Patient Zero

      Время близится к вечеру. Молодой доктор шагает по опустошенным улицам, хруст гальки под ногами задает тон путешествию, а тяжесть рюкзака напоминает о важности выполнения долга перед старшим коллегой. Своего спутника и солдата в одном лице Чонгук оставил далеко позади без лишних слов и сожалений. Он ушел, не оборачиваясь на прощание, повторяя себе, что только рад распрощаться навсегда с надоедливым психопатом, игнорируя проросшие семена сомнений, что юным ростком пробивались между огромными камнями утверждений. Это было лучшим решением – убежать от Чимина, когда тот уснул от сморившей его усталости во время дозора, уйти без склок и лишних пререканий.       И сейчас, шагая по обратному пути в сторону дома Канджуна, Чон вслушивается в симфонию тихих звуков, напоминающих ему о том, что еще не все мертво: трель птиц, порхающих под облаками, сигнализация потрепанных жизнью машин вдалеке, шелест свежих листьев. Все будто пыталось что-то сказать одинокому путнику, предотвратить или направить неизвестно куда, и у Чонгука возникло стойкое ощущение, что он нечто упускает из виду или же намеренно игнорирует самое большое яркое пятно на полотне прямо по курсу.       В стороне совсем рядом слышится самый настоящий издевательский человеческий свист, зовущий к себе, подобно крысолову с дудочкой, чей звук направлен на заколдованных жертв. И Чон поддается любопытству, поворачивая на небольшую узкую улочку и направляясь к источнику, с осторожностью осматривая территорию вокруг себя. Это может быть зов о помощи или же ловушка с успехом пятьдесят на пятьдесят. Пройдя двадцать метров, мужчина оказывается посреди пустынной детской площадки, выглядящей особенно жутко с покачивающимися от ветра скрипящими качелями и пустой пластмассовой горкой. Оглядевшись и ничего примечательного не найдя, кроме разбросанных жестяных банок на дорожке, Чон уже хотел было вернуться к привычному маршруту, мысленно сетуя на свой изрядно бессмысленный интерес и глупую беспечность, как тут краем глаза подмечает движение.       Время не на стороне парня, поэтому он не успевает развернуться к потенциальной опасности лицом и встречает ее боком, который и принимает основной удар на себя. Понять, чье нападение придется отразить, не составляет труда и занимает долю секунды с тихим уставшим внутренним голосом «Зараза», ведь тут же Чонгук замечает прищуренные глаза и пышущие румянцем от злости щеки. Вот блин, он не успел пройти даже половину пути, как его вычислили, настигли, подобно дрессированной ищейке с первоклассным нюхом, и собирались теперь учить уму-разуму, как провинившегося первоклассника.       — Ты примитивнее дикого животного, – шипит Чимин, заезжая без раздумий кулаком под дых и, когда младший складывается почти вдвое от простреливающей туловище боли, придерживает вес чужого рюкзака в воздухе, — это же надо такое удумать. Возомнил, что можешь просто уйти, дурак! Тебя разорвут на части и не подавятся при первой же возможности.       Чон отходит на шаг назад, отдернув от себя чужие руки и, отдышавшись как следует, пока мелкие белые пятна перед глазами не перестали плясать фламенко, зыркнул со всей ненавистью, на которую способен.       — А тебе что с этого? Я лишь обуза, ты сам постоянно напоминаешь об этом, – отвечает мужчина, обиженный, раздавленный и совсем немного сломленный, ведь в словах Пака есть доля правды, что мешает зрению пропустить мимо ушей сказанное.       Чонгук не попал под раздачу мертвецов и удачно добрался к теперешней точке расположения – заслуга лишь госпожи удачи, а никак не навыков выживания молодого врача, что видел уроки самообороны только по телевизору. В случае встречи с группой голодных зараженных шанс выжить был бы далеко не ноль процентов, а ушел бы в минус, стремящийся со скоростью света вниз к бесконечности.       — Чонгук, не дури, – устало говорит Чимин, замечая вновь воспламеняющееся нутро собеседника, которое возгорается легче сухих пергаментных страниц, ей Богу.       — А то что? Что ты сделаешь, солдат Пак? – Чонгук подходит ближе и, не моргая, будто под угрозой смерти, буравит глаза мужчины напротив своими, пытаясь силой мысли взорвать противнику голову. Чону трудно дышать от злости и упрямства, ведь его гордость задета, подцеплена на рыбацкий крючок и вытащена из глубин к самому свету, где можно во всей красе разглядеть ее недочеты и от души сполна раскритиковать перед тем, как обратно выбросить на самое дно.       Как он может терпеть подобное отношение, еще и от отморозка, которому легче убить человека, чем чихнуть, например?       — Прострелю тебе ногу и поволоку за собой на спине, – Чимин складывает руки на груди и принимает правила игры в гляделки, расплываясь в полуулыбке, выводящей своей наглостью.       Кто проиграет – останется с покореженным, будто от воды и времени, ржавым достоинством, ведь противостояние сильных и гордых никогда не заканчивается бесследно. Обычно тот, кто на одну сотую уступает, уходит, еле волоча ноги в крови, поте и слезах, надеясь найти укромное убежище, где можно будет вылечить раны и соскрести горькую ржавчину с нутра, даже если с мясом.       — Тогда ты станешь лучшей приманкой для зубов зараженных.       — Пусть, зато ты спрячешь свои, – парирует Пак, смачивая языком пересохшие губы, привлекая этим внимание младшего, что на секунду теряет бдительность и вот уже смотрит не в чужие темные зрачки, где озера без дна просят в себе утопиться, а на красные от ветра и слюны губы, —спасибо за плед.       