Дуэльный клуб Дурмстранга

Тьма. Оборвавшийся вздох. Удар сердца длиною в вечность… НЕВЕРОЯТНАЯ МОЩЬ. ЛИКОВАНИЕ. ЭЙФОРИЯ. Его взгляд падает вниз на зажатую в кулаке волшебную палочку. Моя! Наконец-то ты принадлежишь мне. Непривычно длинная, узловатая она, тем не менее, лежит в руке удобно, и, развернув запястье, он улавливает заветный блеск золотого треугольника на ее тупом конце. Вот она, Судьба. Ревущие волны магии обрушиваются на него, захлестывая с головы до пят. Захлебываясь под этим натиском, он ощущает, как невообразимая мощь переполняет, буквально распирает его изнутри, покалывая электричеством на языке и кончиках пальцев, грозя вот-вот разорвать охваченное экстатической дрожью тело. Нет больше никаких границ. Не осталось преград. Могущество. Власть. Отныне он способен абсолютно на все. С его губ срывается громкий ликующий хохот. - …банулся совсем?! Мгновение - и все исчезает. Магия, всесилие, экстаз. Все испаряется как по щелчку, оставляя после себя звенящую, оглушающую пустоту. И только разочарование как вскоре после прогремевшего оргазма эхом стучит в висках. Обескураженно моргая, он смотрит на прямоугольник промерзшего окна перед собой, на инициалы, которые они вчера оставили на серебристом инее: ГГ, АВ, ДФ, ДБ. Школа. Я в школе? И вновь опускает взгляд на руку, но видит лишь пустой кулак. Что? Что это… В следующий миг ему в затылок с глухим шлепком прилетела увесистая подушка. - Эй! Гриндевальд! Я с тобой разговариваю! Совершенно сбитый с толку Геллерт обернулся, охватив взглядом их небольшую спальню с четырьмя кроватями и зачарованной жаровней в центре. Кровать Фрауэнфельда пустовала - еще вчера он уехал домой на Рождество, Багрова тоже не было - скорее всего он по обыкновению спозаранку ушел на пробежку. Так что из тяжелых складок алого парчового полога недовольно выглядывало только заспанное лицо Воронцова. - Ты чего проснулся? - брякнул Геллерт первое, что пришло в голову. - Издеваешься?! - вновь взорвался Алекс. - Да ты же ржал как конь, которому перца в задницу насыпали... Очаровательное сравнение. - …в первый день каникул! Я спать хочу! Какого черта?! - продолжал возмущаться тот, смахивая с лица выбившиеся из-под сеточки волосы. Вновь бросив взгляд на пустую руку, Геллерт разжал кулак и тряхнул им, пропустив вопрос мимо ушей: - Я что-то говорил? Фыркнув с видом “да что с дебила взять”, Воронцов ответил недовольно, но уже спокойнее: - Нет, только ржал как полоумный, - как и всегда гнева Алекса не хватало надолго. Другие сочли бы это добротой. Геллерт же считал слабостью. - Кхм. Ты.. что, снова ходил во сне? Алекс уже становился свидетелем его видений. За почти семь лет, проведенных в столь близком сожительстве, скрыть их было практически невозможно, так что Геллерт подыскал правдоподобное объяснение, которое устроило (и успокоило) Алекса. Будучи его лучшим другом, тот знал многое, пожалуй, даже слишком многое, был в курсе самых интимных подробностей его личной жизни, но только не видений. Этой сокровенной, потаенной частью себя Геллерт не желал делиться ни с кем. Зябко поведя лопатками - от заиндевевшего окна веяло холодом - он прошлепал босыми ступнями обратно к своей кровати: - Угу. Спи. - Да фиг я теперь усну, - с капризным стоном Алекс плюхнулся спиной на подушки. - Чертов лунатик. Впрочем, уже четверть часа спустя спальню заполнило его безмятежное посапывание. Еще немногим позже в спальню прокрался, тихо звеня намерзшим на меховой полушубок льдом, Багров. Этот демонстрировал чудеса силы воли даже в самые жестокие морозы, для декабря более чем характерные, и в своей страсти к бегу по пересеченной местности не пропускал ни дня. Пожалуй, стоило прозвать его диким волчарой. Но вскоре