язык цветов || СЛАВАЛЕВЫ

"Почему именно сейчас ты решил позвонить мне?"—У Славы голос заспанный, сонный. "Я хочу увидеться."—У Льва, в отличии от друга, голос живее, будто он и не ложился вовсе. "Че, прям щас? Ты пьян?"—В тоне что-то между обычным вопросом и язвительной насмешкой. "Завтра. Ты сможешь завтра?"—Зулькарнаев отводит трубку подальше от лица, вдыхая полной грудью, будто готовясь нырнуть под воду. "Смогу. Утром перезвони, как протрезвеешь."—Копейкин носом шмыгает. Слышно где-то за его голосом хрипловатым копошение собаки: этот раздражающий скрежет когтей о паркет. Славе, кажется, говорить не легче. Но последнее что он произносит, прежде чем сбросить трубку: "Спокойной ночи." Даже такая мелкая, невзначай рефлекторно брошенная фраза все равно заставляет почувствовать тепло. Картавый только хочет тихо, робко и без возмущения подметить, что ни капли не пьян, но не успевает. Он переворачивается на другой бок, и матрас под ним издает жалобный скрип. Лев помнит только то, как голос друга в трубке привел его в чувства, но совершенно не помнит как, подскочив среди ночи, набрав этот номер. Постепенно в себя приходит, осознает, что до утра уже не уснет. В голове все всплывает, встает на свои места: Пульс только тогда был слышен, и ничего более. Руки сами схватились за телефон, как за последнее спасение. На экране мобильника ярко светится время - 5.11, режет глаза в полумраке комнаты. * * * —Мне приснилось сегодня ночью, что я никогда больше не увижу тебя.—Лев теребит в кармане обрывок листовки, пока вторая его рука сжимает еле теплый стаканчик кофе. Зулькарнаев носом заложенным шмыгает. Улыбается после этих слов так, будто не подскочил ночью от этого сна в холодном поту. —М-м.—Слава хмурится после минуты молчаливой паузы, брови вскидывает. —Занятно. Интересное начало для разговора. —Я испугался.—Зулькарнаев, осмелев, поднимает на друга взгляд, проигнорировав его язвительные и саркастичные слова. Картавый продолжает улыбаться легко, по крайней мере старается, но подергивающийся уголок бледных губ выдает всю его нервозность. Лицо у Славы не читаемое, пустое почти, будто художник неосторожно разлил воду на холст, и теперь все поплыло. На этот раз смотреть не хочет Копейкин. Парень тупит зеленый взор в кофейный столик, который под тяжестью этого взгляда, кажется, рискует треснуть. Его взгляд невыносимо мутный, потому, что Лев не может прочесть в нем ни единой эмоции. Ни намека. Лев мысленно умоляет Славу дать хотя бы какой-то знак о том, что тот сейчас испытывает и что намеревается говорить. —И ты по этому позвонил?—Вздыхает, подпирает голову рукой, будто этот разговор его изрядно утомил. —Позвонил, потому что испугался? У картавого сердце замирает, и он почти что роняет этот идиотский стаканчик кофе. Пальцы скользят по плотной бумаге, затем по пластиковой крышке. Руки дрожат, а в легком для этого сезона пальто внезапно становится жарко, несмотря на то, что в кофейне относительно прохладно. Сквозняк хватает за лодыжки. —А что, если бы не приснилось?—Теперь то лицо кудрявого обретает краски, но до жути холодные, тусклые. Если бы только у обиды был цвет. —Если бы нет, то ты бы так и не позвонил мне? —Нет, я бы позвонил.—Роняет, но твердо, продолжает: —Слав,—Тихо, ровно просит прекратить, хотя знает, что наезд заслуженный. —А что? Разве я в чем-то неправ?—Копейкин почти взрывается, небрежно отставив пресный кофе подальше. —Если бы я не понадобился тебе, то откуда мне знать, позвонил бы ли ты вообще? —Слав, я правда хотел позвонить еще раньше, но не смог.—Лев делает глоток кофе, ловя на себе выжидающий взгляд Копейкина. —Работы много было, еще и приболел. —А позвонить не судьба? Я бы все равно приехал, ты знаешь.—Кудрявый лицо рукой закрывает, вздыхая. —Знаю, что приехал бы. Я просто не хотел тебя заразить, честно. Навалилось много в последнее время.—Последнее и решающее оправдание. Он действительно хотел позвонить и раньше, написать, приехать, увидеть в конце то концов. Но не смог: ощущение того, что его и вовсе не захотят видеть никак не покидало. Нужно было время, как обычно выражается картавый, " на подумать". И, о боже, это действительно помогло. Совесть и стыд больше не так сильно грызли. Все еще само собой, но уже куда меньше. Лев думал даже, что ему стоило бы обсудить это с Копейкиным как с близким другом, а потом представил себе это: "Здарова, Слав. Почему я тогда ушел, ничего не сказав? А, да так, пустяки, мне просто кажется, что я в тебя влюбился. Мелочи, не бери в голову." Смеяться или плакать над этой мыслью картавый так и не понял. Слава сидит так с минуту, будто и вовсе Зулькарнаева не замечая, игнорируя его присутствие. Видно, что он думает о чем-то важном, трудном. Видно, что встревожен и зол. —Обещай больше никогда так не делать.