Контрольный выстрел в голову, и Чонгук сдается окончательно, отворачиваясь, глотая вставший в горле комом воздух, в сторону дороги, откуда беззаботно пришел на манящий дурацкий свист.       — Не укрывал я тебя никаким пледом, – кидает младший и без лишних указаний продолжает идти, возвращаясь к первостепенному маршруту, не заботясь о том, где находится сейчас Чимин и что у него на уме, ведь Чон уверен, что уже меньше чем через минуту тот подкрадется бесшумной походкой охотника со своими ножами в руках и будет сопровождать, как бы парень ни пытался отцепить груз и не выкинуть его в море. А сейчас особенно сильно хочется сбежать.       — Я ничего не говорил о том, что меня укрыли, – подлавливает подоспевший Пак, но тему не развивает далее, продолжив шествовать за внезапно ускорившимся Чонгуком, забывшем напрочь об угрозе жизни вокруг и устремившемся на мощности всех турбин вперед.       Так они и шли предположительно минут пять по улице в полном молчании: младший смирился с тем, что от компании солдата не отвязаться, а Пак уже по старой привычке контролировал обстановку и безопасность вокруг них. Вдруг раздался громкий взрыв впереди, отчего в небо взлетела стая ворон с домов и деревьев, громко галдя и улетая подальше от клубов черного дыма, что в секунду повалили вверх к солнцу, подтверждая очевидное.       Мужчины же вросли в землю, теряясь в выборе, как лучше поступить. Очевидно, что что-то горит, причем очень сильно, а принимать решение нужно скорее и усерднее, ведь сейчас начнется настоящая вакханалия, так как на шум, проснувшись от своеобразного сна, сбегутся все зараженные в округе.       — Там квартира Хосока, – вспоминает Чон, отойдя от первоначального шока и включая мозги. Очаг возгорания находится прямо по улице, поэтому взору сразу представляются мертвецы, которые первыми прибыли к источнику мощного звука. Нужно спешить немедленно, ведь потом они не смогут помочь ни себе, ни Хосоку, как бы ни старались.       В это время Чимин уже действует, роясь в разбросанных обломках и мусоре на обочине дороги и что-то усердно пытаясь достать. Тут же на помощь приходит Чонгук, помогая освободить нечто, что он ожидал увидеть меньше всего в их ситуации.       — Это что?       — Велосипеды, слепой что ли, или ты собирался на своих двух наматывать круги?       И правда, перед ним стояли два потрепанных жизнью горных велосипеда с царапинами на разноцветных рамах от пережитых тяжелых апокалиптических будней, но в целом они выглядели очень даже прилично. Чимин проверил на скорую руку, не спущены ли колеса, и передал одного железного коня Чону, принявшемуся тут же хоть как-то подгонять седло под свой рост.       Это однозначно умное решение, если учитывать сложившиеся обстоятельства. Во-первых, машина в городе не развернется, ведь большинство проездов перекрыты брошенными или перевернутыми автомобилями, их запчастями или баррикадами, во-вторых, мотоцикл – это самый лучший способ привлечь зараженных, так как он знатно оповещает всю округу о своем прибытии в спокойное время, а мертвецы точно сбегутся посмотреть на идиотов за рулем байка, и в конце концов в-третьих, свои ноги имеют привычку уставать и довольно быстро. Поэтому велосипед сейчас выглядит очень даже презентабельно, обеспечивая маневренность, скорость и бесшумность.       Недолго думая, парни катятся по дороге вниз навстречу пожару и предполагаемой своре инфицированных, надеясь, что Хосок в безопасности и огонь будет не слишком быстро перекидываться на соседние здания, ведь остановить его некому. Они успеют к другу, и тогда уже, собравшись вместе, можно будет думать о дальнейшем плане.       Как только мужчины подъехали ближе, ядовитый дым начал пощипывать глаза. Двор и дом Хосока выглядели так же, как и в их последний визит, когда команда оставила знакомого с его кошкой в тепле и безопасности. От скорой встречи с Хосоком и поджидающими угрозами у Чонгука аж покалывали кончики пальцев, ударяя мелким током, отдающим в позвоночник. Столь бурная реакция удивила парня, ведь он и подумать не мог, что желание увидеть приятеля окажется настолько велико, что огромная вероятность увечий не будет играть основной роли. К опасности со временем привыкаешь, как к неудобному стулу или отсутствию горячей воды, так как человек – такое уж существо с высокой способностью к приспосабливанию.       Пожар не ждал прибытия людей и беспощадно и быстро двигался, перекрывая невидимыми ладонями дыхательные пути живых, заставляя их с затруднением вталкивать воздух в легкие и продолжать путь навстречу огню.       Как и ожидалось, торговый центр полыхал, как новогодняя елка в центре площади с многочисленными гирляндами. Из его окон и ближайших домов вырывался густой дым ввысь, жадно заполняя собой все пространство и ликуя от свободы и мощи природного явления. Плотно прижатые друг к другу дома так и манили к себе языки пламени, что желали сожрать больше кислорода и облизать все возможные поверхности, оставляя на стенах вязкие следы и черные засосы. Условий лучше не придумаешь для такой несносной импульсивной стихии.       