Трижды докоснуться

Целовать его после года разлуки казалось ему благословением. Хуа Чен никак не мог насытиться им. Оттого и целовал каждую свободную минуту. Гэгэ идет стирать белье? Хуа Чен стремительно выходит следом и целует его за занавесью влажной одежды. Гэгэ готовит обед? Подкрасться сзади, схватить за подбородок и поцеловать с такой нежностью, на которую был способен только он. Гэгэ направляется на встречу с друзьями? О, он наполнит его демонической ци настолько, насколько возможно через скромный поцелуй, а потом будет нахально улыбаться в след покрасневшему Се Ляню, чьи уши сияют в такие моменты маяком. Вероятно, ему не запретили эти внезапные и в то же время ожидаемые поцелуи только потому, что Се Лянь испытывал те же чувства. Он не сказал ни одного плохого слова и никак не пресекал любовные поползновения Хуа Чена на Се Ляневское личное пространство. Даже если он смущенно ворчал «Сань Лан, ну пожалуйста», его руки никогда не отталкивали Хуа Чена, а только теснее прижимали его к себе, не желая отпускать ни на минуту. Хэ Сюань говорил Хуа Чену: «От вас тошнит всех окружающих». Хуа Чен отвечал: «Своего ты потерял, вот и не бесись теперь». Хуа Чен был счастлив. Се Лянь с ним, о таком Хуа Чен позволил себе помечтать только на Тунлу, чтобы не сойти с ума. Его божество одарило не только своим взором, но и прикосновениями, Хуа Чен воистину был счастлив. Но насколько счастливее становился Хуа Чен с каждым поцелуем, настолько же в нем просыпалась жадность овладеть большим, чем ему уже было доступно. В голове всплывала сцена «Нежных объятий» в прошлом, и как Се Лянь сдержался, чтобы не совратить совсем еще юного мальчишку. И эта сцена разгоралась в его сердце с каждым поцелуем в губы. От губ Се Ляня Хуа Чен вообще терял голову. Целовал бы их вечность, он ждал восемьсот лет в конце концов. Хотя для такого он бы подождал еще восемьсот. Губы Се Ляня изящные, немного тонкие, но до одури мягкие. Хуа Чен жадно сминает их, пытаясь насытиться, но чувствует себя Танатосом, голодая еще больше при прикосновении к ним. Се Лянь учился целоваться долго, но чувствуется, как он старается отвечать. От неумелых движений Хуа Чен забывается и дальше всегда напирает языком. Первое время Се Лянь страшился и тут же отскакивал, словно вспоминал какое-то непотребство (Хуа Чен догадывался какое, но на любовном поприще он не смел подшучивать над возлюбленным), но затем привык и теперь сам охотно пускал в свой рот, порой даже сам проникал в чужой. Так было и в этот раз. Се Лянь возвращается после посиделок с Ши Цинсюанем, осевшим теперь у Её Превосходительства Повелительницы дождя Юйши, и Хуа Чен сразу же обнимает его, словно не видел целую вечность. — Гэгэ не было слишком долго, — на ухо говорит Хуа Чен. Се Лянь ласково треплет по волосам, не отстраняясь. — Я успел соскучиться. — Я тоже соскучился, хотя меня не было всего несколько дней. Ты, должно быть, был занят, Сань Лан, — жест напоминает больше поощрение большой собаки, впрочем, Хуа Чен никогда не отрицал своей собачьей преданности. — Никакая занятость не уймет моей тоски от твоего отсутствия, гэгэ, — Хуа Чен целует его в висок, затем в щеку. Се Лянь изворачивается и оказывается в кольце из рук. Он кладет ладони на чужие щеки и нежно улыбается. — Ты преувеличиваешь, — полушутя, говорит он. — Ничуть, — вполне серьезно возражает Хуа Чен и прерывисто чмокает его, а потом трется кончиком носа о чужой. — Каждая минута без тебя для меня — испытание. Они снова целуются. На этот раз немного глубже. Руки Хуа Чена не живут своей жизнью, они не опускаются ниже уровня спины, но