился, утрируя чужую интонацию, — связанных со смертью, ученики Академии не жалуют. Да и преподы некоторые тоже. Нас не так много, как тебе могло показаться, — усмехнулся Минги, — они зовут нас изгоями. Бастардами. Сонхва вздохнул, удручённо уронив голову. Похоже, была в его жизни эдакая закономерность — не вписываться в рамки. Даже там, где эти рамки были столь размыты, едва ощутимы, он умудрился оказаться за их пределами. Он представлял, с какими последствиями это может быть сопряжено. Особенно там, где различие снискалось на столь гнетущей почве. — Постой, хорошо… дай мне секунду… Нет более весомой причины? — конечно, Сонхва отрицал. Он не мог отказаться от последней возможности бороться. — Мне кажется, что ты недоговариваешь. Лицо Минги исказилось. Сонхва увидел это — мимолётная перемена, рябь на водной глади, что упокоилась спустя мгновение. — Прямо-таки не подождёшь до инструктажа учителей, ха… Упрямый из последних сил, юноша покачал головой. Минги зажевал губу, опять отвернулся от него. Покивал каким-то своим мыслям. Когда его взгляд вернулся к фигуре Сонхва, тот распознал в нём безысходное покорство, как у снизошедшего до выполнения команд пса. — Нам достаётся их воля. Служба смерти — это убивать, Сонхва. Вот, что мы в глазах остальных. Убийцы. Несмотря на жару, Сонхва, холодными родниками по телу исписало. Изгои, ведомые маньяки. Подслушанные им слова профессора Доу о том, что он знает, каково Сонхва, обрели новый смысл — тот наверняка знал, что ему предстоит пережить. Шея начала зудеть, призрачное ощущение, невыносимая чесотка. К горлу подступила тошнота. Сонхва поспешно прикрыл салфетками разогретую еду, пытаясь унять ударивший в ноздри запах магазинной залежалости. Отвратная кислинка мазнула по глотке. Сонхва, игнорируя обеспокоенный зов Минги, развернулся на скамье, сгорбился, пытаясь согнать осадивший его приступ. Проклятье. Проклятье! — Сонхва, — Минги оказался на корточках перед ним, пытался заглянуть в глаза, тормошил за острое плечо. — Сонхва, всё не так страшно, не обязательно же... Слышишь? — Я молился, — загробным голосом, со злым придыханием, шепнул Сонхва, — я всю жизнь молился за себя и за этот мир. — Я понимаю… — Что я сделал, — истеричный смех смешался с кислотой. Презрение обуяло его. — Что я такого сделал, чтобы вот так… — Ты не виноват, — твёрдость голоса Минги схватила злобу Сонхва за грудки, — никто из нас. Так вышло. Не устраивай сцен. Жизнь вообще несправедлива. — И правда, — Сонхва горько хохотнул, закрыл похолодившими ладонями лицо. — Всё не имело значения, да? Всё было просто… глупостью. Минги не ответил сразу. Сонхва услышал, как тот выпрямился и сделал шаг в сторону. — Да. Именно так. — И что? Мне теперь ходить и оборачиваться? Как преступнику в кандалах остерегаться самосуда за то, чего я не совершал? — глаза стеклянные, орбитальные. — Так, — терпение Минги лопалось как пузырьки в содовой. Он отвёл пальцы Сонхва в сторону, серьёзным взглядом окинув его — одно сплошное жалкое зрелище. — Поешь, а я тебе всё объясню. Что смогу. Слушать ничего не хотелось. Кусок не лез в горло, но уговоры сделали своё дело — несколько минут и пару похлопываний по щекам спустя Сонхва всё же взялся за вилку. Мясо было холодным внутри, а на вкус — пресным. — Жуй и слушай, — наставнически скомандовал Минги, подвинув Сонхва бутылку воды. — Нет, ходить и оборачиваться не надо. Нас боятся больше, чем ненавидят, и доставать будут только если ты нарвёшься. Но есть и те, кого действительно лучше сторониться. Про банты знаешь? «Нет». — В Академии три класса, — Минги начал загибать пальцы, — мы, с фиолетовым, в начальном — Б-1. Следующий, А-2 — прогрессирующий, им выдают синий. И гордость всея Академии — красные банты. Класс А-1. Самые сильные сосуды. Именно к ним тебе следует приглядываться, потому что некоторые ученики из А-1 состоят в организации «Тау Альфа», или же «Союз Алых». А в обывательской среде они просто греки или «Алые». У Сонхва возникало по вопросу через каждое чужое слово, но Минги подал ему знак не возникать — так что он смиренно продолжал жевать, следя, как бы еда не вывалилась изо рта от усиленной работы мозга. — Они часть греческой системы образования. Ей бы исчезнуть, по-хорошему, нездоровое и сектантское дерьмо. Знаешь вот эти все сестринства и братства? Вот это оно, только без деления по полу. Вместо этого они собирают вокруг себя сильных сосудов греческих духов и богов и мнят себя элитой Академии, поэтому считают себя вправе досаждать тем, кто им не нравится. Выражение лица Минги сделалось таким ожесточённым, что Сонхва захотелось вжать голову в плечи. Он определённо не любил этих греков. — Или тем, кого они боятся. Больше всего нам достаётся от них. Но, Сонхва, ты должен понимать — это обычные школьные задиры. Да, с властью, да, имеют прямое влияние на профессуру, потому что за членство в Союзе вкладывают бабки, но не более. Они говорят дерьмо, о котором сами ничего не знают. Они не представляют, что значит жить в ожидании, когда ты по своей воле прольёшь кровь — придётся ли вообще? Голос разговорившегося парня стал ниже, охрип сильнее прежнего — казалось, Сонхва выдоил из него словесный поток, к которому тот не был склонен по обыкновению. Может, Минги все же Чешир: он так легко обернулся Белым Кроликом, ведя за собой «ту» Алису в чудаковатую страну, или он Шляпник: фриковатый, предельно осторожный, освежающий в памяти обычаи и правила страны, а также ведающий о новых, никогда не знакомых ранее. Но, кажется, кролик — Сонхва, но не Белый, с тикающими часами, вечно взвинченный и спешащий, подгоняемый секундной стрелкой, а тот, что под прицелом. С фантомным холодным потом по затылку и трясущимися поджилками. — Поверх бантов у них значок с двумя греческими буквами, так ты можешь их отличать. Но среди бастардов тоже есть ученики из А-1, так что навалять можем запросто. — Ты говоришь о бастардах, как о группировке, — осторожно заметил Сонхва. Минги усмехнулся. — Ну… мы почти. Нас всего семеро и, да, мы… держимся вместе. Относительно. — Группа ущемлённых. — Не совсем. Точнее, нас так не воспринимают. Мы скорее местные маргиналы. Ни то, ни сё. Хрен объяснишь. О таких, как мы, говорят «плохая компания». Кошмар отказывается отпускать Сонхва. Может не банши его дух всё же, а Морфей... Час от часу не легче. Управлять стрелками часов — не способность Пака. Всё же он живая мишень, пронзи уже свинцом, Всевышний, да упокой. Но остаётся смиренно поднимать сапог, ставить на кафель. Повторять. Это было предсказуемо, но гадкое разочарование всё равно кольнуло Сонхва промеж рёбер. Хотел ли он быть частью этого? Плохая компания изгоев и убийц. Те, кто ему ближе всего, единственные, что способны его понять. Это походило на несуразный кошмар, сумасшедший бред — хотелось соскрести с себя слой впитавшихся в кожу помоев от одного лишь понимания того, кем он стал всего за один год, и кем он может стать в ближайшей перспективе. Всё внутри противилось. Образ Минги поплыл перед глазами, растворился в токсинах из неприятия и ужаса, откатился в прошлое — когда Сонхва только увидел его, когда замер настороженно, когда ещё не успел позабыть о фантазии чужого лица, каким бы оно было, будь в проколы вставлен пирсинг под цвет болтающейся в ухе единственной серьги — чёрной. Давшая трещину скорлупа