a spring that never diminishes

— Ты можешь оставить носки. Давай, через подлокотник дивана. Чонин выглядит так, будто ему не терпится выполнить этот приказ, потому что это означает, что он может спрятать свое пылающее лицо от всех присутствующих в комнате. Обычно он не возражает быть в центре внимания, но не сейчас, когда все остальные полностью одеты и пристально наблюдают, а он совершенно голый, если не считать высоких носков с мультяшными лисами и серебряной цепочки на шее. Унижение жжёт его грудь изнутри, будто просачиваясь на живот горячими каплями. Он спешит перегнуться через подлокотник дивана, прежде чем кто-нибудь смог бы заметить, что он действительно возбуждается от такого обращения, или прежде чем он сам смог бы осознать это, потому что блять. — Да, вот так, — слышится нежное бормотание, — Такой хорошенький, наш Чонини. — Руки за спину, детка, — говорит Чан, — Феликс, можно мне твой галстук? Позади него слышится какое-то шарканье, затем его запястья сжимают и крепко связывают мягкой шелковистой тканью. — Окей, хорошо. Кто хочет подготовить его? — Я могу, — говорит Хёнджин. — Хорошо. Тогда ты первый, а дальше мы разберемся, — Чан устраивается на диване, его бедро в нескольких дюймах от головы Чонина, — Я буду последним. Чонин чувствует, как его тело сковывает сильная дрожь, осознание приходит только сейчас. Последним. Последним из семи. Он собирается принять в себя семь членов подряд, а может и больше, если кто-то захочет быстро повторить. У него внезапно пересыхает во рту, и он уже твёрд, конечно, он чертовски твёрд. Он чувствует, что мог бы кончить прямо сейчас только от предвкушения того, как вся группа буквально надругается над ним. У него не оказывается возможности зациклиться на том, что он такой маленький потаскун, или как следует устыдиться себя, потому что на его талии появляются руки — тёплые, знакомые руки в кольцах. Хёнджин подталкивает его вперед, заставляя упасть лицом в мягкую кожу дивана, выставив задницу напоказ. Он, должно быть, выглядит довольно аппетитно, судя по одобрительному свисту, вероятно, со стороны Джисона или Чанбина. По комнате снова разносится шарканье, группа рассаживается по своим местам в креслах и на другом диване, а затем, без всякого предупреждения, на его отверстие выливают холодную смазку, и Чонин издаёт тихий испуганный звук, который встречается многочисленными смешками. Знакомые пальцы втирают смазку в его дырочку, нежно, но без обычного поддразнивания. — Хотите камень-ножницы-бумага чтобы выстроить очередь? — спрашивает Джисон. Раздаётся хор согласных голосов, и впервые Чонин чувствует, что внимание отвлеклось от него, пусть даже всего на минуту. Дышать становится немного легче. Хёнджин растягивает его быстро, без прелюдий. Обычно это поцелуи, дразнящие прикосновения и поглаживания его простаты, которые возбуждают и подогревают, но на этот раз это растяжка просто для того, чтобы подготовить его к тому, чтобы быть трахнутым. Это кажется почти обезличенным, и Чонин ненавидит то, как это воспламеняет его внутренности. — Без резинки? — спрашивает Хёнджин. — Очевидно, — говорит Чан, прежде чем Чонин понимает, о чём они говорят, — Давайте сделаем его грязным. Рука Хёнджина на секунду крепко сжимает бедро Чонина. — Знаешь, — говорит он, — Иногда я забываю, что ты извращенец… Но тут я вспоминаю, — он добавляет ещё смазки и вводит третий палец, потирая костяшками пальцев мягкие стенки, — У тебя были какие-нибудь другие идеи для его наказания? Или это был мгновенный гениальный ход? — Ну, я думал о том, чтобы надеть на него пояс, — небрежно говорит Чан, — или просто поиздеваться, это тоже могло бы сработать. Но это его первое серьёзное наказание, я хотел быть с ним помягче. Только в этот раз. Это то, что Чан считает мягким обращением с ним?! — Верно, — Хёнджин повторяет мысли Чонина, — Потому что пустить его по кругу совсем не жёстко. — Он всё ещё не прощён за то, что проебался, — пальцы на затылке Чонина слегка почёсывают его, — Это не должно быть легко для него. Но всё же, я думаю об этом не как о наказании, а больше как о… Упражнении для сплочения коллектива. Тимбилдинг, знаете… Чонин издаёт возмущённый звук, и Чан смеётся, потянувшись, чтобы ущипнуть его за щёку. — Да ладно, — говорит он. — Я думаю, малышу уже становится скучно. Хёнджин не отвечает, но медленно вытаскивает пальцы. Затем раздаётся звук расстегиваемой молнии, и мгновение спустя Чонин чувствует, как в него проникает горячая головка члена. Хёнджин не самый крупный, но, вероятно, самый длинный, и когда Чонин так согнут, кажется, что его член упирается прямо в диафрагму. Тем не менее, это приятно — горячо, влажно и знакомо, и Хёнджин крепко сжимает его бедра, что определённо оставит следы, и Чонину приходится стискивать зубы, чтобы сдержать стоны, но время от времени особенно приятные толчки выбивают из него маленькое, ноющее «ах». И тут раздаётся первый шлепок. Чонин слышит это раньше, чем чувствует — громкий, непристойный звук прикосновения кожи к коже. Это не очень больно, Хёнджин не может ударить слишком сильно, учитывая угол, под которым находится Чонин, но в комнате внезапно воцаряется тишина, и все взгляды, несомненно, возвращаются к нему. Или, скорее, к его заднице. Хёнджин шлёпает его снова, по тому же месту, а потом еще раз, и еще, пока правая ягодица Чонина не загорается огнём. По мере приближения к оргазму толчки Хёнджина становятся всё быстрее, а с губ срываются высокие, тихие, хриплые стоны. Чонин знает, что осталось недолго, и старается подготовиться к тому моменту, когда Хёнджин закончит и уйдёт, оставив его использованным, грязным и безумно возбуждённым. Однако все его приготовления оказываются отброшены в сторону, когда он чувствует, как тёплые, влажные от смазки пальцы обхватывают его горло, а затем Хёнджин дёргает его вверх, как тряпичную куклу. Чонин вскрикивает, застигнутый врасплох, что новая поза заставляет Хёнджина погрузиться в него еще глубже, еще сильнее надавить на его чувствительные места. К его сожалению, из-за этого все в комнате могут видеть его раскрасневшиеся лицо и грудь, а также его твёрдый член, истекающий на его животе и нуждающийся в прикосновениях. — О, малыш развлекается. — А ты думал, он не будет? — Срань Господня… Чонин убеждается, что его глаза крепко закрыты, но он чувствует, что все смотрят на него. Не помогает и то, что он точно знает, как выглядит каждый из них, когда возбуждён, и может видеть это сквозь закрытые веки — слегка отвисшая челюсть Феликса и его остекленевшие глаза, ухмылка Джисона, румянец на щеках Чанбина, то, как Минхо слегка наклонил голову набок по-кошачьи. Изгиб губ Сынмина. Неминуемая нежность в глазах Чана, даже сейчас, когда Чонина наказывают. — Давай, малыш, — шепчет Хёнджин ему на ухо, тяжело дыша, совсем близкий к оргазму, — Открой глаза. Чонин отчаянно мотает головой. — Засранец, — Хёнджин вздыхает, а затем повышает голос. — Должен ли я заставить его кончить? — Пока нет, — сказал Чан, — Давай, кончай сам. Хёнджин издаёт согласный звук и отпускает горло Чонина. Место на диване, где раньше была голова Чонина, остыло, пока он отсутствовал, и прикосновение прохладной кожи к его раскрасневшейся щеке помогло ему немного протрезветь и задаться вопросом, что, блять, Чан вообще имел в виду под «ещё нет». Был ли подходящий момент, чтобы он кончил? Почему ему вообще разрешено, если всё это — наказание? И почему, чёрт возьми, Хенджин до сих пор не кончил? Чонину еще предстоит