– Ну же, мальчик мой. Посмотри на себя. Посмотри в кого ты превратился.
Плен мокрых простыней не дает Астариону нормально вскочить с кровати, и он просто дергается, рвет то что сбилось в ногах – и совсем не по королевски валиться на пол, задыхаясь так, будто ему и правда нужен воздух. Что он – один – доходит не сразу. В своих покоях. В своих королевских вампирских покоях, где и не должно никого быть. Никакого Касадора. Никаких… видений? Он думал что распрощался с ними вместе с личинкой, но то ли сделанного не вернуть, то ли обряд нечестивого вознесения вернул ему и такие прелести людской жизни. Черт. Он поднимается с кровати, и отшвыривает ногой простынь, а взгляд натыкается на зеркало. По правде говоря, сложно не наткнуться взглядом на зеркало, когда их в спальне такое количество. Чтобы любоваться собой, разумеется, и чтобы хоть его отражение напоминало Астариону что все позади. Ну и вид у него конечно. Краше в гроб кладут. Уголок губ кривит усмешка, и он подбирается на шаг ближе. Обнаженный, взмыленный. Хищный. Ну не песня ли, а? Соблазн бы оценил. Казадор бы оценил тоже. И все тысячи его любовников, что так жадно касались этого тела своими грязными руками, мяли, терзали, жаждали… От зеркала под его кулаком остается только паутина трещин, и его неживая кровь вместе с мелкой стеклянной крошкой пятнает пол. Хоть еще одно прикосновение, от кого-угодно, и он просто разорвет этого человека на части. Он может. Теперь может. Даже не считая того, кто именно стоит за его спиной. Сквозняк едва ощутимо лижет ноги – дверь приоткрылась. Астарион чует родной запах еще раньше чем слышит голос – но, вообще-то, должен был почуять Соблазна еще в коридоре. Так сильно ушел в себя? Как беспечно. Даже рядом с его смертоносной любовью. Особенно рядом с. – Астарион, ты там уснул чт-..? О. Соблазн смотрит на него сквозь пелену пара, что все еще поднимается от купели, и. Взгляд обжигает. Астарион выучил его, как выучил карту шрамов на теле своего безумного возлюбленного. “Ты был бы самым красивым трупом в моей жизни” – он помнит. И горячечные слова эти, и жестокость на грани с нежностью, которой они упивались до того как мыслей стало слишком много, а риска умереть слишком мало. Теперь же их разделяет желание и нежелание самого Астариона, а Соблазн почему-то потакает ему, как потакает во всем. К горлу подкатывает ком. Ну да, давай, опустись на колени. Трись о ноги, умоляй выебать, ты же только об этом и мечтаешь. Зачем еще держать тебя при себе? Шлюха. Может, так купишь хоть еще один день рядом с его троном? Ничем не лучше любой грязной дырки из той кучи мяса для размножения, которую подсовывает твоему Соблазну дворецкий. О, почему бы тебе не содрать с себя кожу прямо сейчас? Может, хоть это поможет избавиться от грязи… Но пока мысли рвут Астариона на части, Соблазн только медленно втягивает в легкие влажный пар с запахом крови, пролитого вина и роз – последнее, эфирное масло что так нравится Астариону. Трещит дверной косяк, когда из него выдергивают когти чуть больше принадлежащие Убийце, чем его человеческой ипостаси. Да и дерево почти не погнулось, надо же, прогресс. Астарион уже ищет какой-нибудь острый комментарий, но противник налетает на него с запрещенным приемом – сильные руки ловят и укутывают в кокон из полотенца. И то как крепко (...бережно?) Соблазн обнимает его сквозь ткань… это удивительным образом примиряет Астариона с его собственным телом и мыслями. Напряжение уходит из окоченевших мышц, и он прижимается, доверчиво прикрывая глаза. Подумать только. Они вместе уже несколько лет, а тело снова предало его раньше, чем сам Астарион оказался готов признать что ничего не может с собой поделать. – Я бы сказал, простудишься, но, – голос у Соблазна хриплый, а в том как он принимается разбирать влажные волосы Астариона нет никакой пошлости. Вот зараза. Астарион поднимает на него взгляд сквозь ресницы, и, честно, как они дошли до жизни такой? Вознесшийся вампир и отродье Баала на троне Абсолют. За ребрами щемит – больно и сладко, как в первый раз. Как каждый раз.***
