Рок Элизиум. Дым в глаза.

- Не, погоди, они серьёзно дадут убийце расследовать убийства? Ким не любил подслушивать чужие разговоры, но когда жертвы высказываний чуть ли не переваливаются через тебя навстречу друг другу, делать вид, что ты глухой, становится невозможно. А Кицураги правда пытался. Всё это выглядело и звучало как одна большая шутка. Не только та явная, от которой по лицам офицеров затрескались ухмылки, но и та, что новоиспечённому лейтенанту никак не могли выдать его собственное удостоверение. Видимо, мужчина плохо разбирался в юморе, ведь эта утренняя сцена в канцелярии взывала только к раздражению. - Совсем, походу, выбора нет. Кто вообще добровольно пойдёт в эту помойку? Вот и набирают всякий шлак по углам. На проходной у документарной стойки их всего трое, но за десять минут в висках началась такая пульсация, словно Ким снова попал в кабинет, где собрали больше дюжины неуправляемых подростков. От обоих офицеров несло дешёвым кофе и многолетней усталостью - они всегда идут рука об руку. Но лейтенант ощущал на языке ещё и привкус желчи, которую мужчины с таким удовольствием смаковали между собой. В этой интимной сцене он чувствовал себя лишним. - Да я видел его. Тот ещё отморозок. На его фоне Мазов кажется Невинностью. Это уже совсем дно, братец, я говорю тебе. - Я попрошу воздержаться от проявления строго очерченных политических и религиозных взглядов в стенах РГМ, они не являются официально закреплёнными за организацией и подлежат обсуждению только в личных диалогах. Теперь желчь колет не только на языке, но расползается и по собственной коже под гнётом резких взглядов. Кицураги мог бы промолчать, но слушать чужой бесполезный трёп в ущерб своему рабочему времени лейтенант не собирался. Это изматывало, натягивало нервы и нагнетало, ведь… - Кимбол, - показалось, что капли едкой слюны брызнули сквозь чужие зубы в лицо офицера. Ким не был в этом уверен, но на всякий случай невозмутимо и аккуратно снял очки, начал протирать линзы заранее подготовленным платком. - Тебя тут очень любят, да, я почти забыл, насколько. К тебе же этого вояку приставили, да? Ты раньше как раз со всякими дегенератами возился, отличный кандидат, а? Лишних капель на стекле не оказалось, но теперь оправа на носу сидела будто гораздо приятнее. - Я работал с несовершеннолетними правонарушителями, если точнее. Но дегенераты… пожалуй, да, этот специфический опыт работы оказывается полезным и по сей день. Час. Этот тонкий сарказм был бы очень рискованным, не знай Кицураги, кому его адресует. Оба офицера лишь с трудом подавили желание закатить глаза, смахнув точный и смертоносный для эго подкол на занудство бывшего “почти-препода”. Ким не промазал, просто бить было некуда. - Могу я получить своё удостоверение, раз темы для глубоких бесед исчерпаны? И снова мимо. Но Кицураги вполне себе доволен этим свистом в чужих головах, ведь при наличии цели урон неминуем. Поднимает настроение и рисует перспективу. Ким научился этому ещё в подростковом возрасте. Что-то вроде защитной реакции, когда ты взвинчен, или прощупывания почвы чтобы понять, насколько здесь безопасно. Офицер за стойкой устало цыкает, будто пытаясь в одно движение языка вместить все мерзкие слова, которые не осмелится произнести. Иссушенная документами рука размашисто проходится чернилами по распахнутой корочке. - Забирай. Ищи своего дегенерата на стрельбище.

Выстрел.

Последнее слово звучит как выстрел.

