Секретный ингредиент Маргариты

– Каблукова, Вы что ночью делали? Я впадаю в ступор. Геннадий Семенович мерно постукивает ручкой по кафедре. Я чувствую себя обвиняемой, которой судья вот-вот вынесет приговор. Профессор сверлит меня пристальным взглядом, прищуривается. Я холодею. Он не может знать правды! Не может! Но дергает уголком губ так, будто знает. Знает, что я до пяти утра танцевала у пилона, сверкая перед папиками бедрами в блестках. Знает о стриптизе в випке, о том, что меня бросил парень, о том, как низко он меня ценил. О моем нервном срыве на пустой холодной улице. О часе истерики дома и о двух разбитых тарелках. О слезах, впитавшихся в подушку, и о новой пыльно-розовой помаде, заказанной среди ночи на Вайлдберриз. Покупки – лучший вид успокоительных. – В клуб ходили, Каблукова? Я мотаю головой, пожалуй, слишком резко. – Стих учила. Всю ночь. Не выспалась. – Заметно. Геннадий Семенович морщит нос. Крупная родинка неприятно дергается. – И это была первая и последняя ночь, когда Вы его открывали, так? – Нет, я на прошлой неделе еще начала учить. Правда. Я ж не самоубийца, чтобы “Плач Ярославны” на древнерусском на последний день оставлять. Королева вот оставила и сегодня получила минус. Если и расскажет на следующей паре, Геннадий Семенович больше четырех баллов из возможных семи не поставит. – Плохо учили, значит. Он усмехается. Я еле сдерживаюсь, чтобы не показать ему фак. Он и так унизил меня при всех, пока я рассказывала стих. Заметил, что девчонка за партой сзади меня повторяет строчки шепотом, и решил, что она мне подсказывает. “Вы тоже кукушкой решили обернуться, Каблукова? Как Ярославна?” Мои возмущения он, конечно же, не стал выслушивать. Попросил ту девочку замолчать, а меня – рассказать стих сначала. И я не смогла. В голове всплывали обрывки фраз на русском – цитаты, выученные для сочинения на ЕГЭ – а эти древние закорючки вспомнить не получалось. Хотелось плакать. Прям как Ярославна. Встать рядом с ней на забрало и разрыдаться на всю Русь. Я же знала слова! Дома даже перед зеркалом репетировала, читала с выражением. Но стоило кому-то с задней парты произнести фамилию Воронцова, как воспоминания о вечере в его доме тут же все вытеснили. Вспыхнул огонек, медленно сжигающий разум. Тот, что горел в глазах Воронцова. Тот, что пробуждался внутри меня от его прикосновений. Тот, что я больше не чувствовала. Я будто смотрела на себя со стороны, пустая, как белый лист, лишенная эмоций. Наблюдала за тем, как я медленно тлею. Белые локоны покрываются черным пеплом боли и разочарования. Глаза – две зеленые стекляшки, осколки бутылки. Вот бы ее склеить, залезть внутрь и отправиться в ней в дальнее странствие по волнам океана. Неважно куда. Лишь бы подальше отсюда. Подальше от Воронцова и настойчивого, излишне внимательного взгляда Геннадия Семеновича. – Маргарита, Вы же понимаете, что больше трех баллов я за такое поставить не могу? – Да ставьте, что хотите. Я подхватываю сумку, ноутбук в нее не кладу – просто сжимаю подмышкой – и выхожу из аудитории. Меня провожают удивленные взгляды и угроза Георгия Семеновича оставить меня и вовсе без оценки. Тоже мне, напугал! Так будет даже лучше, в следующий раз расскажу. Может, хоть до четверочки дотяну. Как позорно звучит! Наверняка, все одногруппники сейчас думают о том, что я скатилась. Староста! Ушла с тремя баллами! Еще и дверью хлопнула. Но ситуация станет только нелепее, если я сейчас вернусь. Нет, лучше пойти домой, доучить этот идиотский стих, чтоб от зубов отскакивал, и доделать всю остальную домашку. Фоном поставлю true crime. Чтобы Воронцов и прочие дурные мысли в голову не лезли. На выходе из вуза меня догоняет Королева. – Стой! Ты куда без меня, заюш? Совсем обалдела! Она пытается пройти через турникет, но тот не поддается, и Королева с разбегу врезается в него бедром. – На кой черт вы вообще их блокируете?! – она бросает испепеляющий взгляд на охранников, мирно смотрящих телевизор, спрятанный за стойкой. – Каждый раз