пройти через шесть человек, а он уже чувствует себя разрушенным, член истекает предэякулятом, смазка покрывает всю его задницу. Его правая ягодица тоже болит, односторонней, раздражающей болью, которая усугубляет неразбериху в его голове. — Почему ты так долго, Джинни? — Спрашивает Джисон, поддразнивая его: — Боишься сцены? — Заткнись, — ворчит Хенджин, — Не я здесь на плахе. — Разве нет? Трудно сказать. — Джисон, — зовёт его Феликс, как всегда, главный миротворец, — Позволь Джинни-хёну не торопиться. — Я имею в виду, что такими темпами мы просидим здесь до утра. Всем ясно, что это всего лишь угроза, но Хёнджин сбился с ритма по-настоящему. — Тогда мы пробудем здесь до утра, — слышится голос Сынмина, — У тебя есть дела поважнее? Джисон начинает что-то говорить в ответ, но другой диван внезапно скрипит, и он умолкает. Кто-то пошевелился или встал — Чонин прикладывает все усилия, чтобы прислушаться, но так и не может понять, что происходит. — …Хён, — выдохнул Хёнджин, звуча вопросительно. — Ну же, чаги, — сказал Минхо, его голос звучит гораздо ближе, чем раньше, как будто он стоит рядом с Хёнджином, возможно, даже обнимает его со спины, — Расслабься, позволь себе чувствовать себя хорошо. Не заставляй всех нас ждать. Хёнджин снова начинает двигаться, сначала неуверенно, его толчки становятся медленнее, глубже. Голос Минхо понижается до шёпота — Чонин ничего не слышит из-за звука собственного тяжелого дыхания и тихих стонов Хёнджина. — Видишь? — Говорит Чан, обращаясь к кому-то на другом диване. — Тимбилдинг. Хёнджин кончает с вскриком, и в течение нескольких мгновений все, на чём может сосредоточиться Чонин, это то, как он становится наполненным. Хёнджин кончает так сильно, что у него кружится голова. Хёнджин отстраняется и отходит в сторону, и как бы сильно Чонин ни хотел продолжить, пройти через всех, прежде чем окончательно сойдёт с ума, он сразу же ощущает нехватку тепла тела хёна. Пара капель спермы скатывается по его бедру, но большая часть остаётся внутри, не в силах вытечь из приподнятой задницы. — Кто следующий? — Спрашивает Чан, — Понятно. Слышится какое-то шарканье, вероятно, Минхо и Хёнджин усаживаются, а тот, кто будет следующим, встаёт. Пальцы Чана возвращаются к затылку Чонина, поглаживая, но в то же время нежно прижимая его голову вниз, к дивану, так, что он не сможет поднять взгляд, даже если захочет. — Давай поиграем в игру, детка, — говорит Чан, — Попробуй угадать, кто за тобой. — Что я получу, если угадаю? — Спрашивает Чонин хриплым голосом. — На твоем месте я бы больше беспокоился о том, что ты получишь, если не угадаешь. — Хён! Чан нежно смеётся. — Если ты угадаешь, то сможешь кончить, — вкрадчиво говорит он, — Если нет, что ж… Тебе придется ждать больше. У тебя есть… Скажем, две минуты? Три? Давай возьмём три, я чувствую себя великодушным. Чонин даже не пытается скрыть дрожь, которая пробегает по его телу. Теперь, когда появился хоть какой-то шанс на оргазм, казалось, что его яйца становятся в десять раз тяжелее, а член определенно течёт ещё сильнее. Он не выдержит еще одного траха, не кончив, ни за что на свете, он взорвётся, как сверхновая. От грёбаной сексуальной неудовлетворённости. — Ладно, — говорит он, — Я… Его обрывает резкий шлепок по его ранее невредимой левой ягодице. — Ах, хороший ход, — улыбается Чан. — Его задница выглядит немного неравномерно одарённой вниманием, не так ли? Последовало еще несколько шлепков, которых, вероятно, достаточно, чтобы обе его половинки окрасились в одинаковый розовый цвет. Это очень больно, и в горле у Чонина першит, как будто он может разрыдаться в любой момент. Он пытается отложить всё в сторону и сосредоточиться на текущей задаче. Хёнджин ушел первым, Чан сидит перед ним, они определённо не вместе. Вероятно, это не Минхо, так как Чонин почти уверен, что слышал, как он уходил вместе с Хёнджином. Феликс не стал бы начинать с того, чтобы отшлёпать его. Остались Чанбин, Джисон и Сынмин. — Можно мне подсказку? — Конечно, нет, — весело ответил Чан. Блять. Тонкие пальцы поиграли с его дырочкой и скользнули глубже, туда, где он был горячим, влажным и чувствительным. Затем, без предупреждения, пальцы исчезли, и холодная смазка брызнула прямо внутрь. Удивлённый возглас Чонина был встречен смешками. Ещё больше смазки, хотя на самом деле ему это не нужно? Кто-то, кому нравится, когда с него капает. Член скользит между его ягодиц, раз, другой, покрываясь излишками смазки. Кто бы ни был позади него, он не собирается облегчать задачу Чонину. Он ощупывает бёдра, надавливая на больные места, оставленные пальцами Хёнджина, затем двигается вверх, чтобы ощупать бока и живот, и делает один восхитительный рывок внутрь своим членом, который заставляет Чонина увидеть фейерверки на внутренней стороне век, но этого недостаточно, чтобы довести его до края. — Осталась одна минута, — говорит Чан. Парень прижимает свой член к дырочке Чонина, позволяя головке зацепиться за край отверстия и почти скользнуть внутрь, прежде чем отстраниться, чтобы просто потереться о его задницу, и это, так или иначе, ещё более унизительно, чем просто быть выебанным на глазах у шести других людей. И это так горячо, что Чонин, блять, теряет рассудок. — Пожалуйста, — выдыхает он, — Трахни меня уже! Он надеется на реакцию парня, может быть, на смех, но вместо этого получает еще один шлепок по своей и без того уже саднящей заднице. Может быть, он был неправ с самого начала. Может быть, это был Минхо. Кто ещё мог бы так стойко поддразнивать его? Парень снова вводит свой член, всего на сантиметр или два, и Чонин отчаянно изгибает бёдра, чтобы получить больше, почувствовать хоть что-то, и зарабатывает ещё один шлепок. — Сынмин, — пищит он в кожу дивана, — …хён. Сынмин-хён! — Как тебе не стыдно, — напевает Джисон у него за спиной и злобно щипает его, — Это должна была быть простая игра, твой оргазм на золотом блюдечке, а ты всё испортил! Что с тобой, малыш? — Он ни за что не принял бы тебя за меня, хён, — говорит Сынмин со своего места в кресле, — Он просто играет с нами, разве ты не видишь? Он не хочет кончать сегодня. Голос Сынмина звучит так спокойно и рассудительно, что Чонин не решается возражать. — О, ты должен был так и сказать, малыш! — Джисон, наконец, входит, позволив дырке Чонина полностью поглотить головку его члена, — Ты же знаешь, мы уважаем твои желания. — Хён… — Все в порядке, малыш, — у Джисона нет и доли страха сцены, как у Хёнджина, — Тебе не нужно беспокоиться о том, чтобы кончить, я позабочусь об этом. Он входит глубже, намеренно медленно, и все, что может сделать Чонин, это беспомощно застонать и позволить мягким ласкам Чана успокаивать его. И после нескольких ленивых толчков, Джисон выходит и снова открывает бутылочку со смазкой, как будто Чонин и так не мокрый насквозь. Но вместо того, чтобы дотянуться до его дырочки, он размазывает смазку по внутренней стороне бёдер Чонина. — О, — ухмыляется Минхо с дивана, — Это хорошая идея. — Спасибо, хён, — ответил Джисон. — Я буду здесь весь вечер. Он сводит ноги Чонина вместе и трахает его бёдра, время от времени шлёпая или щипая Чонина за задницу и ноги. Это причиняет боль, но помогает сдерживать бурлящее возбуждение, тем более что его ноющий член иногда вдавливается в кожу дивана, и это заставляет его каждый раз видеть грёбаные звёзды. Вероятно, он мог бы кончить вот так, если бы действительно постарался. Щипки, и ласки, и унижение от всего этого, и то, как член