Когда Соблазн идет по коридору, он думает что Астарион опять засмотрелся в зеркало или не может выбрать из оттенков алого в гардеробе.– Всего пятнадцать минут, Соблазн, я припудрю носик и вернусь чтобы спасти тебя от этих проходимцев~
Ворчит ли он когда спустя час идет искать Астариона? О да. Пять минут превратились в десять, десять в пятнадцать, и хотя ему было глубоко наплевать на этот прием – в конце концов, властвовать хотел как раз Астарион, ну и Горташ конечно, – а ему самому было бы достаточно и голов всех этих высокородных дурней, которые он мог бы преподнести отцу. Но раз уж согласился играть в эту игру до поры до времени, хотелось бы как минимум не оставаться с их рафаиловым "этикетом" наедине. Когда Соблазн тянет на себя дверь покоев, он совсем не готов к тому что увидит. Астарион, весь всклокоченный, трясущийся от гнева, с этими блядскими каплями скользящими по бледной обнаженной коже. Кровью. И на костяшках, и в паутине трещин что осталась от зеркала. И как же чертовски, до одури, до спертого дыхания и тремора в кончиках пальцев. Как же его блять хочется. Хочется. Схватить за руку, услышать треск костей, вырвать крик с губ. Вылизать кровь. Заломать руки и вжать лицом в стену. Но Соблазн только укутывает его в полотенце. Выдох, вдох. Из головы вылетает и хандра, и бал. Он держит свое сокровище в крепком кольце рук, из которого Астариону не выбраться самостоятельно, а ему не отпустить по доброй воле – только с кровью выворачивать кости и наживую резать. Но Астарион кажется и так всем доволен. – Опять кошмары? Астарион не отвечает, а Соблазн не говорит что тот Верный уже стал кормом для собак. А ведь всего-то не повезло случайно налететь на Астариона в коридоре, после чего тот и захотел “припудрить носик”. Или “убраться в покои и с помощью горячей воды и железной губки соскрести с себя омерзение" – если переводить на человеческий. Им больше почти не надо бороться за жизнь, даже за великие планы не надо – вот все что желалось, завоевано и поборено, на блюдце лежит. Вот они и воюют теперь с демонами внутри собственных голов. Соблазн бы с удовольствием свою проблемную голову отрезал, а может, и хорошенькую голову Астариона заодно, чтобы тоже не мучался. Но Отец не одобрит первого, а без этого Соблазну не нужно и второе. Так что он добровольно сажает себя на цепь. Себя и свою внутреннюю тьму, которая и так дворовой кошкой готова к рукам Астариона льнуть, пусть и расцарапав в кровь для начала. Он идёт против собственной природы – только затем чтобы держать в руках того, кого мог бы сломать так сладко и легко… будь тот хоть трижды вознесшимся. Ну что за насмешка судьбы. Соблазн никогда не был безопасным, но становится таким рядом с Астарионом. Астарион никогда не чувствовал себя в безопасности, да и казалось бы, рядом с тем кого он выбрал, безопасность последнее чувство. Но. Вот так вот странно, нелепо и не к месту они выбрали друг друга, и опаснейшее существо всего Фаэруна бережно выпутывает колтуны из влажных белоснежных волос того, кому нравится считать себя опаснейшим существом всего Фаэруна. Вот так один из них контролирует себя от кончиков когтей до тянущего сладкой тьмой за ребрами желания начать ломать кости, лишь бы послушать те восхитительные звуки что могут сорваться с губ Астариона. А второй сопит ему в шею, дышит запахом крови, смерти и мускуса, и хотя яремная вена ритмично бьется перед глазами, без дозволения – не укусит. Соблазн ни за что не променял бы их взаимные оковы. Даже если бы мог снова почувствовать себя целым без них.***
