I'll never leave you alone again

      Чонгук прекрасно помнил, как выглядела прежняя квартира Тэхёна, купленная практически в центре города. Живя в ней, молодой человек любил приобретать некоторые предметы необычной роскоши для определённого оформления собственного внутреннего мира вовне – в данном случае, в обустройстве жилища. И оформление мира такого, кой присущ только ему, то есть уникального в своих способностях привлекать внимание, удивлять и лишь активнее разжигать любопытство к его содержимому. Чонгук понимал, что такое описание звучит довольно обобщённо, ведь внутренний мир Тэхёна на самом деле не являлся стандартным. Он день за днём воспринимался сознанием самым внимательным образом, а само восприятие же становилось всё более объёмным по ходу и близкого общения, и рассматривания необычных вещиц, которыми Тэхёну нравилось обустраивать пространство вокруг себя – это наполняло его изнутри какими-то свежими силами.       Сам Чонгук порой не мог понять определённых дизайнерских решений, но всегда с превеликим удовольствием и всеобъемлющим его интересом слушал истории Тэхёна о том, по каким причинам он купил то или иное, ещё заочно и по предположению вписавшееся в его интерьер. Это сильно очаровывало обоих: Тэхёна – внимание Чонгука на нём и историях, Чонгука – увлечённость Тэхёна чем бы то ни было и посвящение в эти увлечения только одного, близкого человека, то есть самого Чона. Теперь тот знал, к примеру, с какими мыслями была куплена неординарная скульптура, что располагалась в углу гостиной тогдашней квартиры. Ненастоящий человек с акульей головой и золотистой трубой в руках довольно ярко, так сказать, притаился в обозначенном месте и немного испугал неподготовленного Чонгука при первом же визите в честь "новоселья". Ну а в мыслях Тэхёна скульптура приобрела значимость ещё до момента покупки, самостоятельно охарактеризовавшись как то, без чего нельзя удовлетворить собственную потребность в обустройстве интерьера. Внутренний мир и чувство загнанности в нём будто не отразились бы, не купи Тэхён такую вещь.       Загнанность в себе он пояснил Чонгуку навязчивым ощущением чего-то неприятного, что произойдёт в скором времени. "Притом я едва ли смогу понять, как лучше поступить – то ли укрыться под маской свирепого хищника и существовать уже так, то ли громко-громко трубить в надежде, что кто-то окружения сможет помочь", – пояснил Тэхён около двух лет назад. Само же ощущение чего-то неприятного он не охарактеризовал, а Чонгук и не стал спрашивать об этом, не поняв, что говорить ни интуитивно, ни подумав. Впоследствии стало известно, что именно Тэхён предчувствовал, ведь дело заключилось, увы, в принятом Чонгуком решении, из-за которого и произошла разлука. От этого Чона со временем поглотило чувство вины. Целиком. Вполне заслуженно, он так считал.       Молодой человек тяжело вздохнул и продолжил рыскать по собственным мыслям. Вспомнил, что со временем вгляделся в окружающие Тэхёна вещи и попытался сформировать у себя в голове понятие, наречённое как его "вкус", по проявлению которого в обычной жизни иногда появлялась возможность отгадать, каким человеком являлся его обладатель. Правда, размышления посторонних людей не заходили дальше предположений о разносторонней личности, многогранности её мировоззрения и любопытстве к жизни. Чонгук не знал, с чем соглашаться, а с чем нет, поскольку, впрочем, любил больше наблюдать за Тэхёном, нежели делать какие-либо умозаключения о нём. Это невозможно сделать в полной мере, потому что чем подробнее Чонгук в него "погружался", тем сложнее для преодоления казалась предполагаемая глубина внутреннего мира. Всё ещё уникального, который, вероятнее всего, не удалось понять в полной мере из-за отсутствия важных, личных откровений со стороны Кима, ведь он больше любил сосредотачиваться на Чонгуке, чем на себе, а оттого и не высказывался о чём-то своём. Причём со временем молодые люди поменялись в этом местами: постепенно именно Чон стал более открытым в своих чувствах и переживаниях, а Тэхён стал игнорировать себя ещё активнее. Только редко мог поделиться чем-то личным. Из-за этого его "вкус" или же внутренний мир – для Чонгука эти понятия относительно схожи, ведь одно проявляется в другом и так далее – скорее, походил на сложный термин, которым можно пользоваться повседневно, но его значение понимать только интуитивно, на каком-то общем уровне. Чонгук испытывал нечто подобное, когда очередное "погружение" не смогло стать успешным или хотя бы плодотворным для дальнейшего изучения самого близкого человека. Он не знал, как правильнее заговорить или спросить о любой волнующей теме, Тэхён же испытывал трудности с ответными репликами. Чонгук словно понимал, что тот хотел сказать что-то, разъяснить, но попросту не мог. Чем это обусловлено – неизвестно. Почему Тэхён иногда всё-таки рассказывал о своих переживаниях, но гораздо короче, чем ему, очевидно, хотелось – тоже. Чонгук теперь рассчитывал узнать об этом из его дневника.       Ну а если возвратиться к воспоминаниям об интерьере прежней квартиры Тэхёна, поскольку именно с них Чонгук начал свои размышления, то перед взором будто бы могло материализоваться ещё несколько вещиц. Молодой человек словно прямо сейчас смотрел на большую проволочную конструкцию в виде простого цветка над телевизором, фигурный стул на кухне, вырезанный под попу и ноги, и скульптуру человека а-ля в греческом стиле с золотистыми боксёрскими перчатками. Увидев это и в прошлом, и в воспоминаниях, Чонгук о себе умозаключил одно – ему нравилось всё, что создавал вокруг Тэхён, то, как выглядел его внутренний мир даже без детального рассмотрения. И, прежде всего, нравился он сам. Честно говоря, тут должно быть слово влиятельнее, чем просто "нравился", но...молодой человек считал себя не достойным более великого слова. А уж чувства, скрытого за ним, тем более.       Чонгук помнил, как Тэхён радовался новой квартире, тому, насколько свободно можно её обустроить, ведь в течение, на тот момент, двадцати двух лет такого шанса у него не было. Однако потом, то есть через полгода после разлуки, Тэхён указал в письме новый адрес и то, что внезапно захотелось пожить в некоторой отдалённости от городского шума. Следовательно, потому он и купил небольшое жилище на окраине, пробыв в своей просторной квартире около двух лет, да пригласил Чонгука в любое время наведаться к нему при возможности и желании, уместив на дно конверта дубликат ключа. И Чон относительно спокойно читал начало письма, вникая в то, какая за окном царила хорошая весенняя погода и какая милая собачка попалась Тэхёну во время прогулки по парку, но впоследствии, дойдя до рассказа о переезде, он совершенно не мог отделаться от окутавшего изумления. Непонимание чередовалось с бесконечными вопросами "почему?", которые не угомонились даже после вскользь упомянутой Кимом причины: самоощущение не сопоставимо с имеющимся уровнем жизни. Стены любимой квартиры в принципе стали давить на него.       Сейчас Чонгук позволил себе мысленно пропустить длительный момент собственного замешательства, так что воспоминания его переместились к поиску контактов, знающих о Тэхёне что-то, что тот не рассказывал ему сам. Таким образом, состоялся телефонный разговор с руководством модельного агентства, в котором и работал молодой человек. Выяснилось и не иначе как прогремело среди ясного неба, что Тэхёна, вообще-то, тогдашние две недели назад уволили за многочисленные нарушения серьёзных правил важного контракта. Он в принципе стал жутко распущенным и наплевательски отнёсся к своим обязанностям, потому-то сотрудничество и прекратилось. Может, руководство и не имело право разглашать это посторонним, но собеседник, как понял Чонгук, был "на эмоциях", что пришлось очень кстати. Услышав это, Чон даже не успел поблагодарить за предоставленную информацию, а тут же позвонил Тэхёну. Только вот неизвестно, на что он понадеялся, ведь Ким, ожидаемо, не взял трубку, поскольку со временем и вовсе прекратил как-либо пользоваться телефоном. Ответил только на отправленное впоследствии письмо. И то не сразу, по каким-то причинам прождав пару-тройку недель и проигнорировав заданные вопросы:       «Почему продал квартиру, ведь можно было просто оставить её или сдавать? Это из-за давки, да? Откуда она взялась? Почему ты так повёл себя после долгого и упорного пути к карьере профессиональной модели? Ты же горел этим... Почему так, Тэхён?.. Почему ты решил отказаться от всего, что тебе дорого?» – резким почерком написал Чонгук.       Тэхён не ответил на это, а только попросил не звонить ему, потому что для него "быть во внешнем мире пока невозможно". Чонгук догадался, что он просто не хотел разговаривать, судя по всему, ни с кем. Поэтому-то принял решение расстаться со своей прошлой жизнью, задумав кардинально сменить и род деятельности, и место жительства.       Собственно, то был первый раз, когда Чонгук предположил, каких дел наворотил своим уходом. До этого же думал, что поступил правильно. Был уверен в том, что Тэхён никогда и ни при каких обстоятельствах не решит отказаться от того, к чему трепетно цвела любовь внутри. Он бы и не отказался, но только при неозвученном условии, что кое-кто по-особенному ценный останется с ним. Чонгук не воспринял одну его фразу, намекнувшую на это, серьёзно.       "Знаешь, Чонгук-а, пока мы есть друг у друга, я ощущаю невероятную поддержку и желание достигать новых высот. Спасибо тебе", – это было одним из немногих откровений Тэхёна, когда оба выросли. Оно далось весьма тяжело и прозвучало в темноте новенькой гостиной как раз после новоселья. Тэхён долго собирался с мыслями тогда, глядя куда-то в пол, а Чонгук сначала даже не поверил в сказанное. Правда, сейчас он думал, что лучше бы сделал это сразу же, чем потом под сдавливающим чувством вины не единожды осознал, насколько же глупо пришлось поступить. Не прислушавшись к этим словам, не поверив, не восприняв их должным образом, не поняв, что действительно являлся поддержкой Тэхёна. И не только для достижения новых высот, но и для самой простой жизни.       Говоря о новых высотах, речь шла о тех, коих можно достичь при работе моделью: признание, известность, полезные знакомства, осуществление благотворительности, да и просто высокий уровень дохода. Тэхён потрясающе подходил для этой работы, полюбив такое дело ещё с юности. Он ежедневно прикладывал множество усилий для развития в этой сфере, и у него совершенно точно не присутствовало никаких мыслей о прекращении излюбленной деятельности или её смене на иную. Пока Чонгук был рядом, этого не хотелось – об этом он уже догадался. Сейчас же, претерпев внутренние перемены, Тэхён устроился работать заготовщиком в ресторанчик в соседнем районе, о чём написал спустя месяц после переезда. Тогда Чонгук попытался позвонить ему ещё раз, но в скором времени получил письмо, в котором Ким вновь обозначил просьбу не звонить. И тогда назрел один вопрос…       Почему, решив полностью распрощаться с прежней жизнью, Тэхён не оставил в прошлом виновника перемен? Причём внутренних, так сильно повлиявших на образ жизни. Почему, отказавшись от телефонных разговоров, не перестал писать ему?       Чонгук виноват перед ним, и он это чётко осознавал. Сейчас, глядя на скудное убранство квартиры, думалось, что в ней жил ничем не примечательный человек, в смысле, не имеющий никаких интересов и увлечений. Даже у приверженцев простоты в окружающем пространстве обычно всё равно находилось что-то такое, к чему взгляд мгновенно приковывался и жадно, взахлёб принимался изучать каждую мелочь. У Тэхёна же теперь такого не было, квартира будто бы вовсе не ему принадлежала. Слишком чуждо, слишком пусто и серо. Так, как в его душе. И ведь известно, что окружение человека состоит из того, что у него внутри. А раз вокруг пусто, значит... От этого Чонгук чувствовал ещё более обжигающую вину, потому что позволил пустоте завладеть Тэхёном, выжать все соки, заставить отказаться от любимого дела. Позволил этому случиться с его единственным дорогим человеком в этом мире...       Разве он достоин теперь испытывать к Тэхёну свои тёплые чувства? Достоин воспоминаний о нём? Достоин Тэхёна в принципе? Того, кто спас его жизнь, собрал расколотую душу по кусочкам и залечил рану. Того, кто был рядом всегда, заботился и искренне любил.       Того, от кого Чонгук ушёл просто потому, что испугался.       Чон снова и с болезненной тоской огляделся по сторонам. Отныне думалось, что он не имел совершенно никакого права влезать туда, куда бы сам себе не позволил при нынешнем течении дел. В новую жизнь Тэхёна, в его квартиру, пусть ключ тот передал, если можно так сказать, лично, в воспоминания, чувства и мысли. Разрешение на прочтение дневника отныне казалось небесным даром. И факт того, что Тэхён писал его не только с целью задокументировать воспоминания в состоянии тоски, но и чтобы показать их Чонгуку, плохо укладывался в голове. Невероятно плохо – это то, что никогда не получится осознать.       Чонгук считал себя предателем. И думал, что Тэхён о нём такого же мнения. Но, видимо, это неправда. Почему же?.. Чонгук на его месте не допустил бы о себе даже доброго воспоминания, промелькнувшего в мыслях, а тут...целый дневник, да разве так можно? – Почему, Тэхён?.. – обрывисто выдохнул Чонгук, взглянув на открытый дневник на столе. – Я же сделал тебе так больно...       Ответ, в принципе, имелся. Тэхён мог с лёгкостью озвучить его, если бы услышал этот вопрос. Да и сам Чонгук совершенно точно пребывал в состоянии догадаться о нём, испытывая вместе с Кимом чувство друг к другу, на самом деле разделённое на двоих. Только вот страшно. Молодой человек боялся уже не сложной причины, из-за которой пришлось расстаться с самым дорогим человеком. Он по-настоящему страшился, что опоздал. И с доводами, и с визитом.