пропустила отравляющую заразу извне в зародившийся эмбрион надежды Сонхва. Шанс на то, чтобы незамеченной тенью проскользнуть сквозь оставшиеся два года обучения, минуя всякое столкновение с местными, испарялся на глазах, плотным облаком поднимался вверх, застилая обзор. Как ему быть понятым — снова почувствовать, каково это? Его вера всегда давала ему всё, чтобы душа его нежилась в покое, знала своё место и собственные нужды. Благодарить, покорно принимать, сострадать, не сетовать — теперь всё пустое; это невозможно вынести силами обычного человека, нельзя, скрепя сердце, признать в себе столько зла. Пустышка болталась у него под футболкой. Он уже слышал, на подкорке, как дешёвые бусины отскакивают от пола и стен, как оголённый крест летит куда-то вслед. Может, он действительно должен вглядеться в эту бездну. Может, ему правда там и место. Может, он хуже, чем может себе представить. Больше всего на свете Сонхва боялся не смерти, от чужих или своих рук, не ран и падений, не злых слов и правды об этом мире. Он боялся позабыть, каково по-настоящему любить.***
Сонхва смутно помнил, как в тот день добрался до своей комнаты, закрывшись от Минги, отмахиваясь от поданной руки, от околоутешильных слов, даже не смотря в его сторону. Он сидел на так и не заправленной кровати, пряча лицо в сведённых коленях, пока на плечи мерцающей вуалью ложились сумерки, а за ними — тяжёлое одеяло ночи. На комоде лапками к потолку лежало несколько разносортных мошек. Их крохотные крылья ломко осыпались меж пальцами Сонхва, стоило тому бережно собрать их тельца и выкинуть в окно. Всю следующую неделю Сонхва не желал и дальше погружаться в тонкости жизни Академии. Он посвятил время самому себе — наконец умылся по-человечески, с удовольствием оценив полноценные, обеспечивающие приватность кабины в душевой, по памяти, всё же пару раз свернув не туда, нашёл учительское крыло, чтобы попросить профессора Доу наладить свет в его комнате. Учитель сию минуту отложил свои бумаги и примчался ему на помощь, не переставая задавать вопросы, иногда — откровенно неудобные, на которые Сонхва реагировал только небрежным движением плеча, как бы сбрасывая с себя чужую призрачную ладонь. Мистер Доу быстро уловил настроение ученика: уточнил более существенные детали, всё ли его устраивает, и ретировался. К директрисе Сонхва тоже наведался, но вместо уже знакомой женщины наткнулся на секретаршу, неприметную девушку лет двадцати пяти. Она же помогла ему правильно завязать бант и сделать фото для личного дела. Это заняло какое-то время, потому что Сонхва не переставал щуриться от вспышек. Его глаза действительно были не в лучшем состоянии. Временами, стоило ему прикрыть веки, внутренняя их сторона резала глазницы бритвенным лезвием — Сонхва приходилось давать им отдохнуть, часами лёжа в темноте. Фотографии получились… не самые лучшие. Он не узнавал самого себя. Цифровая чёткость особенной яркостью подчеркнула прожигающие бант языки пламени. Взгляд неосмысленный и пустой, под глазами — припухлости мешков. Секретарша пыталась как-то поправить его волосы, но без видного успеха, пряди спадали и торчали сбоку, укладка, оформленная одной лишь подушкой. На вопрос о том, какой снимок лучше, Сонхва наобум выбрал первый попавшийся — это последнее, что его волновало. Девушка вклеила его лицо в документ и спрятала в выдвижном ящике с ярлыками. Сонхва пересчитал собранные матерью деньги, попытался прикинуть, как организовать расходы на остаток лета. Он отложил небольшую сумму на карманные расходы, а остальные купюры спрятал в потайной отсек чемодана вместе со всеми документами, удостоверяющими личность. Сонхва, правда, уже