Они уже несколько лет вместе, но все еще идут навстречу друг к другу. Как бы Астарион не гнал от себя это, опасаясь расслабляться, но чувство защищенности все более тяжелым плащом ложилось ему на плечи. Не потому что он вампирский лорд, хотя казалось бы. И даже не потому что его спутник способен убить (почти?) любого бога и дьявола на которого он покажет пальчиком и скажет "фас". А потому что Соблазн, который правда на все это способен, и он сам, вампирский лорд… ну. Они. Эм. Делали эту вещь, которую обычно называют “доверием”, но… Доверие для дураков и сумасшедших. Ни один из них… хотя ладно, его любовь с первого дня была не в себе, но даже он не опускался до подобного идиотизма. Ну, Астарион пытался себя убедить. Получалось погано. Ведь – стоило его губами вымолвить: – Остановись. И Соблазн останавливался. Всегда. Сейчас его пальцы просто замирают, и он осторожно выпутывает руку из волос Астариона. Но тот перехватывает его запястье и сам прижимает к своей макушке. Приятная тяжесть. Приятно… он поглаживает подушечкой пальца выступающую вену, и слышит как заходится рядом живое сердце. Столь яростное желание. И надежная цепь его сковавшая, который непонятно когда вообще появился между ними. – Хм, - в словах соблазна чувствуется усмешка, за которой прячется жар и соль. Соль пота и крови, что Астарион мог бы собрать языком с его кожи, – знаешь, было бы славно если бы ты иногда говорил то что думаешь и делал что говоришь. Так, для разнообразия. – Перебьешься, бусинка. Астарион словно игрушку дергает цепь, самолично вложенную ему в руку – прямо как сейчас. Посреди поцелуя. Посреди флирта. Однажды даже посреди секса (самоубийца ли Астарион? Ха) и, может быть, кое-кому его неудовлетворенный любовник и стоит жизни, но никогда это не сам Астарион. Ему и любопытно, насколько далеко можно зайти, и пьяняще спокойно, как от горячей крови Соблазна в глотке. О, не притворяйся что не хочешь так же сильно и его горячую сперму на языке, когда локоны крепко зажаты в кулаке, а толчки безжалостные, сильные… Астарион отталкивает его со всей своей вампирской силой, и Соблазн даже отшатывается – без капли сопротивления. Они встречаются глазами, и тень сожаления мелькает в глазах дьявола, которому не нужно было рождаться демоном чтобы собрать за радужкой всю жадную тьму Врат Балдура. Астарион теперь силен, о, и у него есть власть, конечно. Но он обхватывает себя руками – трещит под когтями полотенце на плечах – и он просто блять надеется что то как он содрогается от отвращения к себе не слишком явно. От Соблазна слышен только тихий вздох. Астарион ожидает, когда эта игра закончится, когда тот сорвется. И, если он и специально выводит, что ж, это просто инстинкт самосохранения такой (нет, это максимально далеко от). Но каждый раз его злой цепной пёс послушно садится у ног. Вот как сейчас, Соблазн просто делает шаг назад. – Мне уйти? Но у них позади уже дни и годы, они оба почти привыкли. Желание копится в сердце Убийцы, жертвы Отцу становятся всё кровавей. Но он сажает себя на цепь и добровольно отдает поводок в руки Астариону. Тот не знает что с этим делать. Казалось бы, используй и пользуйся, но. Ох, иногда он ненавидит себя. Нет. Часто. Он часто ненавидит себя. Если бы не его прошлое… Астарион не будет об этом думать. Он мотает головой, выдыхая, будто ему