Джисона время от времени ударяется о его яйца — всё это могло бы сработать, если бы у него было время. Или разрешение. Джисону не требуется много времени, чтобы кончить, и он добавляет еще больше грязи на бёдра Чонина. Он наклоняется, прижавшись вплотную к спине Чонина, и, в неожиданном порыве нежности, целует его в затылок, быстро, как… бабочка. Это заставляет Чонина покраснеть еще сильнее и заёрзать на месте. — Ну вот, — воркует Джисон, — Ты сейчас так чертовски хорошо выглядишь! Нам стоит делать это почаще, тебе не кажется? В ответ Чонин подавленно всхлипывает. — Как у тебя дела, малыш? — Спрашивает Чан, пока Джисон натягивает штаны и, шаркая, возвращается на своё место, — Всё ещё хочешь кончить? — Да, — хрипит Чонин, в его голосе отчётливо слышно отчаяние, — Пожалуйста, хён! — Хорошо, хорошо. Я не такой злой, я дам тебе еще один шанс. Просто постарайся на этот раз все сделать правильно, хорошо? — он снова прижимает лицо Чонина к коже, прежде чем заговорить громче, обращаясь к остальной части комнаты: — Хорошо, мы попробуем угадать ещё раз. Прикосновение происходит гораздо раньше, чем ожидает Чонин, уверенная хватка на его бёдрах заставляет его ещё сильнее перегнуться через подлокотник дивана. Рука незнакомца одобрительно хлопает его по пылающей заднице, а затем его ягодицы раздвигают, вероятно, для того, чтобы получше разглядеть его влажную, использованную дырочку, которая с течением вечера становится всё более влажной и использованной. Чонина трясёт, он взвинчен от нервозности и возбуждения. Он должен всё сделать правильно. Что, если после этого ему не дадут другого шанса? Он сможет это сделать. Это все еще не Чан, и не Хенджин, и не Джисон. Сынмин пришёл бы в бешенство после того, как Чонин ошибся в нём, он бы не ласкал его так нежно. Или, может быть, он бы, просто чтобы сбить его с толку, блять… Таинственный мужчина позади него проводит пальцами по остывающей массе смазки и спермы на бедрах Чонина и засовывает их в дырочку. — Ну что, Минни? — Джисон небрежно спрашивает, — Что ты собираешься делать, если он снова скажет, что это ты? Хенджин усмехается, но остальные молчат. Чонин нервно прикусывает щёку изнутри. Джисон явно издевается над ним, но это ничуть не помогло. Боже, если бы его спросили день назад, узнал бы он руки Сынмина на себе или нет, он бы уверенно ответил «да». И теперь он был на грани истерики от смущения. За его спиной раздаётся звук расстёгиваемой пряжки ремня, и вскоре головка члена прижимается к его гладкому отверстию, медленно входя внутрь. Мужчина обхватывает бедро Чонина и просовывает свободную руку под него, чтобы положить её на живот, прежде чем одним сильным толчком полностью скользнуть внутрь. О, это знакомо: обхват, рука на животе, ощутимая нежность в каждом прикосновении, но чего-то в этом не хватает. — Одна минута, — говорит Чан, — Думаешь, сможешь сказать мне, кто это? Чонин крепко зажмуривается, пытаясь сосредоточиться на своих воспоминаниях и не погружаться полностью в приятные, резкие толчки и сильные руки, удерживающие его на месте. Его уже так трахали раньше. Может быть, не совсем так — вероятно, со свободными руками, — но очень похоже. Была глухая ночь, они должны были вести себя тихо, и он прижимал подушку к груди, используя ее, чтобы заглушить стоны, которые вырывались время от времени, а его хён прижимался к его спине, бормоча похвалы и непристойности прямо ему в ухо горячим и глубоким голосом, от которого у Чонина волоски на задней стороне шеи встают дыбом. — Это Феликс-хён, — говорит он. За несколько секунд последовавшего молчания он успел пожалеть о каждом жизненном решении, которое привело его к этому моменту. Но затем с дивана донесся раздражённый вздох, скорее всего, Джисона. — Хорошая работа, малыш, — Феликс не сбавляет темпа, но его рука, лежащая на животе Чонина, перемещается вниз, чтобы обхватить его ноющий член, — Хочешь получить поощрение прямо сейчас? — Да, хён! — Ты собираешься попросить об этом по-хорошему? — Подключается Чан. — Пожалуйста, хён… — Чонин чуть не давится своими словами, потому что Феликс выбирает этот момент, чтобы дразняще сжать основание его члена, — Пожалуйста, пожалуйста, позволь мне кончить, пожалуйста!.. — Этого достаточно? — Феликс обращается к присутствующим с явной улыбкой в голосе. — Отсюда почти ничего не слышно, — говорит Минхо. — Ему следует поднять голову и говорить внятно, тогда посмотрим. — Делай, как говорит хён, детка, — Феликс крутит бедрами в нужном направлении, заставляя Чонина увидеть звёзды, — Я не стану тебе помогать, если парни не решат, что ты этого заслуживаешь. Чонин убедился, что его глаза крепко закрыты, прежде чем оторваться от тёплой кожи. — Пожалуйста, позволь мне кончить, хён! — Громко говорит он с пылающим лицом. — Как он собирается это сделать? — Спрашивает Чанбин, явно обращаясь ко всем, кроме Чонина, — У него связаны руки. Он будет тереться о диван, как непослушный пёс? — Я сомневаюсь в этом, хён, — задумчиво говорит Сынмин, — Я имею в виду, что это кожа. Он натрёт свой бедный член до крови, это слишком жестоко. — Да, я думаю, ты прав… Чонин совсем не глуп, он знает, что они имеют в виду, но ему приходится ждать, пока его хёны закончат свой насмешливо-заинтересованный разговор — перебивание доставило бы ему еще больше неприятностей — прежде чем он сможет заговорить снова. — Ты можешь прикоснуться ко мне, хён? — Слёзы разочарования жгут его глаза, — Пожалуйста, я не могу сделать это сам. — Ты хочешь, чтобы я прикоснулся к тебе на глазах у всех твоих хёнов? — Феликс сдерживается, чтобы не довести себя до оргазма, чтобы подольше помучить Чонина, и от напряжения его голос становится грубее, хотя тон по-прежнему остаётся любящим и ласковым, — Ты уверен? Все увидят, как сильно тебе нравится, когда мы грубы с тобой. Как сильно ты заводишься, когда с тобой обращаются как с маленькой шлюшкой. Ты этого хочешь? — Да! — Чонин всхлипывает. — Тогда скажи это, — голос Минхо звучит как сталь, — Скажи: я маленькая шлюшка, у меня встает, когда мои хёны плохо ко мне относятся. Чонин нервно сглатывает, его сердце бьётся где-то в горле. — Давай, Инни, — говорит Чан, — ты знаешь, что это правда, просто признай это. Не заставляй Ликси-хёна ждать. — У меня встаёт, когда… Когда мои хёны плохо ко мне относятся, — шепчет Чонин в джинсовую ткань брюк Чана. — Хм? Что это было, милый? — У меня встаёт, когда мои хёны плохо ко мне относятся, — повторяет Чонин громче, болезненно, но так возбуждённо, что становится трудно дышать. — Ты можешь сказать это громче? Рука Чана снова нежно касается его волос: — Ну, знаешь, для тех, кто сидит сзади? — Нет-нет, все в порядке, на этот раз мы это услышали, — услужливо вмешивается Джисон, — Но все еще ждём первую часть! Чонин извивается, напрягая связанные руки, разрываясь между желанием кончить и желанием зарыться в диван и никогда больше не произносить ни слова. То, что это было правдой, не означало, что он хочет признаться в чем-то подобном вслух! — …тебе не обязательно ждать его, Ликси, — говорит Чан, — Ты молодец, заканчивай. Феликс вздыхает и снова начинает двигаться, с его губ срывается тихое ворчание. Чонин представляет себе его лицо — приоткрытые губы, полузакрытые глаза, тёмные, обесцвеченные волосы, прилипшие ко влажному лбу. При других обстоятельствах Чонин попросил бы сейчас о поцелуях, и Феликс ответил бы тем же, его рот всегда горячий и восхитительный. Вместо поцелуя он чувствует резкий укус за плечо, и испуганно