студак показывай! Как будто кто-то, кроме студентов и преподов, захочет сюда пройти. Да я как только выпущусь, больше в эту дыру ни ногой! Она ударяет ладонями по турникету, и охранники, испугавшись, как бы на них не повесили штраф за ущерб, открывают проход. В следующую секунду острые синие ногти впиваются мне в плечо. – Разворот! Я шубу из гардероба не забрала. Предлагаешь мне так идти? – Как хочешь. – Как хочешь! – передразнивает меня Вика, закатывая глаза. – Какая ты сегодня услужливая. И со мной, и с Семенычем. Скажи честно, с Пашкой из-за него порвала? – она поигрывает бровями. – Я всегда знала, что тебе нравятся постарше! Может, и мне с преподом замутить? – Как хочешь. Я пытаюсь убрать с плеча ее руку. Тянусь к двери, но Королева не дает мне выйти. – Эй, ты че раскисла, заюш? Кто эта апатичка? Верни мне мою истеричку! – она легонько хлопает ладонью мне по щеке, будто приводя в чувства. – Отсутствие эмоций — худшее, что может быть. А ну, соберись! – Я устала от эмоций. – И слышать этого не хочу! А следующим ты что мне выдашь? Что устала от жизни? Давай, иди еще на мосту постой! И все из-за дурацких трех баллов? – Да пофиг мне на эту тройку. Не пофиг, на самом деле. Но оценка – далеко не главная причина моих страданий. Она стала последней каплей, наполнившей стеклянный куб, в котором я оказалась заперта. Она лишила меня воздуха. Но запер меня там Воронцов. – А в чем дело? В Пашке? Вика упирает руки в боки, закрывая меня собой от охранников. Кажется, наш разговор интересует их больше мыльной оперы на экране. Еще чуть-чуть, и заберутся с ногами на стойку – сядут на первый ряд – и достанут из запазухи попкорн. – Нет… Да… Я тяжело вздыхаю и гляжу на Вику глазами побитой собаки. Аж самой от своей слабости тошно становится. – Ясно. Требуется скорая женская помощь. Я сижу на диване, бездумно пялясь в баночку с подтаявшим фисташковым мороженым. Мы зашли за ним по настоянию Королевой. «Надо охладить твое сердце и пустить по венам сахар. Тут же в себя придешь». Обычно этот метод срабатывает, но в этот раз я даже вкуса не чувствую. Облизываю ложку, на ней становится видна надпись «cereal killer». И какой я теперь killer? Только если подбитый — раненный в сердце. — Я тут на днях начала общаться с одним парнем… Вскидываю брови, пытаясь придать лицу заинтересованное выражение. Уверена, это очередной придурок с сайта знакомств, но я уже и о нем послушать готова, лишь бы не смотреть новый выпуск «Натальной карты». Вика включила его на моем ноуте, едва переступив порог, и с упоением уставилась в экран. Она и сейчас продолжает следить за ведущей, наигранно хлопающей ресницами. Молодец девочка, ничего не скажешь. Отличный образ себе придумала: всеведущая для одних, суеверная и глупая для других. А пока люди решают, что из этого правда, она рубит бабки. — Он не идеал, конечно. Семья небогатая, походу. Роскошных букетов можно не ждать. Но есть в нем что-то цепляющее. И главное, мы так быстро сошлись… — Да ты со всеми быстро сходишься, Вик. Я усмехаюсь. Королева поджимает губы и поеживается, наверное, от сквозняка. В комнате прохладно, но душно, поэтому закрыть окно я ей не даю. Вместо этого бросаю подруге плед с длинным белым ворсом, сама натягиваю худи — один из чудаковатых подарков Сангрии. В приличные места его не наденешь. Кислотно-розовый цвет режет глаза, мешковатый крой скрывает все прелести фигуры, а прямо на груди красуется надпись «Да, я bitch, а ты старый хрыч». Но вот надеть под куртку или тренч, возвращаясь с работы, его можно, что я обычно и делаю. Уставшая, натягиваю худи после бессонной ночи, не заботясь о прическе и макияже. Неудивительно, что весь ворот у него в блестках и тональном креме. Надо бы постирать. Но я все никак не могу себя заставить. Ткань пахнет розовым маслом и — едва уловимо — пряностями и древесиной. Пашин парфюм. Стойкий. Я была в этом худи, когда Воронцов последний раз забирал меня с работы. Он тогда обнял меня у подъезда и чмокнул в шею. Стягиваю чертово худи