      Предатель, предатель, предатель.

      Тэхён из ноября ещё ждал его. Но ждал ли нынешний? Как тот в принципе отреагирует, когда придёт к себе домой, а тут бац! и человек, из-за которого ежедневно болела душа? И в детстве, и по мере взросления – всегда. Но всё было неплохо, пока Чонгук был рядом с ним, на Тэхёна эта боль не влияла пагубно. Однако сейчас душа его по-настоящему страдала, отчего, честно говоря, Чонгуку хотелось исчезнуть. По-настоящему. И никогда не принимать своего решения полуторагодичной давности, никогда не бояться. Наоборот – игнорировать в себе все страхи во благо дорогому человеку. Тэхён так и делал, заботясь, а Чонгук... – Я не смог... – он опустил взгляд куда-то в пол, на неглубокие царапины из-за передвижения какой-то мебели. Съедающие его чувства норовили вырваться наружу взрывом. – Я трус, я ужасен, я не заслужил такого прекрасного человека, как ты!       Увы, стены не имели способности услышать чьи-либо речи и, тем более, ответить. Но Чонгуку на мгновение подумалось, что Тэхён сможет это сделать. Когда вернётся и не выставит его за порог. А если выставит, то… Он всё равно попросит прощение, даже если опоздал. Даже если Тэхён теперь не захочет его видеть и знать о нём что-либо – Чонгук обязан объясниться перед ним. И попросить прощение, даже если то покажется пустым, отныне невесомым. Тэхён должен знать о чувствах Чона так же, как пожелал посвятить его в свои. Главное, чтобы не стало поздно…       Чонгук, на самом деле, ещё давно доверился Тэхёну. Прозвучит эгоистично и по-дурацки, но он написал в дневнике о том, что сумеет дождаться Чона даже если пройдёт ещё год. С того момента пролетело около пяти месяцев, и факт этого разрывал душу на части. В таком случае, вероятно, не всё потеряно? Если верить Тэхёну, то...       Чонгук вновь огляделся по сторонам. Серый, дождливый пейзаж за окном показался красочнее внутреннего убранства. Сюда приходили будто бы только на ночлег, никак не поддерживая ни чистоту, ни уют, что в данный момент нисколько не привлекало хозяина квартиры. Ни на что не было сил, и Чонгук провёл определённую параллель с собой. Пусть прежнего жилища он не продавал, но ему пришлось сменить не только город проживания, уехав на другой конец страны, но и, соответственно, образ мыслей. На тот, что помог бы смириться с одиночеством и опустошением. Так сказать, "позитивный", во всём ищущий плюсы, возможности и потенциально создающий веру в лучшее. Только вот не сработало это, в совокупности с переездом дав лишь мнимое ощущение контроля над собственными чувствами и тоскующей душой, ведь Чонгук не переставал думать о Тэхёне ни на секунду за прошедшее в разлуке время. Он пытался ещё сильнее погрузиться в работу, найти какое-то интересное увлечение, вдоль и поперёк изучить новый город, однако всё тщетно, ведь мысли доверху были заполнены одним только Тэхёном. Он сам, по сути, страдал от своего решения, будучи до конца убеждённым в том, что оно верное. Что пройдёт чуть-чуть времени и оба снова обретут душевное равновесие, однако подобного не произошло. Ни с кем.       Но даже так Чонгук радовался каждому полученному письму от Тэхёна, хоть вместе с этим и разрушался от испытываемой вины за разлуку. Его не оставили в прошлом после болезненного для обоих поступка, а активно, насколько это возможно, поддерживали связь посредством писем, со старанием рассказывая о новой, непривычной жизни. Чонгук интересовался этим столько же, сколько внутренне умирал, обвиняя себя во всём, в чём только мог по отношению к Тэхёну. Можно сказать, его всё время кидало в противоположные стороны: от радости до той самой вины. Но чтобы уравновесить собственные чувства, нужно было всего лишь вернуться к тому, кто дорог сердцу. Чонгук этого сделать не мог по определённым причинам, которые впоследствии вогнали его в замкнутый круг.       Желтоватые страницы дневника неожиданно еле слышно прошелестели, что отчего-то разнеслось по всей комнате, заставив обратить на себя внимание. Окно было закрыто. Чонгук бросил на строки дрожащий бликами взгляд и увидел новую подпись среди текста: "Юность".       Юность... Тогда им удалось куда лучше познакомиться, в смысле, проникнуться друг другом. И именно той поре принадлежало тёплое, трепетное событие между ними, о котором Чонгук вспоминал абсолютно всегда, даже на следующий день после того, как оно произошло. Сейчас же он всё ещё считал себя недостойным даже помыслить о нём.       Он со сосредоточенным выражением лица и с застывшими на нём угнетающими мыслями сел обратно за стол. В горле пересохло. Рука на автомате потянулась за рюкзаком где-то в ногах и достала пластиковую бутылку. Губ коснулась прохладная влага, и Чонгук также на автомате зацепился за ручку оконной рамы и неслышно впустил свежий воздух в комнату. Тот холодком осел на незаправленном постельном белье, вплёлся в кудрявые волосы молодого человека, заставив вздрогнуть, да кругом пробежался по помещению. И только тогда Чонгук, слегка очнувшись, всем нутром обратился к написанному.       «В этот раз дата будет слева.       ~30.01.2024~       Прошу прощения, что прошло так много времени с первой записи. За эти два месяца я послал Чонгуку всего одно письмо, а на ведение дневника у меня отчего-то не было сил. Хотя, думается мне, я больше вынашивал в голове воспоминания, наслаждался ими (но только приятными, трепетными) и думал о том, как бы более ясно записать их тут, нежели пребывал в обессиленном состоянии. Ещё я искал вторую подработку… Почему-то иметь несколько видов деятельности для меня более привлекательно, чем заниматься монотонной и стабильной работой. За шесть часов в одном месте и столько же в другом неприятные мысли не успевали одолевать меня. Но если бы я даже восемь-десять часов занимался одним и тем же, то это непременно бы случилось. Вторую подработку, к слову, найти удалось, так что с утра мои руки заготавливают продукты для чудесных поваров, а вечером выдают заказы совершенно не улыбчивым людям в отдалённом районе города. Чаще всего мой рабочий день завершается около восьми вечера, и я длительное время еду домой на трамвае, причём с удовольствием. Однако в определённые дни какой-нибудь из работ у меня нет, но я всё равно оставляю ритуал возращения домой неизменным. Разве что могу сойти на более ранней остановке и уже просто прогуляться по улочкам. Но только по тем, на которых нет чего-то напоминающего мне о прошлом. Оно осталось именно там, сейчас же я, к сожалению или к счастью, работаю в другом месте.       Я помню письмо Чонгука почти годичной давности на этот счёт. Он не понял, почему я так поступил, почему отказался от любимой работы. Буду краток: я не сумел далее заниматься тем, чем мне всё время удавалось благодаря ему. Не знаю, как можно это прокомментировать иначе. Мне будто бы вмиг стала неинтересна карьера модели, хотя, буду честным, я довольно неплохо закрепился в своём деле. Просто это обозначилось вдруг бессмысленным, ведь вполне можно прожить и с другим интересом. Скажу точно, когда найду этот самый интерес в чём бы то ни было.       В общем, да, я нашёл вторую подработку. Нравится ли мне так жить? Наверное, да/нет. Нет/да, не знаю. Пока живётся – буду жить. Однако некоторые моменты всё же делают меня счастливым человеком, но пока не по-настоящему. Слепить из меня такового всегда мог и сможет только Чонгук.       Например, месяц назад я решил не поехать на трамвае, а пройти весь длинный путь от работы до дома пешком. Помню, дышалось очень хорошо даже несмотря на непривычно холодную зиму. Уже вторую, что проходит без Чонгука, так что и ощущается она гораздо промозглее, чем в прошлом и позапрошлом годах. Либо же просто климат меняется, нагоняя на город сильные морозы, кто б знал. Тем не менее, настроение в тот день меня наполняло не самое хмурое, какое могло быть. И я в этом убедился, когда почувствовал неимоверное счастье, увидев в почтовом ящике письмо. От Чонгука.       К слову, он не всегда хорошо относился к письмам. Считал их отголоском прошлых веков, предпочитая электронный вариант для переписки. Однако узнав, что мне тяжело быть во "внешнем мире" (из-за чего и сошло на нет общение по телефону), к чему непременно склоняла сотовая связь, шествующая вкупе с интернетом, старался поддерживать общение именно посредством писем. Такое занятие ему невообразимо шло, по крайней мере, из-за почерка. Мне нравится его почерк наряду с остальными ма-аленькими, но весьма значимыми особенностями внутреннего мира, то есть привычками. Он лёгкий, словно ухмылка Чонгука после комплимента его фотографии, тонкий, как блики в глазах во время замышления шутливой хитрости, и будто бы совсем невесомый, как его прикосновения ко мне во время смеха или прогулок. По этому почерку я даже могу увидеть в каждом письме ту скорость, с коей то было создано. Обычно это делалось быстро – я так чувствовал.       Но даже сообщение, что называется, на скорую руку прочитывалось мною самым внимательным образом. Чонгук старался ради меня, ведь в его коротких письмах содержалось столько искренности, сколько не было ни в одном другом в этом мире. Я знал это. И в тот морозный день, в который свободно дышалось, Чонгук прислал мне фотографии с подписями, аккуратно спрятанными за сложенным листком письма. В первую очередь я рассмотрел их и только потом приступил к чтению.       На первом фото изображён мост в центральном районе, до которого Чонгуку ехать около получаса, спустившись в метро. Местная популярная достопримечательность, но он запечатлел мост не с ракурса для туристических открыток, а встав прямо посередине и устремив объектив куда-то вдаль, где строение подходило к концу. Разглядев это фото, я будто оказался прямо там и неожиданно прочувствовал какую-то урбанистическую трогательность, сентиментальность. Может, всему виной чёрно-белый фильтр, а может и нет. Чонгук подписал пейзаж отчего-то печатными буквами: "Думаю, что тебе здесь понравится. С центра моста открывается вид на реку, полный свободы. Было бы здорово сфотографировать тебя на её фоне, тогда по бокам остались бы стеклянные высотки в вечернем свете. Вижу, как твои волосы непременно развевает ветер, а сам ты невольно жмуришься от него, усмехаясь. Наверное, так и было бы. Ты всегда вёл себя подобным образом, очень милым". Я понял, что он очень старался над этими строками, аккуратно написав каждую букву – печатный почерк всегда требовал усидчивости и кропотливого отношения. Чонгук не часто использовал его, а только в особых случаях, так что факт получения фотографий и письма с ним заставил моё сердце трепетать. Я испытывал этот трепет от каждой весточки Чонгука, но тут...я был тронут до глубины души. Но, пожалуй, стоит продолжить описание фотографий. Я так хочу.       Затем из конверта передо мной появилась вторая с необычным изображением пейзажа, который принадлежал тамошнему парку. Кругом пушистые-пушистые деревья, между которыми почти нет расстояния – настолько плотно они посажены друг с другом. Тогда, скорее, это лесопарк, и Чонгук написал, что там вполне можно гулять словно во владениях дикой природы, причём вольготно. Ну а я хочу объяснить про пушистость деревьев, ведь сейчас за окном зима: фото создалось летом, поэтому мне предоставилась возможность увидеть растительность во всей красе и в сочном, зелёном цвете. "Чудесная картина", – подумал я тогда и кончиками пальцев провёл по древесным макушкам на гладкой бумаге. Это фото Чонгук подписал лаконично: "Зимой здесь тоже красиво, но одиноко". Не скрою, что в тот момент мне захотелось забрать из банка накопление, созданное для того, чтобы однажды купить билет на самолёт или поезд и оказаться у Чонгука в городе. Но я понимал, что это невозможно, пока он сам об этом не скажет, не позволит или хотя бы не намекнёт. В ином случае я не мог приехать просто так, это стало бы нечестным решением по отношению к нему. Но это не значит, что я не порывался сделать это ранее... Морально и тайно мы оба не соблюдали наши же просьбы, ведь не только я желал увидеться с Чонгуком. Он хотел хотя бы услышать мой голос, ведь несколько раз пробовал звонить, пока я окончательно не попросил прекратить это. Тем не менее, от как таковых просьб друг друга мы не отказывались, и он всё равно понял мою "прихоть" общаться письмами, пока я не окажусь готовым к телефонному разговору. А я же понял его просьбу – не приезжать, пока уже он не будет готов.       Ох...