и правда нужно дышать. Он оставил прошлое в прошлом. Он по крайней мере пытается. Даже если оно его совсем не оставило. – …нет, – голос хриплый, и он сам не очень уверен в том что слетает с губ. Астарион прикрывает глаза. – Просто… Просто дай мне минуту, хорошо? И Соблазн дает ему эту минуту, как до этого дал час, шанс и цепь от своего ошейника. Смешно, но ведь он даже согласился когда-то спать в разных комнатах. Даже если потом после одного из покушений это и превратилось в немного нелепую общую спальню с двумя кроватями. Вот Астарион и садится на кровать Соблазна, потому что, ну, право имеет конечно, и совсем немного потому что горячая вода так разморила, что он рухнул в свои одеяла прямо из ванны, и теперь простыни мокрые и мерзкие. Кто бы знал что тот кровавый ритуал даст ему даже это. Стоило всего того, а? …на самом деле им обоим снятся кошмары. Астарион позволяет себе отнять руку от полотенца и провести ладонью по покрывалу – бархат слишком мягкий для такого жесткого существа как Соблазн. Да и у самого Соблазна руки слишком ласковые с Астарионом – для кого-то, чья ласка раздробленные кости и снятая кожа. Это тоже был один из шагов навстречу друг другу. Сначала Астарион позволял будить себя – и сидеть рядом, пока он снова засыпал у Соблазна на коленях. Потом он позволял Соблазну оставаться в собственной кровати (да, без меры великодушно), когда он сам ложился рядом, в считанных сантиметрах. От тех ночей у них остались воспоминания о тихом сорванном дыхании и ломоте в костях, за которой неподвижность сковывала желание. И, на самом деле, они оба ждут когда Соблазн сорвется. Но то ли поводок с каждым днём всё крепче, то ли Астариону везёт. Даже когда в их безумно долгие ночи он проводит кончиками пальцев по литым мышцам, что каждый раз только сильнее каменеют от его касаний. Соблазн верен команде "сидеть". Астарион усмехается, и хоть не видит, чувствует как прикован чужой взгляд к его подрагивающим ресницам. Такими темпами в особняке не останется прислуги. Его игры дорого обходятся всем вокруг, на ком его безумная любовь срывает неудовлетворенность. Но никогда – это не сам Астарион. Они оба ждут когда терпение кончится. Бешеного пса не приручить. Они оба хотят чтобы терпение кончилось. Но потом Астарион открывает глаза и посылает Соблазну усмешку, хлопая по кровати прежде чем вскочить и начать собираться. – Не будем заставлять лордов и леди ждать! – полотенце соскальзывает на пол, а на его лице не остается и намека на слабость. – Мы и так опоздали, если бы ты разбудил меня раньше… Взгляд Соблазна намертво цепляется за каждое его движение, привычную легкость и уверенность – будто без Астариона и мир крутится не будет. Так все и начиналось, когда Астарион нарочно беспечно ронял очередное "мы" – Соблазн не возражал тогда, не возражает и сейчас. “Мы" могли бы использовать личинок. "Мы" станем непобедимы если проведем ритуал. "Мы" могли бы править миром. Астарион иногда ловил за хвост мысль, что подчинялись ему так же, как подчиняются котам – за очаровательные ушки и возможности утонуть в мягкости и игривости после бесконечно долгого дня. Но – какая разница, если результат один? Некоторые, когда смотрели на Соблазн, видели только огромный двуручный топор, его два метра роста и неизысканую прямоту. Достаточно чтобы посчитать варваром, тупым как угол. И сам Астарион чуть не попал в эту ловушку, но к счастью вовремя понял, что молчание и безразличный взгляд – не признак отсутствия мысли в этой хорошенькой, но безумной голове. Пока – все еще – ему позволяли быть шеей, которая крутится куда нужно голове, и когда-то он даже думал, что если правда