Перескакивая через несколько ступенек и держась за стены, парни влетели на третий этаж и подвисли взглядом на зловеще открытых дверях нужной им квартиры. Чимин очнулся первым и рванул внутрь помещения, и Чонгук с ужасом последовал за солдатом, прокручивая в голове самые ужасные сцены, среди которых кошка обедает своим хозяином вместо корма. Мужчины летали по комнатам в поисках человека или же улик, игнорируя жжение в легких, помутнение рассудка в виде накрененной картинки и раздвоения предметов перед глазами.       — Надо уходить, – Чимин трясет младшего за плечи, пытаясь взбодрить нервную систему напарника, встретившись с ним в коридоре после тщетных поисков, — Не выключайся.       — Я в норме, – бормочет Чонгук, подмечая, что долго они здесь находиться не смогут, играя отведенную роль мышей в горящей ловушке, которых бы с удовольствием сожрала любимица Хосока Мири, — Его здесь нет.       — Кошки тоже, – Чимин замечает пропажу переноски, наличие которой мужчина отметил в прошлый раз на кухне возле двери, — Он ушел, рюкзака я тоже не вижу.       — И что теперь делать?       — Пока что валить отсюда.       Чонгук горько глотает слюну от опустошения и недовольства. В отчаянном порыве он бежит на кухню и срывает кусочек всплывшего воспоминания в виде магнитика с холодильника, крепко сжимая в кулаке «Хрустипушки», а после пряча в карман джинсов.       Дальше идет какая-то плохая сьемка второсортного кино, в котором бюджета хватило только на простенькую камеру и дешевые спецэффекты, ведь именно так скачет изображение перед глазами. Первый кадр – ступеньки вниз бегут быстрее ног, оживая и смеясь из-за спотыканий человека, второй – дорога, грязная, серая и пыльная, а позади продолжает праздновать победу огонь, отвоевав себе немалые территории и пометив сбежавших людей налетом сажи и запахом гари, въевшейся в кожу, и теперь может вдоволь насладиться жизнью, пока та не прервется естественным путем.       Ноги крутят педали, но не чувствуют этого, поэтому стоит лишь задуматься – сразу собьется ритм и тут же зароешься носом в грунтовку. Чон не думает, глядит на спину Чимина, выруливающего на соседнюю улицу, чудом избегая мертвецов, будучи фартовым или же безумным, а скорее всем разом.       По бокам пейзаж несется разноцветными пятнами, весь мир превращается в массу цветов, перемолотых в блендере, кроме Пака, на котором сосредоточен Чонгук, будто собираясь любым способом нагнать соперника в велосипедном марафоне, ведь первое место по праву принадлежит ему. Чон крутит усерднее, отбирая у Чимина сантиметр за сантиметром, и вот поравнявшись со старшим наконец-то, уже не помнит, зачем вообще устроил гонку. Да и это неважно, ведь солдат внезапно останавливается, наблюдая забавную сцену того, как Чонгук тормозит, пытается справиться с управлением велосипедом и не врезаться в дерево. Миссия оказывается невыполнимой с самого начала, со стороны выглядит и правда комично, как парень пропускает преграду спереди и момент, когда не он руководит скоростью, а она им.       — Аккуратнее, шумахер, – поддевает Чимин, наблюдая сведенные в недовольстве брови и большие глаза, откровенно метающие молнии прямо в чужое лицо.       — Завались, – огрызается Чон, а Пак послушно проглатывает, понимая, что ссоры на открытом воздухе сейчас та еще глупость несусветная. Это известно и младшему, чем он умело пользуется, укалывая старшего невидимыми иголками, как куклу-вуду, выискивая болезненные точки и желая нанести травмы одну за другой. Правда тут без подручных тряпичных игрушек, а сразу напрямую действует в живое тело.       — Едем к дому Канджуна, – информирует военный, проверяя состояние колес железного помощника, а после замечая движение в конце улицы – не что иное, как блуждающие по улицам мертвецы в поисках жертв, —И скорее.       — Там может быть засада, – Чон пусть и протестует словесно, но тело уже послушно принимает стойку за велосипедом в ожидании старшего.       — У нас нет вариантов. Хосок бы пошел туда, так что стоит проверить.       Без лишних разговоров они решили мелкими улочками, тихо и быстро петляя между домами, направиться к убежищу, где за все время апокалипсиса Чонгук единственный раз чувствовал относительный комфорт. Было в доме доктора Ли нечто, пригвожденное к внутренней стороне стен, которые тут же становились больше, чем просто куча кирпичей. Это неизведанное ритмично билось, было теплым и мягким и звалось невидимой душой, из-за существования которой дом становился настоящим домом. Наверняка это выдуманное понятие, созданное воспоминаниями и ассоциациями, но оно кипело горячей кровью и текло под плинтусом. В дом Канджуна хотелось возвращаться, даже если их на пути ждали недоброжелатели.       Весенний ветер обдувал лицо запахом весны, шепча на ухо о скором потеплении, и, если закрыть глаза, можно представить, что сейчас обычный день и Чон едет по улицам к своей семье, предвкушая их улыбки, когда он распакует очередной вкусный торт, спрятанный в рюкзаке. Брат побежит ставить чайник, мама начнет восхвалять упаковку и кондитеров в любимой пекарне, а отец будет читать в голос до скрипа абсурдные анекдоты с последних страниц газет, подписку на которые никак не прекратит, а потом выслушивать всеобщее возмущение, искренне радуясь ему.       Чонгук открывает глаза: впереди город, который уже начал самоуничтожаться без поддержки жизнедеятельности, что обеспечивали тысячи людей. Нет ни солнца, ни облаков, ни луны, ни звезд, ведь небо затянуло серой простыней, даря ощущение покрывала, под которым пытались спрятать от посторонних или же собственных глаз. Если начать копаться глубже, размышлять и анализировать текущее положение дел, то лучше сразу лезть в петлю без объяснений.       