вскрикивает. Феликс хмыкает, уткнувшись ему в кожу, издавая низкий, приятный звук, и зализывает место укуса, отчего по спине Чонина бегут мурашки. — Каков он на вкус? — Спрашивает Чан. — Как маленькая шлюшка, — смеётся Феликс и толкается в него, явно стремясь к собственному удовольствию, — Чертовски потрясающе! Тебе тоже стоит попробовать, хён. — Я обязательно попробую. Чонин близок к тому, чтобы сойти с ума, а он еще даже не принял хотя бы половину своих товарищей по команде. Но он не может, он просто не может, не так — когда Феликс предлагал, а Чан принимал, когда рука Чана была в его волосах, когда взгляд Минхо, одновременно холодный и мучительно горячий, касался его обнаженной кожи, когда Джисон поддразнивал его, он просто должен… — Я маленькая шлюшка! — он кричит сквозь рыдания: — Пожалуйста, хён… Вокруг него раздалось несколько возгласов, как будто он сказал что-то умное или милое, а не мучительно унизительное. — Вот умничка! — Это было нетрудно, не так ли? — Хорошо, малыш, — Феликс снова взялся за его член с уверенностью человека, у которого был многолетний опыт в том, как доставить удовольствие Чонину, — Ты можешь получить свое удовольствие. Но раз уж ты заставил нас всех ждать, теперь тебе придется подождать, пока я закончу, хорошо? — Хорошо, — бормочет Чонин достаточно громко, чтобы Феликс услышал, и вкладывает всю энергию, которая еще осталась в его теле, в то, чтобы не кончать еще немного. Феликс на самом деле не жесток и не дрочит ему по-настоящему, но даже простое прикосновение к его члену уже намного сильнее того, что Чонин испытывал раньше. На внутренней стороне его закрытых век кружатся разноцветные фигуры, зеленые и пурпурные, синие и желтые. Он дрожит как осиновый лист, почти радуясь своему неудобному положению на подлокотнике дивана, потому что прямо сейчас он ни за что на свете не смог бы удержаться на ногах — ни на коленях, ни на локтях. Из его рта вырываются стоны и всхлипывания, вероятно, слишком тихие и искажённые, чтобы их мог услышать кто-либо, кроме Чана: да, блять, пожалуйста, хен, пожалуйста, боже, блять, пожалуйста, прикоснись ко мне, пожалуйста, блять. В какой-то момент Чан перестаёт гладить его и просто держит руку на его затылке, как утяжелитель. Когда Чонин дёргается слишком сильно или издаёт особенно требовательный стон, Чан слегка сжимает пальцы, обхватывая за шею, и это заставляет Чонина немного расслабиться, вопреки собственному здравому смыслу, только для того, чтобы через несколько мгновений снова начать скулить и биться. Когда Феликс кончает, Чонин почти не чувствует этого, слишком поглощённый болезненной пульсацией своего члена, и тем, как Феликс наконец-то — наконец-то! — усиливает хватку и проводит рукой вверх и вниз по стволу, скольжение становится лёгким благодаря предэякуляту. Никакого постепенного нарастания ощущений. Чонин просто чувствует, как его наслаждение резко возрастает, внезапно и болезненно, а затем он кончает, слишком быстро, слишком сильно, и волна этого удовольствия заставляет его вскрикнуть, задержав дыхание. А Феликс продолжает двигать рукой, и оргазм продолжается и продолжается, за первой волной следует другая, а затем и еще одна, пока он не начинает задыхаться, всхлипывать, успокаиваться и дрожать от остатков адреналина. Феликс что-то говорит Чану у него над головой — Чонин не может расслышать слов из-за белого шума в голове. Кто-то еще присоединяется к нему, слышится отдаленный звук, а затем Феликс шлёпает его в последний раз, воспользовавшись возможностью вытереть испачканную спермой руку о бедро Чонина, и отходит, его место занимает кто-то другой. Усталая мысль о том, чтобы снова попытаться угадать, шевелится в голове Чонина, но исчезает, как только к нему снова прикасаются. Чанбин проводит обеими руками по спине, раскрывая ладони, в поисках узлов напряжения, как делал бы после тренировки. Затем он проделывает то же самое с руками Чонина, от напряженных плеч до связанных запястий. Этот тихий осмотр такой успокаивающий и привычный. — Мы должны перевернуть его, — говорит Чанбин, обращаясь к Чану, — И связать ему руки спереди. Это не тот тип пытки, что нам нужен. — Значит, на спине? Хорошо. Слышишь, детка? — Чан нежно тянет Чонина за волосы. — Давай положим тебя на спину, хорошо? — Тогда мы должны завязать ему глаза, — говорит Сынмин, — Раз уж он такой застенчивый сегодня. Кто-то оглядывается по сторонам, немного топчется, затем Джисон уверенно произносит «вот», и Чан прикрывает глаза Чонина чем-то мягким, как шёлк, вероятно, шарфом или носовым платком. Это здорово. Чонину больше не нужно беспокоиться о том, что он встретится взглядом с участниками. Он позволяет Чанбину уговорить его выпрямиться, морщась от лёгкой боли в сведённых плечах и затекшей пояснице после того, как он так долго лежал, перегнувшись через подлокотник дивана. Он знает, что все за ним наблюдают, но повязка на глазах помогает ему чувствовать себя в безопасности, как будто он прячется под одеялом от пугающей темноты между окном и шкафом. Тактика страуса, как любил называть это Джисон. (Страусы так не поступают, — возразил бы Чан.) Его руки снова оказываются впереди, а затем ему помогают вернуться на диван, положив голову Чану на колени. Чан, должно быть, передвинулся на другой конец, так как теперь между Чаном и подлокотником дивана достаточно места для Чонина. И определённо достаточно для того, чтобы кто-то устроился у него между ног. — Сынни, передай мне подушку, — говорит Чанбин. — Вот. — Спасибо. Под задницу Чонина подкладывают подушку, и его затуманенному разуму требуется некоторое время, чтобы понять, что это сделано для того, чтобы он не слишком сильно пачкал диван. Даже не потому, что они заботятся о диване или подушке, если уж на то пошло, а потому, что хотели, чтобы он был набит до отказа к концу вечера. Чан хотел, чтобы он был наполненным. Грязным. Его возбуждённый член дёргается при этой мысли, и осознание того, что теперь он полностью выставлен на всеобщее обозрение, заставляет его лицо снова вспыхнуть. — Подними руки, малыш, — говорит Чанбин, и Чонин, не задумываясь, делает, как ему сказано, обнажая себя еще больше, — Вот так. …как будто он просто руководит разминкой Чонина перед тренировкой. Как будто у Чонина нет подсыхающих следов от слёз на лице, как будто его бёдра и задница не покрыты спермой и смазкой. Там, где Минхо злой, а Джисон дразнящий, Чанбин беспечный, спокойный и собранный, что заставляет Чонина чувствовать себя неадекватным, маленьким, глупым. Как будто он делает из мухи слона из-за чего-то хорошего и обычного. Диван прогибается под ним, а затем его нога оказывается на плече Чанбина, в то время как другая вынуждена остаться на месте. Это действительно похоже на тренировку — Чонин будто натянут на одну большую веревку, проходящую от его левой стопы через его ноющую задницу и выгнутую спину вплоть до места между лопатками и вверх по связанным рукам. У него не так много времени, чтобы привыкнуть к своему новому положению, потому что Чанбин наклоняется, чтобы оставить пару следов на его груди и плечах, и это заставляет Чонина потянуться еще сильнее, его собственное колено почти упирается ему в грудь. Он тихо стонет, дрожа от чрезмерной чувствительности, но уже снова начиная заводиться. — Хён, проверь свой телефон, — говорит Сынмин кому-то на диване. У Чонина нет возможности побеспокоиться об этом, потому что без предупреждения горячий рот оказывается на его соске, а другой