улегся и Багров, юркнув в кровать словно в нору, и спальня вновь погрузилась в сонную тишину предрождественского утра. Только Геллерт не спал. Раз за разом прокручивая в голове врезавшееся в память видение - в том, что это был не обычный сон, сомнений не было никаких - он пытался вновь погрузиться в то состояние пьянящего всесилия, но оно упорно ускользало, гремя крещендо где-то на границах диапазона органов чувств, неуловимое как дым от курящихся листьев мандрагоры. По своему прошлому опыту Геллерт уже знал, что его попытки тщетны. Видения обычно стирались из памяти еще стремительнее выцветающих сновидений, и из всех своих, наверняка, многочисленных пророчеств он отчетливо запомнил лишь одно. Еще одно, самое первое, так тесно сплелось с кошмарной реальностью и воспоминаниями других людей, что Геллерт уже не был уверен в его природе. Но то единственное (и до сего момента единственное приятное) с годами не померкло ни на тон. Пылающий, обжигающе-яркий, пронзительно-прекрасный феникс кружил над его головой, осеняя живительным теплом и прогоняя мрак прочь. Оберегая. Даже воспоминание о нем грело. Этот светлый образ Геллерт пронес сквозь самые мрачные страницы детства, именно он стал его спасением, не то воображаемым другом, не то небесным покровителем. Его же Геллерт использовал, чтобы впервые вызвать Патронуса. И уж это точно не был просто приятный сон, но самое настоящее пророчество. Геллерт лишь не знал, когда ему суждено сбыться. А вот с новым видением дела обстояли куда прозаичнее. Геллерт не представлял, как найти того феникса - да и вообще любого из этих редчайших существ - но вполне имел шансы найти Палочку. И начать следовало с золотого треугольника, маячащего перед глазами как солнечное пятно. Рывком сбросив с себя одеяло, Геллерт потянулся за брюками.

***

Несмотря на бушующую снаружи бурю в коридорах Дурмстранга не гуляли сквозняки. Притулившийся на вершине утеса подобно орлиному гнезду замок был надежно защищен от дождя, снега и ветра мощнейшими, вплетенными в камень погодными чарами. Впрочем, по традиции в помещениях все равно поддерживали лишь относительно комфортную температуру. Считалось, что чрезмерное тепло и сытость пагубно влияют на образовательный процесс, делая студентов слишком уж расслабленными и довольными жизнью. Так что, бесшумно ступая вдоль выбеленных стен, увешанных портретами знаменитых выпускников и роскошными фламандскими гобеленами, Геллерт застегнул высокий ворот кроваво-красной школьной мантии, чего обычно не делал. Можно было, конечно, приказать Хульде принести горячий кофе, но в библиотеке строго-настрого запрещалось даже помышлять о еде. В отличие от большинства лекториев и учебных классов, разбросанных по многоярусной сети подземелий под замком, библиотечное крыло занимало почти весь третий этаж. Выше находились только кабинеты директора и профессоров, что, вообще-то говоря, красноречиво указывало на царящие в школе приоритеты. Так что плохо переносящий замкнутые пространства Геллерт питал особенную любовь к этим залитым светом, пропахшим пергаментом и свечным воском залам с радиальными рядами книжных шкафов и обтянутых бордово-зеленым бархатом кресел. Еще бы. С первого по пятый курс он буквально жил здесь, слишком зацикленный на том, чтобы не разочаровать отца успехами в учебе. Слишком нелюдимый и неуверенный в себе, чтобы весело коротать перемены с однокурсниками. Что уж говорить, до тех пор, пока на третьем курсе к ним из Российской Императорской академии не перевелся Багров, именно Геллерт прочно удерживал звание главного чудилы на курсе. И не задирали его, по крайней мере, слишком уж часто, исключительно потому, что он - благодаря детству, по большей части