и кидаю на другой конец дивана. — Жарко. Вика недоверчиво прищуривается и отправляет в рот новую порцию мороженого. У нее кокосовое. Королева хотела взять какое-то дешевое с пластиковой, простите, шоколадной крошкой, но я смилостивилась и купила ей Movenpick. — Этот парень, он… В общем, ты его знаешь. — Он с нашего вуза? Какой курс? — Нет, он уже работает. — Тогда вряд ли знаю. Я наш поток-то еще не весь выучила, хотя каждый день списки заполняю. Скребу по стенкам, собирая дробленые фисташки, утонувшие в растаявшей массе. Они ускользают, образуя все новые и новые узоры. Складываются в букву «П». Моргаю. Показалось. Размешиваю мороженое и снова вижу букву, на этот раз «В». Да что за хрень?! Мой мозг — худший из предателей. Надо забыть и отпустить, но каждая мелочь в мире напоминает мне о НЕМ. Даже солнце, и то обманчивыми бликами скользит по баночкам с розами на подоконнике, льет мне в открытую рану растопленный мед, и поверьте, это ничем не лучше, чем соль. Соль хотя бы можно смыть, а мед тут же оставляет ожоги, сковывает тело, замедляет движения и мысли — погружает разум в сладкую смерть. Я вскакиваю с дивана, швыряю ведерко мороженого на стол и резким движением распахиваю окно. Шторки испуганно подлетают, впуская в комнату колючий ветер. — Ты чего? — Вика сильнее закутывается в плед. — Надоело все! К черту! Трясущейся рукой я сдергиваю крышку с одной из банок и достаю оттуда сухую розу. Сжимаю ее в ладони, с наслаждением слежу за тем, как крошатся лепестки, а затем швыряю их в окно. Ветер подхватывает красный пепел обманчивой любви и уносит его прочь. Становится чуточку легче. Бросаю еще одну розу. Еще и еще. Переворачиваю банку, высыпая на улицу все оставшиеся цветы, и только теперь замечаю, что Вика поставила видео на паузу. Вместе с ведущей, застывшей на экране, она сверлит меня выжидательным взглядом. Вот они, две любительницы покопаться в чужом грязном белье! — Рассказывай, что у вас с Воронцовым произошло! Это ведь из-за него? Не отнекивайся! Вижу, что да! Не расскажешь, так я сама к нему пойду допрос устраивать. Глазенки его ногтями выцарапаю! — Да пожалуйста! Я только за! Срываю еще одну крышку и разом выбрасываю в окно цветы. Жутко хочется бросить следом и банку, но я вовремя вспоминаю, что внизу могут быть люди. Был бы там Воронцов, я бы, не задумываясь, швырнула. — Самовлюбленная скотина! Третья банка. Наше первое свидание. Вечеринка у Миши. Кровь на губах Воронцова. Моя голая спина в зеркале. Первый поцелуй. В бездну все! Выкидываю розы. Солнце прячется за тучи, и лепестки черными каплями падают на асфальт. — Что он сделал-то? — Врал мне все это время! Или это я врала себе? Настроила воздушных замков, а теперь удивляюсь, почему, ступив на порог, свалилась с небес на землю. Разве он хоть раз говорил мне, что любит меня по-настоящему? Говорил, что любит, да, но все эти слова были ложью. Четвертая банка. Новый взрыв алых лепестков. Пятая, шестая, седьмая. Надо было сразу выкинуть все эти букеты. Наивная влюбленная дура! — У него все-таки есть девушка? — Была бы у него девушка, он бы мной не пользовался. Давай останемся друзьями, ха! Позавчера он того же хотел, интересно? Стонал совершенно не по-дружески! Я замахиваюсь и швыряю розу чуть ли не на середину двора. Из окна дома напротив высовывается недовольная соседка и грозит мне кулаком. — Поимей совесть, женщина, я с парнем рассталась, — бурчу себе под нос. Услышать она меня не могла, но, видимо, разглядела, что именно я выбрасываю. Покачала головой и из женской солидарности скрылась за шторой. — Друзьями? Да ну! Не верю, Каблукова! Ты точно все правильно поняла? Мне казалось, Воронцов в тебе души не чает. Не мог он так просто… — Значит, ты его недооценила. А я переоценила! Поверила, тупица, что из фиктивных отношений могут начаться настоящие. — Как это «фиктивных»? Вика плюхается на подлокотник дивана. В другой раз я бы сказала ей встать — сломает еще, хозяйка мне потом залог не вернет — но сейчас мне не до этого. Осталась