начинают теребить знакомые безжалостные пальцы, и он издаёт самый стервозный, самый смущающий стон, который оказывается встречен всевозможными одобрительными звуками со всех сторон. — Да, чёрт возьми! — Джисон смеётся, — Это то, что мне нравится слышать! — Бинни, — зовёт Минхо, — Ты можешь оставить его хорошеньким и заведённым ради меня? У меня есть планы. — Что за… — начинает было Джисон, но быстро обрывает себя, — Понятно! Счастливчик наш Инни, я прав? — Все, что тебе нужно сделать, это попросить, — говорит Минхо с фальшивой сладостью в голосе. — Блять, нет. Я хочу жить. — Ты его пугаешь, — бормочет Чан и гладит большим пальцем горящую щеку Чонина, — Не волнуйся об этом, малыш. — Или, — Чанбин проводит ладонью по нежной внутренней стороне бёдер, надавливая достаточно сильно, чтобы оставить новые синяки в форме пальцев, — Кто знает, что Минхо-ним приготовил для тебя? — Ну, мы знаем, — услужливо подсказывает Хенджин, — Но мы не говорим. Думаю, ты мог бы сам убедиться, если бы не был таким упрямым раньше. Минхо ничего не говорит, но с той стороны, откуда раньше доносился его голос, слышатся какие-то звуки — шуршание одежды, скрип дивана, затем что-то похожее на быстрые, беспорядочные поцелуи, которые заставляют Чонина захотеть, чтобы его поцеловали, ещё сильнее, чем раньше. Он облизывает губы, испытывая нужду, но он слишком смущён, чтобы попросить. — Ты готов? — Спрашивает Чанбин и скользит внутрь, не дожидаясь ответа, — Блять, детка… Почему ты все еще такой узкий? Мы недостаточно жёстко к нему относились, ребята. Чонин не чувствует себя узким, он скользкий и открытый, приглашающий, но, возможно, его хёны ожидали, что к этому моменту он будет немного более разрушенным. Чанбин трахает его медленно, глубоко, как будто хочет что-то доказать, как будто у него есть все время в мире, а не очередь за ним. Он выпендривается, и это действует как заклинание, если судить по стонам Хёнджина. Чонину не нужно видеть, чтобы понять, что эти двое являют собой прекрасную картину: Чанбин, с выпирающими под кожей мышцами и пушистыми волосами, головокружительное сочетание твёрдости и мягкости, и Чонин, бледный и худощавый, с кожей, усеянной любовными укусами и синяками, олицетворение осквернённой невинности. От одной мысли об этом его член начал пульсировать. Он снова твёрд — конечно, он чертовски твёрд, — но до оргазма ещё далеко. Его соски болят после того, как их подразнили и оставили в покое, ему хочется сжать их между пальцами. Чанбин продолжает осыпать поцелуями его грудь и ключицы, посасывая кожу достаточно долго, чтобы оставить метку, и иногда это так близко к тому месту, где Чонин на самом деле хочет его рот, что это сводит с ума. Черт, он так сильно хочет зажимы для сосков, просто чтобы перейти от этого постепенного нарастания к полному возбуждению. Не то чтобы кто-то может доставить ему удовольствие так легко. Чанбин осторожен, Чонин чувствует это, несмотря на все разговоры о том, что другие «недостаточно усердствуют» по отношению к нему. Он крепко держит его, следя за тем, чтобы Чонин не мог двигаться самостоятельно, ни отодвинуться, ни приблизиться, не мог даже приподнять бедра, чтобы должным образом встретить его толчки. Он не бьёт прямо по самым чувствительным местам Чонина, не пытается подвести ближе к краю, как делает это обычно. Может быть, он просто старается быть милым, так как Чонин только что оправился от предыдущего оргазма, или, что более вероятно, он действительно знает, что задумал Минхо, и не хочет заранее утомлять Чонина. Чанбин командный игрок, если уж на то пошло. Чонину хочется, блять, расплакаться. Он и не подозревал, каким избалованным он стал, как привык получать от своих хёнов именно то, что хотел, и именно так, как он сам этого хотел. И теперь, когда он превратился в игрушку в своих собственных играх, его удовольствие внезапно оказалось не в центре внимания, он чувствует разочарование, но в то же время — заземлённость. Безопасность. Было что-то такое в том, чтобы просто следовать приказам своих хёнов, что кажется правильным и естественным. Позволяя им делать то, что они хотят, потому что он точно знает, что они никогда не причинят ему боль и не будут пренебрегать им каким-либо образом. И что даже когда он облажается, когда его буквально накажут, они всё равно найдут способ сделать так, чтобы ему было хорошо. От этой мысли у него по всему телу бегут мурашки. Он тихо стонет — не совсем звук, скорее выдох, но Чанбин слышит его, и через мгновение его губы быстро прижимаются к его подбородку, что слишком похоже на поцелуй, который приходится прервать в последнюю секунду. — Я собираюсь заканчивать, — кричит Чанбин в сторону дивана, — Хён, ты в порядке? Нужно еще время? — Все в порядке, — голос Минхо обманчиво спокоен, — Продолжай. Чанбин резко двигает бёдрами вперед, как будто разрешение Минхо было единственным, что сдерживало его, и на несколько восхитительных мгновений все происходит именно так, как нравится Чонину — жёстко, быстро, оставляя синяки, заставляя его видеть звёзды. А потом Чанбин кончает в его неаккуратную дырочку с тихим стоном, уткнувшись в плечо Чонина, и медленно выходит, убедившись, что не слишком много пролилось. — Оставайся в таком положении, — говорит он, помогая Чонину забраться с ногами на диван, согнув ноги и приподняв задницу. Твёрдый член упирается в его и без того раздутый живот, — Попробуй сжаться или что-нибудь в этом роде, чёрт возьми. Если ты будешь проливать слишком много, я заставлю тебя слизывать это с дивана, слышишь меня? В отличие от его слов, его руки нежные, когда он проводит ими по рукам и бокам Чонина, затем по плечам и шее. После быстрого осмотра он просит Чана придвинуться немного ближе, чтобы верхняя часть тела Чонина оказалась у него на коленях, и Чонину требуется несколько мгновений, чтобы понять, что на самом деле это требует от него некоторой нагрузки на шею и спину. — Он весь твой, — хмыкает Чанбин. Слышится знакомое шарканье, кто-то встаёт, кто-то садится обратно, шёпот — вероятно, Хенджина и Джисона. — Привет, — Минхо подходит тихо, как кот, Чонин не слышит этого, — Сейчас мы сделаем кое-что другое. Должно быть, он садится на корточки рядом с ним, потому что его голос прямо у уха Чонина, мягкий и убаюкивающий, теплое дыхание на чувствительной коже вызывает мурашки по спине. — Видишь ли, я не думаю, что ты выдержишь еще три раунда, — говорит Минхо, когда диван прогибается под новым весом, — Поэтому мы решили объединить усилия. Мы. Конечно, это тоже было бы здорово. О, Чонин был таким выебанным. — Ты должен быть благодарен, детка, — говорит Чан, — Хёны присматривают за тобой. Чтобы убедиться, что всё это не слишком для тебя. — О да, — решительно говорит Сынмин, освобождая себе место между согнутых ног Чонина, — Именно этим мы и занимаемся. — Ты собираешься?.. — хрипит Чонин. Беспокойство, должно быть, так заметно в его голосе, что руки тут же обхватывают его лицо и шею, поглаживая, пощипывая, успокаивая. — Нет, Инни, — говорит Минхо на удивление мягко, — Мы не обманываем тебя, — и затем, как будто пытаясь сохранить свою суровую маску, добавляет: — Не хотелось бы, чтобы ты слишком расслаблялся, мы всё ещё хотим, чтобы Чанни-хён наслаждался своими семью парнями, я прав? Чан нежно смеётся, и Чонин чувствует, что его страх немного слабеет. — И как же все будет дальше, хён? Минхо ничего не говорит. Вместо этого он лениво обхватывает член Чонина, как будто оценивая его, и несколько раз медленно