проведенному в компании мальчишек-маглов - одинаково хорошо умел постоять за себя как с палочкой, так и без. Так продолжалось ровно до памятных летних каникул после пятого курса, когда благодаря особенно инициативной девушке из соседней деревушки он стал мужчиной и, словно это по щелчку что-то в нем изменило, впервые намеренно пошел против воли отца. В итоге по возвращении в Дурмстранг Геллерт шокировал однокурсников куда сильнее, чем вымахавший за лето на две головы Багров. Он стал совершенно другим человеком. Зубрежка, неуверенность, страх заявить о себе - все это осталось в прошлом. Словно ницшеанский человек Геллерт вдруг почувствовал свою истинную силу, в полной мере осознал свой потенциал и свое влияние на людей, и тут уж как нельзя кстати пригодились годы безмолвного наблюдения за однокурсниками и соседями по спальне. Геллерт знал о них все, для них же по-прежнему оставаясь темной лошадкой, и когда расправил плечи, явив себя настоящего, а не ту жалкую тень, что обычно, эффект был подобен удару рогом взрывопотама. Да, с детства привыкший таиться и постоянно одергивать себя, дабы не навлечь отцовский гнев, Геллерт и не подозревал, на сколь многое способен (и сколь многое может сойти ему с рук). И сейчас, призраком скользя между стеллажей с книгами и свитками в защитных футлярах, по-хозяйски касаясь корешков и латунных номерных табличек, он предвкушал близость очередного, как сказал бы профессор Тьюди, качественного скачка. И в этот раз приветствовал его смело и с жадно распростертыми объятиями. В библиотеке в этот час, разумеется не было ни души. Кто в своем уме станет торчать здесь в первый день рождественских каникул, да еще и ранним утром? Даже преподаватели по такому случаю допоздна нежились в постелях, и бессменный библиотекарь Эргогк не стал исключением. Впрочем, даже в его отсутствие драгоценные учебники оставались под защитой каверзных гоблинских чар, и горе тому неразумному, кто посмеет загнуть страницу. Ориентируясь в библиотеке как у себя дома - а, по правде говоря, намного лучше - Геллерт остановился у первого в ряду “018 - Магические руны и Нумерология” стеллажа и окинул корешки требовательным взглядом. Так, словно нужные книги должны были сами прыгнуть ему в руки. Но, конечно, этого не случилось. Судьба как обычно не спешила помогать ему, не подсвечивала нужные повороты на пути, и, решительно хмыкнув, Геллерт смел в высокую стопку едва ли не половину книг по теме. Хоть руны никогда не были у него в особенном почете - он питал любовь к более практическим отраслям магического знания - Геллерт не сомневался, что поиск золотого символа из видения не займет много времени, и к обеду ему будет известно все что нужно о могущественной волшебной палочке. Разве ж такую утаишь? Уже с полчаса спустя его постигло большое разочарование. Что бы не обозначал загадочный треугольный символ, в списках самых употребляемых рун он явно не числился. Не оказалось его ни в тяжеленном талмуде по нумерологии, ни в астрологическом атласе, ни даже в трехтомной “Истории развития Алхимии. От Трисмегиста до современности”. Только безуспешно пролистав с добрую дюжину справочников самого разного толка, Геллерт, наконец, осознал масштаб предстоящей работы: не-руну среди рун, конкретную волшебную палочку в мире волшебных палочек - ему буквально требовалось найти иголку в стоге сена. В то, что информации о таинственной палочке в библиотеке могло не оказаться вовсе, Геллерт не верил. Мало того, что библиотечная коллекция Дурмстранга считалась одной из самых полных в Европе, доступ к знаниям в отличие от других школ здесь абсолютно никак не ограничивался. Любой студент с любого курса мог беспрепятственно изучить любой аспект