Дуэльный клуб Дурмстранга

Крепость они в итоге так и не достроили. Большие трансфигурированные глыбы льда, которые должны были послужить для нее фундаментом, в итоге превратились в импровизированные укрытия на время эпохальной битвы в снежки. Не вошедшая в историю, обойденная вниманием бардов та, тем не менее, включала в себя все составляющие стандартного эпоса: накал страстей, жестокое кровавое побоище, политические союзы, интриги, шантаж. Предательство. Да и победителем, как это часто бывает, не вышел никто. Но все же довольны остались все участники сечи. Даже Сиф с подбитым глазом (Коко милосердно пообещала ей заживляющий бальзам) и Лайне, массовая доля льда и снега на котором превышала оную одежды. Вдоволь обстреляв друг друга и искатав в снегу, замерзшие, но весело хохочущие они гурьбой возвращались обратно в замок, по колено утопая в сугробах. Впереди их ждал официальный рождественский ужин, ну а после… настоящий праздник. - Не кипишуй ты так, думаешь, Фрауенфельд оставил нас ни с чем? - вытряхивая снег из-под мехового ворота зимней мантии, ухмыльнулся Геллерт в ответ одернувшей его за локоть Мадзини. - Поверь, тебе будет, чем согреться сегодня вечером, пусть даже Райхенбах умотал к мамуле на Рождество. - Тшш, да тихо ты! - зашипела та в ответ, обеспокоенно оглянувшись на остальных, с пыхтением и смехом пробивщихся через свежевыпавший снег в нескольких шагах позади. - Так и знала, что Коко не удержит язык за зубами! - О, не кляни зря ее прелестные зубки, - самодовольно оскалился Геллерт. - О вас с Райхенбахом она рассказала только мне. И то только потому что я ее заставил. - Не сомневаюсь, - огрызнулась Мадзини, поправляя съехавшую далеко на макушку, покрытую ледяной коркой шапку. И, недовольно пожевав губы, добавила: - Ты-то хоть не распространяйся, а? Знаю, Алекс - твой лучший друг, но… - Но кто я такой, чтобы лезть в чужие отношения, - торжественно закивал, положив ладонь на сердце, Геллерт. Судя по полному скептицизма взгляду, Мадзини ни на мгновение в нем не уверилась. А, стоило вышеупомянутому Воронцову, слегка запыхавшись, нагнать их у школьных ворот, и вовсе ускорила шаг. - О чем вы тут шептались? - скрывая интерес за шутливым тоном, полюбопытствовал тот. Геллерт скосил глаза на порозовевшее от мороза лицо друга. Ровно год назад он обманом заставил Алекса укатить домой на Рождественские каникулы, сам же оставшись в школе, дабы получить фору в ухаживаниях за Мадзини. Этот маневр стоил ему нестираемой надписи на чемодане и знатной затрещины после возвращения Воронцова. И хоть та любовная авантюра не увенчалась успехом, отчего-то Геллерт так и не признался Алексу в этом. Ну а тот, за несколько лет тайного обожания не набравшись смелости подойти к Мадзини, не стал спрашивать тем более. И с тех пор оба держались от девушки на приемлемой дистанции, а в их дружбе появилась некоторая… шероховатость. Со своей стороны Геллерт в любой момент мог сгладить ее, рассказав правду, но ждал ответных действий от Воронцова, будто решивший преподать урок отец или старший брат. Однако время шло, Алекс не затрагивал эту тему, при этом явно не утратив чувств к Мадзини, давно махнувшей рукой на двух идиотов, а Геллерт, сам не до конца понимая почему, злился. И оба упорно делали вид, что все в порядке. - О твоей отваге и неотразимости на поле брани, естественно, - без раздумий отозвался Геллерт. Нисколько не обманувшись, да и слишком хорошо зная друга, чтобы допустить, что тот сознается, Алекс с разбега толкнул его в ближайший сугроб. В долгу не оставшись, Геллерт утянул его за собой, и спустя мгновение, отплевываясь и громко хохоча, они уже барахтались в снегу, по-дружески пытаясь похоронить друг друга в нем заживо. - Как дети малые, - высокомерно цокнула, степенно проходя мимо под руку с