поглаживает его пальцами, прежде чем надеть тугое резиновое кольцо на ствол, фиксируя его у самого основания. — Мне нравится, насколько ты подготовлен, — говорит Чан. Минхо смеётся и что-то говорит в ответ, что-то вроде игривого подшучивания, но Чонин этого не слышит, потому что Сынмин выбирает именно этот момент, чтобы резко шлёпнуть его по внутренней стороне бедра. Чонин ахает и инстинктивно пытается сжать колени, но может только прижать их к бокам Сынмина. — Перепутал меня с Джисоном? — Спрашивает Сынмин низким от злости голосом, игнорируя немедленное «Это Джисон-хён!» с дивана, — Ты серьёзно, блять? — Прости! — Чонин быстро говорит, зная, что ни справедливые аргументы, ни абсурдная умственная гимнастика не помогут ему выпутаться из этой ситуации: — Прости, хён, прости меня!.. — Так и будет, — говорит Сынмин, методично надавливая на синяки на бедрах Чонина, один за другим, отчего член Чонина начинает течь ещё сильнее, — Это уж точно, блять. И типа… Чонин знает, что для Сынмина это игра. Что он не ревнивый человек и не из тех, кто легко выходит из себя, что все это уловка, чтобы он мог быть с ним жёстче, мучить его подольше, устроить более эффектную сцену для хёнов. Но. Это ощущается не так. Это ощущается не так, когда Сынмин шлёпает его по бедрам и заднице, быстро, напористо, жаляще. Это ощущается не так, когда он обхватывает пальцами член Чонина и сильно тянет его, прямо перед тем, как вонзить ноготь большого пальца в щель, заставив Чонина закричать (и, скорее всего, кончить мгновенно, если бы не было кольца). Это ощущается не так, когда он совсем замолкает, занятый слежкой за тем, чтобы на коже Чонина не осталось чистых, не вызывающих боли участков. Это сводит с ума. Чонин чувствует, что его кровь вот-вот закипит. — …собираешься прокатиться на нём? — Да, — говорит Минхо, — не волнуйся, я всё равно кончу в него после этого. — Черт, Мин, — голос Чана напряжён, — Не смотри на меня так и не говори этого, блять. Переходи уже к делу! Минхо смеётся. — Мы все восхищаемся твоим терпением, хён, — говорит он, — Я обещаю, это не займет много времени… Ты должен быть первым, Минни. — Конечно, хён. Сынмин всё же тратит некоторое время, играя с дырочкой Чонина, горячей и зияющей от чрезмерного использования. Он втирает ещё смазки, хотя в этом нет необходимости, и пару раз щипает припухший край отверстия, отчего Чонин издаёт тихий, хриплый стон. Его дырочка сейчас такая чувствительная, что он мог бы кончить, просто прикоснувшись к ней, если бы только ему тоже позволили. И его член тоже болит. Пульсирующая боль отсроченного оргазма и покалывание от жестоких пальцев Сынмина, впивающихся в головку его члена. Когда Сынмин, наконец, вводит в него свой член и скользит внутрь, челюсть Чонина отвисает в беззвучном «о», потому что, чёрт возьми, это даже более интенсивно, чем он ожидал. Ему дают столь необходимый момент, чтобы прийти в себя, потому что Минхо приходится забраться на диван и усесться на его талию. — Ты достаточно подготовился? — Спрашивает Чан. — Не к чему особо готовиться, — смеётся Минхо, наваливаясь всем весом на плечи Чонина, готовясь, — Теперь, малыш, ты будешь вести себя хорошо и спокойно ради меня, верно? — Да, хён, — хрипит Чонин. — Хороший мальчик. Минни, помоги мне. Сынмин щедро поливает член Чонина смазкой, убедившись, что он полностью покрыт ей, а затем держит его у основания, как игрушку, пока Минхо опускается на него. Медленно, мучительно медленно, со стоном, от которого даже у святого был бы стояк. Наверное, он устроил такую милую сцену для всех в комнате. Впервые Чонин жалеет, что с его глаз не сняли повязку, чтобы он мог видеть, как Минхо скачет на нем верхом, тщательно скрывая силу под соблазнительной, прямо-таки кошачьей грацией. Ему приходится напрячь каждый мускул своего тела, чтобы удержаться от того, чтобы толкнуться бедрами в тугое, скользкое тепло тела своего хёна. Сынмин ругается себе под нос, и Чонин понимает, что он, должно быть, неосознанно сжался вокруг его члена. — Хорошо, — сказал Минхо, наконец опускаясь, — Давай, любовь моя, я подстроюсь под твой темп. На секунду показалось, что он разговаривает с Чонином, но потом Сынмин крепче обхватил его колени и начал трахать его, грубо, многозначительно, как будто хотел что-то сказать, а затем Минхо присоединился к нему, сначала медленно, но затем быстро набирая обороты, приподнимаясь с колен Чонина. Так много всего сразу. Они, должно быть, чувствуют, что Чонин на грани срыва, потому что больше нет ни дразнящих прикосновений, ни щипков, ни покусываний, ни поцелуев, которые ощущаются как укусы. Даже парни на диване молчат, за исключением шёпота и нескольких стонов то тут, то там. Всё, что пришлось вынести Чонину, — жёсткий трах, когда его бедная задница и оставленный без внимания член были использованы по вкусу его хёнов; тяжесть рук Минхо на его плечах, крепкая хватка Сынмина на его ногах, нежные пальцы Чана в его волосах. Пиздецки много, но не слишком сильно. Он мог бы с этим справиться. Возможно. Смесь усталости и желания опьяняет его, как будто мир вращается вокруг него. Постоянные движения Минхо вверх-вниз на его члене, только для того, чтобы Сынмин врезался в его простату, болезненное удовольствие без малейшего шанса на облегчение, все глубже и глубже погружающее его в собственные мысли. Он хочет… На самом деле он понятия не имеет, чего он хочет. Чтобы всё прекратилось? Чтобы всё продолжалось? Чтобы кто-нибудь снял с него кольцо? Чтобы он был прощён? Для чего? Что он сделал? Он был плохим? Тогда почему его хёны так добры к нему? Может быть, наказание это не пустить его по кругу, а полное разрушение его рассудка, пока он не потеряет ориентацию в пространстве и времени. И Минхо такой тесный и горячий рядом с ним. Блять. Узкий, и горячий, и совершенный, и гордый, и красивый, и он никогда не позволил бы Чонину кончить в него, не было смысла даже желать этого. Ему нужно кончить. Но ему также нужно, чтобы его хёны кончили в него, все до единого. Таков был план, верно? Это означало бы, что у него все получилось, верно? Его глаза щиплет под повязкой, а яйца ноют, болезненно налитые. Он снова скулит, так тихо, что никто не слышит, кроме, может быть, Чана. — Я собираюсь кончить, — говорит Сынмин, — Ты в порядке, хён? — Да… Давай, я тебя сменю. Сынмин резко двигает бёдрами вперед, отказываясь от заданного ими равномерного темпа, и Чонин просто бессвязно стонет, переполненный ощущениями, одурманенный. И когда Сынмин, наконец, изливается в него, добавляя еще больше спермы и смазки, которые уже есть внутри, всё, что может сделать Чонин, это дрожать и всхлипывать. — Развлекаешься, Инни? — Спрашивает Минхо, и только хрипота в голосе говорит о том, что он хоть сколько-нибудь небезучастный. — Тоже хочешь кончить? Чонин только стонет, зажмурив глаза под повязкой, все его тело дрожит от перевозбуждения. — Хён задал тебе вопрос, — говорит Чан, и, когда ответа не следует, устало вздыхает, — И вот, когда я подумал, что теперь ты будешь хорошим мальчиком для нас, ты этого не делаешь. Мы действительно недостаточно старались, не так ли? — Я же говорил, — ворчит Чанбин. — Надо было надеть ему пояс, — соглашается Минхо. — И, кстати, я всё ещё могу. — Это верно. И красивое кольцо останется на нём, пока он не вспомнит о хороших манерах. — Нет, — выдавливает из себя Чонин, и ему кажется, что внутри него прорывает плотину, — Нет-нет-нет-нет, хён, пожалуйста, прости меня! Пожалуйста, я хочу