удастся сесть на трон рядом, это было бы… но потом случилось и это, и то, и Астарион оказался слабым, и слишком самоуверенным. Соблазн не терпел ни того ни другого, и до сих пор не терпит. Но он пришел, вытащил, отряхнул и вытер кровь. Ничего не сказал. Раз. Второй. Третий. А потом сам произнес: "мы". Вот и сейчас Соблазн просто кривит губы в ухмылке и опирается плечом о стену: – Ага. Если бы мы чуть меньше дрыхли, возможно Горташу не пришлось бы сейчас в одиночку плясать как цирковая обезьянка, убеждая всех в нашем бесконечном служении народу. – Ой, – отмахивается Астарион, – ты сам знаешь что ему это нравится. – Нет, не нравится. – Нет, не нравится, – Астарион ловит его смешливый взгляд, и сам усмехается, – но мы же злодеи, любовь моя. Нам наплевать.***
Этой ночью Астарион сам переползает на соседнюю кровать и отрывисто приказывает: – Обними меня. Не больше, но и не меньше. Соблазн смыкает руки у него на талии и вжимает Астариона спиной в себя. И даже когда тому в задницу закономерно упирается большой крепкий член, вся его хрупкая резкость, этот мертвый идеал – от кончиков ногтей до подрагивающих острых ушей – просто лежит, как труп, и даже дышать забывает. Соблазн сглатывает желание вцепится в него зубами и когтями. И тоже. Просто. Лежит. Ведь Астарион не дозволяет ничего кроме этих объятий. Только сам, ох, ну и сука, утраивается поудобнее. Соблазн срывается на тихий рык и сильнее вжимает его в себя – не будь вампиром, точно оставил бы в этих объятиях пару сломанных костей. Они оба замирают, и если сердце Соблазна готово пробить грудную клетку, то Астарион наоборот, неподвижен как самый прекрасный в мире труп. Глупый, знает ведь что от такого кровь только сильнее кипит. – Если ты меня не прогонишь, – хрипит Темный Соблазн. Голос низкий, из самого нутра, а угроза вторая натура. – Я могу сделать с тобой что-то плохое. – Заткнись, – шипит Астарион, – а то правда прогоню. Смешно. От себя самого, на самом деле. Ничего ему так не хотелось как вжать эту белокурую сучку лицом в кровать и заставить задыхаться рыданиями – на сухую, сквозь шипение, проклятия, обещания убить и сладкие, сладкие крики. Он помнил каким податливым может быть это ледяное тело под ним, как Астарион дрожит, и рвет простыни, и пытается отползти, но только получает еще более грубую, неотвратимую и до боли сильную любовь Темного Соблазна. Как красиво сплетаются в нем боль и удовольствие, и как горят на бледной коже кровоподтеки – следы от пальцев на бедрах, ответные укусы, кровь. Соблазн прекрасно помнит, как часто нужно драть эту заносчивую эльфийскую шлюху чтобы ему самому мозг ебали поменьше. Как часто это нужно делать, чтобы мышцы его входа не успевали достаточно восстановиться, и чтобы каждый толчок был мягким, плавным – и заставлял Астариона шипеть от боли. Как им обоим нравилось. Но вот он лежит здесь, прижимая к себе свою самую сладкую слабость, и не может позволить себе ни единого лишнего движения. Иначе Астарион опять замкнется в своей голове, как в раковине, и вытаскивай его из скорлупы потом. Всего лишь жемчужина, а такая сука бесценная. Вот Соблазн и держит себя на месте, напрягая каждую мышцу чтобы оставаться неподвижным. Глотает всю свою жестокость и желание. И ради чего? Ради какой-то вампирской принцески? Нет. Совсем нет. Но вот ради этого хрупкого чувства, которое тревожным огоньком теплится в груди когда Астарион улыбается ему через поле усеянное трупами. Ради этого хрупкого… подобия слова “дом”. Раз уж его старый дом, дом его Отца, больше не будет принадлежать ему настолько же, как принадлежал тому человеку, которым он когда-то был. А Соблазн не умеет любить, правда. Ни