Сгорая в пламени, утопая во мраке, иду за тобой

      — Красен, как красен! И силен и смел!..       — Тать-то мой все грозил: «Убью, но никому другому не отдам!» Ха! Умылся кровушкой, змей проклятый! И посильнее его муж нашелся, а уж красивее!..       — Три раза убегала, три раза догонял, смертным боем бил, плетью порол. Разуверилась, что увижу родную сторону. И в этот раз уж чуть не увез, ан нашелся добрый человек, кинулся, спас…       Девица говорила и говорила. Отвечать ей, впрочем, никто не спешил. Уставшие побитые люди едва избежали неволи и их последние силы уходили на то, чтобы просто переставлять ноги. Никому из них не хотелось болтать, а тем более с той, что была одета в иноземное платье, говорила не чисто, а с призвуком чуждого наречия.       Их было два десятка. Два десятка мастеровых людей, которых накануне угнали в Степь разбойники. Дюжина мужчин и восемь женщин, все молодые или среднего возраста, были украдены после набега на приграничные поселения. Не топтать бы им больше родной земли, если бы не конный отряд, посланный новым князем им на выручку. Из Великой Степи обычно не возвращались, а кому повезло, тот больше не был прежним — оставалась от него лишь тень человека. Поэтому изнуренные люди не смели роптать и просить своих спасителей об отдыхе, не смели громко радоваться или говорить. В них до сих пор еще был жив ужас утреннего нападения, крики раненых и умирающих, кнуты торговцев людьми понукающих их идти быстрее и быстрее прочь от их домов и семей, тень вечной неволи все еще затмевала их взор, нависала над душами. Несмотря на раны и усталость, на голод и жажду люди спешили покинуть территорию Степи. Никому не хотелось ночевать там, где кочевники вновь могли налететь, отбить, увести.       Красивая, цветущая и дышащая жизнью наступающего лета Великая Степь наводила ужас и заставляла людей, сжав зубы, теряя дыхание, стремиться туда, где уже виднелись первые невысокие деревья родных рощ и лесов.       И только отбитая у разбойников вместе с ними девица оставалась жизнерадостной, громкой, бойкой и, кажется, совсем не испытывала страха. Она говорила и говорила, и никак не могла остановиться. Мастеровой люд посматривал на нее с опаской: она не только носила платье и прическу (волосы ее были убраны во множество тонких косичек) степняцких женщин, но и на поясе у нее висел большой изогнутый кинжал. На словенском девица не говорила, изъяснялась на языке северных народов, да и то не чисто.        — Красен! Краше не видела ни дома, ни у степняков, ни в рабах, ни у господ. А главное добр, смел, великодушен. Позовет в свой шатер, пойду! Хоть зареклась, а пойду!       Эти ее слова слышали не только мастеровые, но и конники, кружившие и впереди и позади пеших людей. Здесь многие разумели ее наречие: жители приграничья селились в основном у торговых путей, поэтому знали много языков.       — Может, ко мне пойдешь? Я позову.       Дюжий лысый воин с располосованным саблей лицом вдруг нарушил общее молчание. Он даже не глянул на девицу, ястребом смотрел по сторонам, обозревая окрестности. Дружинники ни на минуту не расслаблялись, и болтать им было недосуг, но многие посмеивались про себя над легкомысленными речами бывшей пленницы.       — К тебе? — презрение в вопросе девушки было слишком явным.       — Ко мне. Мы все тут твои спасители, — явно подзадорил ее всадник.       Она рассмеялась, а затем зло выругалась по-бусурмански и плюнула на землю.       — Это был ты, кривая рожа? Ты гнался за моим татем, пустил ему кровь? Ты? Вот и не зови меня своим спасителем! Ты не он!       Ее спаситель, молодой и широкоплечий воин, впрочем, не обращал на нее никакого внимания. Он скакал впереди на своем кауром жеребце и выглядел удрученным. Звонкий голосок явно долетал до его слуха, но ему это было только в тягость. Кто другой на его месте преисполнился бы гордости и, если бы даже не принял так щедро предлагаемую благодарность, то хотя бы подарил девице пару другую улыбок. Дева была хороша, дивно как хороша: небольшого росточка, но сложена отлично, все при ней. На загорелой до темноты коже ее лица ярко выделялись глаза цвета булатной стали, ее брови и ресницы светлые, словно выгоревший на солнце лен, обладали завидной густотой, как и волосы, заплетенные в косички. Вся она была сильная и ладная, и даже стопы ее босых ног казались идеальными: маленькими и стройными.       — Языкатая же ты баба! — незло гаркнул ей все тот же лысый меченый конник.       — Ха! — в тон ему ответила девица. — Я четыре года не слышала родного слова! Мне говорить было разрешено только по-бусурмански! Думала, разучилась! Поэтому говорю и буду говорить! Нравится кому или нет!       — Ладно-ладно, понял! Только поверь мне, поговори о чем другом. Твой спаситель это оценит.       Девушка недовольно зыркнула на уже отъехавшего подальше воина, но все-таки не посмела больше продолжать. Нахмурилась, сплюнула под ноги, скривила губы и даже приотстала от основной толпы.       — Ты откуда будешь? — вдруг окликнули ее сзади. Голос был глубокий и немного рычащий, но явно принадлежал женщине.       — Поляница?! — с придыханием молвила бывшая пленница, когда обернувшись, обнаружила всадницу-воина.       — Так и есть, — усмехнулась поляница. Выглядела она точь-в-точь парнем, еще юным, безбородым; под шлемом и кольчугой женское обличье было не угадать.        — Так откуда ты?       — С берега Ладоги буду, — ответила восхищенная девушка, отметив только прозрачные серые глаза в обрамлении густых ресниц, да тонкие улыбающиеся уста всадницы.       — Как звать?       — Гэрэл… Нет! Нет! — замахала руками дева. — Орва, меня зовут Орва.       — Орва, — повторила поляница. — А меня Щука. Ты на Горыню не серчай.       Щука кивнула на лысого здоровяка:       — Он дело говорит. Твой спаситель уже занят.       Орва глянула на поляницу недоуменно.       — Так и что? — спросила она. — Я ж не в жены ему набиваюсь. Могу шатер согреть на пару ночей. Только и всего.       — И думать забудь, — шикнула на нее Щука, — если хочешь вернуться домой целой и невредимой, лучше не озвучивай подобные мысли. Пара твоего спасителя уж очень сурова.       Бывшая пленница ничего не сказала, какое-то время шла молча, хмурилась. Потом вновь повернулась к полянице.       — Некуда мне возвращаться и не к кому. Меня продали из дома, родной дядя продал.       Орва не плакала и не выглядела грустной, только горькая складочка залегла между ее бровей. Она прожила в плену дольше, чем четыре года и давно разучилась делиться с кем-то своими печалями. Ее продали совсем малышкой. После смерти родителей дядя не захотел кормить лишний рот, и в ночи, словно тать, он вывез Орву в город и там отдал первому попавшемуся торговцу рабами. Из одних рук в другие руки, с севера на юг она кочевала до двенадцати лет. Из нее растили наложницу, в четырнадцать ее девственность продали старому купцу, который передарил Орву кому-то еще. С караваном она, как вещь, путешествовала из одного приграничного города в другой, пока ее не выкрали кочевники. Степняки переправляли невольников дальше на Восток, но Орву оставил себе один из предводителей работорговцев. Она стала рабыней Гэрэл. Никогда Орва не владела собственной судьбой, и никогда не выбирала. Было немного досадно, что первый свободный выбор обернулся для нее неудачей.       — Не печалься, — нарушила задумчивость Орвы поляница. — Можешь остаться в Прясле. С нами. Дело тебе отыщем.       Только к самой темноте добрались люди до небольшой рощи близ реки, где их уже ждали. На берегу горели костры, пахло похлебкой, слышались лошадиное ржание и людская речь. Передовые конники ускорились, стремясь скорее достичь привала, а пешие люди повалились на землю, не в силах больше сделать и шагу, пусть до цели оставалось несколько десятков локтей.       Орва, привыкшая сутками трястись в седле, а потом еще и выполнять тяжелую работу, не остановилась, четко следуя на запах съестного. Щука спешилась и пошла рядом с ней.       — Разожгите костры и накормите людей, — у одного из двух разбитых шатров спаситель Орвы отдавал приказания отрокам. — Лекарь пусть осмотрит раненых. Девушка стала свидетелем этой сцены и поняла, что приглянувшийся ей молодой мужчина не являлся простым дружинником, хоть по снаряжению ничем не выделялся на их фоне. Когда он развернулся и решительно вошел в шатер, она окончательно в этом убедилась.       — А он кто? — спросила у поляницы Орва.       