магического знания при наличии, конечно, известной степени упорства. Ибо, хоть для того, чтобы почитать такие труды как “Тайны наитемнейшего искусства” и “Волхование. Сглазы. Проклятия” под авторством того же Герпиуса Фаросского не требовалось особое разрешение, случайно наткнуться на них в поисках учебника по бытовым заклинаниям было невозможно. Для того, чтобы найти какую-либо книгу, необходимо было точно знать, что ищешь. Или же попросить помощи у библиотекаря… Только Эргогк достоверно знал, на каком из неприметных пыльных стеллажей покоится тот или иной экземпляр, и Геллерт не удивился бы, узнав, что и здесь замешана гоблинская магия, доставшаяся ему не то от матери, не то от бабки. Этот щекотливый вопрос был излюбленным предметом школьных пересудов, а, значит, в окончательном ответе не нуждался. Но так или иначе, а рассказывать о своем поиске кому бы то ни было, даже библиотекарю, у которого по-прежнему оставался на весьма хорошем счету, Геллерт не намеревался. Посвящать Эргогка в свое полулегальное расследование - он подозревал, что могущественная палочка не входит в перечень безобидных волшебных артефактов - было чревато серьезными последствиями и нежелательным вниманием со стороны преподавателей. Нет, шерстить бесконечные вереницы книг ему предстояло в одиночку. А, значит, пришла пора снова переезжать в библиотеку. - Вот ты где! - громко фыркнул хрипловатый голос у самого уха, заставив Геллерта едва не подпрыгнуть в кресле и рассерженно заозираться расфокусированным от долгого чтения взглядом. Нарушителем его спокойствия стала, само собой, Коко. Ее высокая худощавая фигура, облаченная в кроваво-красную школьную мантию - которая шла ей, пожалуй, даже больше чем самому Геллерту - приобрела четкие очертания лишь после того, как Геллерт как следует проморгался. И тут же наткнулся на оскал мелких жемчужных зубов за искусанными губами. С привычной надменной издевкой Констанция оглянула свитое им гнездо из книг: - Да ты, гляжу, и вправду умом тронулся, Гриндевальд. А я думала Воронцов как обычно наводит панику. Какого лешего ты забыл в библиотеке? - Много будешь знать, плохо будешь спать, - огрызнулся Геллерт, захлопывая лежащий перед собой фолиант прежде, чем ее любопытный взгляд нырнет и туда. Впрочем, сходу догадаться, каким именно вопросом он занят, по разложенным по столу в полнейшем беспорядке учебникам из самых разных областей было, мягко говоря, затруднительно. Он метнул в нее ответный насмешливо-подозрительный взгляд. - Как ты вообще меня нашла? Неужели так сильно беспокоилась? Обежала весь замок? - Еще чего, - ожидаемо фыркнула Коко, демонстрируя выуженную из подмышки “Расширенную травологию. Пятый курс”. - Эргогк вчера послал мне последнее предупреждение. Геллерт понимающе усмехнулся. Да, перспектива покрыться гнойными струпьями придавала ретивости даже таким не признающим авторитетов особам как мадемуазель де Ланнуа. И пока та вычеркивала свою фамилию из списка должников на библиотекарском столе, Геллерт мановением палочки отправил книги обратно по своим местам. - Я все равно уже хотел возвращаться, - солгал он в ответ на ее вопросительно вздернутую бровь. Брать какие-либо книги с собой - значило оставить след. И хорошо еще, что его первой нашла именно Констанция, которой по большому счету абсолютно все равно, какие бредовые идеи вдруг взбрели ему в голову. От Алекса или Багрова было бы не так легко отделаться. В студенческое общежитие они возвращались вместе. Судя по слепящему солнечному свету, заливающему по-прежнему безлюдные коридоры замка, Геллерт, совершенно того не заметив, провел в библиотеке два-три часа. Неудивительно, что даже Коко удосужилась выползти из постели. Та за все