Сиф, Коко. Та самая, что еще с четверть часа назад воинственно орала с завоеванной вершины снежной горы: “Подходите по одному, сукины дети!” Ни Геллерт, ни Алекс не успели ничего ей ответить, потому что в следующий миг вылетели из сугроба как две совершенно обескураженные пробки. - ГРИНДЕВАЛЬД! ВОРОНЦОВ! - прогремел женский голос со стороны парадного крыльца замка. - На этой клумбе растет избегающая бегония Робертсона! Клянусь, я сломаю вам столько пальцев, сколько вы сломали веток! - Простите, фрау Рилле! - чуть не прыская от смеха, хором ответили они, неуклюже поднимаясь на ноги. Профессор травологии и по совместительству местный егерь, фрау Рилле, помимо роскошных похожих на канаты кос славилась еще и весьма крутым нравом. По крайней мере, когда дело касалось всего, что имеет корни. Так что вытянувшиеся по струнке юноши поспешили состроить виноватые мины. Совершенно, впрочем, проигнорировав их, Рилле подлетела к запорошенной клумбе и осторожно смахнула взрыхленный дракой снег, оголяя пострадавшую бегонию. Но, похоже, ее тревога была беспочвенной. - Ну что ж, вам невероятно повезло, молодые люди. Но учтите, еще раз увижу у клумб, и ваш семестр начнется с внеурочных работ в теплицах. А теперь - марш в замок! - Конечно, фрау Рилле! - беззвучно хихикая и толкая друг друга локтями, они немедля исполнили ее указание. В холле их встретило тепло, запах еловых веток и Вирстад с Багровым. Остальная компания по негласной договоренности ретировалась подальше от места вероятной раздачи наказаний. Геллерт уже давно научил их, что попасться всем скопом, честно разделить вину - верх глупости. Кто-нибудь обязательно должен остаться непричастным в глазах преподавателей, чтобы после оказывать посильную помощь провинившимся. Посему в случае провала члены Die Vornehmen бросались врассыпную без лишних раздумий. Геройство было не в чести. - Ну что? Влетело? - с почти садистским интересом спросил Вирстад. Багров за его спиной по-собачьи отряхивался от снега. - Нет, слава Богу, - отозвался Алекс, грея руки у настенного факела. Насилу размотав хрустящий заиндевевший шарф, Геллерт с ухмылочкой добавил: - Избежали ущерба вместе с бегонией. - Пошли тогда, - мотнул головой Вирстад. - А то рождественский ужин уже через полчаса. Школьный зал торжеств, расположенный на первом этаже, представлял из себя большое овальное помещение, все стены и потолок которого были густо расписаны средневековыми фресками - волшебными, разумеется - а потому ничуть не утратили своей яркости. Более того, все изображенные на фресках фигуры жили: сойки, зяблики и совы перелетали с ветки на ветку, кролики прятались от лис в густом кустарнике, терся о толстый ствол вековой сосны медведь, ветер колыхал зеленую листву, безмолвно жужжали насекомые и время от времени то тут то там в роще мелькало алое перо охотничьей шляпы. Самого охотника, правда, почти никто никогда не видел - настолько тот был хорош! Помимо волшебных фресок зал торжеств украшали богатые гобелены, шкуры животных, мохнатые ели по случаю Рождества и неизменные рыцарские доспехи с плюмажем и гербом Дурмстранга - багряной виверной, обвившей шипастый хвост вокруг волшебного посоха, да с девизом “Den Himmel stürmen”* над разинутой пастью. * - штурмуя небеса (нем.) В центре зала располагался Т-образный обеденный стол, короткие плечи которого отводились под места для преподавателей, а вдоль длинной части сидели студенты, согласно традиции - чем старше курс, тем ближе к профессорам. По этой причине одним из излюбленных видов наказания была “постыдная ссылка” на дальний конец стола к первогодкам. Это мягкое с виду наказание приобретало особенную суровость в силу того, что торжественные ужины были приурочены к конкретным событиям: началу учебного года, дню всех святых, Рождеству, Пасхе и