последняя банка. Я должна уничтожить все чертовы розы, все доказательства моей слабости, все улики преступления против моей гордости. Снимаю крышку. Резкая боль. По запястью струится кровь, стекает по пыльным стенкам банки, капает на розы. Край горлышка оказался сколот, а я и не заметила. Зажимаю порез, до боли закусываю губу. — Не было никакой любви, Вик. Меня окатывает новая волна боли. Списываю все на рану. Пока Королева помогает промыть ее перекисью и забинтовать руку, я рассказываю ей про наш с Пашей договор. Она пучит глаза и то и дело вставляет «Омагад!». — И что ты будешь делать? Действительно, что? Согласиться на его условия? Сделать вид, что ничего не было? Что Воронцов не влюбил меня в себя и потом не втоптал мое сердце в грязь и осколки розовых очков? Это означало бы сдаться. А Текила-killer никогда не сдается. Я иду до конца и всегда добиваюсь своих целей. Будь то успех в танцах, внимание окружающих… или месть. Помните ту девчонку со скейтом, из-за которой я разбила губу? Как только я вернулась из больницы, она получила по заслугам. Эта девочка была предводительницей «крутой четверки» — банды, которая стабильно собиралась на заднем дворе по четвергам в четыре. В нее входила эта бестия со скейтом, две сестры-близняшки и паренек с челкой набок. Больше никого в свои ряды они не принимали. Мне к ним и не хотелось. Я и без того отлично слышала все разговоры этих малолетних любителей понтов и пива, ведь собирались они аккурат под моим окном. Я делала домашку, убирала в комнате или читала, как примерная дочь, а они тем временем травили друг другу байки о том, как им в четырнадцать продавали все на кассе, не спрашивая паспорта. Конечно, продавали, ведь покупали они чупа-чупсы и сухарики, а пиво тырили у отцов из холодильника. Порой и охраннику баночку приносили, поэтому он их прикрывал. И все же, когда на моем окне появилась кривая надпись «сука», за вандализм им влетело. И от охранника, и от родителей, и от главы ЖКХ. Последнему пожаловался мой отец, и тот заставил родителей бестии со скейтом возместить ущерб. Перекрасить решетку не было большой проблемой, но вот отмыть аэрограф со стекла… Я специально выбрала ультрастойкий. Пробралась во двор ночью, когда отец в кои-то веки решил устроить маме романтический вечер и свозить ее в кино. Камер на доме у нас тогда еще не было, поэтому доказать свою невиновность «крутая четверка» не смогла. Все знали, что они часто околачиваются в этом углу. А подумать на меня, милую домашнюю девочку с двумя косичками, никто и не мог. Да и зачем вообще мне портить свое же окно? «Крутая четверка» так и не узнала, кто их подставил. Но мне хватило и внутреннего удовлетворения. Видели бы вы, как глава этой банды тряслась перед моим отцом, прося прощение за то, что не делала. Так его испугалась, что с тех пор перестала меня обзывать. Наверное, решила, что мы с отцом заодно и в случае чего он ей надает по ушам. Ага, если бы! Хорошо, что она не знала, в каких отношениях мы были на самом деле… Так что и теперь выбор очевиден — месть. Забираюсь на диван рядом с Викой. Она уже включила новый выпуск «Натальной карты». На этот раз ведущая разбирает характер скорпионов, точнее просто называет по порядку все их минусы: они злопамятные, упертые, ревнивые и зачастую замкнутые на себе. Антон — скорпион, поэтому тут я не могу с ней не согласиться. Но один плюс у него все же есть. Он недостающая деталь моего плана мести Воронцову. Открываю афишу мероприятий Москвы. Премьера пьесы «Серый ворон» стоит на эту субботу. Захожу в Телеграм и отправляю сообщение Стархову: «Какие планы на выходные?». Вика заглядывает ко мне в телефон и закашливается. — Каблукова, ты что, с Антоном опять замутить хочешь? Она смотрит на меня так, будто только что положила в рот ложку дегтя, а не мороженого. — С бывшими не мутят. Бывшими пользуются. Откладываю телефон и коварно улыбаюсь. Мир становится чуточку розовее. — Так что за парень-то у тебя? — Уже неважно… Он меня заблокировал.