Щука усмехнулась.       — Он наш княжич — Ратибор, сын князя Доброгнева. Послан на княжение в Пряслу.       Ранним утром Орва проснулась от холода. Она осталась ночевать со Щукой и, хоть была накрыта попоной, но озябла, когда поляница ушла заступать в дозор. Солнце еще не поднялось, кругом царила предрассветная хмарь, а у костров в лагере уже крутились самые юные отроки. Они готовили еду на всю дружину, да и труд накормить освобожденных людей тоже лежал на них. Орва умела споро готовить на костре и отправилась помогать, чтобы быстрее согреться.       Мастеровые еще спали. Хоть им и престало просыпаться с первыми петухами, но пережитые злоключения сильно их измотали. В отличие от Орвы им было к кому прижаться и не так сильно страдать от холода. Девушка зевнула пару раз, с завистью посматривая на спящих вповалку людей. Зато ей одной из первых удалось отведать горячей каши, приправленной салом. Она согрелась изнутри и снаружи и вновь принялась болтать. Отроки оказались более благодарными собеседниками. И вот уже Орва узнала о том, что княжич Ратибор с дружиною объезжал земли, пожалованные ему отцом, когда услышал о набегах кочевников. Он сам отправился в погоню, возглавив отряд легкой конницы. Остальная дружина шла вослед, готовая выслать подкрепление.       — Ох, хорош! — вздохнула Орва. — Не каждый князь будет спасать горстку простых людей, да еще и сам вызовется.       — Наш княжич во всем хорош, — гордо ответил самый говорливый отрок, — но он еще не князь. Нет у него своей вотчины. В Пряслу его наместником поставили.       — Как же так?       Отрок вздохнул и пожал плечами:       — Этого нам неведомо.       Орва загрустила. Ей подумалось, что княжич не обласкан вниманием отца, а, следовательно, нелюбим. Даже таким великим и смелым людям тяжело живется на свете.       Отроки готовили в стороне от шатров и пусть пытались говорить тихо, но звук на берегу речушки разносился легко и далече. Никто из них не заметил, как в главном шатре всколыхнулся полог, и кто-то выскользнул наружу.       — Эх, как же так? — продолжила причитать бывшая пленница. — Такой великий воин достоин своих земель. Видели бы вы, как он один бросился в погоню, когда меня увозили степняки. Я кричала на родном наречии, но меня не слышали в шуме боя. А он услыхал! Он был свиреп! Наскочил один на пятерых, порубил всех. И моего похитителя нагнал. Отдал мне его кинжал и позволил отомстить за все мои обиды.       Голос Орвы сочился ненавистью и злорадством. Она вновь была там и вновь вонзала кинжал в сердце своего мучителя, совсем позабыв предупреждение Щуки.       — Как красив! Как могуч! Пошла бы с ним и в бой и в шатер, если бы позвал.       — Бах!       Один из отроков уронил тяжелую железную крышку, и та ударилась о котел. Орва очнулась от своих мечтаний и увидела испуганные глаза костровых. Она поняла, что сболтнула лишнего и в кои веки почувствовала смущение.       — Здрав будь, Млад Храбрович, — хором поклонились вдруг отроки.       Орва оглянулась и увидела за своей спиной юношу в дорогом наряде и украшениях. Он был бы хорош собой, если бы не его суровое выражение лица, а еще рыжие волосы и веснушки на щеках. Девушка потупила взгляд и тоже отвесила поясной поклон. Судя по всему, незнакомец имел знатное происхождение, не хотелось бы девушке ненароком его оскорбить. Разогнувшись, она встретилась с его прищуренным недобрым взглядом. Юноша ничего не сказал, развернулся и ушел.       Отроки вмиг преобразились, посерьезнели, забегали между кострами и перестали говорить с Орвой. Ей пришлось уйти. Позже, когда к месту их ночлега вернулась Щука, девушка поведала ей обо всем.       — Вот ты глупая! — отругала ее поляница. — Как мне теперь за тебя просить? Ты обидела суженого нашего княжича.       — Что?! — воскликнула Орва. Она многое повидала, и уж мужской любовью ее было не удивить, но она не привыкла, что кто-то так открыто об этом говорит. — Тебе разве можно так, вслух, а ему?       Щука треснула ее по затылку.       — Ему можно любить того, кого он захочет, а мне об этом говорить.       Поляница сердито цыкнула.       — Этим и отличается служба у княжича Ратибора, тут мы можем быть собой. Думаешь, поляниц так уж жалуют в других дружинах? Даже если примут, найдутся те, кто обидит словом или делом, или несправедливо обделят в вознаграждении. Нас у княжича 10. В походе — трое; позже тебя познакомлю. Еще семеро охраняют город. Нас здесь уважают. Так же как и воинов, кто имеет в спутниках мужчину. Никто не может обидеть кого-то из-за выбора спутника, происхождения, или того, что у нас под одеждой. И наш княжич дорого за это платит. Думаю, то, что он единственный из сыновей князя не получил в собственность земли, связано именно с этим. Поэтому мы все его ценим и бережем. А Млад — особенно.       — Ну, прости, — дослушав отповедь Щуки, повинилась Орва. — Я же не знала.       Поляница лишь вздохнула и ушла к кострам за порцией еды. Большинство в лагере уже были на ногах, собирали скарб, готовили лошадей. Лекарский шатер свернули. Мастеровых уже накормили и отправили с небольшим отрядом до их поселений. Только княжич так и не показался из своей ставки. Он вышел только тогда, когда солнце уже поднялось над вершинами деревьев. Перед этим из шатра буквально вылетел Млад.       — Ну, вот. Теперь ты узнаешь, каково это, — Щука вернулась со своей лошадью, свернула попону и пристегнула седельные сумки.       Млад с раздраженным видом метался по лагерю. Княжич всюду следовал за ним с видом побитой собаки. Орва подивилась, как тот жестокий и грозный воин, который вел неравную битву с ее обидчиками, мог превратиться в это? Семенящий следом со сгорбленной спиной и виноватым выражением лица княжич выглядел потешно.       Пока отроки собирали главный шатер, все могли наблюдать, как Млад воспитывает их предводителя.       — Дева в беде! — рычал юноша. — Снова дева в беде! Сколько можно?!       — Я же не нарочно, — бубнил на это княжич.       — Отдавай приказ сниматься! — гаркнул Млад и махнул на него рукой.       Дружина неспешно двигалась вперед. Позади войска скрипели телеги с припасами. Это путешествие не было боевым походом, поэтому отдалившись от границы со Степью, воины могли чуть-чуть расслабиться. Между тем над их головами как будто висело темное облако. Казалось, что даже кони пытались вести себя тише. Княжич в простом облачении, как и прежде, скакал впереди. Млад приотстал и демонстративно держался середины. Несчастные воины в его окружении и кашлянуть не смели.        Поляница выглядела напряженной, Орва ехала с ней на одной лошади и то и дело оглядывалась, проверяя ее настроение. Щука была без шлема, и ее темные упругие кудри, обретя свободу, красиво обрамляли хмурое скуластое лицо, густые брови практически соединились в одну линию. Орве не нравилось, что Щука волнуется, ей и самой становилось не по себе. На секунду показалось, что все они ведут себя, как дети, родители которых разругались. Орва ненароком фыркнула себе под нос.       — Тебе еще и смешно? — прошептала ей на ухо Щука.       — Немного, — призналась девушка, чувствуя щекотное дыхание и покрываясь мурашками. — Извини.       — Я себе голову сломала, как поговорить с Младом о тебе. А ты? Я взяла тебя с собой без разрешения. Мне не поздоровится.       — Хочешь, я сама с ним поговорю? — спросила Орва, повернув голову в пол оборота и случайно щекой касаясь губ поляницы.        — Сиди уж, — выдохнула та, — тебя бросят тут в лучшем случае. Есть только один выход.       — Какой? — полюбопытничала Орва, заливаясь румянцем.       — Ты войдешь ко мне в шатер. Ты мне приглянулась, и если захочешь, то я буду счастлива.       Девушка ответила не сразу:       — Хорошо, — тихо сказала она. — Давай будем вместе. Только если начнешь обижать, сразу уйду.       Щука на радостях чуть крепче прижала Орву к себе, а затем и вовсе чмокнула в щеку. Их поведение не могло не привлечь внимание, и они даже получили одобрительное улюлюканье, больше похожее на нестройный писк мышей.       Позже на привале поляница подошла и поклонилась княжичу, а затем Младу, поговорила немного с одним и другим. Орва, наблюдая со стороны, поняла, что переживает о том, что Щуке не дадут разрешения. Все-таки дева-воин за такой короткий срок успела немного запасть ей в сердце.       Орве повезет: она продолжит путь с дружиной. Вернется с ней в Пряслу. Обретет дом. Успеет полюбить Щуку, княжича, Млада и даже похабника Горыню.