И лейтенант слышит фантомный звон в ушах, пока грохот механизма не становится достаточно реальным, чтобы заставить обложку удостоверения скрипнуть в пальцах. Это действительно казалось иронией. Нет, Кицураги не был предвзятым к военным из Оранье. Сама тема войны не вызывала в Киме доверия. Горькая правда заключалась в том, что раньше он просто никогда с ними не встречался, потому и не задумывался о своём отношении. Похоже на прогноз погоды. Тебе плевать на землетрясения, ураганы, цунами, когда они достаточно далеко. А когда слишком близко - впадаешь в ступор, не зная, как себя вести. Вспоминаешь истории об ужасах, которые стихии вот-вот принесут на этот раз в твой родной дом. Ким с пару минут молча стоит перед дверью, слушая грохот. Дерево кажется тоньше бумажного листа. Вмятины на мишенях впечатываются в голову. Лейтенант собирается с мыслями и навязанными опасениями, прежде чем дать катаклизму войти в свою жизнь. Шум смолкает. И Кицураги убеждает себя, что шаги навстречу сейчас безопасны. По крайней мере для ушей. Стрельбище. Слишком пафосное название для драной комнатушки. Краска стен ободрана тренировочными пулями, мишени такие старые, что выглядят действительно мёртвыми. Лейтенант отвлекается на скрип одной из них - ржавый крюк с трудом волочет жертву к её очередному убийце. Узнать его несложно. С Кицураги они здесь наедине. Широкая тень спины закрывает Киму обзор на искорёженный металл, пока владелец без особого интереса перекатывает резиновый шарик в пальцах и, кажется, - или для лейтенанта это почти надежда? - не замечает вошедшего. Тонкие и почему-то сухие губы едва успевают болезненно приоткрыться. - Кицураги? Ким не успевает уловить в чужой интонации, вопрос это или утверждение. - Офицер Госс, - сам лейтенант не нуждался в вопросах. Он ждал паузы. Промедления. Заминки. Чего-то, что позволит разложить хотя бы часть утренних ощущений по лункам нейронов. - Тоже новенький? Брови незаметно для владельца приподнялись. Мишень застревает на погнутой рейке в нескольких сантиметрах от стойки. - Новенький? - Ну, тебя обливали говном, когда пришёл, или это у вас обычная практика, и мне не стоит ждать чего-то хорошего? Изувеченный металл стонет, когда мужчина наклоняется и притягивает к себе добычу, не пытаясь заново запустить механизм. Дело бесполезное, понятно по первому взгляду. - В РГМ я служу 15 лет. Это, как вы и сказали, обычная практика. Для 57-го участка. Но я не считаю данную манеру общения уместной и, тем более, профессиональной. - Знаешь, - кажется, Госс не стал вникать в последние слова ещё в начале предложения, - а это даже к лучшему. Пускай плюют в спину и поливают говном. Лучше, чем когда лезут языком в жопу. Легче отмыться. И чувствуешь себя не таким уязвимым. Кицураги нечего было на это ответить. Офицер судил по собственному опыту? Ким решил оставить этот вопрос при себе, хотя выдали бы его дёрнувшиеся уголки губ. Градус не снижался. Он и не был повышен. Лейтенанту просто наконец удалось приструнить кипение мыслей и предположений. Если не считать, что единственным человеком, который имел доступ к оружию, пусть и тренировочному, на расстоянии вытянутой руки - солдат из Оранье в отставке. Профессиональная поведенческая деформация обдумывать худшие исходы из возможных ещё долго останется с Кимом после отдела по работе с несовершеннолетними. Кицураги вкладывает удостоверение в карман, а после и запястья в удобный замок за спиной. Шаги к стойке не осторожные, но ненавязчивые. Лейтенант ровняется с напарником, насколько позволяла разница в росте, прищуривает глаза. - И какие из следов поражения ваши? - Вот это, - жилистый бледный палец накрывает сквозное отверстие в районе железной переносицы. - Вы попали один раз? Выстрелов было много. Ким слышит ухмылку в чужом выдохе, но пока не переводит взгляд на лицо. - Я попал шесть раз. Верит ли Госсу лейтенант? С большой натяжкой. Он скорее поверит в то, что несправедливо уволенный офицер на эмоциях решил напоследок пальнуть в бедную мишень из табельного просто назло начальству, и по счастливой случайности пуля угодила в указанное место. - Хорошая шутка. Но вам стоит поработать над правдоподобностью. Даже десяток резиновых пуль не смог бы пробить пластину так просто. - Ты прав, - Ким видит краем глаза, как бывший солдат лениво ведёт свободной рукой по воздуху. - Но ты не учитываешь