Кит

      — Господин Мин, давно не видел Вас!       Шестидесятилетний мужчина открыл перед омегой дверь и тепло улыбнулся, предлагая взять себя под руку. Лицо омеги едва ли посветлело, но глаза наполнились теплом, Юнги ухватился тонкой изящной кистью за предложенный сгиб локтя.       — В этом ресторане дни без Вас проходили слишком удручающе, — шепнул Мину на ухо мужчина. — Надеюсь, вы больше не пропадёте так надолго.       — Не волнуйся, Ричард, больше я не исчезну.       На самом деле его звали далеко не Ричардом, он был обычным корейским мужчиной, носящим обычное корейской имя, но папа Юнги слишком любил все западное, поэтому в своем ресторане работникам давал исключительно европейские имена.       — Ох, приятного вечера, господин Мин, — мужчина склонил голову и прикоснулся старческими тёплыми губами к тыльной стороне ладони.       — Спасибо, Ричард.       Мужчина отошёл, оставив Юнги в одиночестве средь большого банкетного зала. Сегодня отец, как и всегда, устроил вечеринку для своих друзей, коллег и партнёров.       Будь Юнги мальчишкой, наряженным в шёлковый белый костюм с огромными воланами, бегающий средь высокопоставленных дядь и теть; или Юнги, наряженный в черную облегающую водолазку, закрывающую всё от шеи до запястий, и кожаные широкие брюки с высокой посадкой, стоящий в одиночестве посреди зала; все одно: отец непременно позовёт всех, независимо от желания сына.       Юнги поправил прядь волос, выбившуюся из идеальной укладки, и смело сделал шаг в сторону пирамиды из бокалов, наполненных шампанским. Ему пить нельзя, но сегодня он сделает исключение. Потому что средь толпы ему неуютно, потому что отвык находиться в обществе настолько, что поджилки трясутся, хоть внешне на лице ничего не изменилось.       Юнги поднимает бокал, подносит его к носу и тянет запах ноздрями. Терпкий аромат щекочет, оседает кислым на языке и неотвратимо возвращает омегу в те времена, когда он хлебал алкоголь, будто воду. Не самые приятные воспоминания, но и не самые плохие. Это был момент терапии, момент, когда Юнги слазил с гадости пострашнее алкоголя.       Открыв глаза, Мин встречается с той самой гадостью взглядом, сердце болезненно виснет в воздухе, но Юнги быстро берёт себя в руки. Он перехватывает тонкую ножку хрусталя, касается его губами и делает маленький глоток, все ещё не отводя взгляда от гадости. Морщит нос от неприятного вкуса, знает, что на одном бокале сегодня не остановится, понимает, что это чревато серьёзными последствиями, но не отводит тёмных глаз от гадости.       Наконец его губы озаряет широкая улыбка, он поднимает бокал, приветствуя, и отвлекается на отца, что в эту самую секунду вышел на небольшую сцену толкнуть речь. Юнги внимательно слушает мужчину, широко улыбается, когда в речи альфы мелькает его имя, скользит глазами по залу, вглядываясь в знакомые и не очень лица, и чувствует горячее дыхание гадости у себя за спиной, но вида не подаёт.       Горячий воздух опаляет затылок, спина против воли покрывается липкими мурашкам. Тело помнит. Сколько времени бы не прошло, сколько бы врачей не старались, тело помнит все до мельчайших деталей. Каждый вздох, каждое движение. Юнги будто затылком чувствовал, что гадость сейчас улыбается. Тянет тонкие губы, оголяя ровные белые зубы, жадно облизывается, скользя взглядом по чёрной ткани, обтягивающей стройный стан. Но Юнги уже умеет бороться с этим чувством, его ничего не смутит на пути избавления от болезни. Омега ловко переступит эту назойливую проблему.       Отец закончил речь, и Юнги медленно поворачивается, растягивая губы в широкой улыбке.       — Здравствуй! — голос сладкий настолько, что самому тошно, но он упорно продолжает. — Ты хочешь поговорить?       — И как ты догадался?       Голос. Как давно он не слышал этот голос, но будто и не было этих двух лет молчания, будто и секунды времени между ними не проскользнуло.       — Я учусь. Не люблю быть глупым в чужих глазах, — Юнги продолжал непринуждённо улыбаться, словно и не нервничал вовсе, волнение могло выдать только трепещущее сердце. Но его не видно под плотной чёрной тканью, тонкой кожей и рёбрами.       Гадость, может быть, и почувствовала бы тяжёлые удары о грудную клетку благодаря метке, но она давно зажила, покрылась грубым розовым шрамом, поэтому Юнги мог быть спокоен.       — Верно, — кивнула гадость, — глупость портит образ.       Мин видел, как взгляд скользит по его фигуре, задерживаясь на слишком выступающих бёдрах и ключицах, и улыбнулся ещё шире, поднося бокал к губам. Он сделал небольшой глоток, слегка прикрывая веки, демонстрируя идеальные стрелки.       Алкоголь позволял крови бегать по венам быстрей, расширял сосуды, выуживая тепло, заставляя щеки покрываться алыми пятнами. Должно быть, гадость приняла эту красноту на свой счёт, потому что улыбка стала плотоядней, но Юнги это не особо трогало. Он покрутил пустой хрусталь в руке и медленной плывущей походкой подошёл к пирамиде. Гадость следовала по пятам.       — Я сегодня тут со своим спутником, — слова будто пули летели в спину, но у Юнги бронежилет, сотканный из страданий и непрошеных уроков, — познакомить вас?       — Было бы неплохо, — Юнги изящно поднял два бокала, протягивая один собеседнику. — Я хочу познакомиться.       — Мы с ним вместе уже почти год, — гадость на то и гадость, чтобы кусать, пуская яд по венам, но у Юнги противоядие.       — Это так чудесно, — честно, уже болели скулы, мышцы совершенно отвыкли так долго и широко улыбаться. — Так где же он?       — Он очень славный, — гадость будто не слышала вопроса, — мягкий, добрый, веселый, а самое главное, не ревнивый.       — Ты этого достоин, — Юнги коснулся чужого бокала своим и чуть пригубил, продолжая изображать полную вовлеченность, — за годы мучений ты заслужил такого человека, я очень за тебя счастлив. Так… — Мин обвел взглядом зал, — я могу, наконец, познакомиться с твоим сокровищем?       — Ты! — гадость воскликнула. Надо же, неужели в этой битве Юнги победил? — Ты что, совсем не ревнуешь? — приблизилась непозволительно близко, у Юнги почти слетела маска.       — А почему я должен тебя ревновать? — непринуждённо пожал плечиком, продолжая тянуть шипучую жидкость. — Ты ведь свободный человек. Нас с тобой ничего не связывает. Я для тебя никто. Или… — Юнги прижал тонкий указательный палец к влажной губе, — точнее будет сказать: ты для меня никто.       Гадость будто опешила, она глупо хлопала ртом, пытаясь выдавить из себя слова, но их не находилось, что позволило Юнги продолжить:       — Если ты не собираешься знакомить меня со своим возлюбленным, то позволь я удалюсь, мне нужно поздравить папу с днем рождения.       Юнги постоял ещё с секунду, не дождавшись никаких изменений, развернулся на каблуках кожаных лоферов и поспешил к двери, ведущей в другой зал.       Как только тяжёлая дверь за ним захлопнулась, как только вокруг не оказалось ни единого человека, воздух тут же покинул его тело, заставляя задыхаться. Юнги сполз по двери вниз, садясь на холодный каменный пол. Пальцы судорожно задрали водолазку на левой руке, и омега впился тонкими ногтями в предплечье, оставляя глубокие свежие царапины поверх старых, чуть покрывшихся кровавой корочкой. Больно не было, физическая боль ничто по сравнению с тем огненным ураганом, что бушевал внутри израненной души.       Ногти продолжали калечить красивую белую кожу, под них забивалась свежая плоть, кровь маленькими каплями скатывалась по кисти на пол, но Юнги не останавливался. Ему бы прекратить, потому что доктор снова будет укоризненно на него смотреть и медленно говорить, что эмоции должны идти наружу, а не оставаться внутри, но Юнги все равно. Он больше никому не покажет своего настоящего лица, потому что никто не любит уродства, а у Мина его полно. Он полностью состоит из тошнотворных, пузырящихся гнойных ран, они заживают, покрываются коростами, которые тут же сдирают, заставляя кровоточить и воспаляться. И ничто не остановит этот отвратительный процесс, даже сам Юнги.       