не был уверен, будут ли они действительны — он слышал, что при переменах в области лица тот же паспорт необходимо заменить. Учащиеся то прибывали, то опустошали Академию. Сонхва поглядывал на встречных украдкой, когда выбирался по нужде, оценивал поведение и внешний вид. Во время каникул бантов почти никто не носил. Похоже, у тех, кто остался здесь, были достаточно тёплые отношения — ученики приветствовали друг друга объятиями и даже клевали в щёку, смеялись в коридорах и зависали в комнатах отдыха. Сонхва они либо не замечали, либо не придавали его появлению значения, и его это вполне устраивало. Перезвучие шагов за дверью то и дело приносило с собой загробный холод, насильственно облапывающий тело Сонхва под слоями одежды — сильные покровители, опасные «сосуды». Лицом к лицу с ними он пока не сталкивался, почти всё время проводя в своей коморке с купленными блокнотом и карандашом. Штриховал страницы от нечего делать, выводил линии интуитивно — рисовать он не умел, но это медитативное действие занимало его. Шли дни, и блок на размышления начинал ослабевать. Сонхва из раза в раз прокручивал в голове свой разговор с Минги, правду о своей сущности, гадал, что же это за бастарды. Он пытался анализировать вещи по мере возможностей, пока не решаясь, после чужого совета, наведаться в библиотеку: если он сосуд «банши», что только предвещает смерть, разве может он убивать? Ведь проявление, случившееся в день, когда его отец покинул этот мир, не сделало этого. Дух Сонхва всего лишь предваряет гибель, делает его свидетелем ещё до самого события, и мистер Доу подтвердил это в первый день. Был ли Минги прав в том, что они одной породы? В конце концов фиолетовый бант указывал на не самого сильного студента. Может он ошибся; может, Сонхва вовсе не бастард, и ему следует держаться подальше от влияния этого индикатора. Может, даже если всё обстоит так, как сказал Минги, это в его силах, и у него есть выбор — не становиться отщепенцем? Своего нового знакомого он больше не встречал. Они с Минги расстались на не самой лучше ноте, и Сонхва не мог не признать, что это гложет его. Первое время он думал, что так будет лучше, и что он быстро забудет обо всём. Это казалось ему правильным, насколько таковыми могут быть мысли, сопряжённые с высшей степенью стресса и гнева — не укусить, но оттолкнуть, пресечь зарождение всякой дружбы, любых непрошенных чувств. Что-то в Минги всё же не давало Сонхва насовсем проститься с чужим образом в своём сознании. Необъяснимым образом, наряду с собой, он казался свободной акулой на фоне аквариумной рыбки, он пах вседозволенностью и историями, а Сонхва — бесконечным ожиданием неясно чего. Он вынужден был смириться со своим интересом и с досадой по отношению к своему поступку. Сонхва всегда ожидал подлости от таких людей, как Минги, но в действительности был ничем не лучше. Каким он вообще был — этот некто Пак Сонхва? Знает ли вообще, кто он такой? Тонкий грифель надломился. Сонхва легонько дёрнулся, удивлённо глядя на сломанный карандаш. В дверь постучали. Сонхва отложил свои каракули и озадаченно опустил глаза на тень в небольшой щели под дверью. На часах — десять вечера. Единственным, кто знал о его комнате, был профессор Доу, но что ему могло понадобиться от новенького в такое время? Не до конца уверенный, Сонхва прошлёпал тапочками до двери, отворил её ключом и приоткрыл, на всякий случай придерживая ладонью, чтобы успеть захлопнуть. К его изумлению — и щекотке ликования — на пороге с всё тем же скучающим выражением стоял Минги. — Ну привет. — Здравствуй… ты… — Наугад стучал, — парень привстал на носки, заглядывая поверх