Ароматы моих чувств

Якумо пахнет острым перцем, влажной землей и пыльцой шелковичных бабочек. Тех самых, чьи разноцветные крылья то и дело мелькают в слепяще-аквамариновом небе Территории Света. Эйден ловит собственное отражение в обсидиановой сережке Якумо и непроизвольно закусывает нижнюю губу, чувствуя, как тонкие пальцы последнего скользят по спине с медлительностью выжидающей удобный момент змеи. Гару и Кару пахнут по-разному. И Эйдену ни за что не спутать их, пусть Кару и утверждает обратное. С закрытыми глазами чувствует аромат горького миндаля и свежих яблок. И открыв их, спокойно встречает нахально-насмешливый взгляд топазовых глаз Кару. Тот скалится в ответ, похваляясь острыми клычками, после чего совершенно внезапно уступает место Гару. Желтые топазы блекнут, сменяясь васильковым полем и преданным взглядом. Запах тоже меняется, горький миндаль и яблоки истаивают во влажном после дождя воздухе, и на смену им приходит запах жженой кости, густо замешанный вместе с ароматом прелой листвы. Блейд пахнет надвигающейся грозой, отполированной до блеска сталью и чем-то таким, что Эйден пока понять не может. Но, наверное, так могла бы пахнуть луна. Та самая, что светит по ночам призрачно-мерцающим светом, рождая в сердце непонятную печаль. Луна в Клейне куда как больше земной, она нависает над особняком Астера с угрожающей неотвратимостью, и Эйдену порой кажется, что она вот-вот рухнет с кобальтового неба подобно ноздреватой головке сыра. Данте пахнет пустыней, янтарной смолой и желтым шафраном. Эйден знает, в Солярии и близко не знакомы с такой специей. Но именно она приходит ему на ум, когда юный правитель проходит рядом с ним, словно нарочно задевает загорелым плечом и одаривает язвительной улыбочкой во все свои тридцать два зуба. Квинси пахнет диким чесноком, дымом костра и медовыми сотами. И Топпером, определенно. А ещё усталостью, той самой, что плещется на дне глаз, змеится трещинами улыбки, появляющейся на губах молчаливого жителя Леса не так уж и часто. Куя пахнет хиноки, местной разновидностью кипариса, старыми, пожелтевшими от времени свитками. И совсем немного белой малиной в самом расцвете её спелости. Хитрый лис довольно щурится, выпуская белесые колечки дыма из своей кисэру прямо в лицо Эйдену и долго молчит, испытывая, вот уже в который раз, терпение Юного Мастера. Астер пахнет свежезаваренным чаем Да Хун Пао, лаком для ногтей, велюром и совсем немного диким османтусом. Его присутствие рядом пьянит не хуже хваленого односолодового виски, который Эйден пару раз пробовал на вечеринках в честь юбилея фирмы. Это яркость на грани пошлости, заводной аромат клубных вечеринок с ноткой сумасшествия. Морвэй махнет мускусом, амброй, влажными простынями, и совсем немного молоком. И если аромат Астера просто пьянит, то Морвэй сводит с ума, заводит, заставляет думать как дикое грязное, но при этом очень красивое животное. Его запах тёплый, липкий, он одновременно тьма и свет, он кожа, покрытая мурашками, та самая граница вседозволенности, за которой нет никаких лимитов и правил. Эдмонд пахнет застывшей, но подтаявшей по краям корочкой льда, свежей клубникой, воздушными панкейками и овсяным печеньем, крошки которого Эйден часто находит по утрам в постели. А ещё шкурой дикого лесного оленя, кусочек которой тот всегда таскает с собой, вопреки ворчанию Квинси. Квинтэссенция его аромата всегда будоражит Эйдена, для которого образ сурового, четко следующего правилам и этикету рыцаря Территории света, рассыпался, словно карточный домик, в тот самый миг, когда он прижал Эдмонда к стене и, слушая безыскусные, но совершенно искренние ругательства, вдохнул его запах, самый сладкий из всех, что он знал прежде. Оливайн пахнет ладаном и книгами, бергамотом и гальбанумом. И поверх всего этого острой горечью, окутанной пудровой маслянистостью ириса. Это интимная тишина исповедальни, уют и тепло постели и всего того, что происходило меж ними в ней. И непредсказуемость, скрытая за облачением святого отца, точно также, как и перидотовый пирсинг, о котором знать не знают воодушевленные его проповедями жители Клейна. Он будоражит душу и сердце, открывая запретные желания, которым и Эйден, и Оливайн готовы отдаться без сожаления. Рэй пахнет дождем, влажным древесным мхом, оливковым маслом для ламп и, самую чуточку, сандалом и перьями, которые то и дело роняет недовольно ухающий Отец. Эйден осторожно втягивает носом его аромат, подходя ближе. На что Рэй лишь усмехается, продолжая работать над экспериментом. Одним из тех, которые или кончаются полным провалом или открывают нечто такое, о чем, кроме язвительного хозяина Арктической Совы Смерти, никто и думать не думал. Аромат Рэя — это что-то неизведанное, возможно опасное, но от того ещё более желанное.