кончить, пожалуйста, я не могу, пожалуйста!.. — Ну вот, — Минхо встаёт, и твёрдый, ноющий член Чонина выскальзывает из него с гладким, влажным звуком, — Это то, что мне нравится слышать. Почему бы тебе не поумолять меня ещё немного? — Он занимает место Сынмина между коленями Чонина: — Хочешь кончить? Ну, этого не произойдёт, пока я не кончу, — он проводит пальцами по остаткам спермы под задницей Чонина и небрежно вытирает их о живот, — Попроси меня об этом, Инни. Попроси меня трахнуть тебя. — Трахни меня, хён, — без колебаний говорит Чонин, — Пожалуйста, трахни меня! — Ну, это не очень убедительно, не так ли? — Голос Минхо стальной и шёлковый, шёлковый и стальной, — Почему я должен трахнуть тебя? — Потому что… — чёрт, Чонин не в том состоянии, чтобы отвечать на подобные сложные вопросы, — Потому что это будет..... Ощущаться… Чудесно? — В этой дырочке? — Минхо усмехается и засовывает в него три пальца, чтобы доказать свою правоту. Все, что может сделать Чонин, это дёрнуться и слабо застонать. — Сомневаюсь в этом. — Потому что… Блять!.. — Минхо прижал пальцы прямо к его простате, заставляя его увидеть звёзды, — Потому что мне это нужно… Мне нужно кончить, хён! — И с какой стати мне на это обращать внимание? Давай, малыш. Назови причину получше. — Потому что ты любишь меня! — Всхлипывает Чонин почти в истерике. Пауза после этого слишком долгая, но затем Минхо тепло смеётся и вытаскивает свои пальцы. — Верно, — на этот раз в его голосе было больше нежности, чем твёрдости, — Хён любит тебя, Инни. Чонин открывает рот, но не может придумать, что еще сказать. К счастью, ему не приходится этого делать — Минхо берёт его за бёдра и скользит внутрь, хлюпающие звуки непристойны и неизбежны теперь, когда никто не разговаривает, заполняя тишину в комнате. Но Чонин зашёл слишком далеко, чтобы смущаться, и теперь он жалобно постанывает каждый раз, когда задевают его простату. Он дрожит от желания, ожидая, когда Минхо кончит, чтобы он мог наконец… Наконец… — Сожмись немного, — за приказом Минхо следует шлепок по бедру, — Я почти ничего не чувствую. Чонин сжимается, мышцы его живота уже болят, как после интенсивной тренировки. — Так-то лучше, — он прибавляет темп, явно приближаясь к финишной черте, — Боже, ты уже такой наполненный… Когда мы с тобой закончим, из тебя будет столько всего вытекать. Взволнован? — Да, — сказал Чонин, потому что какой смысл это отрицать, — Пожалуйста, хён!.. Минхо кончает со стоном, достаточно громким, чтобы вызвать одобрительные возгласы с дивана. Должно быть, это очень удачный день для Минхо, раз он издаёт звук, который не является непристойным высказыванием или язвительным комментарием. Чонин гордился бы собой, если бы не был буквально в шаге от того, чтобы сломаться. — Вот так, — бормочет Минхо, выходя из него, — Боже, что за беспорядок… Идите сюда, ребята, взгляните на это. Слышится шарканье, парни подходят ближе. Одобрительный шёпот на двух языках. — Ты почти справился, Инни, — голос Хенджина мягкий, успокаивающий, — Не похоже, что Чанни-хён продержится долго. — Взволнован, хён? — В голосе слышно ухмылку Джисона, — Ты ждал всё это время. Чан говорит что-то по-английски, Джисон и Феликс смеются. Затем он убирает голову Чонина со своих колен и встаёт, и внезапно Чонин остаётся один на диване — нуждающийся, грязный, оттраханный до грани жизни и смерти, более возбуждённый, чем когда-либо, с задранной задницей и коленями, готовыми подогнуться при малейшем толчке. — Мы действительно здорово над ним поработали, чёрт возьми, — говорит Чанбин. — В следующий раз нам определённо стоит начать с пояса, — улыбается Сынмин, — К этому моменту его задница должна быть намного краснее. — Ты такой грозный, Минни, чёрт! — Голос Джисона звучит совершенно впечатлённо, — Думаешь, скоро будет следующий раз? — О, конечно. Наш Инни не может оставаться хорошим больше пяти минут. Такой негодник. — Ну, вот за это мы его и любим, — говорит Феликс, — И мы всегда готовы вбить в него хорошие манеры, верно? — Да. — О, конечно. Диван снова прогибается между ног Чонина, и ему не нужно думать о порядке и логике, чтобы понять, кто это, потому что только один человек мог прикасаться к нему так нежно, но в то же время так знакомо, оценить все следы, оставленные на его коже, и все равно оставить поцелуй в красивом месте у него на колене. — Ты так хорошо выглядишь, детка, — бормочет Чан низким от возбуждения голосом. — Боже, мы должны постоянно держать тебя в таком состоянии. Наша личная маленькая игрушка для секса. Чонин всхлипывает от этой мысли, мышцы его живота снова напрягаются, когда болезненное подобие оргазма пробегает по его телу, посылая мурашки по спине, отдаваясь эхом в затылке, кончиках пальцев. — Повернись, любовь моя, — Чан хлопает его по бедру, — На колени и локти, давай. Чонину удаётся повернуться, его мозг слишком затуманен даже для такой простой задачи. Он поднимается на дрожащие колени, безуспешно пытаясь сжаться в комок и не испортить диван ещё больше. Его член пульсирует и ноет при каждом движении, на задней поверхности бедер засыхает сперма, а на спине от кожаной обивки дивана остались красные пятна. — Выгни спину, любовь, — говорит Минхо, и Чонин, не задумываясь, делает то, что ему было сказано, слишком привыкший следовать приказам Минхо. — Такой красивый, — вздыхает Чан, обхватывая его дрожащие бедра, — Я ничего не могу поделать с собой, хочу тебя побаловать. Чего ты хочешь, Инни? Скажи мне. — Хочу кончить, — скулит Чонин, подавляя стон, — Пожалуйста, хён!.. — Разве ты ещё не кончил? Голос Чана такой добрый, такой любящий, что это сводит с ума: — Ликси, разве ты не помог ему раньше? — Да, я помог. — Ну, тогда эта задача выполнена. — Хён!.. — он снова плачет, слёзы делают влажной повязку на глазах, в его голове не остаётся никаких связных мыслей. — Этого было недостаточно, да? Мой жадный малыш хочет ещё? — Да! — Кричит Чонин в свои связанные руки, но все равно громко и отчётливо. — Тебе повезло, что ты такой великолепный, — за словами Чана следует звук расстегиваемой ширинки, — И что хён так сильно тебя любит, — головка члена скользит в его дырочку, почти не встречая сопротивления, — И что мне нравится, когда из тебя капает. Блять, детка… Он крутит бёдрами раз, другой, явно сдерживаясь от того, чтобы ускориться и погнаться за удовольствием так, как он может, как он абсолютно точно должен, а затем, без предупреждения, он обхватывает рукой талию Чонина и рывком поднимает его, эффектно усаживая к себе на колени. Под новым углом член Чана входит в него ещё глубже. Чонин чувствует, как его рот открывается, чтобы издать сдавленный стон, но из его уставшего горла не вырывается ни звука. — Руки на грудь, — говорит Чан, и Чонин быстро прижимает его связанные руки к груди, подставляя свой болезненно твёрдый член прохладному воздуху и голодным взглядам, — Хороший мальчик. Если бы ты не был таким засранцем раньше, я бы попросил кого-нибудь отсосать тебе прямо сейчас. Разве это не было бы здорово? — Чонин прижат к его груди, и Чан может говорить прямо ему в ухо — Ты это представляешь? Один из твоих хёнов на коленях? Тебе приятно? — …да. — Кто это? О ком ты думаешь? Чонин скулит и отчаянно мотает головой. Ни за что. Ни за что на свете. — Нет? Ты не собираешься мне сказать? — Чан продолжает двигать бёдрами в медленном, сводящем с ума ритме, не совсем толкаясь, но все равно выводя Чонина из себя, — О, детка… Прости, но я не собираюсь поощрять плохое поведение. Если