Он не закончил, кожа до сих пор зудится, прося впиться в неё ногтями ещё несколько раз. Но Юнги себя останавливает, натягивает плотную ткань обратно на руку, поднимается с пола, медленно дышит и двигается дальше.       Омега выходит на небольшую террасу, уставленную высокими растениями в больших вазонах, подходит к искусственному пруду, в котором плещутся красные карпы, и опускается на плетеное кресло, стоящее рядом. Юнги размеренно дышит, как учили, пытается прислушаться к звукам воды и тихо гудящему фильтру, очищающему пруд.       Но сердце не успокаивается, оно бьётся о грудную клетку, будто суицидник о бетонную стену, требует, чтобы омега хоть чуточку выплеснул горечи из себя. Чтобы хоть на секунду расслабился, выпустил вожжи и завопил во все горло. Но Юнги продолжает сидеть в кресле, безразлично разглядывая рыб, изредка появляющихся на поверхности тёмной воды. Рука саднит, самые глубокие царапины сводит спазмом, но его это не заботит, он терпеливо выжидает, когда у мозга кончатся силы, когда сердце, загнанным зверем остановится и умрёт, так и не увидев на себе внимания хозяина.       — Ой, извините, — голос вытягивает из мыслей.       Юнги медленно поворачивает голову ко входу и встречается взглядом с миловидным невысоким парнем. Мальчишка мнет ладонями подол своей, очевидно, дорогой рубашки и виновато смотрит на Юнги.       — Я думал, здесь никого нет, — мямлит парень и почему-то опасливо поглядывает назад. Будто чего-то ждёт или кого-то.       Внезапно Юнги осеняет, он болезненно скалится, кажется, всё-таки сегодня он выплеснет долю своей боли наружу. Потому что не выдерживает, потому что не готов был выйти в люди. Хохот проносится по террасе, и мальчишка вздрагивает, пугаясь реакции незнакомца.       — Извините? — не понимая, вопрошает юноша.       Юнги медленно поднимается, опираясь рукой на подлокотник, жмурится от жгучей боли в ранах и подходит к омеге, который чуть отступил.       — Так это ты, — Юнги продолжает улыбаться, но злобы в его глазах мальчишка не встречает. Лишь печаль и тонну боли. — Ты новая игрушка гадости?       — Я не понимаю о чем вы говорите, — шепчет парень, удивлённо разглядывая бледное лицо. — Что за гадость?       Но Юнги ответы не нужны, он уже видит его. Как всегда: вальяжная походка, широко расправленные плечи и гордо вздёрнутый нос. Гадость замирает в дверях, рассматривая капли крови, застывшие на каменном полу, но через секунду возвращает хищный взгляд на террасу, откуда уже собирается убираться Юнги.       — Бежал бы ты, малыш, — тихо говорит он юноше и медленно проходит мимо гадости, которая уже раскрыла рот, чтобы выплюнуть яд.       И как Юнги не догадался, что сегодняшний выигрыш у пирамиды с шампанским выйдет ему боком в стократном размере? Всё-таки стоило пустить наигранную слезинку сожаления о потерянной любви, чтобы гадость убедилась, что омеге все еще больно, чтобы поверила, что Юнги всё ещё не отпустил. Ведь это на самом деле было так, и сыграть такой спектакль не составило бы труда. Но Мин посчитал себя сильным, решил, что он имеет право.       Но как он мог! Это же их место! Их карпы и их плетёное кресло! Неужели в нем не осталось ничего человеческого?       Юнги плывёт по залу, гордо держа осанку, улыбается и мило перекидывается парой фраз с гостями, тепло прощается со стариком Ричардом и падает тяжёлым грузным мешком на водительское кресло автомобиля. Он чувствует слёзы, они обжигают холодные бледные щеки, воздух внутри спирает, лёгкие жжёт, и тошнота плотным комком подступает к горлу. Но даже не смотря на это, Юнги нажимает кнопку зажигания.       