время, пока они спускались по главной лестнице, густо расписанной красно-зеленой канвой лесных охотничьих мотивов, не проронила ни слова. Вообще не имела привычку распыляться в отсутствие публики. Это качество Геллерту в ней особенно импонировало. В общей гостиной на них тут же накинулся, так словно они были его непоседливыми отпрысками, Воронцов: - Ну и где вас носило? Маячащая у камина в противоположном углу заставленной креслами и пуфами комнаты Сиф тут же навострила уши. Догадки о том, вместе ли Геллерт и Коко в том самом смысле, бродили в умах сокурсников уже второй год, но не находили ни однозначного подтверждения, ни опровержения. Несмотря на то, что Коко, в целом, давно не скрывала своих предпочтений, многим, похоже, трудно было поверить, что эта фактически коронованная пара может не быть парой вовсе. Прояснять ситуацию Геллерт и Коко по негласному соглашению не спешили. Подобная неоднозначность придавала им особенный шарм и таинственность. И, как не иронично, была отличным подспорьем в делах сердечных. А вышеупомянутая Сиф, судя по прохладному пренебрежению в свой адрес, с недавних пор стала основной целью мадемуазель де Ланнуа. Озаренный этой неожиданной догадкой Геллерт не преминул взять ее себе на заметку. - А ты что, в полицию нравов записался? - нарочито двусмысленно отозвался он, галантно проводя Коко к ближайшему креслу, в котором та тут же разлеглась, скрестив худые лодыжки на подлокотнике. - Или просто завидуешь? - Да *битесь где хотите, - сварливо дернул плечом ничуть не впечатленный (в отличие от Сиф) Алекс. - Но когда будешь в следующий раз лунатить, лучше взаправду сигани с башни, чтобы я не переживал зря. Наверное, сказывался тот факт, что у Воронцова имелись братья и сестры, но иногда он прямо-таки удивлял Геллерта своей вдруг прорывающейся заботой. Что с ней делать он категорически не понимал, а потому реагировал всегда одинаково: - О-о-о, Алекс! - растроганно протянул он, обнимая юношу и роняя голову ему на плечо. В нос тут же ударил еще не развеявшийся запах одеколона и накрахмаленного воротничка рубашки. - Так ты волновался за меня, да? - Ой, иди в жопу, Гриндевальд! - тут же пожалев о своей откровенности, попытался оттолкнуть его тот, но не тут-то было. Прилипнув к нему как репей, Геллерт продолжал голосить, слезно восхищаясь добротой своего друга, которую он, безусловно, не заслужил, веселясь в душе и откровенно издеваясь. На крики и ор из спален спустились еще несколько из оставшихся в школе на рождественские каникулы студентов. В том числе Багров, Вирстад, Мадзини, Лайне и его закадычный дружок Сёренсон с курса младше. В Дурмстранге не существовало распределения по факультетам, и все курсы делили одну гостиную и одно общежитие. Единственным различием было то, что младшие курсы жили в спальнях по восемь, старшие - вчетвером. И только старосты курсов удостаивались отдельной комнаты. Геллерт, правда, никогда к подобной привилегии не стремился. В первую очередь не без оснований полагая, что такое разобщение пагубно скажется на его отношениях с сокурсниками. Ну а во-вторых… ябедничать преподавателям и ночами ловить нарушителей комендантского часа? Нет уж, увольте. Геллерт предпочитал находиться по другую сторону баррикад. Тем более что большинство преподавателей Дурмстранга ценили талант куда выше послушания. Но даже с учетом общего количества студентов, единовременно обучающихся в Дурмстранге, на Рождество в школе обычно оставался едва ли с десяток. Будучи почти поголовно отпрысками чистокровных магических родов - ибо далеко не каждой среднестатистической семье было по карману обучение здесь - студенты, как правило, имели известные обязательства. И присутствие на семейных