Sickick Infected - Slowed+Reverb
Kausak
Ровно в 10 вечера Мария-Николь вышла из штаб-квартиры с перманентным чувством нахождения под прицелом. Взглянув на окно Леоновского кабинета – свет горел, значит еще работает – девушка устало вздохнула. Выехав с парковки и оставив черного чероки в гордом одиночестве переводчица направилась к шоссе, ведущему домой. Необоснованная тревога появилась впервые за последние несколько лет, заставляя девушку постоянно следить по зеркалам за машинами, стараясь выцепить те, которые могут ехать за ней по пятам. Поворот – черный мерседес. Светофор – белый хендай. Перекресток – красная мазда. В зеркало заднего вида она смотрела чаще, чем на дорогу. Петляла, делая лишние повороты, ездила кругами и делала крюки, заезжала в тупики и спальные районы – все напрасно. За ней никто не следовал, кроме собственного чувства, которое нарастало и превращалось в навязчивую мысль о преследовании. Необъятную и всепоглощающую. Включенный поворотник нервным метрономом раздавался в тишине салона и уставшем женском мозгу, будто сама машина беспокоилась за свою хозяйку и подавала знаки, что сейчас она в безопасности. Просто паранойя на фоне усталости, не более. Сделав остановку на заправке, она попыталась привести нервы в порядок. В конце концов, она просто устала. В конце концов, это просто нервная работа. В конце концов, она просто много на себя взвалила. В конце концов для беспокойства нет поводов – девушка намотала добрую сотню километров по городу, делая отвлекающие повороты и так никого и не заметила. Через автомобильные дефлекторы в нос ударил запах заправского дешевого кофе и круассанов с шоколадом, нахлынув на девушку воспоминаниями. Вот она 16-летняя стоит на заправке, похоронившая свою американскую мечту и детство, ловя попутку и подкрепляясь кофе – единственным, на которое сумела наскрести денег. Не по годам взрослая, не по возможностям сильная. Позади – чистилище и ад, впереди – кромешная неизвестность и тревога за себя, и единственное, что она тогда имела при себе – непоколебимая решимость, двадцать баксов в кармане и вера. Вера в лучшую жизнь. Вера, что ее никогда не найдут. Вера, что она сама никогда не вернется назад. Вот машины проносятся мимо нее с бешеной скоростью, не замечая, не останавливаясь, не обращая на нее никакого внимания – превращаясь в маленькие красные огоньки фар где-то вдали, где-то на уровне горизонта – там, куда ведут все дороги мира, соединяясь в одной точке с закатным солнцем и сгорая в нем дотла. Вот она 24-летняя стоит на точно такой же заправке, сама ставшая чьей-то американской мечтой. Руководящая и контролирующая ходы спецопераций, ведущая переговоры с иностранными политиками и имеющая все деньги мира, но все также пьющая дешманский кофе. Позади – годы упорной работы и службы, десятки вылазок, сотни убитых, тысячи усвоенных уроков. Впереди – кромешная неизвестность и тревога за себя. Вот машины все также проносятся мимо нее с бешеной скоростью, все также не замечая, все также не останавливаясь, все также не обращая на нее никакого внимания – все также превращаясь в маленькие красные огоньки фар где-то вдали, все также соединяясь в одной точке с закатным солнцем и все также сгорая в нем. Но теперь она пополнила их ряды также оставаясь в чьей-то памяти лишь красными огоньками фар, также мчась навстречу, чтобы также сгореть дотла в гонке от самой себя.***
В 11 вечера Кеннеди впервые за два дня переступил порог своей квартиры, устало свалившись на банкетку в прихожей. Он уперся локтями в колени и закрыл лицо руками. Сил не хватало даже на то, чтобы запереть дверь и раздеться. Телефон вибрировал оповещениями где-то во внутреннем кармане куртки. Там же – сверток Рокоссовской. Ни до первого, ни до второго Леону сейчас не было дела. Единственная цель на ближайшую ночь – впасть в спячку. Глубокую и беспробудную. Невыполненная работа придавливала его к земле мертвым грузом. Падала на плечи небосводом и превращалась в непосильную ношу. Он устал. Он так чертовски устал. Просто и по-человечески. Физически и морально. Прошел рубеж и преодолел точку невозврата. Дальше – сгореть, как спичка, оставив после себя целое ничего. Леон подошел к напольному зеркалу в ванной смотря себе в глаза и видя в отражении 21-летнего парня с горящим взглядом, подающего большие надежды. Вот он впервые заступил на службу, мечтая о справедливости и мире. Мечтая о собственном счастье и завтрашнем дне. Амбициозный и полный сил, готовый первым кинуться на защиту себя и своей родины. Жертвенно. Самозабвенно. Готовый принимать удар на себя и смотреть смерти в лицо. Вот гибнут люди, пожираемые зомби. Вот матери теряют своих детей в бешеной суматохе. Вот мужья оплакивают своих жен, разорванных на куски и брошенных на съедение бешеным псам и зараженным. Кости и связки павших смешиваются в однородную кровавую кашу под колесами военных автомобилей, эвакуирующих выжившее население. Вот он 36-летний стоит и смотрит своему отражению в потускневшие глаза в собственной квартире с хорошим ремонтом, имеющий стабильную (или почти?) работу и валютные счета в разных банках. Уставший и поникший, доведенный до своего предела. Опаленный порохом, пропúтый и пропитанный чужой кровью. На собственной шкуре прочувствовавший, что справедливость мертва и похоронена вместе с теми детьми. Выжатый, вымотанный и выпотрошенный. Научившийся выжидать и парировать удар. И готовый пустить пулю себе в висок.