эмпатии, ни науки. Но чего он правда хочет, это окружить свою эльфийскую принцессу всеми четырьмя лапами и никому никогда не отдавать. Астарион его. Навсегда. Или хотя бы до смерти. Он готов и на цепь себя посадить, и на колени встать, и позволить вампирчику думать что его силы хватает ставить условия или принуждать. Пусть. Соблазн готов позволить ему это ощущение силы. Он ведь просто напросто хочет смотреть в глаза Астариона и видеть как там будет отражаться кровь его жертв и огонь сожженных им городов. Хочет его прохладные точеные пальцы на своем раскаленном лбу, хочет его хрипловатый смех и ироничные ремарки. Убийца не знал ни покоя, ни тишины от криков своих жертв. Но стоило один раз умереть и все это само свалилось на голову. Вопреки, а не благодаря, как и все в их жизнях. Поэтому он просто прикрывает глаза и сжимает руки вокруг Астариона сильнее. Но – и только. Не больше и не меньше. Они оба так и не могут сомкнуть глаз в ту ночь, и оба об этом догадываются.***
А утром, делая вид что ничего не было и поправляя манжеты, Астарион думает. К черту. Это же его Соблазн. Даже если все пойдет самым отвратным образом… он может поверить, будто его слова окажется достаточно. Так глупо. Сколько раз тот слышал мольбы о пощаде? И Астарион точно знает, ни разу не внял. Но… разве он не особенный? Ведь чувствует себя особенным. Любимым, как бы пошло и банально не звучало. Все чего он хотел и озвучивал исполнялось. Так почему бы… почему бы не озвучить и это свое желание? Ох… Соблазн ловит его взгляд. И молчит. Не торопит. Просто подходит и опускается на колени перед сидящим на кровати Астарионом, склоняется зашнуровать его туфли. …ох. Эта кровавая бестия? На коленях. Перед ним. Астарион протягивает руку, и с непритворной нежностью точеные бледные пальцы скользят сквозь волосы. Сплошь вороново крыло – и тридцать седых волосков. Да, он считает. И это больно. Единственное, в чем его спутник продолжает делать ему больно, и единственное, что не измениться, сколько бы раз Астарион не сказал "хочу". Никакого бессмертия на чужих условиях. Только смерть. Только на своих. Его мертвое сердце проваливается когда он думает, что не так уж много времени у них осталось. Не так много, чтобы он мог позволить себе тратить его на сомнения, что бы там не позволял ему Соблазн. Поэтому Астарион сглатывает и пересохшим языком выталкивает из себя слова: – Я хочу… – и затихает. Они вскидывают друг на друга глаза. И, небо, это так тупо. Когда наконец становится очевидно, что ему не нужно продолжать. Что не он один об этом думал. Кожа горит под взглядом Соблазна. Он сам – горит без единого прикосновения. И все же сдается, отводит взгляд, пряча глаза за ресницами…. и, может, это к лучшему, потому что жажда в глазах его Соблазна могла бы напугать. Тихонько трещит каркас кровати, которому не везет оказаться под стальной хваткой. – Только если ты хочешь. И прямо скажешь. Не важно, даже если не скажешь до конца моей жизни. Мне достаточно тебя. Просто тебя. Астарион так ничего и не говорит, не может. И следующие несколько ночей еще тяжелее предыдущей, но Астарион продолжает молчать, а Соблазн не переступает грань. Хотя они оба знают, что случилось бы с кем-нибудь другим. Ведь, ну, буквально останки "кого-нибудь другого" Астарион все еще периодически находит под их дверью, наскоро свернутые в окровавленную простынь – пока не уберут слуги. И даже этой малости он обязан собственным однажды оброненным словам. “Хватит пачкать этой дрянью ковер” И ошейник, который Соблазн самолично на себя нацепил, смыкается на его горле тонкими и прохладными вампирскими пальцами. Именно так, как нужно.