Город светится разноцветными огнями, только для омеги всё едино. И какой-нибудь поэт мог бы сейчас возвышенно сказать, что для человека с разбитым сердцем всё серо и он не видит красок жизни. Вот только у Юнги не разбито сердце, оно у него перемолото в фарш, а душа вывернута наизнанку. Она была мягким облаком, чистой, невинной, наполненной солнечным светом, но гадость её вывернула, измазала грязью, нацепляла колючек, будто пёс пронеслась по чистым аллеям, опорожняя все своим ядом, оставив после себя разрушенный мир, который склеить Юнги не в силах.       Автомобиль плавно выруливает с главной трассы, медленно ползёт вдоль узких улочек среди старых домов. Юнги находит это место уютным, потому что кирпичные стены не бетонные, от них веет теплом. Омега тормозит около неприметного двухэтажного дома, выходит из автомобиля и набирает код на домофоне, не боясь, что хозяин возмутится. Прихожая встречает его темнотой и теплом, Юнги стягивает с ног лоферы, кидает ключи на входную тумбу и жмурится от ярко загоревшейся лампы.       — Юнги? Что случилось?       Проморгавшись, Мин поднимает голову и одаривает собеседника одной из своих искренних улыбок, но этого проныру просто так не проведёшь.       — О нет, только не говори, что… — Юнги следит за ладонью, которая прикрыла рот и вздыхает.       — Всё в порядке, Чимин-и, я просто соскучился.       — Ты не можешь скучать, Юнги, — Чимин одергивает руку от лица и разворачивается спиной, ведя незваного гостя на кухню.       Юнги не знает какие отношения связывают их с Чимином. Они просто однажды встретились на групповой терапии. Будто что-то почувствовав, без слов ушли в тёмный уголок клиники, просто сидели молча рядом, не делясь своей болью, не пытаясь что-то выведать друг у друга. Молчание с ним рядом дарило чувство небольшого спокойствия. Юнги предпочитает думать, что так чувствуют себя люди рядом с родственными душами. Да. Определённо, Чимин его родственная душа.       Чимин без слов достаёт из морозилки большой брикет мороженого, отрезает от него два одинаковых куска большим ножом и бросает их в две миски. Удивительно, что у человека с патологической склонностью к суициду есть настолько большой нож, родители Чимина абсолютно невнимательные люди. Хотя, мало кто может контролировать свое чадо в тридцать.       Юнги просто стоит рядом, наблюдая, как брусничный сироп мажет белоснежную ванильную поверхность. Чимин тянет одну миску своему гостю, втыкая в мороженное десертную ложку.       — Пингвины или киты?       — Определённо киты.       Если бы у Юнги были друзья, он мог бы поделиться с ними увлекательный паролем, который придумал Чимин. Пингвины — когда плохо, киты — когда плохо, но все ещё хочется жить.       Пак вообще довольно занятный человек, не смотря на свою боль, всё ещё широко улыбается, ведёт активную жизнь и много с кем общается. По нему и не скажешь, что у человека беды с головой, и он перекрывает свою боль тесным общением с рандомными альфами почти каждую ночь.       Чимин не делился этим, просто Юнги довольно наблюдательный, любит рассматривать чужие амбулаторные карты и в принципе приходит без предупреждения в чужой дом. Чимин не против, ну или по крайней мере, ему все равно на мнение Юнги. Они не друзья и душевным болями не делятся.       Юнги сидит в мягком кресле, слизывает горьковатый брусничный сироп с десертной ложечки и, не отрываясь, смотрит на экран телевизора, утопая глазами в синеве океана. В следующей жизни он хотел бы быть китом, тем самым, частоту звуков которого никто из сородичей не понимает, чтобы всю жизнь плавать по глубине океана и лелеять лишь одну единственную боль — одиночество.       Мороженое в миске закончилось, омега размазывает остатки сиропа по стенкам, создавая причудливые красно-розовые узоры, и упорно игнорирует вибрацию телефона, лежащего на подлокотнике кресла.       — Если это родители, то возьми трубку, — Чимин потягивается, сидя на диване неподалёку. — Сегодня у меня нет настроения видеть твою охрану в своём доме.       