последнему учебному дню. В остальное время многие профессора трапезничали отдельно, и только школьные смотрители, герр и фрау Рохшток, бессменно следили за дисциплиной. Но не только преподаватели, большинство студентов предпочитали столовую общежития помпезному залу торжеств. Тем более что приготовление пищи для учащихся полностью лежало на плечах их личных эльфов-домовиков (немногочисленные не принадлежащие к чистокровным семьям студенты обычно платили своим более благородного происхождения сокурсникам за “аренду” эльфа). Так что во время перерыва в столовой можно было увидеть великое разнообразие блюд от скромных супов и рагу до изысканных паштетов, жаркого и самых невообразимых деликатесов - все зависело исключительно от родительской щедрости. А посему немудрено, что пища частенько служила своеобразной студенческой валютой. Например, если какому-нибудь отпрыску зажиточного рода было слишком лень писать эссе по истории магии или мариновать растопырник к уроку зельеварения. В общем, все, что нельзя было доверить эльфу, можно было вполне купить, заплатив запеченной рулькой или коробкой миндального печенья. Преподаватели, разумеется, знали о существовании этого рынка услуг, но нисколько не вмешивались, ибо считалось, что так студенты учатся самостоятельности. Добиться желаемого, в конце концов, можно не одним путем. Так что общие ужины были редкостью, по-настоящему важным событием, и, наскоро умывшись и приведя себя в порядок, Геллерт и компания поспешили в зал торжеств, облаченные в парадные школьные мантии (отличались те лишь декоративной меховой накидкой, свисающей по плечу, и особых восторгов, особенно у девушек, не вызывали). Почти все уже собрались. Оставшихся на Рождество студентов со всех курсов набралось с пару дюжин. Но даже они, перекрикиваясь, толкаясь, скрипя стульями и пытаясь решить, кому с кем сесть, подняли такой гвалт, что больше улья это напоминало только котел бурлящего глинтвейна. Кусочками яблок и других фруктов в нем маячили принарядившиеся по случаю праздника преподаватели. Фрау Рилле сменила свой обычный, пропитанный слюной бумсланга передник и перчатки из драконьей кожи на золотисто-коричневую мантию с парчовым поясом, а косы заплела в замысловатую высокую прическу. Долговязый и худощавый, похожий на облезлую цаплю Тьюди, профессор зельеварения, вытащил на свет божий свой единственный галстук. Его полная противоположность, профессор Фриндесботе, широкоплечий густоволосый, почти что викинг из легенд, украсил абсолютно не вяжущийся с его внешностью колпак астронома магическими огоньками и еловыми ветвями. Профессор Мяки, преподающий заклинания, остался верен себе и своим старомодным расшитым цветами кафтанам и кружевным воротникам, сливающимся с кудрявыми седыми волосами и бородой. Профессор трансфигурации, Майя Эстлунд, полноватая и во всех отношениях роскошная дама, облачила себя в серебристые шелка и жемчуг под стать седине в висках. Профессор теории темных искусств и по совместительству ее зять, герр Кнопп, то и дело поправлял щегольски повязанный белый шарф и разбрасывался едкими замечаниями. Стулья по соседству с его креслом пустовали. Туда Геллерт и направился. - Счастливого Рождества, герр Кнопп, - вежливо улыбнулся он, усаживаясь на ближайшее к преподавательскому столу место. Выдав свое недовольство только тем, что поджал губы, Алекс занял соседний стул. Кноппа студенты не любили настолько же, насколько в большинстве своем любили его предмет. Чересчур требовательный и дотошный, не упускающий шанса унизить студента Кнопп считал, что “Превосходно” по теории темных искусств заслуживает только он сам. Несправедливо заниженная оценка за экзамен по этой дисциплине попортила аттестат не одной сотне студентов. Но только не Геллерту с его “блестящими интуитивными