Поэтому Чон не роет себе яму и переводит взгляд на Чимина, что без особых усилий катится рядом, тихо свистя под нос надоедливую мелодию, на мгновение сожмурив глаза и сощурив нос, находясь в своем мире блаженств.       Кажется, не все так плохо в этой реальности раз кровожадный солдат имеет способность наслаждаться моментом, невидимым для невнимательных обывателей. И, может быть, даже под куполом из ткани без солнечного и лунного света можно отыскать источник тепла, дарящий неуловимое желание двигаться дальше в неизвестность.       Когда велосипеды останавливаются недалеко от пункта назначения, мир начинает приобретать все более серые насыщенные оттенки, оповещая, что по привычному расписанию медленно готовится ко сну и совсем скоро погрузится в темноту, невзирая на смерти, страдания или же мольбу о помощи.       — Я пойду и проверю все, а ты оттащи велики и спрячь их, – раздает указания Чимин, попутно доставая ножи из кожаных карманов на поясе.       — А если там свора вооруженных с ног до головы, что будешь делать? – спрашивает Чонгук, оглядываясь по сторонам и слабо поддерживая непродуманную идею солдата.       — А ты сильно мне поможешь, – огрызается Чимин, разминая мелкие суставы стоп и рук и хрустя шеей, а после улыбается в догадке, как Чеширский кот, — волнуешься?       — Да, волнуюсь, что ты всех перебьешь, а тебя даже не заденут.       — Как грубо, ты все же доктор, – упрекает старший, а с губ не сходит самодовольная улыбка. У Чона ощущение, что с ним играют как с мышкой: кот перед ним цапает когтями за шерсть с неприкрытым наслаждением, а после отпускает, великодушно даря секундное чувство победы, и так по кругу, пока жертва не перестанет трепыхаться в мягких лапах. Только Чонгук не мышь и он докажет это тому, кто считает его слабаком и не берет в расчет.       — А ты вроде как дезертир.       — Ауч, больно вообще-то, – Чимин потирает невидимый ушиб на плече, приторно-невинно хлопая глазами, театрально склонив подбородок и приоткрыв рот в немом стоне.       — Не верю, – Чонгук скептически выгибает бровь и складывает руки перед собой в замок, а Пак тут же принимается тихо хохотать, откинув голову назад. Еще немного и он шлепнется на задницу, отдав трофей гравитации, но нет, парень балансирует на грани, сверкая глазами-алмазами.       — Ну ладно, можешь попытаться заточить свои клыки об меня, все равно даже не поцарапаешь, – выдает старший, легкомысленно махнув рукой на прощание, и отвернулся спиной в направлении дома Канджуна, —увидимся.       — Блять, пусть ему хотя бы нос сломают, самоуверенная скотина, – шипит от злости Чонгук, волоча велики к заброшенным поросшими сорняками пристройкам в конце улицы. Он без усилий прячет их, накрыв сверху дырявым брезентом столетней давности, и бормочет проклятия себе под нос, подобно такому же древнему, как и парусина, старику.       Справившись со своей задачей, Чон поворачивает обратно, решая медленно двинуться к участку доктора Ли, как вдруг замечает довольного, что видно даже издалека, Пака, прыгающего посреди дороги и машущего Чонгуку. Неужели они нашли Хосока? Парень срывается с места и бежит навстречу солдату, слепо надеясь, что они достигли хотя бы одной цели за это дурацкое путешествие.       Каким же огромным было его разочарование, когда его встречает пустой дом, где ни следа пребывания друга, которого не пойми где теперь искать, и веселый с улыбкой до ушей солдат.       — Ты чего так обрадовался? – немного обиженно спрашивает Чонгук, заходя внутрь и наблюдая, как старший тут же начинает разбираться в исправности дверного замка, скинув рюкзак на пол вместе с верхней легкой курткой.       — Ну нет же громил из научного центра, а значит сегодня больше никаких драк, – объясняет Пак, ковыряясь в замочной скважине и не понимая, почему не работает механизм, но упорно продолжает ковырять что-то внутри, — переночуем здесь, пополним запасы и потом двинемся дальше.       — Я подумал, что ты нашел Хосока, – напоминает младший о члене их команды, поисками которого они и занимались, как самонадеянно предполагал Чонгук.       — А я, если честно, и не думал, что он тут будет. Он хоть и весельчак, но далеко не глупец, в отличии от тебя, чтобы куковать тут в одиночестве, – Чимин поднимается с корточек, так ничего и не решив с замком, озадаченно почесывая затылок и сверля взглядом дверь, будто пытаясь испепелить в прах, а потом символично развеять его на перекрестке, отдав непослушную жертву дьяволу.       — Обманщик, дай я сам починю, принеси отвертку, – удовлетворившись отчаянными потугами старшего излечить замок, Чонгук грубо взял того за плечи и отодвинул в сторону, занимая его место перед замочной скважиной, приседая на колени.       — О, а ты чего молчал, что у тебя руки из правильного места растут? –воодушевился Чимин, ту же притащив нужный инструмент из кладовой, и теперь с интересом наблюдал, как младший аккуратно осматривает механизм.       — Наслаждался твоими бестолковыми попытками, – Чон концентрируется полностью на процессе, показывая всем своим видом солдату, что тот здесь лишний, но Пак не спешит уходить, нависнув над скукожившимся парнем и заглядывая в попытке рассмотреть все секреты ремонта дверного замка. От возросшего раздражения у Чонгука чуть дым из ушей не пошел, отчего пришлось оторваться от работы и злобно зыркнуть на мешающего человека, незамедлительно показавшего в ответ язык.       — Все-таки мы с тобой самые несовместимые в мире люди, – философски изрек Чимин, наконец-то отходя дальше вглубь комнаты, решив заняться разбором рюкзаков, ведь стоило все хорошенько отсортировать, достать запасную провизию и восполнить потери инвентаря и еды.       — Я бы сказал взрывоопасные, – бормочет Чон под нос, больше не отвлекаясь и не отводя взгляд от выполнения задания.       — Я керосин, а ты зажигалка? – смеется старший забавному сравнению, без особых разбирательств высыпая все содержимое своей сумки на пол.       — Сам ты зажигалка, идиот, – отбиваться от въедливых комментариев Чимина Чонгук не забывает, уже поднимаясь в полный рост и разминая колени. Починить замок получилось с трудом, так как механизм был изношен, находясь под влиянием внешних факторов – грубых попыток взлома, поэтому прослужит еще недолго. Будет хорошо, если они смогут немного перевести дух в этих стенах, но на большее не стоит и рассчитывать.       — Хорошо, я согласен, – отвечает Чимин, скрываясь в кухонном дверном проеме с остатками провизии, но буквально через несколько секунд возвращается в гостиную, нервно двигаясь к Чону с какой-то бумагой в руках, — смотри, этого раньше не было здесь.       — Что там?       Чонгук чувствует волнение, повисшее в воздухе, поэтому с нетерпением идет навстречу Паку и выхватывает из его рук сложенный в много слоев лист. Это оказывается не чем иным, как географической картой Южной Кореи со всеми обозначениями городов, дорог, железнодорожных путей и холмистых заповедников. Неизвестный парням путеводитель обычно продавался на заправках для туристов или же забывчивых личностей, а как он оказался на кухонном столе в доме доктора Ли, прижатым сверху жестянкой со свечей внутри, неясно ровно до того момента, пока парни не замечают линии красного водостойкого маркера, указывающие на определенное месторасположение загородом.       Обведенный пункт, на который пытались обратить внимание, находится в километрах плюс-минус двадцати от текущего расположения, на окраине Янсана в зеленой зоне, далеко от трасс и густонаселенных участков, скорее всего в окружении гор, природы и редких пешеходных троп неподалеку, если судить по карте.       Дребезжащую от волнения догадку подкрепляет надпись внизу страницы, что была не сразу замечена, сделанная все тем же маркером ядовитого цвета с пририсованными сердечком и кошачьей мордой.       «Балбесы, жду не дождусь воссоединения, Хосок-и и Мири».       Чонгук облегченно смеется, кажется, впервые за долгое время, отчего Чимин удивленно открывает рот, но молчит, боясь спугнуть редкий момент хорошего настроения напарника. Лучик солнца вышел из туч, освещая на краткое мгновение темный коридор, полный опасности, что боится такого яркого света.       Новый пункт назначения выбран.

***

      После укрепления защиты их временного укрытия, было решено в первую очередь навести порядок в вещах, чтобы в любой момент быть готовыми сорваться с места. Пока солдат перебирал имеющиеся предметы на две группы: те, которые еще пригодятся и те, что изжили себя, Чонгук достал спрятанные в укромном погребе, незаметном для незнающих глаз, запасы еды, инструментов и оружия, которые туда положил еще Канджун. Стоит отдать должное старшему доктору, ведь сильной потери припасов после изучения всего вытащенного на свет не ощущалось, так как мужчина с умом распределил ресурсы.       Конечно, максимально недовольным являлся Чимин, потерявший в провальной миссии свое обмундирование и большую часть оружия, но когда он увидел свои родные дополнительные ножи, светошумовые гранаты, пистолет и добротное количество патронов, то немного смягчился, прощая потерю бронежилета, защитных очков, шлема и автомата. Также парни нашли еще фильтры для воды, газовую горелку, компас и термобелье.       Было решено разделить обязанности, чтобы до полного заката успеть собрать сумки, поэтому Чимин занялся подготовкой оружия и боеприпасов, тщательно проводя техосмотр и распределяя для большего удобства, а Чонгук перебрал аптечку, средства гигиены и взялся за провизию. Чон решил забрать всю еду и воду, что осталась в доме, ведь ее и так осталось немного, да и вряд ли они в ближайшее время вернутся сюда, так как путешествие предстояло длительное.       В это время Чимин закончил с военным снаряжением, что должно обеспечить мужчинам безопасность, и, нагрев на компактной газовой плите кувшин воды, скрылся в ванной, очевидно собираясь привести себя в божеский вид. Чонгук не возражал, в памяти тут же всплыла их стычка в недавнем прошлом в этой же ванной, когда искры летели в разные стороны и кулаки чесались лишь при одном взгляде. Сейчас ситуация не сильно изменилась, только стало терпимее находиться рядом, но ярость все так же притупленно скребла грудную клетку.       В один момент захотелось ворваться в помещение и отомстить за прошлое, поставив уже Чимина в дурацкую ситуацию. От коварной затеи Чон не на шутку воодушевился, остановившись перед дверью в ванную, и уже было взялся за ручку двери, поворачивая ее, но так же быстро передумал осуществлять возмездие, опуская руки и смотря на кончики своих пальцев на ногах.       