Юнги тянет уголок губ, хитро поглядывая на собеседника. Это их любимое увлечение: после просмотра фильмов о животных Юнги игнорирует родителей, а после Чимин не пускает высоких мужчин в дом, оправдываясь тем, что Юнги здесь нет. Это не помогает, потому что огромным альфам не составляет труда отодвинуть в сторону слабого невысокого омегу и протиснуться в чужой дом. После, найдя сына начальника, они отзваниваются, отчитываться, что все в порядке — Мин младший все ещё в мире живых, и уходят сторожить вход в большой чёрной машине.       — Да, пап, — Юнги отвечает на звонок. — Я там же, где и всегда. Да, у Чимина. Нет, я не пью, ем мороженое. Хорошо, пусть заберут меня через час или два. Спасибо. Извини, что ушёл. Поцелуй от меня отца. Люблю вас.       Чимин не часто слышит этот тон. Юнги вообще всегда говорит очень тихо и мягко, но лишь только при разговоре с родителями голос наполняется теплотой. Пак не в курсе, что случилось с его приятелем и почему тот оказался в клинике, но удивлён тому, что ему всё ещё хватает сил на любовь, пусть и к родителям.       Юнги, поговорив с папой, собирается убрать телефон туда, где он лежал, но мигающее уведомление в шторке экрана заставляет замереть. К груди подбирается ком, омега чувствует вкус съеденного мороженного вперемешку с желчью и часто сглатывает. Дрожащие пальцы открывают мессенджер, и глаза тут же наполняются слезами. Надо же, а Юнги думал, что он сегодня справился.       Перевернутые горшки, сломанное плетёное кресло и карпы, лежащие на грязном кафельном полу. Шторка падает, и Юнги накрывает истерика. Он откидывает телефон в сторону, рвёт рукава плотной водолазки и, качаясь в кресле, сдирает кожу с предплечья ногтями. Лицо каменное, влажное от слёз, глаза лихорадочно смотрят в телевизор, Юнги скулит сквозь сжатые зубы, пытаясь усмирить ураган, что рвётся из него, но контроль ускользает из окровавленных пальцев. Ещё секунда, и он заорет во все горло, но холодная вода, окропившая искажённое лицо, приводит в чувство.       — Ты разодрал дорогущую кофту. Доволен? — спокойно говорит Пак, откидывая пустой стакан на диван. — Идём, суицидник.       Чимин тянет омегу в ванную, усаживает на унитаз и стягивает с него разорванную, испачканную в крови влажную кофту. Юнги безразлично смотрит на исполосованные руки, вглядывается в капли крови и коричневые коросты, чуть вздрагивает, когда ран касается тампон, смазанный спиртом, а после следит, как Чимин аккуратно обрабатывает его раны.       — Если ты крепко спишь, то можешь остаться сегодня у меня, — тихо говорит Чимин, заклеивая раны огромным пластырем, и откуда он взял такой размер?       — У тебя по плану сегодня тоже истерика?       — Она у меня каждый день.       Чимин улыбается уголком губ, и Юнги ему вторит, прикрывая глаза, откидываясь на бежевую стену спиной.       — Пожалуй, я не готов сегодня видеть новое лицо, — Юнги нравятся прикосновения Чимина, они похожи на папины и позволяют довериться.       — Оно не новое, ты его уже видел.       — А как же правило "Не больше одного раза"?       — Этому я не могу отказать.       Юнги снова улыбается и качает головой.       — Хочу домой, — шепчет, еле шевеля губами.       Чимин понимающе кивает, достаёт из небольшого шкафчика домашнюю растянутую футболку и протягивает Мину.       За окном снова мелькают фонари, Юнги откидывается на сиденье и смотрит на водителя, присланного отцом. Этот альфа довольно красив. Высокий, с красивыми крепкими руками, жаль, что он не во вкусе Мина. Может быть, будь он чуть пониже, Юнги попробовал бы стратегию Чимина, но, пожалуй, он никогда не найдёт кого-то хотя чуточку похожего, а если и найдёт, не уверен, что сможет сдержать рвотные позывы.       Вот такой каламбур: если не похож — не может, если похож — тошнит.       Юнги переводит взгляд обратно на фонари, проскальзывающие мимо, и тихо ухмыляется.       — Вам нравятся киты, господин водитель?

