Дикая роза или дело №83

Кабинет с несколькими простыми письменными столами из дерева, стоящими у белых обшарпанных стен, освещается довольно крупной масляной лампой, что стоит на краю стола. Её тёплый свет укладывается на бумагу протокола, на напряжённую ладонь, в пальцах которой вложена перьевая ручка. За окном уже совсем темно и тихо смертельно. Так, что слышно сбитое дыхание девушки, как она шмыгает носиком, вытирая его платком, любезно подаренным сержантом. — Маргарет, — парень сглатывает и слегка прокашливается, смотря напротив себя: кажется, она немного успокоилась, — раз вам немного полегчало, то я бы хотел задать несколько вопросов... Могу это сделать? Девушка в свою очередь несколько раз кивает головой, вздыхает неровно и утирает пальчиком мокрые ресницы. Их дружбе не было и двух лет, но после того, как Элизы не стало, из жизни Маргарет будто 10 лет вычеркнули, порвали и выбросили остатки куда-то в помойную яму. Осознавать это в вяло освещённом кабинете полиции ночью наедине с каким-то молодым следователем — прискорбно. Сидеть вот так, плакать перед ним навзрыд, теребить пальцами ткань платья, не решаясь даже глаз поднять: наверняка красные и ужасно опухшие. Рыдала бы дальше, но, как бы это не звучало, слезами делу не поможешь. — Хорошо, Маргарет... Элиза была вам близкой подругой. Скажите, какой она была? Чем занималась?.. Семья, близкие? — Берт старательно делает вид, будто уверен в своих словах, в важности и тактичности своих вопросов. Его по-детски округлое лицо приняло строгий, сдержанный вид, особенно в оранжевом полумраке лампы. В его сосредоточенном взгляде, пусть и с трудом заметно мелькает волнение и в какой-то мере даже страх. Он мимолётно смотрит на стол у стены напротив. Должно быть сейчас он похож на его постояльца. — Лиза приезжая, — вздыхает. — Её родители в Митре, а она перебралась сюда после совершеннолетия. Не нравилась ей столичная жизнь, понимаете... — она разок хохочет, на затем её голос вновь становится тоненьким и трясучим, а по щеке катится тонкой капелькой слеза, которую она быстро смахивает. — Какой она была... Она... — задумавшись, ей вновь стали видеться моменты, которых уже никогда не вернуть — моменты с живой, улыбающейся Лизой. Поставив локти на колени, девушка прячет лицо в ладонях и вновь заливается слезами, уже совсем не стесняясь своего положения. Она этим не поможет делу, она понимает, но ей даже не хочется думать о том, что она задерживает человека ночью. Ей в кой-то веки становится совершенно все равно на удобство других, она даже не думает вести себя иначе при полицейском из Центрального, хотя, если бы ей было не плевать, она бы задумалась о том, что другие девушки золотой молодёжи на её месте и постеснялись бы. Берт сжимает перо и неловко глядит на неё. Прокашлявшись, резко подымается со стула и проходит к двери. — Я вас оставлю на какое-то время... Схожу за успокоительным. Это была констатация факта, но ему по привычке хотелось добавить в конце «хорошо?». Не стал: нужно казаться серьезным. Почему нужно — он не знает, но ему так кажется. Мэгги не слышит, как дверь закрывается, но осознаёт свое одиночество сейчас. Утирает лицо, красный носик и решается осмотреться: ей до этого либо было неудобно, либо глаза поднять всё не удавалось. Занавешенное плотными шторами окно в самой дали кабинета ясно даёт понять, что всё ещё ночь, бесконечно длинная и мучительная. В комнате довольно прибрано. Может, тут уже поработала какая-то уборщица, а, может, тут всегда так чисто. Хотя это не обычный отдел. И почему, кстати, именно здесь? Неужели Лиза — не первая жертва, и всё это настолько сложное дело, что его поручили не кому иному, как центральному отделу?.. Девушка вновь чувствует ком в горле и прокашливается — ещё немного и её начнет тошнить. Скоро решает переключить внимание и начинает рассматривать столы и полки: на стеллажах смирно лежат какие-то бумажки, тетрадки, цветные широкие папки с документами, а почти под самым потолком растение в горшке свесило свои длинные листья, почти доходящие до стопок на полке ниже. Всё остальное лежит, вероятно, за закрытыми дверцами, а на этих открытых боковых полках самое бесполезное для потенциального грабителя государственной информации или кому там это может пригодиться... Она даже не сразу обращает внимание на стол правее, за её спиной — такой же аккуратный и почти что пустой, возможно, потому