честно говоря, я не знаю, правильно ли мы поступили, приняв такие решения. Нам обоим хотелось вернуться друг к другу, и оба это хорошо понимали. Лучше, чем когда-либо. Однако мы старались остаться честными и дать друг другу то, что нам, вероятно, действительно было нужно. Чонгук сказал мне о том, в чём он испытывал тогда нужду, ну а я же вновь постарался позаботиться о нём, поддержав его решение. Но стало ли ему или мне лучше? Мне – нет. Ему...не знаю. Но я порадуюсь, если пойму, что ответ "да".       Прошу прощения за это. Я отучусь зачёркивать собственные мысли и постараюсь постепенно прийти к нашему, всей душой надеюсь, не конечному итогу. А сейчас лучше вернуться к счастливому для меня моменту месячной давности.       После просмотра двух фотографий у меня осталось третье фото, тоже вложенное в конвертик. Чонгук на обратной стороне изображения письменно признался, что испытал некоторого рода неловкость насчёт уместности такого кадра и сомнение, а стоило ли вообще его отправлять. Тогда, увидев любимые глаза, я вслух ответил, что да – стоило. Ведь нет на свете прекраснее глаз, чем у него. Никакие другие так не мерцают, и ничьё подобное мерцание тем более не имеет способности передаться через объектив камеры настолько красочно и естественно, как получилось у Чонгука. Оговорюсь, что передалось всё равно не на сто процентов подлинно, а вот "подобного" мерцания и вовсе не существует. Просто к слову пришлось, надеюсь, мои мысли понятны...       Я увидел невероятную красоту на фотографии, правда, Чонгук запечатлел только один глаз, обрамлённый длинными ресницами со светлыми кончиками, прямой бровью и прядью волнистых волос, которые от любой влажности всегда кудрявились и приобретали забавную пушистость. Шрамик на щеке, увы, не видно, но я точно знаю, где он находится – чуть ниже скулы, под косточкой. И все эти детали настолько волнительно мною воспринялись, что я по сей день не могу оторваться от разглядывания данной картины. Поставил её на самое видное место и, простите меня за сентиментальный настрой, запечатлел в самой глубине души, где-то в её недрах, что останется со мной навеки. Как и другие фото, впрочем, но это заняло особое место. Я долго-долго пытался понять взгляд Чонгука на данном снимке, но впервые не смог этого сделать. Правда, на мгновение мне показалось, что он скрыл что-то откровенное под нейтральной, ровной пеленой, не пожелав, чтобы его "откровение" узнали. Надеюсь, когда-нибудь мне станет доступна таковая тайна данной фотографии, то, что он чувствовал в тот момент на самом деле.»       Чонгук невольно поджал губы и по наитию перевёл взгляд на полочку у стола. Маленькую такую, как раз для чего-то памятного, каким и выступили все три фотографии для Тэхёна – единственная мелочь, придающая квартире крупицу чего-то живого, что нравилось её хозяину. Он расставил на этой полочке пейзажи по бокам, а изображение глаза по центру, и на глянцевой поверхности всех трёх картинок не было ни царапинки, ни пылинки. В груди уже в который раз усилилось болезненное чувство, а поджатые губы слегка онемели. Он ощутил и трогательность, и новый укол вины. В Чонгуке почти не осталось живого места, где вина эта не побывала бы. – Тэхён...       Чонгук знал, что ему нравились сделанные им фотографии. Невероятно часто сам Тэхён становился моделью только для него, однако Чонгук всего несколько раз показал такие фото кому-то, кроме себя. Ким посмеялся однажды, сказав: "Чонгук-а, ты – жадина!". А тот и согласился, потому что действительно не мог ни с кем делиться, поскольку каждая фотография с Тэхёном имела своё, тоже особое место в сердце. К примеру, кадр, где изображены его руки, перебирающие цветок мать-и-мачехи. Тэхён на мгновение замер, занимаясь этим делом, а Чонгук успел запечатлеть это. И он по сей день помнил, как тогда, в восемнадцать лет, Тэхён этими руками оставил цветок где-то в его волосах, а потом легко пропустил свободные локоны сквозь пальцы. Поэтому да, Чонгук – жадина. Другие же изображения он с радостью показывал и дарил.       А если объяснить про собственный взгляд на фотографии по центру на полочке, то для Чонгука всё просто – он испытывал уже обозначенную неловкость, к которой примешивалась и знакомая вина, и стыд, и стеснение, и режущая тоска. И всё это он постарался скрыть за тем нейтральным, что бы совершенно точно не выдало его состояния. Почему-то не хотелось посвящать в это Тэхёна, ведь он и без сего знания чувствовал себя, мягко говоря, плохо.       «У Чонгука в принципе большой-большой талант к профессии фотографа. Он всегда тонко чувствовал кадры, ракурсы, ответственно подходил к каждой фотосессии. Неважно, чей облик он оставлял на плёнке – человека, природы, животного – всё это абсолютно всегда и без моих каких-то преувеличений получалось изумительно. И на что очередной шедевр сделан тоже было неважным, ведь и плёночным фотоаппаратом, и обыкновенным, и смартфоном, и polaroid Чонгук орудовал великолепно. Поэтому-то он и стал поистине успешным в своём деле, работая на крупнейшие фирмы журналов и публикуясь самостоятельно на просторах интернета. Для него даже организовывают выставки, лишь бы побольше народу высмотрело что-то ценное для себя. В моменты исследования его фотографий в просторных залах среди остальных зрителей всегда казалось, что ничего прекраснее в мире искусства мне уже не дано увидеть (пусть каждый раз я видел всё более и более красивые фото). А посетил я каждую выставку, кроме одной, которая недавно прошла в соседнем городе и без участия самого Чонгука, поскольку его появление далеко не всегда требовалось. Я не смог поехать на неё по причине плохого морального самочувствия. Мне стало тяжело не то что собраться и поехать, а элементарно подняться с кровати. Однако я уверен, что та выставка прошла замечательно, ведь талант с самой юности не может обмануть или внезапно подвести. Точно не Чонгука, ведь он очень предан своему делу.       И был всегда... Я отлично помню, как начинался его путь! И свой, разумеется. Так что я расскажу об этом, поэтому и привёл читателя (тебя, Чонгук-а) и себя к воспоминаниям юности. Начнём, но не обещаю, что в погоне за собственными мыслями не забреду в какие-нибудь дебри.

~

             Юность.       Прошло пять лет. Мы всё также учились, гуляли по саду и поднимались на крышу, но чаще уже просто сидели в тишине и смотрели на ночное небо, обычно покрытое тучками. Нам обоим стало жить будто бы чуть легче, однако в нас поселилась некоторая задумчивость. О жизни, судьбе, будущем. Возможном их варианте, если бы родители остались живы. И поэтому не всегда получалось насвистывать колыбельную, однако это не умаляло трепетной памяти о маме с папой, пусть я совершенно не помню их лиц. Чонгук помнил, а оттого и молчал больше и дольше, наверное стараясь самостоятельно пережить потерю семьи. Ещё мы помогали друг другу залечивать знакомые раны, хотя, признаюсь, с каждым месяцем побоев становилось всё меньше и меньше. Наши обидчики если не "выпустились" из детдома, то почти выросли до совершеннолетнего возраста и занялись либо какими-то своими делами, либо приставанием с кулаками к детям помладше. Ну а мы с Чонгуком старались лишний раз не нарываться, однако однажды он сумел дать отпор старшим.       Тот случай произошёл в библиотеке. Чонгук заинтересовался литературой прошлого века и еженедельно проводил время в пыльном, никому не нужном в детском доме помещении. Брал то, что я называл особой "нудятиной", показывал мне язык на это моё мнение да довольно уходил в комнату, чтобы на ближайшие дни погрузиться в одну из выдуманных историй. Потом мне, разумеется, приходилось вытрясывать из него рассказ о прочитанном, ведь он не давал другого выбора своим намеренно загадочным, задумчивым видом, с каким сидел над книгой. Но это уже другой разговор, забавный. Всё-таки, сейчас лучше вернуться к одному случаю.       Чонгук вновь высматривал себе "свеженькое", а я стоял поодаль. Задумался о чём-то несущественном да пропустил то, как дверь библиотеки почти бесшумно отворилась. От зашедших к нам я услышал только оклик в сторону Чонгука и увидел кулак над ним. Меня будто окатило ведром ледяной воды и швырнуло в их сторону, поэтому удар приземлился прямо мне на лицо. Я упал и не видел, что произошло дальше, но те старшие парни перед уходом косо на нас посмотрели и, зажимая разбитые носы и ругаясь, ушли. Больше к нам не подходили, потому что сильные удары Чонгука их даже испугали. Думаю, никто им раньше не разбивал носы, особенно четырнадцатилетний мальчуган, который на тот момент всё ещё оставался тощим. Никто попросту не ожидал, да и я тоже. И где только научился? Дело в том, что защититься он хоть и пытался ранее, но ничего не получалось, а тут... Я рад, что Чонгук сумел это сделать, побороться. Потом же он помог мне подняться и с прищуром осмотрел ссадину на щеке. Осторожно прикоснулся к краям и попросил больше не рисковать собой, мол, я достаточно натерпелся за всю жизнь. Только вот его били гораздо чаще, чем меня, но я промолчал... Чонгук же робко приобнял меня за плечи и сунул книгу под мышку, после чего мы ушли. Я пребывал в растерянности весь оставшийся день, а он просто сердился абсолютно на всё вокруг да не отходил от меня ни на шаг, регулярно отклеивая пластырь от моей щеки и проверяя рану. Тем не менее, эта его сердитость постепенно превратилась в гордость и готовность защищать. "Сначала защищу тебя, а потом уже себя", – сказал он. В дальнейшем к нам действительно никто больше не подходил. Мы смогли вздохнуть спокойно и не бояться просто "быть" в этом детдоме, за что я каждый день испытываю благодарность.       Спасибо тебе, Чонгук-а, ты очень сильный... Был тогда и остаёшься по сей день.»       Молодой человек стиснул зубы и помотал головой. На слова не было сил. Он не верил тому, что Тэхён мог вспоминать о нём с теплотой и, тем более, благодарить. За что благодарить, если в итоге Чонгук не смог преследовать свои же слова про защиту? И почему сам Тэхён думал, что не смог этого сделать в детстве? Он не только смог, но и действительно сделал, а про себя же Чон так сказать не мог. Он считал себя именно тем, кто не сделал для дорогого человека ничего.       «Прошло пять лет, в которых дни одновременно и тянулись бесконечно, и сливались в один, достаточно безликий. Сейчас я отличаю их только по тому, в каком настроении был Чонгук, чем мы занимались (вплоть до нюансов, вроде мимолётного смеха над моей несмешной шуткой, или того, что облако в небесах мы сравнили с динозавром) и как долго сидели на крыше. На ней опять-таки либо молчали, либо ненавязчиво разговаривали друг с другом о том же: жизни, судьбе и будущем. Поверхностно, мы тогда больше размышляли, но и этого хватало. И вот так постепенно мы из девятилетних превратились в четырнадцатилетних. Помню, два месяца назад писал, что в юности время улетало также быстро, как камешки в саду от наших игр. Что ж, так и было.       Мы хорошо учились в средней школе, делая неплохие успехи и во внеклассной деятельности. Правда, нам всего раз удалось занять на школьном конкурсе первое место, который был связан со спортивной эстафетой. Мы с Чонгуком вдвоём вытянули всю команду и за выигрыш получили одну грамоту и позолоченную медаль на всех, а каждому участнику отдельно выдали по шоколадке. То был второй раз, когда я держал в руках целую плитку, а оттого и смотрел на неё, словно на божественный дар. Чонгук не ел подобного с момента попадания в детский дом, но в принципе очень любил сладости. Как-то даже сказал, что раньше трескал шоколадки каждый день, только вот тут же вздохнул, вспомнив об этом. Как-то трепетно посмотрел на плитку да неожиданно отдал её мне. Разумеется, я спросил причину этого, однако остался не только без ответа, но и в определённом замешательстве. Зачем мне шоколадка Чонгука, если он сам с аппетитом съел бы её?       