ты хочешь быть хулиганом, это кольцо остаётся на тебе. — Но, хён— — Хорошим мальчикам достаются вознаграждения, — говорит Минхо высоким голосом, — Плохим мальчикам достается пояс. И никаких вознаграждений. Чонин всхлипывает, ещё глубже погружаясь в объятия Чана, чувствуя себя маленьким, глупым, отчаявшимся… И не то чтобы у него было чувство собственного достоинства, о котором стоило бы беспокоиться в этот момент, не после седьмого члена в нём за день, не после того, как с ним разговаривали так, словно он был не более чем игрушкой, созданной для того, чтобы им можно было пользоваться. Он просто должен был это сказать. Просто должен был это сказать. Просто должен был..... — Это Сынмин-хён! — почти плачет он, его лицо пылает так сильно, что кажется, повязка на глазах вот-вот вспыхнет. — Я думаю о..... Я представляю… Это Сынмин-хён. — Действительно? — Голос Джисона звучит разочарованно. — Никто не ценит настоящие навыки в этой грёбаной команде! Мне придётся… Он продолжил, но Чонин не слышит, потому что Чан снова шепчет прямо ему в ухо. — Вот он, мой хороший мальчик. Это было не так уж и сложно, правда? И теперь ты можешь получить награду! Никто не собирается у тебя отсасывать, очевидно, что для этого нужно быть ангелом, но Минни все равно тебе поможет. Что скажешь? — Спасибо, — не задумываясь, выдыхает Чонин, — Я имею в виду, пожалуйста. Я имею в виду… — Чёрт! Хён, пожалуйста! — Чёрт возьми, он буквально прожарен, — сказал Чанбин, и Минхо усмехнулся: — Мы действительно разрушили его, ха. А затем знакомая рука, грубая, с тонкими пальцами, стягивает кольцо с члена Чонина, и в то же время Чан ускоряет темп. Что-то дрожит в груди Чонина, когда он понимает, что ему позволено, что он хороший, что его хёны теперь позаботятся о нем, что они разрушат, разберут его на части полностью, без остатка, прежде чем собрать по кусочкам воедино. Сынмин поглаживает его в такт толчкам Чана, слишком стискивая, на взгляд Чонина, проводя большим пальцем по щели при каждом движении вверх, дразня, напоминая о том, как легко ему было бы причинить боль, и Чонин чувствует, как остатки его здравомыслия трескаются, как речной лёд под весенним солнцем. Долгожданный оргазм, наконец, захлёстывает его, заставляя каждый нерв в его теле трепетать от интенсивности, а затем он просто не прекращается, подстёгиваемый настойчивыми движениями Сынмина и Чана, нацелившегося на его бедную, чувствительную простату при каждом толчке, и он задыхается, умоляя. Слова сливаются во что-то совершенно неразборчивое, пока Чан не кончает. А потом в правом плече Чонина вспыхивает боль, и он кричит, по-настоящему кричит, напрягшись всем телом в последний раз, прежде чем упасть обратно в объятия Чана. — …ты был прав, Ликси, — говорит Чан хриплым голосом, — На вкус он действительно как маленькая шлюшка. Он не понимает, что это Чанбин, который завернул его в рубашку огромного размера и отнёс в ванную, пока с его глаз не снимают повязку и он не видит знакомое лицо. Конечно, это он. Самый мягкий из его хёнов, с его нежными руками и еще более нежным присутствием. Именно в нём Чонин и нуждается после такого долгого вечера на американских горках. Свет режет ему глаза, но крошечная ванная, которую он делит с Сынмином, кажется уютной после того, как он был выставлен на всеобщее обозрение в центре их просторной гостиной. И звук льющейся воды тоже успокаивает, приятный белый шум в тишине, когда Чонин сидит на закрытой крышке унитаза, дрожащий и липкий, но довольный, удовлетворённый жизнью. И смертельно уставший. Чанбин внимательно осматривает его, выискивая несерьезные больные места и настоящие синяки, которые требовали бы внимания, но, кажется, всё в порядке. Он издаёт тихое цоканье, осматривая укус на плече Чонина, который Чан оставил, когда кончал, но не тянется за аптечкой, так что, должно быть, всё в порядке. — Болит где-нибудь? Чонин качает головой. — А как насчет твоей задницы? Хочешь, чтобы я проверил, или?.. — Всё в порядке, — говорит Чонин, и слова больно отдаются в его горле, — Мне не больно… Не больше, чем должно. — Хорошо, — Чанбин решает не допытываться, — А как твоя спина? — Болит, — признаётся Чонин, — Но нравится… Немного. Как будто я немного переутомился. Я думаю, ванна все исправит, честно говоря. — Да, так и должно быть… И я принесу тебе мазь на завтра. — Хорошо. — Да. Когда ванна наполняется, Чанбин помогает Чонину снять носки и цепочку и даже залезть в воду. Он крепко держит его за поясницу, пока Чонин забирается в неё на всё ещё дрожащих ногах. И не столько из-за усталости, сколько из-за избытка адреналина, оставшегося после их упражнения по сплочению команды, он всё ещё дрожит, даже когда его никто не трогает, не дразнил и не унижал. Он знал, что это скоро пройдёт. Чанбин протягивает ему мочалку и тихо крутится в ванной, пока Чонин лениво и небрежно приводит себя в порядок. Душ для того, чтобы привести себя в порядок, ванна — для того, чтобы расслабиться. Поэтому он ждёт, пока Чанбин закончит складывать грязную одежду в корзину, а аптечку — обратно под раковину, прежде чем протянуть руку к своему любимому ящику. — Как ты себя чувствуешь? — Чанбин спрашивает с полуулыбкой на губах, — Роза? Лаванда? Та, которую ненавидит Хёнджин? — Я хочу морскую соль, — говорит Чонин, тихо наслаждаясь тем, как непринуждённо они болтают, и Чанбин даже глазом не моргает, — Но типа… Возьми мне две разные соли, я хочу двух цветов. — Давай посмотрим, что у нас есть… — Чанбин несколько мгновений изучает содержимое ящика. — Итак, у нас есть ракушка, это определенно то, что нужно… И, э-э, рыбка? Дай-ка взглянуть, — он подносит ярко-красную рыбку поближе к лицу, чтобы прочитать мелкий шрифт. — О, нет, это «наслаждение реки Хан», а не морская соль… Как насчёт жемчужины? Можно белую и розовую. — Пойдёт. Чанбин быстро разворачивает обе бомбочки для ванны и передаёт их Чонину, который аккуратно располагает их рядом друг с другом, чтобы цвета красиво сочетались. Вместе они наблюдают, как бомбочки вспениваются на поверхности воды, пока она не становится непрозрачной. Запах морской соли сильный, но очень приятный. Чонин удовлетворённо вздыхает и кладёт голову на подголовник, позволяя кремово-розовой воде покрыть его грудь и плечи. — Хорошо? — Спрашивает Чанбин. — Да… — Хочешь, я приведу Сынмина? Чонин смотрит на него с нежностью и даже хочет сказать «нет, останься», но решает этого не делать. Он кивнул, и Чанбин уходит, быстро и целомудренно поцеловав его в макушку. Сынмин приходит буквально через несколько секунд, как будто только и ждал, когда его позовут. — Как дела? — Всё хорошо. Как дела снаружи? — Ну, когда я уходил, Хёнджин и Джисон готовились трахаться на ковре, а Минхо-хён протирал диван. А Феликс-хён, я думаю, что-то готовит. — Итак, всё как обычно? — Ну, не совсем. Я только что проходил мимо комнаты Чан-хёна, и я почти уверен, что он заснул в своем кресле? — О, это было бы здорово. Разве в прошлый раз он тоже не заснул? — Уверен, что заснул. Может, нам стоит почаще заниматься этим… Тимбилдингом, чтобы он больше спал. — Конечно! Если в следующий раз это будет чья-то ещё задница. — О, не волнуйся. Я уверен, что мы решили с тобой наши проблемы сегодня вечером. В следующий раз, вероятно, это будет Хан-хён. — И ещё раз после этого, — ухмыльнулся Чонин. — Да, и ещё раз после этого. — А потом, может быть, мы сможем поставить Чан-хёна на это место и дать ему повод заснуть на двадцать четыре часа подряд. — Да, чёрт возьми.