что всё его содержимое находится в ящиках. Стол как стол, ничего необычного, но почему-то ей хочется на него смотреть. Почему — чёрт его знает. В любом случае её транс прерывается открытием дубовой двери. Дрейк ставит кувшин воды и маленькую скляночку с успокоительными каплями на стол, проходит к дальнему шкафу почти что у самого окна. Парня там плохо видно, но девушка улавливает, что он роется в нём, а после достает оттуда потрёпанный жизнью стакан, закрывает скрипучую дверцу и садится на место. — Извините, но другой посуды нет, — неловко пожимает плечами, пока вода из кувшина глухо заполняет мутный стакан, за который ему очень неудобно. — Ничего страшного, — несколько капель какой-то растительной настойки, как ей кажется из-за травянистого запаха, незаметно растворяются в стакане, который она берет потрясывающейся рукой. — Спасибо, — стакан согревает губы тёплой водой, которая действительно отдает какой-то растительной горечью. — Лиза была довольно тихой. Она не успела обзавестись здесь друзьями как таковыми, разве что с моими знакомыми хорошо ладила... Но я была её единственной подругой. Не помню, говорила ли я, но жила она одна в доме родителей — это второй, кажется... Она хорошая девушка была, правда, — притихнув, она смотрит на стакан у себя в руках: маслянистые капли, еле различимые в воде, соединяются и разъединяются, колеблются из стороны в сторону. — Может, у неё были недруги? — записав что-то на листе, осторожно спрашивает Берт, смотря то на девичье лицо, то на руки. — На работе или, например, проблемы у её семьи?.. Девушка отрицательно мотает головой. — Её все любили. Про родителей не могу сказать точно, но работала она сама на себя: шила одежду или подшивала что-то, ну вы понимаете. С ней некому было соперничать. «Её все любили»... Прямо уж все, раз убили, причем... так. В эту же секунду Берт мысленно ударяет себя по лбу и, что довольно странно для такой ситуации, воодушевлясь, наклоняется ближе к столу, пододвигаясь ладонями чуть к девушке, смотрит внимательно и будто вскрикивает: — Парень был? — зелёные глаза уставляются на него изумлённо, их обладательница молчит, а парень чуть ёжится. — Простите, я имел в виду, что, может, у Лизы был какой-то, — прокашливается, — ухажёр? Маргарет задумчиво прикрывает глаза, опуская взгляд на стол, обхватывает полупустой стакан пальцами покрепче и тяжко вздыхает. В такой тишине проходит около минуты, и Берту начинает казаться, что девушка думает о чём-то другом, как вдруг она спокойно, с видимым на лице трудом от попытки вспомнить, тихо отвечает: — Ухаживал один, действительно... Я не помню, чтобы я его видела. Она, к моему удивлению, даже не рассказывала почти, но упомянула как-то, что есть один неравнодушный ей мужчина, который ей тоже симпатичен... Сержант подхватывает перо и шустро начинает записывать, отступив на листе чуть пониже. — Знаете, может, где он жил? Где они встречались? — Жил... — она с печалью мотает головой, — не знаю, нет. А встречались они... У нас тут не так много для этого мест. Возможно, в одном из пабов, да и всё. Тут, знаете, негде свидания устраивать. Берт всё ещё держит перо на бумаге, пусть и не пишет: задумался. Пабов тут немного, действительно, а, значит, нужно ходить с ориентировкой везде. Только с чьей? С примерным описанием убитой? Таких тут может быть сколько угодно, а внешность убийцы они всё равно не узнают сейчас. Тут его собеседница резко вздыхает и отпивает из стакана. Её глаза уже высохли и совершенно пустые, как и все её слова — они стали безжизненными. — Хотя, если Лизу нашли у озера... — она говорит всё тише и тише, вяло ставя стакан на край стола и опускаясь к ногам, — то... — склонив голову, она запускает тонкие пальцы во взъерошенные волосы и тяжело вздыхает. Дрейк не знает точно, что она хотела сказать, но его посещает мысль о том, что встречались молодые люди где-то вне людей. Устало вздохнув, бросает взгляд на девушку, затем на окно: уже очень поздно, а тянуть из измотанной души ещё что-то уже как-то бесчеловечно будет, так что самым уместным действием будет отправить её домой. — Вам бы домой, — он всё ещё смотрит в окно. — Но сейчас, если и ехать, то на коне... В оранжевом свете сержант встаёт из-за стола, проходит к вешалке в углу, где висит его плащ и, неловко поглядывая на всё так же сидящую Юнг, просовывает руки в рукава. — Пойдёмте... Я вас отвезу.