чужой головы, — с жилплощадью тебя не пощадили. — Меня всё устраивает. — Ну да, аскет, — Минги фыркнул. — Хочу тебя кое-куда сводить. Ты не против? Сердце Сонхва ухнуло. Зачастило. — Куда? — Сюрпри-из. Продолжим твоё освоение в академсреде. Если ты хочешь. Сонхва задумался. С одной стороны, ему порядком наскучило сидеть взаперти, и Минги, похоже, не держал на него зла. Этот груз свалился с его плеч, и он почувствовал облегчение. Однако следом ему на спину взобрались сомнения. — Уже поздно. — Не, в самый раз. Так идём? Взвесив все за и против с оговоркой на то, что он всегда может развернуться и уйти, Сонхва мигом переоделся и покинул комнату вместе с Минги. Он провёл его уже знакомым путём сквозь внутренний дворик, мимо парковки и задней территории. Окна знакомого магазина светились белизной — до сих пор работал. Минги провёл его мимо, ещё дальше, через дорогу, и остановился перед тем самым зданием, которое заприметил Сонхва. Он двигался с осторожностью, оглядывался по сторонам, вновь в незнакомом месте. Минги со смешинкой в уголке губ поманил его рукой, стоя под подсвеченной изнутри круглой жёлто-красной вывеской Idaho Pour Authority. Сонхва не сразу определил, куда его привели: окна заведения были затонированы, шевеление за ними вполне можно было принять за наружную игру теней, что в свете ламп отбрасывали ветки деревьев; вывеска была не кричащей и напомнила ему знак английского метро, разве что под крупным кеглем названия этого места более мелко читалось... — Бар? — Ты только сейчас святошу не включай, — Минги уверенно потянул за дверную ручку. Плотный запах алкоголя и потных человеческих тел, подогретый жарой душного помещения, опалил лицо Сонхва. — Это главное место встреч. Единственный клуб-бар-как угодно называй на территории Академии. И несовершеннолетним наливают. — Но я не пью… — А я и не буду заставлять. Просто посмотришь, где проходят все главные тусовки. Так, раз пришли, то не трусь, заходим. Сонхва был настроен сопротивляться дольше: сослаться на свой совершенно неуместный наряд, отсутствие положенного для посещения подобных мест настроения, в крайнем случае завести неловкий разговор о своём финансовом положении. Но Минги безапелляционно схватил его за предплечье и протиснул в помещение вперёд себя. Кабачный смех и десяток голосов оглушили его, но он различил звук, с которым за спиной Минги захлопнулась дверь. Так за усопшим закрывается крышка гроба. Может, он совсем немного драматизировал. Играла ненавязчивая джазовая мелодия, которая, впрочем, не добавляла общей обстановке никакой высокой культуры: под аляповатым освещением мерцали грязные поверхности столов, барная стойка терялась за спинами посетителей, перезвон бокалов поломанными колоколами приветствовал новоприбывших. — Вон туда, — Минги указал пальцем на укромный столик на двоих в отдалении, — моё почётное место. Пока Сонхва устраивался, лелея надежду на чистоту сидения, Минги жестами переговорил с барменом — похоже, он здесь завсегдатай. — Тебе чего? — Просто воду. Минги не стал уговаривать его, и Сонхва был ему безмерно благодарен. Зашумел кран для разлива. Протиснувшись к бару, Минги передал сотруднику зажатую меж костяшек купюру и забрал два стакана: пинту, пенящуюся и огромную, и самый обыкновенный икеевский для Сонхва. — Будем. — Ага. Они болтали ни о чём, точнее, болтал Минги, а Сонхва ёрзал на месте, чувствуя себя несколько неуютно. Чем позднее становилось, тем больше людей заполняло заведение, музыка становилась более активной и немного резала слух. Прохлада воды поддерживала состояние Сонхва в относительном порядке. Минги рассказывал ему о своих учебных потугах, ругая