Парни уже давно не дети. Кому нужны эти глупые игры с подливанием масла в огонь? В их ситуации стоит наоборот научиться существовать в одном закрытом пространстве без вреда для окружающих, а не разжигать опасные и дурацкие конфликты.       Дверь резко открывается, и Чимин, смотря с плохо скрываемым удивлением снизу вверх в растерявшиеся вмиг глаза, без предупреждения оказывается непозволительно близко к застывшему на месте в размышлениях младшему.       — Поджидаешь меня? – тихий шепот Пака опускается тонким слоем глазури на лицо Чона, вызывая оцепенение будто от действия паралитического яда.       Между ними счет идет на сантиметры, но ни один не собирается отступать назад, наоборот напирая навстречу под давлением гордости. Чимин уже в привычном жесте мажет языком по губам и смотрит, не моргая, из-под пушистых ресниц, обманчиво невинным взглядом, легко достающим до дна той ямы, в которую давным-давно провалился Чонгук. И от этого цепкого чувства становится морозно внутри, и Чон не понимает, нравится ему или нет, что его увидели будто голым и беспомощным, познали за мгновение истину, спрятанную глубоко внутри, где-то под желудком.       Боязнь насмешек и ранимость заставляют сердце скакать галопом от растерянности, но далее не следует никаких колких слов или жестов со стороны Пака. Лишь нахальная улыбка и красивые, но пустые глаза, не пропускающие к сердцевине своего хозяина даже под угрозой смерти. От Чимина пахнет самым обычным мылом без отдушек, чистой кожей, свежестью весны и еще кое-чем неизведанным ранее, что еще предстоит распознать потерявшемуся в миллиметрах Чонгуку.       — Нисколько. Что будешь есть? – так же шепчет младший, поддаваясь чему-то сокровенному и хрупкому, что невозможно описать ненавистью или же притяжением. Это как предчувствие урагана, когда вся природа замолкает, чувствуя приближение бедствия и не желая выводить из себя стихию еще больше. Все молчит, становится незаметным и старается спрятаться от угрожающего и неизбежного. И сейчас то же самое.       — Ты очень учтив. Это приятно. Хочешь меня отравить? – спрашивает Чимин, наклонив голову немного на бок, рассматривая с интересом каждый сантиметр кожи лица напарника, изучая доселе невиданную картину, исчезнувшую ранее под семью замками знаменитого и гениального художника.       — Нет, – пререкаться сил тоже нет.       — Хороший мальчик, – Чимин смело и глупо поднимает руку и принимается гладить в подтверждение своих слов влажной ладонью волосы Чона, который ошеломленно выпучивает глаза. — Это что, званый ужин? Тогда все, что можешь предложить.       Кажется, младший трезвеет в одночасье, будто очнувшись от странного и ужасного сна, хватает чужую руку, отбрасывая ее от себя подальше в сторону, и делает все же первым шаг назад.       — Ладно, сегодня пируем, – бросает Чонгук и спешит на кухню, желая оставить позади и ненавистного всему нутру солдата, и странный бурлящий ком эмоций, разрывающий изнутри, и непонятый до конца диалог, сковывающий в тиски. Без лишних раздумий парень приступает к завариванию рамена, распаковывает сухие водоросли и консервы с рыбой и ставит посреди стола недопитую ранее с Канджуном бутылку коньяка, где содержимого меньше половины.       Чимин, вытирая волосы полотенцем и накидывая его на плечи, заходит на кухню и сразу разваливается по-хозяйски на стуле, широко расставив ноги и откинув голову. Старший замечает напиток и оценивающе принимается читать содержимое этикетки, неодобрительно качая головой, при этом в раздумьях закусив нижнюю губу.       — Отстой, – Пак ставит бутылку на пол и, поднявшись, принимается рыскать по нижним ящикам кухонного гарнитура, тут же вытаскивая на свет четыре бутылки соджу, ждавшие своего судного дня, — вот это намного лучше.       — Окей, накрой на стол пока что, – Чонгук оставляет еду в полусыром виде и уходит, не готовый к разговорам и взаимодействиям с человеком, от которого заверсту несет опасностью. Нужно привести себя в порядок и успокоить бушующий океан, что жаждет сорваться в очередной бессмысленный взрыв ярости.       Да что с ним не так? В чем проблема, Чон?       — Как скажешь, – кричит вдогонку Чимин парню, что уже одной ногой в ванной комнате с полотенцем наперевес, и смеется своим мыслям, — видишь, я тоже могу быть послушным!       Дверь громко хлопает, отчего с потолка в некоторых местах сыпется штукатурка, а старший на кухне растягивает губы в слабой улыбке, одной из немногих искренних, на которые способен Пак, и то в одиночестве с самим собой.       Чонгук моется оперативно, поэтому когда он возвращается на кухню, то все как раз с пылу, с жару, стол засервирован пластиковой посудой, а алкоголь добротно разлит по стопкам. Парень занимает место напротив пустого стула, так как единственный союзник испарился в неизвестном направлении, и обращает внимание на аккуратно разложенные тканевые салфетки с рисунком васильков. Рука тянется к краю тонкого творения и проходится пучками пальцев по шершавой вышивке, в груди отчего-то теплеет. Пока Чимин не вернулся, младший крадет салфетку со стола и складывает у себя на коленях, надеясь не запачкать, пусть она и предназначается для обратного.       Пак появляется спустя мгновение уже переодетый в новую одежду со сложенным похожим чистым комплектом в руках. Чон понимает, что тот похозяйничал в вещах Канджуна и одолжил несколько пар штанов, толстовок и, скорее всего, белья. Чужая одежда смотрелись на мелком солдате немного комично, ведь явно не подходила по размеру, еще немного – и мужчина бы точно утонул в вырезе кофты.       