празднествах в те безоговорочно входило. Однако уже второй год подряд к Сочельнику в общей гостиной по-прежнему было нехарактерно людно. В основном за счет членов клуба Die Vornehmen. Начавшись с небольшой кучки тех, кому учебных дуэлей оказалось мало, вскоре эти нерегулярные встречи после занятий переросли в полноценный, хоть и тайный, студенческий кружок со своим уставом, правилами и условиями вступления. Все из перечисленного, разумеется, было придумано Геллертом. Он же единолично и возглавил Die Vornehmen, клуб смелых и находчивых - избранных волшебников, главной целью и девизом которого стало изучение “настоящей” магии. Со временем, правда, те немного видоизменялись, из исключительно образовательных становясь все более идеологическими. Но рядовым членам клуба доподлинно знать об этом было необязательно. И сейчас, глядя на своих подопечных: вяло открещивающегося от его внимания Алекса, с кошачьей ленностью развалившуюся Коко, стрельнувшую у Вирстада сигарету Мадзини, гогочущих Лайне с Сёренсеном, по обыкновению неподвижного будто статуя Багрова и всех прочих, Геллерт вместо пьянящего предвкушения грядущей клубной встречи неожиданно почувствовал… раздражение.  Сперва это его удивило. Die Vornehmen, его драгоценное детище, его маленькое королевство было всем, что он назвал бы домом. Тут собрались все его друзья. А некоторые стали чем-то большим, возможно, даже семьей… Впрочем, как и в случае своей настоящей семьи Геллерт никогда и мысли не допускал довериться им полностью. Всегда прятал какую-то часть себя, пожалуй, самую важную часть, никогда не мог избавиться от ощущения собственной инаковости, чужеродности. Одиночества. Какими бы сплоченными не были Die Vornehmen, какие бы из его рискованных выдумок не поддерживали, этого было недостаточно. Дуэли, пьянки, любовные драмы и дикий гомон - для Геллерта все это было лишь школьными проказами, не более. Он знал, что способен на большее, на по-настоящему ВЕЛИКОЕ и всей душой стремился к нему, но так и не нашел никого, кто разделил бы с ним это мировоззрение и эту страсть. И сейчас, когда ему открылось нечто настолько ВАЖНОЕ, попросту не мог этим поделиться. Потому что они не поймут. Как не поняли, зачем он отказался от наследства, хоть и чествовали его как героя. Ведь их собственная непокорность не стоила и кната, ибо первый же шаг за порог школы органично встроит их в то самое русло стабильной “взрослой” жизни, против которой они так рьяно и демонстративно бунтуют сейчас. Тот же Вирстад находился в процессе помолвки, Ольбрих по окончании школы вступал в управление одним из филиалов семейного бизнеса, а для Алекса чуть ли не с рождения было уготовано место при Министерстве магии Российской империи. Из них всех один лишь Багров, пожалуй, был действительно свободен выбирать свой жизненный путь, но любой самостоятельный выбор Багрова вел в бездну, так что… Избалованными недалекими детьми представали они в глазах Геллерта. Слишком привыкшими к сытой комфортной жизни, бунтующими не за идею, но развлечения ради, на деле же ни в коем случае не согласные отказаться от фамильных благ и привилегий и поддержки семьи. Слишком слабые, бесхребетные, ведомые. И хотя Геллерт думал так и раньше, сейчас - на контрасте с видением - вдруг почувствовал это особенно остро и вместо того, чтобы вместе со всеми предаваться беззаботному рождественскому веселью, нестерпимо захотел уйти, избавиться от их пропитанного бессмысленностью существования общества. Тем более, что ему было, чем заняться. Но таки силой заставил себя подавить раздражение. И, нацепив беспечную улыбку, предложил построить снежную крепость на замерзшем озере у школы. Надо же с чего-то набирать армию единомышленников.