крепко прижимают к себе. Жое возится между ними, влезает, зная, что приветствие может затянуться, и Хуа Чену хочется ласково завязать ленту морским узлом. Или отправить погостить к Хэ Сюаню. Тот ткань еще есть не начал, но вот локти кусать — вполне. Се Лянь снимает верхние одежды, развязывает узел на голове, чтобы распустить волосы и устало плюхается на постель. Стоило сходить на горячие источники, но для этого следовало как минимум подняться. Хуа Чен прибирает на столе каллиграфические принадлежности, пока Се Лянь не вздумал учить его, и спрашивает: — Пойдешь расслабиться в воду? Се Лянь мотает головой, немного обессиленно. Должно быть его вымотали эти дни у Юйши, ведь Се Лянь не из тех, кто прохлаждается днями напролет. С тех пор как Владыка был заточен под Тунлу, это стало видно особенно хорошо. — Стоило бы, но пока полежу несколько минут. Хуа Чен укладывается рядом, чтобы снова поцеловать. От Се Ляня пахло влажной землей и потом. С утра до ночи стоял в рисовых полях, чтобы затем пить воду вместо вина с Ши Цинсюанем. От своих обетов Се Лянь так и не отказался. К вящему сожалению Хуа Чена. Он целует его сначала шуткой, чмокает в щеки, в лоб, в губы, смеется, а потом нависает, вынуждая откинуться на низкую постель. Поцелуи становятся плавнее, медленнее и глубже. Се Лянь послушно приоткрывает рот, ощутив кончик языка у своих зубов, и позволяет себя выцеловывать. Хуа Чен неспешно прикусывает ему губу, мягко, никакой крови. Он не смеет ранить свое божество даже в пылу страсти. Отстранившись, Хуа Чен решается. Он готов пробовать новое, но насколько готов отклониться от своих обетов Се Лянь? Поцелуй за поцелуем, и Хуа Чен касается покрасневшего уха, мягко обводит языком и слышит рваный выдох, от которого по хребту бегут мурашки. Хуа Чен выжидает, но с удивлением понимает, что Се Лянь его не останавливает. Тогда, на пробу, он прикусывает мочку уха, посасывает, целует под ним и спускается ниже, к шее. — Сань Лан, погоди, — слышится жалобный писк. Хуа Чен тут же отстраняется. — Прости, гэгэ, должно быть я немного был не в себе, если тебе не понравилось, я никогда в жизни… — Дело не в этом, — совладав со смущением, говорит Се Лянь, садясь и гладя его по щеке. — Мне все… понравилось. Даже слишком. Вниз смотреть не хочется, но и хочется тоже, потому что Хуа Чен догадывается, что там увидит, даже под грузом одежд. Се Лянь был очень чувствительным и очень стеснительным. — Твои обеты, — осторожно начинает Хуа Чен. — Если… Если не быть слишком непристойными и тебе… хорошо… то их можно обойти. — Ты меня не так понял, — Се Лянь, казалось, был готов задохнуться от смущения и умереть на месте, а потому Хуа Чен торопливо вскакивает с кровати и кашляет. — Я хочу отказаться от этого обета. Эта новость как гром среди ясного неба для Хуа Чена. Он удивленно распахивает глаза и оборачивается, не поверив услышанному. Но Се Лянь сидит такой раскрасневшийся, такой милый в своей невинности, что Хуа Чен чувствует, что ему тоже требуется время для уединения. Се Лянь на него, к счастью, не смотрит. — О, — только и выдает Хуа Чен. — Но мне нужно немного времени, — добавляет Се Лянь. — Шаг за шагом. Иначе мое сердце этого не выдержит. Последнее звучит почти шепотом, но Хуа Чен все равно слышит. Это помогает унять возбуждение, и он возвращается на постель, присаживаясь на ее самый край. — Хорошо, — говорит Хуа Чен. — Я дам тебе столько времени, сколько ты пожелаешь. «И себе тоже, — мысленно добавляет он. Ничто за восемьсот лет не было более вожделенно, чем его господь на совместном ложе, готовящийся ему открыться. — И себе тоже».