способностями к темной магии”. Теоретическими, само собой. - А, герр Гриндевальд, - снова нервозно поправив шарф, ибо не было предела совершенству, важно кивнул Кнопп в ответ. - Рад, что Вы присоединились к нам и в этом году. - А как же иначе, профессор, это ведь мое последнее Рождество в школе. Кто знает, когда еще мне выпадет шанс получить мудрый совет у Вас и других преподавателей, - уверил Геллерт, искренне хлопая ресницами. - Подх… алим, - закашлялся Алекс рядом. Продолжая улыбаться, Геллерт незаметно лягнул его пяткой. Тем временем суета с дележом стульев постепенно сошла на нет, будто появление когорты семикурсников - гордости и отрады школы - само собой утихомирило младших. Еще бы! Никому не хотелось казаться еще большими детьми на фоне солидного выпускного курса, беседующего с преподавателями практически на “ты”. Особенно тем несчастным, которые сидели по соседству с Родионом Свиридовым, еще одним семикурсником и, что важнее, старостой школы. Словно почувствовав направление мыслей Геллерта, тот вскинул на него тяжелый, полный глухой неприязни взгляд. Ты посмотри, чутье как у гончей. Свиридов был одним из немногих студентов, так и не поддавшихся обаянию Геллерта, и в Die Vornehmen, разумеется, не состоял. Но, как показалось последнему, с недавних пор будто бы начал проявлять интерес - наверняка чтобы сразу же доложить о клубе директору. В конце концов, впереди маячил последний перед выпуском семестр, и возможностей выслужиться оставалось все меньше и меньше. Этим же намерением Геллерт объяснил и то, почему Свиридов вдруг остался в Дурмстранге, променяв роскошный рождественский ужин в кругу своей многочисленной влиятельной семьи на скромное школьное пиршество. На тайную вечеринку для членов Die Vornehmen его, уж конечно, не пригласили. - Думаешь, он знает? - тихо спросил, также заметив внимание старосты, Алекс. - Догадывается, - с ухмылочкой кивнул, нарочито игнорируя Свиридова, Геллерт. - Но если попытается испортить нам праздник, клянусь, заколдую его досмерти. - Я помогу спрятать тело, - в тон ему хмыкнул Алекс. Сидящий за ним с типично каменным лицом Багров тут же слегка оживился. Однако разговоры о смертоубийстве пришлось прекратить, ибо вслед за последними забежавшими студентами в зал прокралась тишина. Стало так тихо, что слышно было даже, как потрескивают ледяные скульптуры виверн на столах и отдают последние приказания эльфам супруги Рохшток. Все ждали лишь одного человека. Директриса Стрёмберг занимала свой пост вот уже четырнадцать лет и за все это время ни разу не изменила привычке по-королевски опаздывать на пару минут. Не сказать, чтобы она испытывала недостаток авторитета и чувства собственной важности. Возможно, ей просто до жути не нравилось ждать других. Вот и сейчас, показавшись на пороге зала торжеств, она молча, не удостоив никого и взглядом, грузной походкой направилась к высокому директорскому креслу во главе стола. И успела пройти уже половину пути, прежде чем замешкавшиеся студенты и преподаватели заскрипели стульями, поднимаясь для традиционного приветствия. Ничуть не смутившись этой скомканностью, Стрёмберг остановилась у своего кресла, обвела присутствующих хозяйским взглядом и скупым жестом велела садиться обратно: - Приветствую и поздравляю с Рождеством, - не дожидаясь никого, начала она. Даже со своего места уловив запах дегтярного мыла, Геллерт обратил внимание на влажный блеск ее коротко стриженных волос и тени под глазами. Будучи по совместительству еще и членом совета по защите редких видов водных драконов, Гунилла Стрёмберг частенько отлучалась из школы. И, вероятно, вернулась из Норвегии, где располагался ближайший центр разведения, непосредственно перед ужином. По крайней мере, - подумалось Геллерту, бросившему взгляд на ее мясистые