занудных преподавателей, о нескольких своих подработках — в том числе и здесь, о скором начале учёбы и о многих других вещах, в сущности, не несущих в себе особой познавательности — хмелея, он начинал более активно жестикулировать и даже несколько раз посмеялся над собственными шутками. Сонхва проникся этой его стороной, и с улыбкой кивал, когда мог — вставлял свои комментарии и уточнял, глядя на пивные пузырьки, опадающие до неприметного белого ободка вокруг позолоты пшеничного напитка. Понемногу скованность отпускала Сонхва, и он расположился более свободно, оперевшись плечом о стенку. Во взгляде Минги читалось удовлетворение. Сонхва было радостно, что он доволен, с чем бы это ни было связано. — Люди не могут слишком долго терпеть зло и несправедливость. Когда им это надоедает, они начинают пытаться рационализировать и искать оправдания всему этому злу. Всем нужна причина — почему женщин насилуют, почему детей убивают. Вызывающе одеваются и гуляют без взрослых, сами виноваты, вот какие выводы они делают. Когнитивные искажения такая штука. Люди обвиняют других в их же бедах, потому что не готовы столкнуться с миром — таким, какой он есть. Ужасное место. Сонхва хихикнул без повода для смеха. — Так вот ты какой. — Не, — отрицательный взмах рукой, — обычно нет. Это вообще не мои слова. — Не оправдывайся. — Серьёзно. По-моему, мы обсуждали это с друзьями. Сонхва подобрался. — С бастардами? Они всё же друзья? Минги, похоже, не ожидавший вопроса в лоб, стушевался. — Ну, дружу я скорее с одним из них. Юнхо зовут, он мой сосед был какое-то время, потом в трёхкомнатную перебрался, как раз вот к другим бастардам. Юнхо с кем хочешь подружится, вот и с ними. И тебе бы понравился, я уверен. Честно говоря, он меньше всех заслуживает зваться бастардом, — Минги как-то странно вздохнул, растирая костяшки пальцев. — Но дух у него паршивый. Остальные так или иначе вписываются в своих покровителей будто бы, а он как под раздачу попал, шальной задело. — А он… Сонхва был перебит неожиданным затишьем. Собственный голос прозвучал непривычно громко, разрезал пространство, вынудив осечься. Он огляделся, положив предплечье на спинку своего стула. Центр помещения опустел, люди разошлись муравьями вокруг ботинка — мальчишеской фигуры. — Кто это? Сонхва не знал, почему спросил. Ему, вроде, всё равно — но вырвалось само, как по чьему приказу, реплика статиста. До этого он не проявлял к окружающим никакого интереса. Минги проследил за взглядом Сонхва. Усмехнулся — непонятно, безрадостно или с жалостью. — Чон Уён из А-2, — Минги сделал глоток из своего полулитрового стакана, — не твоего полёта пташка. Сонхва любопытным котом склонил голову. Чон Уён был один на импровизированном танцполе в центре бара. И он начал танцевать. Сонхва нечасто приходилось видеть танцующих людей и, в общем-то, он мало что смыслил в этом. Но движения Уёна завораживали его. В приглушённом свете старых ламп чужая карамельная шея блестела, не иначе как только-только высеченная скульптура под лучами заходящего солнца; от него исходил жар, но не тот, что обуял Idaho Pour Authority, гадкий и вонючий — то был юношеский, пленяющий зной, жаждущий найти пристанище. Уён был текучим, медленным, и тонущая в шепотливом галдеже музыка совершенно не подходила его танцу, но это не имело значения. Сонхва сглотнул ком в горле. Уён повернулся, чарующее наваждение — и они почти столкнулись взглядами. Тогда Сонхва шумно выдохнул. В лёгком изломе чужих тёмных бровей, едва приоткрытых губах, таких же блестящих, как голые участки кожи, в искорёженном положении его силуэта, лебедином скелете, и в его глазах — влажных, как у