***

      Ричард стоял около входа на террасу и смотрел, как карпы трепыхаются на кафельном полу в предсмертной агонии. Рыбы пучили глаза и беззвучно открывали рты, хватая ненужный воздух. Ни один мускул на старческом лице не дрогнул, волнение выдавали лишь носогубные складки, что стали чуть глубже, и россыпь мелких морщин вокруг глаз, что отчетливей виднелись из-за прищура.       Старик наконец оторвал взгляд от бедных рыб и посмотрел на мужчину, сидевшего в углу раскуроченной террасы. Он сидел тихо, почти не шевелясь, упирался локтями в согнутые ноги, опустив голову к груди, кажется ничего не выдавало его волнения, лишь грязные подрагивающей кисти говорили о том, что мужчина не стабилен.       Тихий всхлип отвлёк от созерцания безумца, и Ричард перевёл взгляд на искусственный пруд, в котором сидел молодой мальчишка. Он был по грудь в воде, тонкая шёлковая рубашка промокла и прилипла к коже. Омега смотрел так же, как и старик — на мужчину, не переставая судорожно хватая ртом воздух.       — Что же вы в воде сидите, молодой человек? — Ричард подошёл к кромке и протянул морщинистую ладонь парнишке. — Давайте, я помогу Вам.       Мальчишка ухватился холодными пальцами за тёплую руку и поднялся, все ещё часто всхлипывая.       — Ох, Вам стоит переодеться, возьмите пока это, — Ричард стянул со своих плеч форменный пиджак и накинул его на трясущегося омегу. — Подойдите к любому официанту, они помогут Вам вызвать такси.       Мальчишка быстро закивал головой, дрожа всем телом, и, запинаясь, помчался к выходу.       — Почему Вы все ещё здесь? — тихо начал Ричард, подходя к первой рыбе.       Он взглянул в глаза бедному животному, аккуратно ухватил его и опустил в полуразрушенный пруд.       — Я кое-кого жду, — мужчина поднял голову.       Растрёпанные волосы падали на глаза, скрывая безумный блеск, лицо исказила кривая улыбка, обнажая белоснежный ровный ряд зубов.       — Почему же вы тогда разрушили место своего свидания? — один за другим карпы оказывались в воде, извивались, взмахивали хвостами и пропадали на небольшой глубине, брызгая на белоснежную рубашку Ричарда каплями воды.       — Потому что только так он придёт сюда.       — Не думаю. Господин Мин сам велел убрать отсюда пруд ещё неделю назад, — врёт старик, совершенно не краснея.       Юнги не настолько жесток, Ричард знал, что омега ни за что не позволит разрушить то место, где был счастлив. Но чтобы избавиться от неприятного гостя как можно скорее, пришлось попрать своим правилам. Незначительная ложь не сделает хуже, наоборот, она спасёт того, кто, возможно, на всех парах мчится сюда. А старик почти уверен, что Юнги мчится.       — Юнги сказал, чтобы вы убрали отсюда пруд? — слова старика не вызвали у мужчины сомнений, потому что он знал, что тот никогда не врёт, но примириться с информацией не мог. — Нет, он не мог, ты все врёшь, старик.       — Зачем же мне врать? — Ричард наконец подошёл к мужчине и протянул ему ладонь. — Я всего лишь работаю здесь, у меня нет резона обманывать.       Мужчина поднялся, игнорируя протянутую руку, зачесал пятерней волосы назад и уставился на старика.       — Это правда? — уголок его губы мелко дёргался, и казалось, что второй приступ гнева накроет мужчину в ту же секунду, но Ричард не повёл и бровью.       — Чистейшая, — старик слегка склонился в поклоне. — Джисон, Вам и вправду не стоит надеяться, что господин Мин придёт.