обветренные руки, - нет свежих ожогов. И нет, не то чтобы он сердечно переживал за директрису, просто в скверном настроении она была куда опаснее и непредсказуемее своих чешуйчатых подопечных. - Вот уже много столетий Дурмстранг открыт для любого и каждого, кто готов бросить вызов невежеству, - меж тем продолжала Стрёмберг ровным, совершенно не сочетающимся с торжественностью речи голосом. В отличие от остальных преподавателей она никогда не изменяла своей директорской мантии цвета слоновой кости с алым, напоминающим открытую рану гербом школы на груди. Принято было говорить, что каждый выпускник забирает с собой частичку директорского сердца. Геллерт, однако, сильно сомневался, что у Стрёмберг оное имеется. - Вместе мы храним и оберегаем традиции наших великих предков, дабы передать их нашим потомкам, чтобы свет знаний не угасал, волшебная кровь не иссякла, а магия жила и процветала. И да будет так всегда. Skol! - Skol! - вторили, подняв бокалы, преподаватели. - Skol! - скромно отозвались студенты. В состав пунша на их столе входили только фрукты и сок. На этом официальная часть по сути была закончена. Директор Стрёмберг не любила церемонии, не отличалась словоохотливостью и произносила одну и ту же речь каждый год. Впрочем, после пары бокалов “взрослого” глинтвейна некоторые профессора с готовностью компенсировали это упущение. Вот и сейчас, не успели эльфы после паштетов, хлеба и квашеных овощей подать картофельный салат и колбаски, как со стула поднялся благостно улыбающийся профессор Мяки, в кудрявой седой бороде которого как самоцветы в колье зеленели несколько горошин. - Мои дорогие коллеги, учащиеся, Директор, - шурша шелком кафтана, он отвесил изящный поклон Стрёмберг, куда сильнее увлеченной паштетом из оленины с розеткой брусничного джема. По студенческому столу пробежался тихий беззлобный смешок. Мяки любили. Из всех преподавателей он единственный избегал физических наказаний. Взмахнув кружевной манжетой, профессор обвел зал театральным жестом, при этом едва не сбив остроконечную шляпу с сидящего рядом Фриденсботе. - Мы все собрались здесь в этот теплый праздничный вечер как одна большая семья. Я люблю думать о Дурмстранге как о семье, - он растроганно покачал головой. - И очень рад встречать Рождество в ее кругу… Коко, сидящая напротив Геллерта, скучающе подперев голову рукой, картинно закатила глаза. Точно так же, наверное, как делала дома, когда очередной родственник по ее мнению выставлял себя на посмешище. Геллерт же, для которого семейные праздники в Хальштатте были сродни пытке, напротив, чувствовал, как что-то глубоко в груди тепло отзывается на слова профессора Мяки. И когда тот затянул один из рождественских гимнов, стал одним из первых, кто присоединился к пению. …O Tannenbaum, o Tannenbaum, Wie grün sind deine Blätter…** Ибо Дурмстранг был домом и для него тоже. И при мысли, что скоро придется его покинуть, сжималось горло. Да, конечно, Геллерт ставил перед собой великие цели и строил грандиозные планы, да и вообще был убежден, что его ждет поистине героическое будущее, но куда легче грезить о подобном, сидя в удобном кресле у камина в студенческом общежитии, ожидая, пока личный эльф-домовик принесет горячий какао. После окончания школы же Геллерта ждал равнодушный холодный и практически незнакомый мир, которому было глубоко наплевать, готов Геллерт к очередному испытанию или нет. Выучил ли уроки. Добавить к этому непримиримые разногласия с отцом - Геллерт не сомневался, что вскоре после выпуска тот поставит перед ним ультиматум - и картина рисовалась беспросветно мрачная и удручающая. …Die Hoffnung und Beständigkeit Gibt Mut und Kraft zu jeder Zeit!... Так что пел Геллерт с искренней улыбкой, ловя переливчатые звуки собственного голоса, гнусавый бубнеж