Чонгук еле сдержал смешок от представленной картины и, кивнув, принял предлагаемые чистые вещи, ведь собственная одежда обрела въедливые пятна грязи и неприятный запах. Трапеза началась, как ни в чем не бывало, будто мужчины репетировали до этого раз сто с игрушечным детским сервизом. Уплетать горячую еду действительно приятно даже в условиях апокалипсиса, а язык жжет так же сильно от кипящего минутой ранее бульона, как и в мирное время.       Нет никаких «Приятного аппетита» или «Спасибо за еду», что привычно повторяют хором люди за обеденным столом. Чимин полностью увлечен консервированным мясом, а Чон лапшой с острым соусом. Рюмками не чокаются, выпивая так, будто налита родниковая вода, способствующая перевариванию пищи, а не высокоградусный соджу, поэтому содержимое бутылки очень быстро заканчивается. Чимин открывает следующую, поддевая крышечку о край стола. Со своего места Чон видит оставшуюся после незамысловатых действий отметину на дереве и недовольно кривится.       — Это вместо корявых выцарапанных «мы здесь были», – выдает Пак, подливая напиток младшему, а тот продолжает молчать, используя еду, как предлог. Животы набиты до отвала, и на столе остаются лишь алкоголь и грязная посуда, поэтому мужчины перебираются в гостиную к журнальному столику с подушками вокруг него вместо стульев.       Чонгук находит себя умостившимся на двух подушках с уже новой бутылкой соджу, стопки давно забыты на столе, чтобы не мелочиться, и видит такого же слабовменяемого Пака, присосавшегося к горлышку своей порции алкоголя.       Перед глазами звезды, блесточки, рыбацкая сеть и целый диско-шар под потолком, но на удивление общее состояние веет непоколебимым спокойствием и умиротворением, которому позавидовали бы даже буддистские монахи. Связь между мозгом и языком слабеет или же прибавляется смелость нести самую несусветную чушь на планете, ведь вдруг становится так легко и совершенно все равно, что о нем подумают, будто с рук падают с грохотом кандалы и узелок на языке развязывается.       — Знаешь, так хочется все послать, свалить жить куда-то в глухую местность и никогда не видеть людей, – на дворе уже ночь, в комнате полная темень, и так даже легче выпускать слова наружу, что птицами улетают в теплые края, может им там будет лучше, чем в груди Чона.       — Мне тоже, – доносится слабый голос Чимина, что удобно устроился на полу, обложившись подушками, и такое ощущение, что старший сейчас так и уснет, но предчувствие разговора отгоняет легкую дрему, — Невероятно, у нас что-то общее.       — Я будто стою над обрывом, шаг – и все прекратится. Мне так хочется его сделать, но я продолжаю стоять и разрешаю ветру легонько подталкивать в спину, – Чонгук слышит свой голос и не узнает, не понимая, зачем это он тут распинается перед солдатом, но остановить невнятный поток уже не может, — Я когда-то сорвусь, потому что чувствую, как почва под ногами крошится, сыплется в пропасть мягкими хлебными крошками и, не выдерживая высоты, исчезает. Я бросаю камни и не слышу ударов, которых и не будет, о землю внизу. Если решусь и сделаю шаг, то лишь буду гореть в агонии в вечном падении, мысли сожгут меня заживо бесповоротно, и неизвестно, встречусь ли я с окончанием этой бездны. Или я уже на дне? Может это и есть конец?       Даже в темноте Чон чувствует на себе пристальный взгляд, буквально ощущает кожей, по которой тут же бегут мурашки к кончикам пальцев, желая сбежать прочь от посторонних глаз. Секунда, две, три, четыре. Пять секунд молчания, за которые Чонгук успел закопать себя живьем за то, что вообще открыл рот, даже немного протрезвев от переживаний.       — Забей и падай, – Чимин говорит, серьезно воспринимая их диалог, что слышно по тону и настроению собеседника. — Посмотрим, как долго ты будешь лететь вниз. Вдруг успеешь отрастить крылья, пока будешь падать?       — Что за чепуха? – отмахивается от слов старшего Чон и прикладывает руку к груди в области сердца, пытаясь поймать и спрятать ускорившееся сердцебиение между пальцами.       — Возможно, – не обижаясь, отвечает Пак и продолжает озвучивать свои мысли, заразившись от младшего крупицей смелости, — Вот скажи мне, как понять, что внутри? Я чувствую пустоту, будто там ничего нет, и она злобно смеется, наблюдая за мной.       — У тебя внутри органы, скелет и еще много всякой херни.       — Очень смешно, – без злобы и немного грустно прозвучало, поэтому Чонгук не чувствует, что имеет право дерзить хотя бы в этот вечер. — Хочется иногда разорвать грудную клетку и посмотреть, взаправду ли там бьется сердце.       — Нужно, наверное, преодолеть эту пустошь, – отчего-то Чонгук старается рассуждать, чтобы быть полезным Чимину, — знаешь, как через пустыню, пройти через нее. Да, будет тяжело, но по-другому ты себя не узнаешь.       — То есть я предложил тебе падать, а ты мне идти пешком по пустыне? – подытоживает старший, и тут же его звонкий смех заполняет комнату не хуже клубов дыма, только эффект остается слегка приглушенного и приятного удушения, а не полной асфиксии.       — Именно. У каждого свои испытания, – бормочет Чонгук, делая очередной глоток, что, возможно, ускорит мышление на пару несчастных минут.       — Скажи, а откуда она взялась, эта пустыня?       — Думаю, что это расстояние, на которое ты убежал от оазиса, породившего сознание, – Чону вдруг стало необходимо немного света, поэтому он, нащупав зажигалку в ворохе грязной одежды, принялся искать свечу, шаря руками по всем плоским поверхностям в комнате, но никак не ожидал наткнуться на чужие ладони, что любезно протягивали нужное.       — Бегаю я быстро так-то, а значит идти обратно придется долго, если взять в расчет несколько десятков осознанных лет безостановочного марафона, – шутит Чимин, забираясь на свой матрас, так как алкоголь перестал защищать от прохладного пола. И вот, мягкий свет придает очертаниям больше смысла, обволакивая кожу мужчин и стены комнаты.       — Ничего, вдруг встретишь по пути новый источник жизни и не придется бежать, – Чонгук останавливается на блестящих стеклянных бутылках возле огня, завороженно следя за отражением яркого света.       — Вполне возможно, – шепчет Чимин, и младший, что так увлечен играющимся переливающимся теплом, не замечает, как старший задерживает на нем взгляд после сказанного, рассматривая его профиль в слабом, но уютном свете свечи. — Ты еще не открывал блокнот?       — Даже не пытался. От одной мысли мне почему-то становится тяжело дышать. Понимаешь, это последнее, что связывает нас с Канджуном. И я так не могу полностью отпустить тягучее чувство. Я пока не готов разбираться во всем этом дерьме, – Чонгук даже сам не подозревал, в чем была причина заминки прочтения данных, пока не закончил говорить то, что полилось из него неконтролируемым потоком.       — И не надо, – Чимин медленно подбирается ближе, но не решается прикоснутся к опущенному под тяжестью внутренних мыслей чужому телу, — всему свое время, мы будем постепенно решать проблемы и, если честно, я жутко устал, нужно хотя бы немного передохнуть перед очередным походом в возможное логово врага.       — Ты способен уставать? Что-то новенькое, – Чонгук поворачивает голову к мужчине и с удивлением замечает, как на его коже красиво рябит волнами свет, чей источник трепыхался под нервным дыханием младшего, разгоняя отражение, словно море по щекам Чимина.       Его лицо – пляж для солнечных волн.       — Ну бывает, да, – Пак морщит нос, и песок сбивается в мелкие складки, а после вновь возвращается на свое место, — мать часто называла меня безумным из-за нескончаемого потока энергии, ведь я брался за все подряд: занимался дополнительными школьными занятиями, всевозможными кружками и футболом, макраме не плел разве что. Было забавно.       — Где сейчас твои родители? – не может не поинтересоваться Чонгук, уже давно отставив бутылки подальше и забыв напрочь о выпивке.       — Не знаю, – жмет плечи Чимин, а после со всем возможным человеку удовольствием тянется руками вверх, —бессмысленно спрашивать, где твои, да?       Чонгук переводит взгляд на собранный рюкзак возле матраса и, долго не думая, тянется к нему, чтобы достать из бокового мелкого кармана почти разряженный телефон. К черту все, лучше сделать и потом корить себя за легкомысленность и доверчивость, чем хранить в себе залежи тревог и тонну переживаний.       — Вот они, смотри, – привычно производит разблокировку экрана, открывает галерею и вновь листает в самый конец, чтобы нырнуть в приятное и спокойное время, которое никогда больше не вернуть. А так хочется очутиться там, где было много смеха, глупых поступков, где солнце светило ярче и дни были теплее, а зима прекрасно-морозной. Тогда хотелось жить, каждые сутки рождались мечты и идеи, можно было лететь в новый день, зная, что за спиной всегда есть непоколебимая поддержка. А сейчас только 21%, как обратный отсчет, оповещающий о догорании последних ошметков прошлого.       Чимин внимает каждому слову, впитывает все фото, стараясь запомнить лица, места, эмоции, и ни в коем случае не перебивает череду несвязных воспоминаний, что бликами отражаются в словах Чона. Никто их них не вспомнит после, о чем точно был рассказ Чонгука, какие конкретно истории он поведал и чем делился, а что утаил, но оба парня будут знать, что сказано немало сокровенного, которое бережно хранилось в глубинах подсознания, и теперь поселилось навеки в сердцах обоих отрывками фраз, звуком смеха и одинокой слезой с комом в горле.       Чонгук не помнит, когда телефон разрядился в ноль и как парни уснули. Он показывал бесчисленное количество фото и говорил о родных, пока в рту не пересохло, а язык не устал подчинятся упрямому хозяину. Чон, наверное, в первый раз после аварии поговорил с кем-то о своей боли начистоту, выложил все, что было без остатка, будто пересказал историю своей жизни от момента рождения до точки, когда она встала на паузу вместе с его семьей.       Конечно, дальше он будет притворяться, что этого не было, списывать все на алкоголь, усталость, череду сложных событий, ведь в здравом уме Чонгук никогда бы не открыл душу перед ненавистным человеком, а тут такое. Естественно, Чимин тоже будет играть в этом представлении, выполняя отведенную ему роль и не имея ничего против дальнейших поползновений грубости в свою сторону, так же сильно кусая в ответ. Они знали, что будут делать вид, что эта ночь на самом деле сон, еще в самом начале разговора, ведь это все сделали с ними пару бутылок соджу.       Только теперь кусочек таинственного и до боли важного живет, питается и разрастается в каждом из них двоих, пока что незаметно для мужчин.