Не знаю, что нашло на него, ведь на протяжении всей последующей недели он так и не забрал сладость у меня. И вообще будто бы меньше контактировал со мной, но я не особо сильно переживал об этом, хоть и удивлялся всё время. Такое уже случалось некоторое количество раз, что потом проходило примерно одинаково: Чонгук отдавал мне что-то своё, что очень любил, а потом молчал и держался слегка отстранённо. Это было даже в какой-то степени нормой, после чего он словно приближался ко мне на крохотный шажок. Сложно объяснить, в чём это проявлялось... Чонгук просто становился более открытым, что ли. Больше улыбался, причём без причины, ярко сверкал бликами на поверхности радужек и охотнее шёл на тактильный контакт. К примеру, робкое объятие после последней драки хоть и осуществилось им слегка неловко, но положило начало постепенному "расколу" скорлупы, ограждающей его от всего мира. И мы старались вести душевные разговоры друг с другом, хоть и темы из голов порой тяжеловато образовывались в слова. Особенно Чонгук испытывал такие сложности, но мы оба пытались научиться. Собственно, в один из таких разов он объяснил мне случай со сладостью – ему всего-то захотелось порадовать меня на одну шоколадку больше, чем у меня было. Я тихо посмеялся да сказал, что ему нужнее, ведь я куда меньше люблю сладкое, чем он. "Я так хочу!" – твёрдо заявил Чонгук и отмахнулся от меня, отчего я рассмеялся уже погромче. Мне показалось милым не только то, что мне пожелали радости на одну шоколадку больше, но и факт того, что Чонгук старался быть со мной более открытым. Ну а последующее отдаление воспринялось мною точно так же, как и всегда, в этом не было ничего страшного. Важно то, что Чонгук после этого специально менялся только в лучшую сторону.»       Губы еле заметно дрогнули в подобии полуулыбки, печальной в своей чувственности. Ему сейчас было совестно вспоминать что-либо о них с Тэхёном, но его мысли всё равно вернулись в тот момент, наступивший после исполнения четырнадцати лет, в который впервые очень явно подумалось, что Тэхён красивый. И не просто красивый, а прекрасный. Даже с маленьким прыщиком на лбу, который не проходил достаточное количество времени и который старательно скрывался блондинистой чёлкой. Тэхён даже стричься не хотел из-за этого, зато Чонгук осознал свою хотелку: смотреть на Кима дольше, чем обычно. Внимательнее, подмечая разные мелочи в чертах лица и неосознанно фиксируя появление новых родинок. Той, что под правым глазом среди нижних ресниц, к примеру. Или на мизинце, что не относится к лицу, но Чонгук заметил и её. Однако по-настоящему он зависнул сначала на ухмылке Тэхёна левым уголком губ, а затем на округлённой улыбке, коя делала паренька намного милее, чем изначально. То есть получалась двойная доза милоты, с чем Чон поначалу смириться не мог, но это не помешало ему очень быстро понять, что Тэхёну нужно всегда отдавать на "одну шоколадку больше", чем тот уже получил. Дарить ему радость, проще говоря.       Однако в первые разы осознания обозначенного желания то воспринялось довольно странно. Чонгук не ощущал ничего подобного ни к кому, так что получалось, по всей видимости, отстраняться ненадолго, но молодой человек рад, что Тэхён не обижался из-за этого. Помимо приближения, проходившего вполне осознанного, Чонгук стал более открытым в своих поступках. Как минимум, начал обнимать Тэхёна, пусть и весьма робко поначалу. Ну а дальше пошли и шоколадки, и заявления "я так хочу"... Всё-всё, что вызывало у Кима умиление.       А разговоры... Вести их действительно было сложно. Морально. Не потому что Чонгук не хотел этого, а потому что всё время вспоминал брата, с которым, несмотря на ранний возраст, довелось построить самые что ни на есть доверительные отношения. Только вот брата вместе с родителями отнял пожар, и в голове закрепилась мысль о том, что чем ближе отношения с человеком – тем болезненнее его отнимут. Тогда-то Чонгук впервые и вступил в противоречие с самим собой: ему хотелось защитить Тэхёна от обидчиков и просто стать ближе, но он настораживался от возможности достичь это потенциальной близости. Собственно, поэтому-то моменты отдаления и происходили даже несмотря на то, что всё было в порядке и куда теплее, чем обычно.       Чонгук рад, что для Тэхёна он стал в тот момент более улыбчивым и открытым. И он не менее рад оттого, что удалось скрыть от него собственные слёзы, произошедшие в одну ночь. Ему представилось, что случилось бы, потеряй он Тэхёна вдруг раз и на всегда. Чонгук понял сразу – он бы тут же исчез. Разбился бы вдребезги, ведь Тэхён уже тогда стал для него по-настоящему дорогим человеком. Пусть Чонгук далеко не всегда реагировал теплотой на теплоту с его стороны, а начал это делать и вовсе только к четырнадцати годам, то есть спустя пять лет общения – Кимом он дорожил, по-своему это показывая и всё время находясь рядом. Он самому себе в какой-то момент позволил открыться, чётко контролируя момент возможной привязанности, из-за которого, ведомый противоречием, то приближался, то отдалялся. Её ничуть не хотелось допустить, иначе это означало бы одно – Чонгук не переживёт потери ещё одного дорогого человека.       Почему же он размышлял так пессимистично, предполагая плохой финал? Потому что жизнь в какой-то момент забрала семью, хотя до этого баловала всех её членов чередой удач и солнечных дней. И она запросто могла так поступить и с блондинистым парнем, у кого яркая-яркая округлённая улыбка и россыпь родинок на лице и руках. Больше нигде точечек не было, словно они расположились только в тех местах, какими Тэхён мог дарить миру тепло, вроде объятий и улыбки. Разве что дарил он его только Чонгуку, заботясь о нём так, как семья когда-то.       Чон не хотел, чтобы Тэхён становился настолько близким человеком, что заменил бы ему семью. Но он заслуживал тепла в ответ, душевных откровений и заботы. Поэтому Чонгук в какой-то момент окрылся и постарался заглушить в себе противоречие и страх, но... – Я не силён, Тэхён...       Страх оказался сильнее, сумев найти немного иной рычаг давления и посредством угнетающих мыслей побудить Чонгука на неправильное решение.       «Ну а теперь я расскажу про нашу первую работу! В какой-то момент, в течение которого небо заволокло плотными облаками, директор детдома – тощий дядька лет шестидесяти с огоньком жестокости во взгляде – собрал четырнадцатилетних подростков в столовой и красноречиво намекнул, что нам всем пора бы найти работу. Разумеется, не шло и речи о том, что заработанные деньги будут нашими, личными, ведь даже детям постарше доставался дай бог грош, скажем так. Но это меня и Чонгука не особо волновало, зато сумело подтолкнуть на разговор, во время которого мы всё так же сидели на крыше. Задумались о будущем и решили поделиться мыслями друг с другом, что стало хорошим делом. Мы кратенько поделились хотелкой о том, что было бы здорово как можно скорее зажить где-то далеко-далеко от детского дома, однако так поступить мы могли только после достижения совершеннолетия. И чтобы это осуществилось как можно более благоприятно, ко дню "выписки" нам следовало подкопить хотя бы какое-то количество денег. Мы тихонько озвучили друг другу мысль, которой потом последовали: забирать часть заработанных денег себе, а остальное отдавать директору. Действовать, разумеется, нужно было осторожно, поскольку у него словно присутствовала чуйка на детское враньё. Ну а потом...Чонгук предложил поискать работу вместе. Слегка застенчиво, устремив взгляд вдаль. А я неимоверно обрадовался и сразу же согласился! Меня заранее осчастливила перспектива совместной деятельности, какой бы она ни была.       Поэтому всю следующую неделю мы таскались по адресам, которые видели в объявлениях на столбах. Весьма подавляющее количество попыток найти работу не имело благоприятного результата, чаще всего нас просто не брали, мол, маленькие ещё. Либо из нашего "контингента" работники и так были, незачем набирать дополнительно. Однако однажды, возвращаясь из школы, я увидел на автобусной остановке ещё одно объявление. Потряс замечтавшегося Чонгука за плечо, и мы оба принялись читать мелкую бумажку, на которой оформленные чернила в буквы гласили о том, что в определённую модельную школу, о существовании которой мы не знали, требовались помощники для стилиста. Я повернул голову к Чонгуку и увидел его чуть сощуренные глаза. Он думал отнюдь не долго, сказав мне после: "Давай попробуем". Я кивнул, улыбнувшись, и мы тут же пошли по указанному адресу.       Мы с Чонгуком плохо знали город, поскольку весь наш разрешённый директором маршрут ограничивался детским домом и школой. В поисках работы нас отправили в, так сказать, свободное плавание. А потеряйся мы или сбеги, прохожие непременно бы отвели нас обратно – городок небольшой, и все знали "своих" детей и сирот. Чуть отступлюсь от основного повествования и признаюсь, что действительно думал о побеге. Чонгук тоже. Но мы оба сошлись на мысли, что это будет нецелесообразным поступком, поскольку никто не мог гарантировать, что мы тупо выживем на улице. В детдоме нас хотя бы скудно, но кормили. Была крыша над головой, и мы могли учиться. Убежав куда-нибудь, мы бы долго не протянули. Не в этом городке, тут и шансов не было – сразу поймают. А ближайший населённый пункт, я слышал от воспитателя, очень далеко.       Ну да ладно, вернусь к тому, что в городке мы ориентировались не очень хорошо. Дорогу нам подсказывали прохожие, и в новых местах мы без конца оглядывались по сторонам. Всё вокруг виделось серым и ощущалось странно-гигантским. Но я всегда удивлялся тому, что в этом городке дышалось отчего-то легче, хотя обстановка вокруг всегда сдавливала разум в тиски. Везде. И в детдоме, и на улице, однако в случае пребывания на ней, вероятно, свежий воздух оказывал благоприятное воздействие. Тем не менее, у меня регулярно создавалось впечатление, что мы не сможем не то что сбежать оттуда в подростковом возрасте, а в принципе выбраться после наступления совершеннолетия. В момент сих мыслей всё вокруг также регулярно вызывало чувство отвращения. И город, и детский дом, и люди вокруг. Я возненавидел всё, что ко мне так или иначе относилось. То, с каким пренебрежением на нас смотрели люди на улицах. Особенно дети, не познавшие жизни где-то не в родительском доме. В школе это было сплошь и рядом, правда, учителя никогда ни мне, ни Чонгуку и слова плохого, гадкого не сказали. Только из-за них мы и ощущали себя равными, и в нас не угасала надежда всё-таки выбраться отсюда.       Коротко: я ненавидел жизнь. Но у меня не было к ней совершенно никаких чувств, пока рядом не оказался Чонгук. Ему, мягко говоря, не нравилось абсолютно всё то отвратительное, с чем приходилось сталкиваться, а оттого я действительно возненавидел это "всё" и очень быстро решил, что стоит за что-нибудь да побороться, поскольку пришедшая ненависть заставила меня обратить внимание на окружающие нас вещи. И на то, как плохо от этого всего становилось Чонгуку. Никто из нас не показывал обиды от обзывательств со стороны других детей и взрослых, от побоев и от несправедливости жизни. Однако на почве этой обиды мы не захотели сдаваться. Я не захотел сдаваться ради Чонгука. Он заслуживал только хорошего абсолютно всегда, и я сам себе поклялся, что сделаю всё ради этого.       И чтобы придать себе сил для дальнейшего осуществления клятвы, я всегда мог посмотреть на Чонгука, которому становилось лучше от моих усилий так же явно, как проявлялся его интерес, стоило взяться за новое задание в школе по внеклассной деятельности, то же рассмотрение объявлений о работе или прочтение книги. Я вот не любил читать, но всегда сидел рядом с ним, бездумно глядя на напечатанные строчки, а потом допытывался у него о смысле истории. Сейчас же у меня целый стеллаж, но нельзя сказать, что что-то из представленных книг отпечаталось в моей голове. Однако всякий раз, когда я брал что-нибудь в руки и пытался погрузиться в мир выдуманной истории, перед моими глазами словно материализовывался заинтересованный взгляд Чонгука. Любимые блики в очах, подрагивающие от сильных эмоций. Вся его искренность скапливалась в глазах, и наблюдение за ними доставляло мне неимоверное удовольствие. Как и за улыбкой, очень скромной, но тоже любимой – единственной такой за всю мою жизнь. Скажу снова: она, жизнь, стала в сто раз лучше, когда в ней появился Чонгук. А в тысячу и миллион, когда мы маленькими шагами становились ближе, из-за чего наши две жизни постепенно будто бы слились воедино. Появилась, скажем так, наша, и её мы оба старались сделать легче, приятнее и ярче тех собственных, в которых могли лишь существовать по отдельности. Бесцельно. Может, по моим записям и не создаётся такого впечатления, тут уж предложу просто поверить мне на слово.       Мои мысли сейчас затянуты, не зря я не писал целых два месяца – знал, что обязательно заведу себя и читателя в дебри чувств. Но я позволю себе ещё кое-что, после чего уже перейду к рассказу о получении работы.       