Воронцова, циничные взгляды Коко и тяжелые - Свиридова, ловя вообще каждый миг и сохраняя в памяти, бережно пряча в небольшой сундучок всего хорошего, что у него когда-либо было. Затем подали, наконец, ароматное жаркое и рождественского гуся в яблоках, и рты присутствующих на некоторое время стали слишком заняты. Глаза тоже, потому что зачарованные профессором Эстлунд ледяные виверны вдруг взвились в воздух и принялись носиться под потолком, лавируя между рождественскими венками и канделябрами, в яростных попытках цапнуть друг друга за хвост. Каждое их столкновение сопровождалось снопом ярких искр и маленькими шарами синего пламени, а вылетающие навстречу из венков феи добавляли к представлению облачка серебристой пыльцы и рассерженную тоненькую ругань. Ажиотаж поднялся нешуточный. Немногочисленные первогодки наблюдали за происходящим, задрав головы и роняя гусиные крылья обратно в тарелки, в то время как старшекурсники разделились на команды, азартно и шумно болея каждый за свою виверну. О преподавателях забыли напрочь, да тем это было даже на руку. Так можно было незаметно разливать по бокалам далеко уже не глинтвейн и хихикать над непристойными, древними как он сам анекдотами профессора Мяки. Даже Стрёмберг немного подобрела. Ее щеки и шея покрылись красными пятнами, две из трех пуговиц высокого воротника давно покинули свои петли, и хоть она почти не участвовала в разговоре, внимательно его слушала. Ибо даже не моргнула, когда одна из виверн, увеличившись в размерах, врезалась в канделябр, осыпав сидящих за столом облачком снега. И только порозовевшая от выпитого профессор Эстлунд с шутливой укоризной пригрозила пальцем, мгновенно вычислив нерадивого студента, решившего подсобить своей виверне: - Плохо, герр Лайне. Полагаю, Вы не сочли нужным учесть коэффициент Сиповича в своем увеличивающем заклинании? Лайне, чьи уши заалели словно маков цвет, виновато потупился в тарелку. От позора его спасло появление десерта. Чего только домовики не наготовили в этот раз! Здесь были и традиционные рождественские лакомства вроде щедро пропитанных ромом кексов с орехами и сухофруктами и сливового пирога до обожаемого Геллертом печенья всех сортов, пряников и марципана. Даже наевшиеся до отвала тут же нашли в себе местечко для пары кусочков. - Оооох, - страдальчески простонал Алекс, незаметно ослабляя ремень брюк под мантией. У него как и у многих студентов от ромовой пропитки порозовело лицо, а некоторые младшекурсники и подавно клевали носами. Бдительные герр и фрау Рохшток уже потихоньку собирали их, чтобы выводком развести по студенческим спальням. В Рождество комендантский час не действовал, но только для студентов с пятого по седьмой. И только при условии соблюдения территориальных границ замка и относительных приличий. Вопиющее несоблюдение последних было запланировано на полночь. Глянув на часы, Геллерт обменялся многозначительным взглядом с Коко и сидящим поодаль Сёренсеном. Они условились отбыть один за другим, небольшими группками, чтобы не привлекать внимание преподавателей. Правда, к тому времени когда, демонстративно зевнув, Геллерт покинул зал торжеств в компании Алекса и Багрова, окончательно “догнавшийся” Фриндесботе уже вовсю голосил очередной рождественский гимн, обнявшись с икающим Мяки, а Эстлунд, Рилле и остальные подпевали, увлеченно дирижируя бокалами. - Напоминаю, герр Гриндевальд, - окликнул его смотритель Рохшток у самых дверей. Его похожие на обувную щетку усы наставительно топорщились. - Никаких хлопушек, петард и прочих фокусов. - Ни в коем случае, - уверил Геллерт, прекрасно понимая, о чем на самом деле предупреждает, впрочем, без особых надежд на студенческую добросовестность, Рохшток. В конце концов, хлопушки действительно не входили в программу их маленького мероприятия.