выпившего человека, но глядящих так ясно, с таким особенным выражением, — в них не было ничего сексуального, как Сонхва показалось поначалу. Это было безмолвное, всеобъемлющее страдание, почти ангельская мука. С таким выражением рядом с ним отмаливали свои грехи те, кто никогда не станет праведником. Уён стоял, недвижимый, окончив свой плач. Грудь вздымалась. Сонхва усилием воли оторвал взгляд — все вокруг смотрели на Уёна, но никто не подходил к нему. А тот будто к месту прирос. — Не пялься на него, он свои штучки использует. — Штучки? — Соблазняет. Сонхва поперхнулся. Это почти оскорбило его. — Мне так не кажется. — Он бастард, — не тая заявил Минги, — и все твои предположения на его счёт скорее всего окажутся неверны. Я сам его не понимаю. Странно, но Сонхва хотелось защитить этого парня. Подойти, протянуть руку, сказать: «ты прекрасен». Ему было интересно, как тот улыбается, что он может ему поведать, куда может его завести. Ему хотелось… — Эй, — Минги звонко щёлкнул у Сонхва под носом, — просыпаемся. И Сонхва… проснулся. Накатившая нежность исчезла без следа. Остался только он — отчего-то обессиленный. Сонхва схватился за свой стакан, как за спасательный круг, вслушиваясь в утихающие удары сердца. Он осмелился посмотреть туда, где был Уён — но его там уже не было. Вместо этого он увидел черноту. Такую вязкую и страшную, что тело одеревенело. Ничего не понимая, он взялся за грудь. Вскоре он понял, что это не звуки вокруг затихли — это его уши заложило, как комками ваты. Давление ощущалось неправильно. — Что… — Чон У-ён, — по слогам повторил Минги, серьёзно следя за состоянием Сонхва, — ты как? — Я… Язык словно онемел. Раздражённый переменой в своём самочувствии, Сонхва сжал кулаки. Опьянение мигом спало с помрачневшего Минги. Он протянул руку и обхватил запястье Сонхва, концентрируя его внимание на себе. — Послушай, Сонхва. Ты мне реально нравишься, но я должен тебя предупредить. Освойся поначалу в Академии сам, ок? Я не гоню тебя — просто есть штука такая, репутация, которую тебе похерить в первый же семак точно не хотелось бы, поверь. Будешь со мной — рано или поздно будешь и с нами, — Минги споткнулся о свои же слова и неопределённо повёл плечами, — с бастардами. Не думаю, что ты готов. «Почему ты решаешь за меня?» — Не возражай, я настаиваю. Мы ж общаться и дальше будем. Просто притормозим. Договор? — Но я… — Мне не хочется втянуть тебя в то, к чему ты можешь быть не готов. А это будет неизбежно. Сонхва совсем перестал что-либо понимать. В голове словно поработали блендером на максимальной скорости. Его бросают? Опять? — Вопрос времени, — миролюбиво заключил Минги, — когда ты придёшь к нам. Поспешность тебя сильнее поломает. Я хотел обсудить с тобой именно это. Сложно начинать всё сначала. Это сложно — не понимать, как высоко он может прыгнуть, но знать, что отметка его пальцев будет на порядок ниже других. Новый мир, открывшийся ему, ожесточённый и неизведанный, не давал ему никаких обещаний, один только злой рок. Он не был готов пуститься в омут с головой. Сонхва ещё столькому, столькому должен научиться.***
Будь осторожен. Ты не в Стране чудес. Никто тебя за руку не возьмёт, им не за что тебя любить. Но ты счастливец. В своём неведении и пустоте найди, где прячется любовь. Возьми её и поделись и потеряй. Умей сходиться. Чтобы не умирать, не зная цвета.
Не в Стране чудес… но вокруг одни чудаки… ублюдки… бастарды… вынужденные… обречённые… С ума сбежавшие, пленительно улыбающиеся, психически загнанно хохочущие, торопливо за собой в омут зазывающие. Они объяснили все правила их мира, но Сонхва суждено проиграть еще до начала первого раунда.