Пооткровенничаю. Мне бы очень хотелось сказать что-нибудь вслух и непременно Чонгуку. А ещё лучше – услышать его голос. То, как он, к примеру, не подписывает фотографии, а говорит эти слова лично. Позвонить же ему, увы, я всё ещё не могу. Так же, как и попросить о звонке его. Как от огня шугаюсь, когда тяну руку к давно разряженному мобильному. И здесь примешан и страх невыполнения просьбы Чонгука, пусть та распространялась только на встречи, и того, сколько всего может на меня обрушиться, когда я зайду на просторы мировой сети после звонка. Разумеется, меня никто не заставит делать это и шерстить всевозможные сайты, связанные с моей однажды процветающей карьерой. Но сам шанс увидеть что-то из модельного мира непременно побудит меня к тому, чтобы им воспользоваться. Я бы очень соскучился по всему этому, пусть только повод появится. Однако я признаю, что мне просто страшно взять чёртов телефон и позвонить Чонгуку. Я сейчас веду себя просто как одинокий трус, но вдруг всё кончено? Я не хочу это знать, нет... Вероятно, мне лучше вернуться к воспоминаниям.       Во мне одно сплошное противоречие. "Хочу" перемешивается со страхом и превращается в "не могу".       Прости меня, Чонгук-а. Когда-нибудь я позвоню тебе сам...»       Чонгук тяжело вздохнул и пальцами с силой сдавил переносицу. Ему категорически расхотелось читать следующие записи, но поступить так, казалось, он не имел права. Поэтому он вернулся взглядом и всем своим нутром к строкам, созданным всё ещё неровным почерком. Новый укол вины почувствовался по-особенному болезненно, намекая на то, что к Тэхёну следовало приехать раньше, чтобы он не считал себя тем, кем никогда не являлся... Трус из них двоих только сам Чонгук, причём по его же мнению.       «Так вот, когда мы подошли к нужному адресу, нас ожидаемо отправили обратно. Для помощников нужна была хоть какая-то квалификация, ну а мы с Чонгуком впервые попали, как оказалось, на съёмочную площадку красивых, будто инопланетных людей для журнала, популярного в этом городке и ещё в парочке ближайших. Фотографировали их также для сайта данной школы, деятельность которой была направлена, разумеется, на обучение моделингу молодых девушек и юношей, а также на предоставление возможности сняться в упомянутом мною журнале. Так сказать, помочь им начать предполагаемую карьеру.       Помню, что в тот момент всё моё внимание тотчас привлекли лица моделей. Какие-то невозможные для этого мира, пронеслось у меня в голове, и я сразу же задумался о том, как же выглядят модели мировых журналов, которым именитые бренды предлагают сотрудничество. Ни разу не видел таковых, но знал, что они существуют. Не всё же было завязано вокруг маленького города, где всем всё про всех известно. Нет. Был какой-то более высокий уровень человеческих возможностей, так что мне отчего-то захотелось побороться за то, чтобы увидеть этих моделей своими глазами хотя бы на страницах известных журналов. Но для начала следовало узнать о модельной деятельности от людей в этой школе, пусть и косвенно, что-то подслушав и поразмыслив об этом самостоятельно. Мне показалось весьма интересным то, какую красоту сотворяют в разных уголках планеты, потому что то, что мне довелось увидеть в тот день, уже стало для меня чем-то фантастическим. Даже кипение работы кругом: то, как моделей без конца снимали на массивный и наверняка дорогущий фотоаппарат, как им поправляли макияж и причёску, меняли предметы в руках, декорации и элементы съёмочных костюмов. Все были сосредоточены на работе, но в минутных перерывах находили время перекинуться какими-то весёлыми фразами. Ну а потом всё по новой. Я даже мельком углядел, как в соседнем помещении велось обычное обучение походке.       Я прекратил оглядывать обстановку вокруг только тогда, когда Чонгук дотронулся до моего плеча. Посмотрев на него, я увидел чуть обеспокоенный взгляд и трепетание бликов, а после услышал голос постороннего человека. Оказалось, что возле нас стояла хмуроватого вида женщина, чьё лицо уже размылось в моей памяти. Но могу сказать точно, что помимо хмурости в её облике также присутствовала статность, которой от неё веяло, казалось, на километр. По крайней мере, я так охарактеризовал эту женщину, увидев её каре выше плеч, чёрный костюм, состоящий из рубашки и юбки-карандаш, и руки, что как будто всегда были сложены на груди. Массивные золотые кольца на средних пальцах тяжело сияли – впоследствии я часто обращал на это внимание.       Она спросила о том, кто мы и зачем пришли. Чонгук почему-то заробел и, убрав руку с моего плеча, заломил пальцы за спиной, отчего я взял ситуацию под свой контроль. Сказал, что мы искали работу и наткнулись на объявление на улице. Извинился, что зашли без спроса, и поклялся, что мы ничего не трогали, никуда не ходили, а просто стояли тут, на входе в данную фотостудию, и просто наблюдали за процессом. Признаться, во мне тоже взыграла робость, когда женщина словно испепеляла меня взглядом через толстые линзы очков. "Сколько вам лет?" – строго спросила она. А когда узнала, что четырнадцать, указала рукой на выход. Думаю, не стоит обозначать наше расстройство, одновременно одолевшее нас. Мой мир не рухнул от отказа, хотя я буквально только что обзавёлся, скажем так, целью. Куда больше мне стало печально от того, что Чонгук взял и развернулся, хотя несколько минут назад вместе со мной заинтересованно наблюдал за кипящей работой (я уловил это боковым зрением). Просто направился на выход, не перестав "ломать" себе пальцы. Я одернул его и сжал хрупкие ладони в своих. Те были прохладными, а суставы словно гудели от щелчков. Ладно хоть губы перестал кусать – это однажды послужило мне облегчением.       В тот момент я приготовился попроситься работать теми же уборщиками или простыми "мальчиками на побегушках". Почему-то ещё сильнее захотелось зацепиться именно за это место, стать хотя бы наблюдателем издалека представленной модельной деятельности. А потому я окликнул ту женщину, которая практически скрылась из поля зрения, и за руку с Чонгуком добежал до неё. Ей пришлось слушать мою быструю-быструю речь о том, что мы готовы и хотим работать здесь хоть кем, хоть за бесплатно, хоть круглосуточно, но лишь бы работать. Может показаться, что я поступил так, взяв мотивацию с "потолка", однако во мне довольно прочно засела цель увидеть что-то большее в модельной деятельности, чем в той школе. Так что я всё тараторил и тараторил, что мы с Чонгуком, которому тоже всё увиденное показалось интересным, хотим стать причастными к труду, что вкупе с нескрываемым желанием выбраться из серого городка, видимо, подействовало на женщину. Она резко протянула руку, потребовав разрешения на работу от родителей или опекунов, и мы синхронно вложили в её ладонь практически идентичные бумажки. Только имена отличались.       Наша принадлежность к сиротам осталась не прокомментированной. Казалось, госпоже Хван – той самой женщине хмуроватого вида – было всё равно на этот факт. Её волновал только возраст, поскольку, как она призналась, подростки, приходящие сюда, часто не имели серьёзных намерений. Причём ни на какую работу, а лишь время убивали. Моя же речь её довольно быстро переубедила, поэтому от нас с Чонгуком госпожа Хван захотела только добросовестного выполнения работы. На мой взгляд, это честно, так что мы на следующий же день после школы снова пошли в эту контору, дав знать директору об этом. Он, зараза, обрадовался.       По дороге в модельную школу Чонгук молчал, пребывая в какой-то задумчивости и даже озабоченности. Я не понимал, в чём дело, но спрашивать не стал. Подумал, раз блики на поверхности глаз не колыхались подобно водной глади при дуновении ветра, то беспокоиться не о чем. Всё равно эта его задумчивость скрылась с лица, когда мы вновь пришли по нужному адресу, заменив себя внимательностью и серьёзным настроем. Я перенял всё это и тихонько подбодрил Чонгука, приобняв за плечи. Он же глубоко вдохнул, после чего выдохнул и согласно произнёс приятным тоном, что да, рабочий день пройдёт хорошо.       Насколько я помню, модельная школа располагалась на первом этаже жилого дома и представляла собой просторное помещение, разделённое на много-много комнат. Кое-где обосновались трое визажистов, где-то парочка стилистов, которые либо готовились к съёмкам, либо обучали учеников. В дальнем углу этажа разместился фотограф, заняв ещё и соседнюю комнатёнку под оборудование, а совсем рядом с общей фотостудией обитали сами модели, приглашённые или "местные". Когда мы пришли, те спокойно перекусывали и болтали между собой. Отчего-то мне стало неловко глядеть на них, да и Чонгуку тоже. И мы, спрятав взгляд, отправились на поиски госпожи Хван. Но она сама нас отыскала, поздоровалась и тут же подробно раздала указания, не забыв назвать время окончания работы, и от информации об этом времени мы удивились. Никак не думали, что наша работа отнимет всего три часа. Как оказалось, нас никто не собирался нагружать, а все задачи сводились к одному – чтобы всё лежало по местам, которые нам, к счастью, показали, и чтобы в фотостудии было чисто. И получилось так, что мы большую часть времени с нескрываемым любопытством смотрели на процесс съёмки, как и день назад. Модель позировала – фотограф ловил лучший кадр. Стилисты меняли образы – визажисты поправляли макияж. Ну а мы прибирали вещи, дабы избежать зарождения бардака. Всё слаженно, всё чётко и без казусов. Мне вновь показался такой процесс интересным, ведь посредством труда большого количества человек получилось что-то безумно красивое, цепляющее внимание и взгляд. Во мне взыграло чувство восторга и появилось ещё более сильное желание остаться работать тут, в модельной школе. Быть хотя бы наблюдателем, об этом я уже писал. Так что по дороге домой я спросил у Чонгука: "Останемся здесь?". Взамен он произнёс свой вопрос...» – В таком случае, как думаешь, что получится дальше? – сказанное без затруднений воспроизвелось в памяти и негромко прозвучало.       «Я же задумался. И предположил, что мы сможем помогать работникам школы до тех пор, пока не обучимся у них чему-нибудь косвенно. На целенаправленный процесс обучения же не надеялся, но нас вполне наполняли такие силы, чтобы справиться с этой задачей самостоятельно. Я подумал, что лучшим решением-действием для нас станет перенятие чужого опыта на себя, чтобы впоследствии набраться собственного уже с некоторыми знаниями. И чтобы подтвердить эту свою мысль, я посмотрел на Чонгука. Вперился в его заинтересованный взгляд, который не переставал быть таковым на протяжении всех трёх часов. По секрету скажу, его очень впечатлил труд тамошнего фотографа. Чонгук безотрывно наблюдал за ним, то сосредоточенно прищуриваясь, пока тот подбирал положение объектива, то забавно жмурясь, когда по студии разлеталась вспышка. Иногда он в нетерпении и в предвкушении чего-либо поджимал губы, услышав характерный для фотоаппарата щелчок, и даже порывался подойти и спросить что-то у мужчины. Однако Чонгук всякий раз одёргивал себя, потому что не мог как следует сформулировать вопрос. Но я, как истинный приверженец сентиментального настроения, нашёл очаровательным красноречивость его взгляда в подобные моменты. Белесые блики дрожали так чувственно, что со стороны казалось, будто он вот-вот трогательно всплакнёт. Но то было лишь воодушевлением и восторгом от увиденного, не более. Чонгук уже редко плакал в свои четырнадцать, а если и делал это, то в одиночестве, не позволяя мне видеть то, как блики стекают и превращаются в водопады.»       Значит, тогдашние слёзы не являлись для Тэхёна тайной, подумал Чонгук. Отчего-то стало самую малость стыдно.       «Выйдя из задумчивости, я спросил: "Тебе понравилось наблюдать за процессом создания фото, ведь так?". "Да", – сразу же ответил он. А я сказал, что...» – Мы найдём занятие по душе, будь уверен. Может, прямо там, раз нам интересно наблюдать за всем этим. Мне за моделями, а тебе за фотографом. Пришли, называется, быть помощниками стилиста, – тихо проговорил Чонгук, явно представив Тэхёна-подростка, сказавшего этого. Его светлые волосы в тот момент забрали себе немного закатного солнца, превратив его в чарующий блеск на себе, а уверенный, тёплый взгляд устремился куда-то вперёд. Вместе с улыбкой, появившейся по окончанию последней фразы вместе с усмешкой.       Тэхён писал про интерес в начале этих январских строк, про то, что якобы можно прожить с каким-нибудь другим. Однако тогда, на закате в четырнадцатилетнем возрасте он говорил о том интересе, который не угаснет никогда, но...