—Начинает Копейкин, словно заставив себя смягчиться. Лев приятно ошеломлен, хотя и без того знал, что товарищ не из тех, кто умеет долго злиться. Но Зулькарнаев быстро смекает в чем дело: приятель слишком измотан этой ситуацией что бы продолжать конфликт. Обеим сторонам легче устало забыть, понять и простить, что бы настало примирение. —Я об этом всю неделю думал. Жаль, что я не смог присниться тебе раньше.—Угрюмо отрезает, а после на лице наконец-то начинает появляться улыбка, выглядывать как лучи солнца из-за туч. —Обещаю, Слав,—Сияет, кончиками пальцев как-то рефлекторно чужой ладони касается. Кудрявый на прикосновение отвечает многозначительной улыбкой. * * * —Ты опять потерянный.—Подмечает хмуро Слава. —Со своей то хаты, надеюсь, не сбежишь?—Будто специально язвит. Копейкин разливал чай по кружкам, не бросив ни единого взгляда на друга. Он редко когда бывал у Льва, поскольку чаще наоборот, но все равно чувствовал себя хотя бы отчасти комфортно в чужой квартире, вероятно, только за счет теплого приема. —Рассказывай, отказы не принимаются.—Слава пододвигается, как нарочно садясь в опасной близости к приятелю. —А иначе я тебе до конца жизни припоминать буду. Зулькарнаев чувствует, как становится душно. Дышать нечем почти что, воротник кофты душит. И что говорить то? В голове обезьянка из симпсонов и не более того. —Да мелочи все это, работаю как лошадь, ты знаешь.—Мямлит, глядя глупо в содержимое чашки. —Да, знаю.—Подтверждает Копейкин, продолжает: —Но в тебе все равно что-то изменилось. Слава делает глоток чая, тупит взгляд в стену. Внезапно зеленый взор коротко по комнате мечется, так, будто мысль какая-то пришла. Только лампочки над головой не хватает. Кудрявый улыбается своей чеширской улыбкой с прищуром, пока Лев смотрит на него ошалело. —Че, влюбился что ли?—Слова, острые как стрела, вонзаются в слух. Лев чаем давится, и кружка с незамысловатым принтом тут же неминуемо выскальзывает из рук. Стекло ударяется о поверхность стола, и весь несчастный чай с ромашкой тут же оказывается на обоих парнях. —Бля, ну Лёв!—Копейкин подскакивает тут же, хватаясь за кружку и возвращая ее обратно в вертикальное положение. Оглядывается, хватает первое попавшееся полотенце и начинает вытирать стол, с которого все еще капает. —Не обжегся хоть?—Вздыхает не без тревоги. —Ну, я так понимаю, что хотя бы угадал, да? Кудрявый смотрит на Льва, который, кажется, вообще сейчас вне этого мира. Мокрое полотенце отправляется в раковину, а Копейкин устраивается обратно на стуле, пусть и теперь неприятно мокром. —Рассказывай. Кто она?—Слава снова занимает непринужденную, расслабленную позу, хотя на самом деле этими вопросами идет в настоящую атаку. "Она"-режет слух, заставляет поморщиться как от зубной боли. А у Зулькарнаева внутри что-то как будто упало. Побледнел даже, глаза темные спрятал. —Неважно.—После этих слов сталкивается своим взглядом с настороженным Славиным. —Знакомая одна, ты ее не знаешь. —А вдруг знаю?—Копейкин не отстает, не скрывает свое беспокойство в ответ на отмалчивание товарища. —Слав, ну, давай без допросов.. Я сам еще не понимаю ниче, если честно.—Картавый голову на бок склоняет, как бы прося. —Понял.—Со вздохом. Слава выжидает еще с полминуты, будто ожидая, что сейчас друг возьмет и выдаст все то, о чем не хочет говорить. Лев наконец поднимает на него взгляд. Встреченный светло-зеленой бездной тушуется, рассматривает каждую линию в радужке, каждый отлив. Копейкин определённо красив, изящен, его черты лица в меру грубы - и мысли эти почти что Льва не смущают на момент их прихода, а в голову ударяют звонким подзатыльником только после. Каждый думает о своем, но молчание не кажется таким уж напряженным, как раньше. Слава закуривает, настежь распахнув форточку, даже умудряется усесться на подоконнике. Картавый всегда поражался тому, как Копейкин иногда может быть компактен при своем внушительном росте и весовой категории. Снова вернулась тишина, которая сегодня днем, там, в кафе еще, давила. Что-то снова не так. —Ты почему от меня закрываться начал? Я ж, вроде, не чужой.—Вопрошает кудрявый отрешенно. Зулькарнаев со стула встает, в два шага преодолевает кухню, оказываясь у подоконника. Руки бледные, холодные, шею Копейкина обвивают. —Дело не в какой-то там девице, ты не понимаешь.—Своеобразный монолог. Лицо его, повернутое к окну, мрачнеет: —И хватит на мне виснуть. Непривычно было слышать то, как сам Слава от объятий отказывается. Аж холодом повеяло, и даже не с раскрытой форточки. —У меня нет от тебя секретов.—Врет, но, как сам считает, во благо. —Я просто еще сам не уверен ни в чем, устаю слишком. —Мне домой надо, поздно уже.—Несмотря на то, что шею его не отпускают, спрыгивает с подоконника, выбрасывая окурок. —Стой.—Железно, почти что приказным тоном выпаливает картавый. —Слав, ну хватит тебе, я ж не нарочно это всё.—Тон быстро переходит на мягкий. Искренне так, по-ребячески. И кудрявый действительно останавливается. Руки, что ранее висели по швам вольными плетями, теперь ложатся на худощавые плечи Льва. На том вечер и заканчивается - на объятиях и осторожном, недоверчивом, негласном прощении.