коррозию материала. Это алюминий. Штука прочная. Но сколько лет она тут висит? Как у вас тут убираются? Что-то явно с хлоркой. Подожди ещё лет пять, и ты сможешь пробить эту пластину указательным пальцем. Вообще не понимаю, - мужчина тычет пальцем в кнопку. Механизм дёргает мишень, силится оттащить её обратно к стене, но та снова застревает на погнутом участке. Госс лишь понимающе выдыхает, - почему у вас не перешли на одноразовые. Кто-то вообще пользуется этим… стрельбищем? - Из соображений экономии, я думаю, - Кицураги невозмутим, но задумчив после слов Айзека. Он зацепился за это имя только сейчас. Дыра в металле словно пробурила в самом Киме воспоминания о прозвище, пришедшем вслед за напарником с Оранье - “Айз”. Это начинало походить на правду. - Не бываю здесь, поэтому не могу сказать, как часто сюда приходят другие офицеры. - Думаешь, тебе не придётся ни в кого стрелять? Искорёженный металл покачивается на всё ещё жалобно скрипящем крюке. Мысли с трудом дают взгляду отлепиться от него и перебежать на напарника. Уже пора. Даже если бы они случайно встретились в коридоре, Кицураги всё равно бы его узнал. Без фамилии, позывного или подсказок желчных ублюдков из канцелярии. Служба всегда оставляет шрамы, нередко те, которые не запишут в медицинской карте. Ещё чаще - шрамы, впечатанные в кожу, как на лице напротив. Ким старается не задерживать взгляд, но никак не может определить, на что они больше похожи. Рубцы от осколков? Разводы от огня? Они вьются из-под воротника форменного пиджака по левой стороне подбородка, щеке, вплетаются под блеск очков. Почему-то чёрных, здесь, в помещении. Пока не впиваются зажившими шрамами в бровь. В этих следах расплавленной кожи тоже есть что-то ироничное. Потому что принадлежат обладателю настолько горящих рыжих волос, что лейтенант не сразу замечает в чужих висках проблески седины. Только когда внимание перебегает обратно на мишень. Госс лишь терпеливо ждёт ответа. Видимо, мужчина привык, и ощутимый взгляд из-под чёрных линз кажется даже благосклонным и понимающим. Кицураги всё равно чувствует себя под прицелом, хотя в комнате других мишеней достаточно. - Я надеюсь, что такой необходимости не будет, - слова кажутся глухими, но это лишь из-за почему-то снова пересохших губ. - Надежда - это хорошо. Но она часто убивает. Дальнозоркость или близорукость? Ким не сразу понимает суть вопроса. - Дальнозоркость. - Тебе подходит. В ответ лишь хмыканье в ожидании пояснения. - Ты кажешься человеком с холодной головой. Наверняка многое продумываешь наперёд. Лейтенанту бы хотелось, чтобы эта его черта сработала сегодня. Но пока она загоняет Кицураги в глухие тупики. - При всём уважении, это дальновидность. - Верю на слово. Я не лингвист. Надеюсь, ты проверил своё удостоверение, прежде чем его забрать, лейтенант-Дальновидный. Кицураги хмурится. Сталкивается со своим недоверчивым взглядом в отражении линз Айзека. Скрип обложки удостоверения такой же жалобный, как и у теперь смолкнувшего крюка. - …грёбанные… твари… Ким Пинбол. Они серьёзно? Госс успевает заметить нахальную пометку в документе прежде чем лейтенант его захлопывает. - Пинбол? Не так плохо. Мне написали “Глаз”. Как там лингвисты говорят? Тавтология. Тупая, банальная, но всегда актуальная. - Откуда вы знали? - Ким почти злится на Айзека за молчание и неизвестность для одного себя, но вовремя решает прервать мгновенно возникшую в голове поучительную речь. - Такую штуку часто проворачивают с новыми удостоверениями. В базе всё правильно, а вот в удостоверение подклеивают сверху липовую бумажку. Просто сними её. - Хорошо. Обязательно. Кицураги открывает дверь, обдавая лёгкие воздухом уже без замеченной здесь кислоты хлорки. - Пойдёшь поливать их дерьмом? - Вы очень проницательны. Краем глаза лейтенант замечает, как напарник вытягивает трость из теней угла за своей спиной. Секунда? Две? Минута молчаливой паузы? В памяти остаётся фигура Госса. Покорёженная, как местный алюминий. Держащаяся за деревянную опору, точно за ржавый крюк. Ким не знает, сколько разрушительной едкости и как долго впитывалось в это тело. Из соображений экономии. Сколько настоящих пуль грохотало по нему. Похоже, он и правда подходит этому участку. Похоже, Госс и сам привык идти навстречу катаклизмам.

Двери за спиной больше не нужно скрывать шум выстрелов.

Но Кицураги почему-то его слышит.