правда ли в том, что это "никогда" существует? Чонгук так не считал, поскольку судил только по увольнению из модельного агентства, что будто бы значило и очень многое, и совсем ничего одновременно. Вероятно, интерес Тэхёна теплился где-то в глубине его души, и Чону стоило предположить, что тот не сможет решить, что с ним делать, когда в том же интернете увидит новости из модельного бизнеса. Он мог предположить, что Тэхён разобьётся от этого, если не уже, пока вспоминал о том, как всё начиналось. В том числе поэтому он перестал брать телефон в руки, как сам и написал в дневнике. Чувствовал, что ему потребуется вернуться туда, на любимую работу. Однако дело в том, что он потерял смысл этого интереса, этой работы, лишившись поддержки со стороны самого близкого человека.       К чему этот анализ? Всё сказано и обдумано ещё до Чонгука... – Я поверил тебе, Тэхён. В то, что мы найдём занятие по душе, – прошептал он, смотря в дневник мимо строк. – И я приложу все усилия, чтобы ты вновь занялся им, если у меня не получится заслужить твоё прощение.       Его, ожидаемо, никто не услышал. Кроме стен, но это не имело для Чонгука никакого значения. Для него обладало важностью лишь то, что ему нужно во что бы то ни стало вернуть Тэхёну его прежнюю жизнь. Даже если в итоге в ней не будет самого Чона. Но это не страшно, одиночество наоборот станет чем-то заслуженным... Если не уже, однако грустить об этом молодой человек не будет. В очередной раз скажет себе, что достоин не всего только хорошего, как написал Тэхён, а чего-то иного, угнетающего.       Грустить не будет, но внутри погибнет. – Заслужил.       Он откинулся на спинку стула и его мысли стремительно преобразовались в воспоминания о последующих двух месяцах. Как будто бы сейчас лучше не зарывать себя глубже, не нырять с головой в омут вины, ведь это успеется ещё, а проследовать по следам прошлого. Чонгук мельком глянул в приоткрытое окно и вздохнул поглубже. Пропустил рутину "школа-работа-детдом" и ненадолго остановился на вручении первой заработной платы. Ох, как же радовался тогда Тэхён... Смотрел на купюры и монеты с исключительным восторгом, благоговейно ощупывал каждую денежку, тут же пряча немного в карман кофты, а потом так и вовсе с ног до головы радостный обнял его, Чонгука. Тараторя, благодарил, что согласился остаться в модельной школе. Сам же Чонгук не посчитал собственное согласие каким-то отличным поступком, однако на объятия охотно ответил, тоже порадовавшись заработку. В конце концов, он поверил Тэхёну, и его улыбка стала лучшей наградой за труд. Ну а ничтожное количество денежек они завернули в подобранную с земли салфетку и закопали своеобразный свёрток недалеко от модельной школы. Забегая вперёд: их удивительным образом ни разу не рассекретили. Директор детдома поначалу бесновался, когда получал в карман меньше, чем рассчитывал, да обыскивал вещи каждого ребёнка на предмет утаивания денег. У Тэхёна и Чонгука он, ожидаемо, ничего не нашёл, но вот другим ребятам совершенно не повезло... Сейчас эта мысль невольно заставила вздрогнуть.       Тем не менее, на протяжении двух месяцев ребята продолжали помогать сотрудникам модельной школы, даже несмотря на то, что съёмок больше никаких не проводилось. Помощники всегда нужны, и, справедливости ради, по отношению к мальчишкам большинство работников испытывали благодарность и уважение. Лишь немногие либо не замечали их, либо изредка грубовато указывали на ошибки, но не более. Это ничуть не расстраивало, поскольку госпожа Хван всегда относилась к обоим со справедливостью, а однажды даже рассказала, откуда в этом городке взялась модельная школа.       Если коротко, то дело в том, что местный фотограф-энтузиаст когда-то занялся этим, делая портретные снимки людей на улице, получив их согласие на это. Впоследствии он арендовал помещение и принялся приглашать потенциальных моделей туда, правда, поначалу мало кто решался на это – денег не платили, да и идти следовало чёрт знает куда, на окраину. Однако в собственном темпе, не только фотографируя, но и обучая близким к этому ремёслам, ему удалось прийти к подобию того, что имелось сейчас. Правда, госпожа Хван тонко намекнула, что в последнее время усилий затрачивалось больше, чем выходило отдачи и прока. Видимо, сказала она, в крови у всех владельцев присутствует голый энтузиазм на что-то спорное в том месте, где нет на это спроса. Она также упомянула про алкоголизм, потому что рассказ вёлся, пока выпивалась четвёртая бутылка пива. И, как ни странно, это вполне себе неплохо вписывалось в общую атмосферу городка. Только вот госпожу Хван было по-человечески жаль: она честным образом продолжала руководить школой, но почти ничего от этого не получала. И помимо хмурости и статности, которые увидел в ней Тэхён, Чонгук разглядел благородство и милосердие. Женщина давала шанс на работу или обучение каждому, кто действительно этого хотел – так поступали далеко не все. И к ней и Чонгук, и Тэхён испытывали самую настоящую благодарность, ведь неизвестно, что бы с ними стало, не подари госпожа Хван им этот шанс. Вернее, не существуй её виденье работы, распространившееся на всех сотрудников школы. Подумав об этом, Чонгук захотел вспомнить о том, как этим шансом воспользовался Тэхён, так что перед глазами тотчас возникло необычное для обоих событие, предшествующее кое-чему хорошему. Вели они себя в тот момент определённо шкодно, и Чонгук почувствовал азартность из-за случившегося так же красочно, как одиннадцать лет назад.       В первую очередь он представил Тэхёна, то, каким забавным и радостным он тогда был, одновременно боясь быть пойманным и совершенно не переживая об этом. Как-то вот чередовались у него такие противоречивые состояния, но они нисколько не помешали ему осуществить задуманное, что пришло в голову буквально за секунду. Ничего криминального, просто в один день ребята поработали меньше, чем должны были, потому что работники, отпустив всех учеников и пришлых моделей пораньше, вдруг решили отметить удачную фотосессию в соседней от соответствующей студии комнате. Наверное, так и было, иначе из-за чего взрослые люди вдруг решили напиться? В любом случае, детям там делать, разумеется, нечего, а потому Чонгук и Тэхён просто сидели в студии и осматривали её внезапно опустевшую. Только смех и голоса из-за стенки наполняли помещение чем-то живым, человеческим, и Чонгук на какое-то время завис на этом. А вот Тэхёну пришло в голову некоторое "развлечение", насчёт которого со временем пришло понимание, что тогда ребята рисковали как минимум хорошим отношением к себе, а как максимум – работой. Однако в четырнадцать мысль о том, чтобы самим стать фотографом и моделью завладела Тэхёном так стремительно, что он тотчас рассказал об этом Чонгуку. Тихо, чтобы точно никто не услышал, шёпотом на ухо. Только вот он сам после эдакого посвящения в курс дела возьми и чуть не воскликни от восторга, но вовремя сумел себя остановить. Как и Чонгука, который тоже воодушевился да собрался смеяться от такого поведения Кима. Хихикать тоже следовало так, чтобы никто не услышал, ведь с момента зарождения идеи абсолютно все действия обязывали к таинственному их осуществлению.       Чонгук чуть улыбнулся, вспомнив о том, как они синхронно на цыпочках добирались до фотоаппарата на стойке. Фотограф редко работал с ним, предпочитая более новую и удобную модель, однако в тот день ему вдруг понадобился этот. Маленький Чонгук за прошедшие два месяца приложил море усилий для запоминания того, как правильно им пользоваться, и втайне ото всех мечтал применить косвенные знания на практике. Он по сей день испытывал счастье из-за того, что Тэхён много-много лет назад вдруг решил, так сказать, развлечься и привлечь к этому Чонгука, ведь по итогу они оба смогли развиться в этом до достаточно высокого профессионального уровня. А мечтал Чон, разумеется, не только о применении знаний. Его желание долго-долго и внимательно смотреть на Тэхёна неожиданно подарило новое – сфотографировать его. Создать изображение прекрасного, светловолосого подростка, а оттого Чонгук вдвойне счастлив, что Ким предложил побыть фотографом и моделью самим. Правда, тот поначалу чуть замешкался на фоне белого полотна перед объективом камеры, а затем слегка неловко двинулся к коробке со всякой "мишурой". Выудил оттуда шляпку из синих пайеток да какой-то разноцветный, выцветший боа. Странный выбор для модельной школы, но Тэхёну удивительным образом подошло.       Чонгук ещё тогда, разбираясь с фотоаппаратом, заметил одну особенность: что на Тэхёна ни надень, он будет выглядеть красиво и поразительно отличаться от сверстников и ребят постарше. В школьной форме, в детдомовском тряпье, старенькой пижаме, из которой он почти вырос – в любом одеянии Тэхён был красивым. Он включал в себя всё то, что только вмещалось в это слово, понятие которого, в общем-то, для всех людей разное. Но Чонгук и по сей день уверен, что тот мальчик-подросток со светлыми волосами, доброй, светлой улыбкой, мудростью и глубоким внутренним миром вписывался в любое это понятие, подходил под любую интерпретацию. А когда Тэхён вырос, то стоило и вовсе переписать "красоту" во всех словарях мира, глядя лишь на него одного. Чонгук был бы единственным добровольцем, поскольку он больше никого, в теории, не собирался подпускать к этому делу.       Далее Тэхён свободно обмотался шарфиком да натянул на глаза шляпу. Старался не засмеяться и не рассмешить Чонгука. Впрочем, тот и сам с этим неплохо справился, поджав губы в подобии улыбки. Пальцы легли на будто бы нужные кнопки фотоаппарата, и Чон сделал парочку пробных снимков. Тэхён, добравшись до экранчика камеры раньше него, рассмеялся, что даже белый фон не запечатлелся, а погряз в тени. "Включи вспышку, Чонгук-а", – улыбнулся он и, положив свою ладонь поверх его, сделал это вместе. Молодой человек запомнил это прикосновение, поскольку после него щёки впервые почти буквально запеклись. Ну а дальше помнилась только уйма веселья и смеха. Всё ещё тихого, чтобы никого случайно не призвать из соседней комнаты. Казалось, даже щелчок фотоаппарата был на их стороне вместе со звуком вспышки – тоже притаились и потакали веселью мальчишек.       Тэхён позировал и так и эдак, то натянув шляпу на глаза ещё сильнее, то подбросив её и скорчив удивленную гримасу, то загадочно закрыв низ лица с помощью боа, а то и вовсе внезапно дёрнувшись к объективу, чтобы Чонгук испугался и сделал намеренно смазанное фото. Но из-за этого ничуть не обидно, поскольку на снимках ярко сияла улыбка не только вселенской доброты, но и проказливого веселья. Тэхён в тот момент был озорником чистой воды и получал неимоверное удовольствие от такой вот своеобразной съёмки. И, конечно же, не забывал бесконечно нахваливать своего персонального фотографа. Сложно сказать, от чего именно Чонгук испытал удовольствие – от новой роли и долгожданного взаимодействия с камерой или от чистых эмоций Тэхёна. Вероятно, от всего вместе, ведь обе его мечты прекраснейшим образом исполнились.       По завершению съёмки ребята планировали удалить фотографии, однако совершенно внезапно в студию вернулись работники, чуть покачиваясь из стороны в сторону, будучи навеселе. Принялись собираться по домам, и мальчишек тоже отправили, передав от госпожи Хван благодарность за прошедший рабочий день. "Сама не подошла, потому что уснула на диване от спиртного", – якобы случайно ляпнула одна визажист. И Чонгук, и Тэхён сделали вид, что не услышали этого и, откланявшись, забрали рюкзачки и отправились обратно в детдом.       Молодой человек по-доброму усмехнулся. Блики в глазах еле заметно задрожали так, как вели себя всегда при воспоминаниях о чём-то хорошем, связанном с дорогим человеком. И какое-то по-особенному тёплое чувство поселилось в груди, ненадолго подвинув жгучую вину, когда Чонгук увидел на страницах дневника практически свои же слова – он тоже описал то событие. Захотелось почитать об этом, так что молодой человек припал взглядом к строкам, на некоторое время отойдя от первоначальной цели воспоминания о том дне, то есть о том, как Тэхён воспользовался упомянутым шансом.       «Честно говоря, нашу первую фотосессию я причисляю к одному из лучших воспоминаний за всю жизнь. Тогда мы с Чонгуком словно забылись в процессе съёмки, в смысле, впервые ни о чём не думали. И даже не создавали видимости такой задумчивости. Нам просто было весело, и впоследствии я ещё по нескольку раз на дню вспоминал о каждой эмоции на лице Чонгука, пока он стоял за фотоаппаратом. Ему невероятно подошла такая роль, мне радостно от мысли, что он развивается в соответствующей профессии по сей день. Правда, при работе лицо его теперь больше сосредоточено, нежели расслаблено в крошечной улыбке и ничем не отягощено, но в этом нет ничего страшного. Серьёзный подход ценится везде, поскольку во время работы по своей профессии я тоже не улыбался. Только поначалу, а впервые как раз тогда – в пустой студии перед объективом Чонгука.       Несмотря на веселье, нам было интересно, когда наше проказничество раскроется. Таковой вопрос времени стал явным спустя месяц, хоть мы и думали на гораздо меньший срок так называемого расследования. Узнали об этом, разумеется, когда пришли на работу. Съёмки тогда не велись, но от нас даже в такие дни требовалась помощь сотрудникам и ученикам. В том числе и "подай-принеси".       Фотограф, чью камеру мы поэксплуатировали, с серьёзным видом подозвал нас к себе. Стало страшновато, мы оба напряглись и приготовились к ругани. Я не позволил Чонгуку снова заломить пальцы до хруста, пусть и испугался он более меня. Судя по тому, что фотограф понял, кто из нас пользовался его вещью, первый удар планировался на него. Однако... Он просто подозвал Чонгука ещё поближе и указал пальцем в экран компьютера. И далее проговорил что-то вроде: "Вот здесь слишком светло, видишь? Перед портретной съёмкой всегда стоит проверять и настраивать фокусировку и светотень". Затем он перелистнул на следующий снимок, на котором я резко приблизился к объективу, и мужчина обратился в том числе ко мне: "А такие вещи нужно обговаривать. Предупредить о любого рода движении, и тогда следует сделать серию фото, ясно?". Ясно, в унисон ответили мы. Удовлетворившись нашим коротким ответом, он пролистал ещё немного снимков, параллельно рассказав Чонгуку о тонкостях их создания. Тот заметно нервничал, но не кусал губы и не хрустел пальцами, будучи уже много-много раз одёрнутым от этого, а просто сильно и часто сжимал ладони в кулаки. Блики в глазах подрагивали, но выражение лица в целом походило на старательно сосредоточенное, обязательно с чуть нахмуренными бровями. Чонгук даже не моргал, чтобы ненароком не пропустить какую-то важную информацию из уст фотографа, пока тот активно показывал на мониторе очевидные вещи, которые можно улучшить. А после он закрыл папку с этими фото и уже строго сказал нам обоим о том, что нужно спрашивать разрешение перед тем, как взять в руки что-то чужое. И всё. Никакой ругани, это меня поразило. Чонгук же с огромным облегчением выдохнул да часто-часто закивал на предложение мужчины пару-тройку раз в неделю забирать его на часок с работёнки и учить азам фотографии. Мне же предложил потом быть его моделью, чтобы закрепить знания о портретной фотографии. После практики на натюрмортах, пейзажах, предметной съёмке и так далее.       Я переглянулся с Чонгуком в тот момент. Его глаза сияли невероятно ярко и восторженно, и я увидел свои такие же в их отражении. Мужчина просто хмыкнул, посмотрев на нас, и вышел в коридор, мол, договорились. Как выяснилось позднее, госпожу Хван это устроило. Я же сразу обнял Чонгука, мне весьма явно захотелось согреть его. Поэтому мы обнялись так крепко, как только могли, и его ответное тепло, признаюсь, всегда ощущалось невероятным образом комфортно и уютно. А оттого и моей радости в тот момент не было предела. Мало того, что Чонгуку предложили обучение понравившемуся делу, так он ещё и обнял меня в ответ отнюдь не робко. Я смог почувствовать его тепло не только телом, но и душой, поймав себя на мысли, что мне бы очень хотелось обнимать его всегда-всегда.»       Губы дрогнули в улыбке, а внутри всё приятным образом смущённо зашевелилось. – Мне тоже этого захотелось.       Только теперь возможность осуществления этого ничтожно мала. Чонгук не думал, что заслужил прощения, а потому чувство вины вновь взяло верх над появившимся "шевелением" и трепетом. Тем не менее, если возвратиться к тому самому шансу, можно сказать, что Тэхён в следующие три-четыре недели после разговора с фотографом светился от счастья. Чонгука действительно принялись обучать тонкому искусству съёмки, и он выпросил у мужчины, что стал преподавателем, разрешение на присутствие Кима на занятиях. Тому было неловко только на протяжении первой четверти часа, потом же в нём взыграла любознательность, которая в итоге привела к обладанию знанием не только о том, как включить вспышку, но и о лучшем способе подобрать светотень. Приятный бонус, можно сказать, и Чонгук пользовался им, впоследствии намеренно забывая о той же нужной кнопке или прося о том, чтобы Тэхён помог ему с подбором этой самой светотени. Ему просто понравилось ощущать на своей руке прикосновение Кима, как и находиться рядом с ним даже во время занятий.       К слову, к портретной съёмке Чонгук перешёл довольно быстро. Преподаватель в какой-то момент подозвал Тэхёна и велел попозировать немного. А тот только и рад, собственно, из-за этого его глаза и загорелись счастьем. Он вёл себя чуть сдержаннее, чем во время шалости, но всё равно сохранил какой-то неповторимый, уникальный шарм подростковой непосредственности и яркости. Преподаватель часто хвалил его на протяжении недолгой съёмки, подсказывал, как лучше встать, чтобы Чонгук смог добиться лучшего результата на фотографии, и это, чёрт возьми, ощущалось просто фантастически. Было видно, что Тэхён чувствовал себя очень комфортно, он буквально искрился радостью и счастьем, отчего Чонгук без устали улыбался.       Однако он неподдельным образом удивился, когда в комнатёнку зашла женщина, специализирующаяся на обучении моделей, и внимательно осмотрела Кима с ног до головы. Тэхён, будучи увлечённым процессом, заметил её не сразу, как и преподаватель. Лишь Чонгук глядел на неё, в строгости стиля в одежде похожую на госпожу Хван, на то, как она приближалась к мужчине-фотографу, всё ещё изучая Тэхёна взглядом. Когда он заметил присутствие женщины, та тихо говорила о чём-то с преподавателем, который в какой-то момент согласно кивнул. И тогда уже она обратилась к Тэхёну спокойным, не лишённым строгости тоном: "Я настаиваю на том, чтобы ты занимался в моём классе. Вероятно, у тебя есть будущее в модельной деятельности". После этого женщина вышла в коридор, очевидно, не требуя ответа. Её слова прозвучали так, словно согласие Тэхёна выступало в роли аксиомы, только вот он даже не успел осознать, что в принципе произошло. Он лишь распахнул глаза и рот в удивлении, когда фотограф, по-доброму усмехнувшись, разжевал ему сказанное женщиной. К слову, до конца того дня удивление это не исчезло с лица. Чонгук поразился не меньше, разве что в нём имелся рассудок для того, чтобы подтолкнуть Тэхёна на обучение, настоять на этом и не слушать отнекивания. "У меня же нет денег, чтобы заплатить за это!"

"Я же окажусь самым отсталым от ребят в классе!"

"Чонгук-а, мне страшно!

Давай я лучше буду только твоей моделью..."

      Чонгук не мог ему позволить отказаться от достижения собственной цели. Как же желание увидеть моделей мирового уровня? Или получение знаний о моделинге? К счастью, Тэхён послушал его с первого раза, моментально поняв, что страхи – не повод отказываться от того, что понравилось. Ожидаемо, что у него знаний имелось меньше, чем у остальных ребят, а если говорить о деньгах, то та женщина не стала бы предлагать сироте обучение, будь дело в них. Скорее всего, она просто по-человечески захотела научить подростка всему, чему сможет – это драгоценно и слишком хорошо, чтобы быть правдой. Однако такое произошло и с Чонгуком, и с Тэхёном, и никакого подвоха не было. Такой концепции и придерживалась госпожа Хван, прививая это всем работникам: помогать достигать успеха тому, кто этого достоин. Так что впоследствии Чонгук и Тэхён занимались уже вместе, но своими делами. Два-три раза в неделю, как и положено, что поистине осчастливило их обоих. Разве что временами на них накатывало осознание того, насколько же сильно повезло посреди серого, давящего города и точно такой же жизни в детском доме найти истинную отдушину и замечательное отношение к себе. Так действительно будто бы и не могло случиться, не с ними, но... Видимо, сама судьба сжалилась над ребятами, поверив в них и позволив поддерживать друг друга в начинаниях.       Молодой человек прислушался к звукам снаружи. Дождь всё ещё накрапывал, напитывая землю, влажностью которой тянуло сквозь приоткрытое окно. Он поглубже вдохнул этот аромат, невольно вспомнив, что Тэхёну никогда не нравилась дождливая погода. Он даже стремился не выходить на улицу в такие дни, однако, если ему всё же требовалось куда-то пойти, то он старался как можно быстрее добраться до места назначения и минимизировать время, проведённое под дождём. И Тэхён никогда не понимал Чонгука, который всё время спокойно гулял под ним. Не понимал, но всегда шёл рядом под одним зонтом. – Возвращайся поскорее... – одними губами проговорил Чон, и ему удивительным образом не захотелось осудить себя за такую фразу. Не захотелось думать о том, что Тэхён ждал его полтора года, а Чонгук и нескольких часов высидеть не мог. Ему просто позарез нужно извиниться, объясниться и помочь Киму вернуться к прежней жизни. Даже если самого молодого человека в ней не будет, он уже думал об этом. Пусть извинения окажутся пустыми, пусть объяснения не будут услышаны, пусть Чонгук станет Тэхёну ненужным – пусть. Но перед тем, как прийти к собственной погибели, он сделает всё, чтобы его дорогой человек не погиб сам. Теперь это долг Чона.       Взгляд вернулся к неровным строкам. На всё ещё по-особенному виртуозный почерк хотелось просто смотреть, такого точно не существовало ни в одном мире из всех возможных. Уникальность Тэхёна прослеживалась даже так, и это впечатляло, пусть впечатление это и перемешивалось с болезненным чувством внутри.       «В следующие недели три-четыре Чонгук светился от счастья. Помимо обучения искусству фотографии, он с энтузиазмом штудировал по многу раз собственные конспекты с занятий, пересказывал усвоенный материал мне, когда я стал заниматься вместе с моделями, и с нетерпением ждал трёх часов после школы, во время которых мог наблюдать либо за съёмкой, либо непосредственно тренироваться в ней. Единственный факт, который он недолюбливал – наличие в детдоме всего одной книги об искусстве фотографии, которая прочиталась за два дня. А потом ещё и ещё, от корки до корки, пока Чонгук не выучил наизусть материал в ней, что, к слову, помогало на практике.       Работа уже шла не так, как месяц-два назад, не кипела, поскольку съёмки для журнала и даже сайта почему-то прекратились. Однако обучение воспитанников продолжалось, и получилось так, что половину отведённого времени мы исполняли всяческие просьбы сотрудников и помогали им поддерживать порядок, а другую половину тратили на занятия. Я действительно не понимал, какую выгоду наши с Чонгуком преподаватели преследовали, предложив нам перенять их знания, ведь её, по сути-то, не следовало ожидать. Впрочем, вскоре мне стало понятно, что менее добросердечных людей в школе и не работало, ведь, несмотря на отсутствие хотя бы удовлетворительного результата работы, и госпожа Хван, и её подчинённые трудились на совесть. Мы с Чонгуком старались отплатить им своим усердием, и наши старания по итогу не прошли даром.»       Чон, прочитав этот фрагмент, нашёл удивительным то, что Тэхён ни слова не написал о том, как стал обучаться вместе с моделями. Сам молодой человек помнил это очень хорошо, как и то, что среди остальных учеников он отнюдь не выглядел "отсталым", чего боялся изначально. Его наоборот много хвалили, когда, к примеру, требовалось освоить базу актёрского мастерства, и те же ученики интересовались у него о том, как сделать то или иное задание лучше. Хотя, если вспомнить о боязни Тэхёна вновь наткнуться на что-либо о моделинге, причина намеренного или случайного умалчивания важной части собственной биографии становится ясна – ему просто не хотелось скучать по этому и сожалеть о выборе, при котором всё осталось в прошлом. Чонгук отчего-то чувствовал, что Тэхёна переполняло именно сожаление, а страх использования телефона обуславливался лишь тем, что это самое сожаление вновь наполнит его, обратит на себя внимание...       «К вопросу о деньгах: я собрался обсудить с госпожой Хван то, чтобы оплату за работу помощником она сразу же передавала моей преподавательнице, поскольку бесплатно обучаться мне было неловко, однако та лишь отмахнулась от меня. Едва пальцем у виска не покрутила да отпила вина из бокала, что тогда довольно красноречиво намекнуло на бесполезность моей просьбы. А после и Чонгук напомнил мне, что мы должны были не только приносить деньги дядьке-директору, но и по чуть-чуть откладывать на будущее, так что я отступился от своей затеи. Я благодарен Чонгуку, кажется, навеки, ведь только он и мог меня меня образумить, и по ходу дальнейших записей я это докажу так, как только смогу.       Не могу не упомянуть про его милое поведение! Помимо того, что Чонгуку стало куда интереснее проводить свободное время, обучаясь уже любимому делу, он всё реже погружался в состояние задумчивости. А ещё то и дело просил меня попозировать, чтобы дополнительно поучиться подбирать кадры, сложив из пальцев прямоугольник. Я это находил как раз-таки милым, безусловно, но куда милее всё время звучало воодушевлённое: "Скорей бы снова тебя пофотографировать!". Признаться, я тоже с нетерпением ожидал этого, несмотря на то, что он и его преподаватель довольно часто звали меня для позирования в разных образах. Помнится, состоялась даже повторная фотосессия в цветастом боа и шляпке из пайеток... Я был забавным малым, особенно на тех фото, тут уж ничего не скажешь!       В общем-то, так мы и проводили свободное от школы время. Мы впервые занялись чем-то существенным и потенциально полезным для будущей жизни, ведь никто из нас не остановился на достигнутом впоследствии. Ну, кроме меня. Однажды нас похвалила сама госпожа Хван, а мужчина, который обучал Чонгука, показал мне и ему наши фотографии на сайте! Сказал, что мы отлично сработались как модель и фотограф, а в моей голове закрепилась мысль, что, в общем-то, я бы действительно хотел быть исключительно на снимках Чонгука. Признаюсь, мне за весь период карьеры не встретилось фотографа профессиональнее и чувственнее, чем он. Он – лучший для меня.» – А ты – моя лучшая модель, Тэ...       И не только модель. В первую очередь, человек.       «Только, к сожалению, там, где хорошее, всегда находится и плохое. И тот поступок, на который личностью однажды наложился запрет, вдруг осуществляется. Без лишних слов: директора в определённый момент не устроил наш доход. К той поре он успел поколотить всех неугодных, из-за которых его карман пух не настолько, насколько ему хотелось. Видя синяки на ребятах, попавших под руку, я невольно задался вопросом, кто более жесток в проявляемом насилии – дети, которые, может, при должном воспитании и не совершали бы его, или взрослый человек, не только поощряющий беспредел, но и способствующий его продолжению. Наверное, в его кабинете мы пробыли около получаса, после чего у меня жутко разболелась голова от его строгого ора, а Чонгук так и вовсе замкнулся в себе до конца того дня. На нём, что называется, не было лица, а я благодарил кого только можно за то, что нас не побили. Однако сделал я это слишком рано...»       Чонгук резко зажмурился, и его дыхание прервалось на несколько секунд. Он прекрасно помнил то, что произошло через неделю после описанного Тэхёном. Тогда в принципе всё вокруг поменялось слишком стремительно.       «Один раз он сделал это. Не стал дожидаться, пока мы принесём ему больше денег, так что через неделю вновь вызвал нас в свой кабинет. Я зашёл первым, чтобы на всякий случай взять какой-либо удар на себя, и директор тут же повелел подойти ближе. Чонгук зашёл всего через несколько секунд, но мою щёку уже обожгло чужой сильной рукой. Голова закружилась, и, кажется, меня бросили на пол, отчего я очень ощутимо ударился затылком. Я никак не мог поверить в то, что мы не сумели избежать насилия. Чонгук тогда в библиотеке защитил меня, но в кабинете директора не смог, ведь тяжёлая рука мужчины обрушилась уже на него, в то время как он обомлел от увиденного. Справиться с директором не представлялось возможным, однако мы пытались. Всё передо мной словно заволокло плотной пеленой в тот момент, так что я плохо припоминаю свои действия. Помню только боль в руках, пока старался оттащить мужчину от Чонгука, и повторную на затылке, когда меня снова отшвырнули куда подальше...»       Чон судорожно втянул воздух сквозь зубы и резко перелистнул страницу, не желая читать об избиении. Он и без этого всё отлично помнил, как бы ни старался заблокировать такие воспоминания. Но он мог упускать ненужные, а потому он мысленно пришёл к тому моменту, как ему удалось дотянуться до опрокинутой вазы на полу да с силой садануть ею по голове директора, когда он направился к Тэхёну, валяющемуся практически без сознания, где-то на грани. Конечно же, тот не вырубился от удара, но Чонгук, будучи под влиянием пышущего адреналина, получил шанс на то, чтобы подхватить такого же тощего, как он сам, Кима и убраться оттуда прочь. Не только из злосчастного кабинета, но и из детского дома.       «В какой-то момент пелена перед глазами слегка рассеялась, и я обнаружил, что еле шевелил ногами рядом с Чонгуком. Он, стиснув моё тело, тащил меня бог знает сколько... Ох, мне удалось полностью оклематься только тогда, когда моё лицо вдруг резко обдало холодным ветром, и я понял, что Чонгук вытащил нас на улицу. Его глаза выражали самый настоящий страх, дыхание сильно сбилось от бега и упомянутого страха, но он всё равно обрывистым голосом спросил меня, могу ли я идти сам. Уловил мой ответный кивок, и мы быстро добежали до ворот, которые открылись во время принятия продуктов питания из белого фургона. Охранник был занят разговором с водителем, однако отвлёкся сразу же, как услышал ор воспитательницы где-то позади нас. Она крикнула, чтобы нас поймали... Мы испугались ещё сильнее и из-за этого, и из-за злобного выражения лица охранника, а после со всех ног рванули вперёд. Бежали куда глаза глядели, прямо по вечерним улицам, и не переставали слышать топот, принадлежащий грузному телу. Никто из нас не понял, когда именно он прекратился, поскольку мы ни разу не оглянулись. Может, по ушам каждого на самом деле колотил звук неистового сердцебиения, но страха это не убавляло. Из-за боязни быть пойманными, ведь впоследствии мы бы получили ужасное наказание, мы неслись по улицам так долго и быстро, как только могли. Пробежали мимо удивлённых прохожих, свернули во множество переулков и, в конце концов, оказались на окраине городка. Только тогда остановились и попытались отдышаться, ведь лёгкие адски саднило. В висках нещадно пульсировало, отчего головная боль усиливалась, внутренности словно скручивались в один плотный узел. Чонгук упал на колени, и его чуть не вывернуло наизнанку в соответствующем приступе. Прошу прощения, что описываю это так подробно, просто меня отчего-то охватил ужас, хоть и произошла эта ситуация очень давно. Тем не менее, я помог Чонгуку подняться на ноги, после чего отвёл его в сторону какого-то сарая, ведь вокруг осталось довольно много нежилых домов.       Наши сердца всё ещё часто-часто бились от страха продолжения погони, но нам удалось тихонько забраться в этот сарай и присесть на что-то, отдалённо напомнившее стёганое одеяло. На улице холодным ветром завывала середина весны, так что впоследствии мы накинули его на плечи, и наплевать, что раннее назначение этого одеяло оставалось неизвестным. Ссадины на лицах, руках, ногах, спинах осматривать не стали, всё бестолковым казалось, да и средств для того, чтобы "подлататься", не было. Моё тело гудело от боли, однако я старался не обращать на это внимание. Я просто крепко-крепко, но так, чтобы не причинить лишней боли, сгрёб Чонгука в охапку, и из моих глаз полились слёзы – испугался так, как никогда в жизни. За нас обоих, но куда меньше за себя.»       Чон шмыгнул носом и, нахмурившись, зажевал губы. Привычка вернулась к нему ещё где-то полгода назад. Перед его взором сейчас очень чётко образовалась картина, как он и Тэхён, сидя в одеяле, всё равно дрожали от холода в тёмном сарае. Они не знали, как долго придётся там сидеть, что им делать дальше, когда их найдут и приведут обратно. Именно "когда", а не "если", ведь в любом случае возникли бы неравнодушные в плохом смысле прохожие, которые видели двух бегущих сирот. Избитых, к тому же, что никогда и никого не волновало. "Поделом", – шептались они всякий раз, когда видели изувеченные лица детей. Не своих, и хорошо, да?       Ребята просидели в сарае до утра. Сквозь трещины в досках виделись проблески белого неба, когда они очухались от беспокойного, бесцветного сна, в который провалились глубокой-глубокой ночью, оперевшись головами друг о друга. Продрогли, казалось, до костей, но нужно было выбираться. Чонгук нашёл этот момент среди множества строк в дневнике Тэхёна.       «Далеко мы не ушли. Как только оказались в более менее живом месте, хотели свернуть в закоулок и спрятаться там, но возле ближнего перекрёстка стоял страж порядка и... Так мы вернулись в ненавистный детский дом. Проживающие в нём дети словно притаились в своих комнатах, пока уже двое полицейских вели нас в кабинет директора. Путь по коридору ощущался нескончаемым, а стены неимоверно давили прямо на голову. У Чонгука мгновенно началась истерика, когда нас подвели к злобно улыбающемуся директору, но вроде как никто из "сопровождающих" не обратил на это внимание. Меня же окутало опустошение, казалось, я приготовился смириться с любой участью. Директор благодарно улыбнулся полицейским да проводил их на выход, на минуты две заперев нас. Мы оба поняли, что на тот момент вчерашними ранами всё не отделается, и были правы. Когда он вернулся и сразу же ударил Чонгука, истерика случилась уже у меня...» – Я не хочу это читать! – воскликнул Чон и вскочил со своего места. Метнулся к окну и, часто дыша, старался сосредоточиться на окружающей обстановке за окном, спокойной и всё ещё дождливой. Он одёрнул себя от того, чтобы хрустнуть пальцами, но вместо этого принялся терзать губы зубами. Сосчитал до десяти в медленном темпе, параллельно с этим нормализуя дыхание, вслух назвал абсолютно каждый предмет, увиденный за окном, и лишь тогда почувствовал толику успокоения. Голова гудела, губы саднило, так что молодой человек, выцепив из рюкзака бутылку воды, жадно припал к прохладной влаге, что также помогло слегка успокоиться.  – Переселение… Я должен вспомнить про переселение, – хмуро проговорил Чонгук, кивнув самому себе. Ещё раз сделал глубокий вдох, подержал необходимый воздух в себе несколько секунд, после чего объёмно выдохнул.       Молодой человек издалека увидел в дневнике, что Тэхён плавно перешёл как раз к этой теме. Он написал, что никто из полицейских не обратил на следы избиения и истерику никакого внимания. Вроде как. И это сомнение образовалось совершенно не зря.       Дело в том, что жители городка относительно хорошо знали друг друга. А там, где знакомства, всегда есть и сплетни, и, наоборот, какие-то умалчивания "грешков" друг друга. Если говорить о стражах порядка – те закрывали глаза на многие вещи. То на воровство в магазине, то на уличную кражу, то на изнасилование девочек-подростков. Такие полицейские существовали будто бы просто так, а делали что-то полезное, действительно защищая жертв, только по эдакой договорённости. Проще говоря, если заплатят неплохую сумму, хорошо при этом попросив – так и работали все стражи порядка в городке. Однако в день, когда Тэхёна и Чонгука привели обратно в детский дом, только один мужчина был знакомым. Другой был очень молодым, новеньким и совершенно точно приезжим. Не разговаривал с директором и всё время оглядывался по сторонам. "Вроде как" у Тэхёна возникло именно по отношению к нему, как выяснилось позднее, ведь тот молодой человек позволил свершиться настоящему чуду.       Он не оставил в беде не только Чонгука и Тэхёна, но и остальных сирот, всего лишь сделав запрос в вышестоящие органы на предмет нарушений профессиональных обязанностей директора детского дома и совершаемого насилия над детьми. И Чон собирался вспомнить о последствиях этого.       Только нужно передохнуть. Послушать уличный шум, звук резкого соприкосновения капелек дождя и всевозможных поверхностей. – Тэ, надеюсь, ты не обидишься, если я возьму у тебя один чайный пакетик... – прошептал Чонгук, медленно моргнув, и мысленно повелел себе потом сходить в магазин, чтобы купить много упаковок любимого чая Тэхёна. Отныне надлежало действовать только так: брать совсем немного, а отдавать в несколько раз больше.